Read the book: «Тыквенный латте для неприкаянных душ», page 5

II. Где являются сны

8. Воссоединение

– Я знал! – ликовал он. – Я знал!

Он плыл без остановки три долгих дня, позволяя себе лишь короткие передышки, чтобы поспать на холодных пляжах, завернувшись в одеяло, или изредка что-нибудь проглотить. Он пересчитал ступеньки на утесе, пока спешно взбирался по ним: «сто четырнадцать, сто пятнадцать, сто шестнадцать», – и, оказавшись наверху, не почувствовал ни капли усталости.

– Сто семнадцать!

Джимбо позволил себе восхититься плодородными равнинами великой долины, раскинувшейся перед его глазами, густыми лесами, видневшимися вдали, диким приветствием ветра и далекими песнями животных. Он сравнил все это с дырой, в которой провел всю свою жизнь, и принялся смеяться как сумасшедший, не в силах оторвать восхищенного взгляда от пейзажа, погруженного в яркие цвета природы – зеленые, серые, коричневые.

Деревня предстала перед ним именно такой, какой он так часто ее представлял, и, несмотря на разруху, по ее сути и местоположению можно было угадать великолепное творение, которым она когда-то была.

Домики (или то, что от них осталось), выстроенные в два параллельных ряда по краям утеса, стояли на фундаменте из камней размером со спелые тыквы и держали дощатые стены и разрушенные крыши из тесаного камня. Между двумя группами хижин находилось то, что в свое время, должно быть, было площадью, украшенной в центре очень любопытным фонтаном («похож на гигантскую суповую тарелку с гигантским кубком посередине»).

Самую высокую точку скалы венчало строение значительно крупнее остальных, с толстыми стенами и сильно поврежденной огромной печью. Джимбо посмотрел на волны, на небо, и понял, что надвигается сильная буря. Самое время соорудить укрытие.

– Посмотрим, что ты скрываешь, – сказал он зданию, приближаясь.

Стоило коснуться перекосившейся от соли и влаги двери, как с нее полетели хлопья ржавчины. Джимбо вошел, не открывая ее слишком широко, чтобы не разнести окончательно.

Он обнаружил комнату с ровным полом из сильно потертых и выцветших досок, но уложенных умело и основательно.

«Кто бы ни строил, сделали они это очень хорошо. И со знанием дела».

Его глазам потребовалось время, чтобы привыкнуть к полумраку; помещение казалось просторным, но света было мало. Когда его зрение приспособилось к скудному освещению, он смог разглядеть комнату.

Это было тихое, безмолвное место, озаренное лунным сиянием, пробивающимся сквозь круглое окно с железными прутьями, занавески, истлевшие от времени, и разбитые стекла. В углу стояла каменная печь без украшений с грудой старой золы внутри. Он обнаружил барную стойку из цельного дерева в удивительно хорошем состоянии. «Здесь Пам могла бы подавать свои блюда и зелья», – подумал он.

Он прошел в то, что теоретически когда-то было хорошей кухней, и обрадовался, увидев, что утварь для этого искусства осталась нетронутой. Стены были увешаны сковородами разных форм и размеров, все медные, а с потолка свисали черпаки и котлы из кованого железа.

В глубине столовой он разглядел узкую лестницу.

«Снаружи дом казался очень высоким, но потолок тут низковат», – подумал Джимбо, глядя на пустые светильники, раскачивающиеся от набирающей силу бури.

«Здесь два этажа».

Он поднялся наверх и нашел три комнаты, в каждой – по кровати; но одна из комнат была лучше двух других: с окном в форме луны, выходящим на море, и другим, обрамлявшим вид на долину. В ней также были удобства, достойные знати: керамическая ванна с проточной водой – «надо будет найти место, куда здесь вставляют жемчужины», – комод из белой ивовой древесины, письменный стол, бархатный диван синего цвета, отчаянно требующий внимания обойщика, книжный шкаф с резными цветочными мотивами и большое овальное зеркало в золотой раме.

Джимбо обошел дом сверху донизу, стараясь не наступать на прогнившие ступени и не лезть в развалины. Осмотрев все, он понял, что это полуразрушенное и подмоченное дождями место было задумано как постоялый двор.

– Такое чувство, будто кто-то построил это для тебя, – сказал он, думая о Пам. – Это твоя мечта. Надеюсь, ты решишься прийти за ней.

Вспоминая уроки выживания, которые Налькон давал ему в ранней юности, Джимбо умудрился развести огонь в древнем очаге. Почувствовав тепло пламени, он осознал, как отяжелело его тело. Он устал, невероятно устал; даже возбуждение от происходящего не могло затмить эту неоспоримую реальность.

Он собрался вздремнуть совсем немного и продолжить исследовать дом, но свалился без сил через минуту и не проснулся до тех пор, пока его не разбудили насильно двадцать семь часов спустя.

* * *

Их привлек дым.

Джимбо так до конца и не понял их намерений, хотя теории у него были. Кража – первая, но никто из них не выглядел голодным или физически слабым. Любопытство – другая версия, они никогда еще не видели, чтобы в этой деревне разводили огонь. Дерзость, возможно? «Нет». В итоге он склонился к версии о человеческой скуке, абсурдной забаве пустых умов и дурных привычках, свойственных многим из них, – таких, например, как совать нос в чужие дела или испытывать терпение Джимбо.

Они вломились, выбив дверь, и похерили все его усилия сохранить ее целой. Он проснулся мгновенно, уже настороже, с рукой за спиной, где был спрятан кинжал.

Это были три грубых парня старших подростковых лет, наверняка братья. «Близнецы, может? Похожи друг на друга как вылитые», – первое, что пришло Джимбо в голову после стольких часов сна. Одеты они были роскошно, как знать, и по шпорам на обуви и ржанию снаружи Джимбо заключил, что прибыли они верхом.

– Смотри-ка, храбрый! – воскликнул один.

Юный оборотень набрался терпения и поднялся на ноги.

– Могу я вам чем-то помочь? – сказал он тоном, никак не связанным с вежливым смыслом его слов.

– Храбрый и услужливый, – рассмеялся другой, в высокой шляпе. – И к тому же такой красавчик. Неужто не слышал легенд, что ходят про это место?

Он приблизился к Джимбо и попытался провести большим пальцем по его щеке, но тот отшвырнул его руку резким движением.

– Ой! – взвизгнул другой, в шляпе. – Какой нрав!

– Всегда говорил, что красивые личики станут твоей погибелью, Гаспер, – заметил третий, в очках и чуть пониже двух других.

– Тогда я готов пасть перед этой погибелью.

– Я не ищу проблем и не хочу тратить время, – сказал Джимбо. – Если вам ничего не нужно, оставьте меня в покое. А если нужно, можете поступить так же – у меня нет ни обязанности, ни желания вам помогать.

– Следи за языком, храбрый красавчик, – предупредил тот, Гаспер. – Наши родители…

– …состоят в родстве между собой? – предположил Джимбо. – Да, я так и подумал.

– Как ты смеешь, глупец?! – рявкнул самый здоровый. – Я запрещаю тебе неуважительно говорить о моих родителях, владельцах…

– Плевать я хотел, кто ваши родители, а на их владения – и того больше. Эти земли ничьи. Оставьте меня в покое.

С горящими глазами и покрасневшим от злости лицом верзила яростно бросился на Джимбо, которому оставалось лишь отступить на шаг влево, чтобы избежать удара. Нападающий проломил головой стену, как охотничий трофей, и ушел по шею в обломки дерева, только задница осталась торчать наружу. Он раскачивался и беспомощно размахивал руками и ногами в тщетных попытках высвободиться. Как и предполагал Джимбо, у него ничего не вышло, и он так и остался вмурованным, пока его братья, разъяренные и не менее смущенные, не сумели вытащить его оттуда.

Все трое дико посмотрели на Джимбо, так что он обнажил кинжал, но не успел воспользоваться им.

Одна из люстр, что когда-то освещали таверну, рухнула с потолка на братьев, заключив их в ловушку, а цепь, на которой она висела, обвила их, словно удушающая змея.

– Какого черта творится?! – взвизгнул один.

Джимбо задался тем же вопросом.

– Кто из вас двоих описался?! – взревел Гаспер. Его тошнило.

Джимбо воспользовался суматохой и повалил их на пол одним толчком.

– Я сказал, оставьте меня в покое! – проревел он.

Джимбо без особого труда выпинал их наружу. Та самая дверь, что они сломали на входе, оставив широкий проем, облегчила эту задачу. Они кубарем покатились в пыли по полу и ступенькам, ведущим в столовую, а в данном случае – наружу, и Джимбо позволил носку своего башмака пару раз угодить то в один, то в другой пах.

– Хватит! – взмолился очкастый. – Пожалуйста, пожалуйста! Мы уйдем!

«Еще бы вы не ушли, придурки», – подумал юноша, не прекращая лягаться с таким шумом, что перепуганные лошади умчались в сторону леса.

Он оставил их в луже – «ну надо же, три поросенка» – и вернулся наверх.

Пока они пытались высвободиться из люстры и цепей, Джимбо стоял неподвижно, не сводя с них глаз, почти не моргая, прислонившись со скрещенными руками к дверному косяку.

– Вы что-то медлите с уходом, – сказал он спокойным тоном.

Гаспер обернулся к нему, чтобы ответить, но что-то, казалось, лишило его слов, а душа ушла в пятки. Он побледнел, и надменность исчезла с его лица, оставив его неподвижным и по-детски беспомощным. Его братья вскоре последовали его примеру.

Джимбо хотелось думать, что он стал причиной таких гримас ужаса, но, внимательно всмотревшись в зрачки незваных гостей, он понял, что они смотрят не на него, а на что-то у него за спиной. Любопытство защекотало его, но он не стал оборачиваться, чтобы его удовлетворить. У него было ощущение, что он приобрел в авторитете, и он не хотел ставить свою позицию под угрозу.

Он громко и резко хлопнул в ладоши, чтобы привлечь их внимание, и изогнул губы в злобной ухмылке.

– Вон! – приказал он.

– Пойдем отсюда, – пробормотал Гаспер.

И они бросились бежать, как малые дети.

Джимбо вошел в таверну и достал трубку из торбы. На удивление, угли еще тлели, и он смог зажечь свечу.

– Неудивительно, что все разгромлено и засрано, – заметил он. – Вообще-то, дела обстоят даже слишком хорошо, если учесть, что это место посещают такие придурки. – Он причесался пальцами, откинув каштановую шевелюру назад, и собрал ее в низкий пучок. – Что ж, веселье закончилось. Кто придет меня донимать – взгрею, – постановил он.

Он быстро огляделся, задумавшись. Затем снова вышел наружу.

Сел на ступеньки и закурил трубку, наблюдая, как три увальня бегут по долине за своими лошадьми, перепуганные. Джимбо не сомневался, что они больше не осмелятся его беспокоить.

* * *

Настали спокойные дни.

Бурные шторма и грозы покинули деревню, переместившись в другие места; над утесами царило ясное чистое небо, оживленное несколькими кучевыми облаками, танцующими в ритме бриза. Пастбища и долина казались полными жизни; если приглядеться, можно было заметить то мелькающие хвосты белок, то стремительные прыжки кроликов, выскакивающих из нор, чтобы полакомиться нежной травкой.

Джимбо проводил больше времени в море, чем на суше. Он обосновался в хижине – вероятно, бывшем убежище рыбаков, – которую нашел в нескольких метрах от ступеней, соединявших деревню с берегом. Состояние постройки было на удивление хорошим. Починить дверь, прочистить дымоход, соорудить навес на дождливые дни, залатать дыры в крыше и заменить несколько плиток заняло у него каких-то пару часов поутру. Он соорудил кровать из шерстяных покрывал и мягких тряпок, найденных кое-где в домиках наверху, сколотил чертежный стол из досок и соорудил простой шкаф для своих пожитков.

Из длинных палок, обточенных водой и течениями, которые ежедневно прибивало к берегу, он вырезал гарпуны для охоты. Большую часть времени он проводил в воде: исследовал свою новую территорию, изучал местную живность, населяющую бухту, и протяженность подводных пещер, собирал водоросли, чтобы изучить свойства, заново знакомился с соленым языком прибоя.

Когда у него урчало в животе и он вспоминал, что нужно питаться, чтобы не ослабеть, он ловил приглянувшуюся добычу и, связав ее в сети собственного изобретения, относил в хижину. Готовил он очень просто, нанизывая рыбу на железные прутья, найденные в той же хижине, и поджаривая на огне. Если чувствовал прилив творчества или желание чего-то экзотического, приправлял ее крупной солью, копченной на углях, или варил на водорослях, чтобы усилить вкус, но не более того.

Ночи он посвящал рисованию на бумаге или дереве, а также завершению некоторых деталей дракона, которого сам себе вытатуировал на руке, или началу новых линий на других частях тела. Он часто засыпал, положив голову на прикроватный столик, поэтому просыпался с одеревеневшей шеей и затекшими суставами, но ему было все равно. Он бросался в море через несколько минут после того, как открывал глаза.

Джимбо провел несколько дней расслабленно и без какого-либо предустановленного порядка, делая в любой момент то, что ему хотелось. Он жил без помпезности и бесполезных сложностей, с первобытной простотой, которая помогла ему восстановить связь с самой сущностью своей природы, которая столько лет подавлялась. Он ни с кем не общался, не пытался думать о том, как устроить будущее или как наладить жизнь, и не помнил, когда в последний раз был так счастлив.

* * *

Стоял теплый вечер, и небо сияло оранжевыми и розовыми красками. Желудок был полон, волосы высохли, и Джимбо захотелось подняться наверх. Ему хотелось размять ноги, и он знал, что вид сверху будет прекрасным.

Транс, в который он погрузился в последние несколько дней, не выпускал его из моря, и он полностью отрешился от забот и любых мыслей, не связанных с водой. Однако, поднимаясь, он вспомнил свою стычку с тремя знатными братьями. Он не стал ходить вокруг да около и пытаться списать произошедшее на ветер или плохое состояние таверны, как обычно делают те, кто боится потустороннего.

Он был уверен, что падение люстры и удушающие движения цепи, соединявшей ее с потолком, не имели ничего общего со спонтанными совпадениями или удачным стечением обстоятельств.

В этой таверне что-то было.

«Или кто-то», – подумал он, пожимая плечами.

В отличие от Пам, он никогда не проявлял особого интереса к суевериям, аурам, призракам и спиритическим сеансам. Эти темы были ему достаточно безразличны, и он предпочитал посвящать свои часы другим вещам. Однако жизненный опыт научил его не позволять скептицизму брать верх.

Еще одним их различием была терпимость к страху. Пам была отважной, но также по натуре подозрительной и пугливой; ее восхищение оккультным было сопоставимо со страхом перед ним. Джимбо, напротив, казалось, ничего не боялся. Конечно, его пульс заметно учащался не раз при угрожающих взглядах громил из Улья, его прошибало холодным потом во время облав королевской гвардии, но он умел контролировать тревогу.

Хотя он не сомневался в существовании бестелесных сущностей вроде призраков – и был убежден, что в этой деревне наверняка обитает пара-другая – он их совсем не боялся. Джимбо легко уживался со всеми вокруг; мыши, иногда бегавшие по его комнате, ему не мешали, а пауки, живущие по углам, нужны, потому что ловят комаров, считал он. Возможность того, что по деревне бродит неприкаянная душа, его совершенно не волновала; он бы просто игнорировал ее, а если бы это оказалась злобная сущность или что-то в этом роде, он бы разобрался с этим при встрече лицом к лицу.

«Это проблема для Джимбо из будущего».

Он ускорил шаг, ведь он поставил себе задачу найти резервуар для небесных жемчужин и взял все, что украл.

«В воде они казались полегче».

Он вошел в таверну, бросил торбу на стойку и развел огонь. Солнце уже садилось, так что он также зажег все свечи, которые смог найти, чтобы иметь общее представление о пространстве и спокойно искать. «Это самое большое строение в деревне, – сказал он себе, – искать надо где-то здесь».

Он тщательно осмотрел все вокруг камина; именно туда помещали жемчужины в «Форхавеле», как говорила ему Пам, но Джимбо ничего не нашел. Поднялся в комнаты и выбрался через окно, чтобы залезть на черепицу – в их гнезде жемчужины размещали на крыше, чтобы питать все помещения – но тоже без успеха. Он обыскал, как ищейка, стены, шкафы, кладовую, столы, дровяные печи, пустые полки и даже пол. Ему пришла в голову мысль, что, возможно, эти домики не работают на системе небесных жемчужин, но трубы с проточной водой на кухне и в ванных, забитые системы вентиляции и другие функциональные элементы указывали на обратное.

Джимбо распустил волосы, почесал голову, чтобы приманить идеи, и снова собрал их в свободный пучок. Он обрадовался, обнаружив, что плавники за ушами все еще на месте, несмотря на отсутствие соленой воды; проведенное в море время напитало и укрепило водяного.

Он услышал какой-то стук и, обернувшись посмотреть, увидел старую кружку из материала, похожего на серебро. Она вращалась на месте, значит, упала с какой-то полки. Верный своей теории, Джимбо ухватился за идею, что здесь есть дух и что, к счастью, Джимбо ему приглянулся, поэтому дух помог ему разобраться с братьями и теперь указывает ему с помощью кружки на место, которое он ищет.

– Спасибо, – сказал он.

Но, подойдя к кружке, Джимбо ничего не увидел. Он безрезультатно обыскал каждый уголок по соседству, пока не заскучал и не впал в отчаяние. Когда ощущение, что он тратит время впустую, начало нервировать и портить ему настроение, он решил отложить поиски на следующий день.

«Или на послезавтра, я не спешу».

Он раскурил трубку и вышел в долину полюбоваться пейзажем. Последние лучи дня угасали, и небо готовилось уступить место сиянию звезд. Мелодия волн звучала у него за спиной, и ощущение того, что одно простое движение – и вот он, океан, было чудесным. Юноша еще не привык к этому, но знал, что скоро привыкнет. Однако в тот вечер он продолжил любоваться бескрайними зелеными равнинами.

Знакомая фигура нарушила однообразие горизонта, двигаясь длинными прыжками, которые Джимбо узнал бы за версту.

Он почувствовал тепло в груди, разлившееся по телу, и поднял руку, спрятав три средних пальца и вытянув только большой и мизинец, как они делали для общения на расстоянии, когда бегали по городским переулкам. Когда фигура ответила тем же знаком, Джимбо стиснул зубы и широко улыбнулся.

– Ну наконец-то, – обрадовался он.

* * *

Прошли годы с тех пор, как они сливались в таком объятии, какое разделили тогда. Взлеты и падения, тантервилльская рутина, сложности, тревоги из-за конца месяца и рабочие графики слишком занимали их, отдаляли – вечно в спешке, заботах и делах.

Они не осознавали, как нуждались в этом жесте нежности, пока не подарили его друг другу одновременно и неожиданно, с искренней естественностью, которая их определяла. Сами того не замечая, они вернулись в детство после долгой разлуки.

– Она существует, – всхлипнула Пам. – Существует!

– Существует, да! Дай я тебе все тут покажу!

Фавна взяла лицо друга в обе ладони и рассмеялась от радости.

– У тебя плавники торчат, за ушами, и на шее – жабры! – воскликнула она, нежно щипля их.

– Я постоянно в воде, они уже зафиксировались, – радостно сказал он. – Надеюсь, они не исчезнут, они мне нравятся.

– Ты выглядишь прекрасно, Джимбо. Теперь это настоящий ты!

– Чувствую себя замечательно. Но расскажи ты мне, как дорога? Как ты ушла? Тебя преследовали? Ты пряталась? Наверняка же.

– Да, под повозками…

– Молочника, да?

– Да, молочника!

– Но расскажи мне, как жизнь, Пам, как тебе удалось уйти, чтобы никто…

– А, мне лень сейчас вспоминать Тантервилль, Джимбо. Не хочу совсем. Лучше покажи, что здесь есть; выглядит красиво и куда интереснее. У нас еще будет время обсудить все остальное.

Джимбо рассмеялся и снова обнял ее. Потом отстранился, чтобы посмотреть.

– У тебя полно вещей, Пам. Давай, заходи внутрь, у меня там огонь горит, и поговорим.

– Ладно, – согласилась она.

Они вошли рука об руку в разрушенную таверну, как два растерянных ребенка, готовые встретить будущее.

Пораженная увиденным, Пам расслабилась и сбросила свою тяжелую переметную суму на хромой табурет.

– Смотри-ка, – сказал Джимбо, восхищенный и гордый, раскинув руки и кружась, прыгая от счастья. – Ты тут с ума сойдешь, Пам, с ума! Смотри, смотри! Это место твое, оно не может принадлежать никому другому.

Юная фавна скользнула взглядом по барной стойке, по крепким столам, по большому центральному камину, давая волю идеям, приходившим в голову: «Здесь я поставлю дымящийся котел, полный густого супа с грибами и ароматными травами, вкусного и сытного. В этих печах будут расти гигантские хлеба, такие большие и нежные, что станут легендой. На этой стойке я буду подавать волшебные напитки, вкусные, кислые, сладкие, горькие или терпкие, какие клиентам потребуются, и благодаря им они забудут свои печали и заботы».

– А вот что это такое, я не совсем понял, – сказал Джимбо, проводя босой ногой по какому-то возвышению.

– Это же сцена, разве нет? – предположила девушка.

– Но она очень маленькая и невысокая.

– Ну, значит, это маленькая и невысокая сцена. Но сцена ведь.

Джимбо пожал плечами, кивнул.

– Сюда будут приходить декламировать и петь лучшие трубадуры, – предсказала Пам. – Здесь будет полно народу, я тебе уже говорю, Джимбо, обещаю, я это вижу. Ничто нам этого не испортит – правда, жизнь и так уже достаточно нас поимела. Теперь наконец все в нашу пользу.

– Ну конечно! – воскликнул Джимбо. – Здесь мы всего достигнем.

Они запрыгали, как дикие, и снова обнялись.

– Знаешь что? Иногда мне трудно уснуть. Твой храп, как у старого кабана, был для меня как колыбельная, я привык к нему. Мне его не хватало, – сказал парень.

– А мне не хватало твоего, придурок.

Они болтали часами, чтобы наверстать упущенное, но с наступлением ночи проголодались и спустились перекусить. С самодельным фонарем они спустились по ступеням к берегу.

– Ты здорово устроился, – заметила Пам, пока Джимбо показывал ей свою хижину.

– Да, вполне неплохо, – согласился он.

– Уютно, и вид хороший.

Молочное сияние луны представляло море дружелюбно, мягко освещая голубое полотно, простиравшееся перед ними, безбрежное и бесконечное, дикое и безмятежное одновременно.

– Я думаю постепенно ее расширять, – сказал он, – добавить больше комнат, чтобы были разные помещения, понимаешь? Еще хочу выкопать небольшой туннель, для этого понадобятся твои копытца.

– Туннель? – удивилась она.

– Да, чтобы соединить хижину с морем. Представь: просыпаюсь утром, прыгаю с кровати в нору – и готово, я уже в воде.

Пам рассмеялась.

– Звучит забавно. Но тогда, выходит, ты не будешь жить наверху? Останешься здесь?

– Буду чередовать, по настроению.

– Ну что ж, отлично, – кивнула она, прижимая руки к пустому животу.

– Схожу за парой рыбин. – Джимбо снял верхнюю одежду. – Есть предпочтения?

– Удиви меня! – воскликнула она, сглатывая слюну. – И пить тоже хочется, рядом есть река?

– Да, – ответил парень, – за крайними домиками, ты услышишь. Там большие камни, на которые можно забраться, чтобы достать до воды, но осторожнее, они скользкие.

– Ладно, я возьму вот эти ведра, – сказала она, указывая на груду у входа в хижину. – И пойду наверх.

– Я быстро. – Джимбо прыгнул в воду и исчез в волнах.

* * *

«Посмотрим…»

Пам закатала рукава и опустила руки в ведро с водой, которую принесла из реки. На столе она нашла щетку с жесткой щетиной – старую, но чистую и в достойном состоянии – и с ее помощью счистила грязь, скопившуюся между пальцами, под ногтями и в складках кожи, пока ладони не стали красными и безупречно чистыми.

Свечи и несколько факелов, которые им удалось зажечь, давали немного света, но недостаточно. Пока придется обходиться тем, что есть.

«Надеюсь, мы скоро найдем резервуар. Если, конечно, жемчужины здесь работают», – подумала она. Она очень хотела, чтобы это было так.

Пам вымыла прямоугольную деревянную доску, положила на нее двух пойманных Джимбо морских окуней и сделала три диагональных надреза на спине у каждой. Она обрадовалась, обнаружив, что ножи отлично заточены, а старинная утварь на кухне, несомненно, лучшего качества, чем многое, с чем она работала в «Форхавеле».

Пам притащила к рабочему месту мешок с ингредиентами, которые собирала по дороге, и принялась откладывать те, что хорошо сочетались с уловом Джимбо.

Нарезала тонкими пластинками дикий чеснок и на железном противне выложила подушку из картофеля, который приправила речной солью, сушеными лепестками фиалки и перченым маслом, растопленным у огня. Аккуратно выпотрошила окуней, почистила их и начинила свежими лавровыми листьями, розмарином, веточкой тимьяна и двумя дольками зеленого лимона. «Чуть-чуть, чтобы не перебить вкус». Она также хотела добавить морковь и пастернак – они были не первой свежести, но годились, грибы-ежовики и помидоры.

Джимбо принес еще дров, чтобы удовлетворить аппетит каменной печи, которая оказалась очень полезной не только для готовки, но и для обогрева всего пространства и ароматизации воздуха.

– Умираю от голода! – воскликнул он, входя.

Пам обнаружила в одной из кладовых угол с напитками. Большинство бутылок были разбиты или пусты, но некоторые можно было спасти. Она откупорила своим личным ножом белое вино, которое привлекло ее внимание маленькими золотыми листочками, плавающими внутри; подобные она видела в «Форхавеле», но не решалась к ним притронуться. Она понюхала с закрытыми глазами, поднесла стеклянный сосуд к почти готовому противню и плеснула немного вина на рыбу.

– Ну вот и готово, – провозгласила она, довольная и голодная.

Они сунули ужин в печь и закрыли дверцу.

– Когда будет готово? – поинтересовался Джимбо.

– Через час, – ответила она.

– Целый час?

– Конечно, – сказала Пам, вынимая у него из рук трубку и поднося ее ко рту.

– Уф… как неохота ждать. Умираю от голода, – повторил он.

– Ага, – вздохнула она, выпуская дым. – Надо отвлечься, так время пройдет быстрее, – предложила она, выходя из кухни.

– Ладно, – согласился Джимбо, – что будем делать?

– Можем поискать резервуар, – выдвинула идею Пам.

– Я же говорил, его тут нет, – настаивал Джимбо.

– Четыре глаза видят больше, чем два, – стояла на своем Пам. – Пойдем, осмотрим другие дома; мы ничего не теряем. Я немного разгружу сумку и возьму ее с собой: посмотрим, нет ли каких трав, которые можно добавить к окуням.

– Ну давай, пошли, – уступил парень. – Только не будем задерживаться, ты же знаешь, какие мы – не хватало, чтобы ужин подгорел.

– Не беспокойся, я буду следить за временем, – заверила она.

Несмотря на разруху и пыльные остатки давних пожарищ, хватило бы и капли воображения, чтобы разглядеть очарование и потенциал деревни. Каждая хижина имела свои особенности, словно их строили для разных существ с уникальными способностями или профессиями. Одни были организованы с маленькими отдельными комнатками, другие – с просторными помещениями, похожими на мастерские или цеха, два этажа или один, с конюшнями или без, с огородами под собственные посевы…

– А это что? – удивился Джимбо, поднеся лампу к металлической сетке, прибитой гвоздями к квадратной деревянной конструкции.

– Курятник, кажется, – ответила Пам. – Я видела рисунки в книге Винни.

– Но он был закрыт и сверху, хотя сейчас этой части нет. – Джимбо указал на верхнюю часть куба. – Куры же не летают, да? Поэтому в Тантервилле их держали в открытых загонах.

– Тантервилль был обнесен стеной, – сказала она, – снаружи ничего не могло проникнуть. А я по дороге повстречала немало лис.

– А, точно. Значит, не чтобы они не сбежали, а чтобы защитить их, – сказал Джимбо.

– Ну да, в общем, и то, и другое, на самом деле.

Они вышли к каменному фонтану, доминирующему на площади.

– Очень странный фонтан, мне нравится, – заметила Пам. – Прямо как супница.

– Да, – согласился он, – я тоже так подумал. С гигантским кубком посередине, – добавил он.

– Гигантский кубок… – повторила фавна.

«Кубки».

В ее колоде карт масть Кубки, ассоциирующаяся в основном со стихией воды, была связана с эмоциями и внутренним миром человека. Также она относилась к творчеству и вдохновению, ведь эти области связаны с глубинами души. Пам видела в Кубках сосуды для взращивания искусств, инструмент для самоанализа, пищу для души и способ делиться тем, что взрастил в себе, с миром и другими людьми.

– Джимбо.

– Что?

– Я думаю, это резервуар, – сказала Пам.

– Кубок? – спросил он.

– Кубок.

Одним прыжком они запрыгнули на гигантскую каменную «супницу» и, ухватившись руками за край «кубка», заглянули внутрь.

– Эх, – вздохнула разочарованно Пам, спрыгивая обратно на землю.

– Что такое?

– Там нет желобков: у всех резервуаров есть желобки, куда вставляются жемчужины. А он гладкий внутри.

– Ну здесь все не такое, как в Тантервилле, – сказал Джимбо. – Я схожу за жемчужинами, и мы попробуем.

– Иди, если хочешь. – Пам пожала плечами. – Мы ничего не теряем.

Джимбо побежал к таверне.

– И вынь ужин из печи! – крикнула ему вдогонку Пам.

– Ладно!

* * *

Джимбо поднял мешок и высыпал жемчужины в кубок, как высыпают зерно в жернова.

– Да что ты делаешь, животное?! – закричала на него фавна. – Не высыпай все!

– Блин, Пам, какая разница? – ответил он. – Здесь никто не запрещает нам собирать небесные жемчужины, а синяя луна в этом цикле через четыре дня; мы сможем набрать сколько захотим. К тому же нам понадобится все, что мы сможем добыть, чтобы поднять все это из руин – тут же все вот-вот развалится.

– Ты сумасшедший, – констатировала она.

– Хватит себе голову морочить, – сказал Джимбо, спрыгивая на неровные каменные плиты улицы. – Ты слишком много думаешь.

– А ты слишком мало.

Юный оборотень энергично потер руки и устремил взгляд на кубок. Пам последовала его примеру, но с меньшим энтузиазмом.

Первая жемчужина рванула в небо с силой и вернулась с той же скоростью, как зерно кукурузы в масле перед тем, как превратиться в хрустящий попкорн. Затем то же самое сделали все остальные, разом.

Кубок яростно выплюнул рой ярких небесных жемчужин, которые разлетелись по ночному небу с неистовой силой. Возвращаясь на землю, они сталкивались с камнями, рассыпались на множество мельчайших осколков и обращались в пыль.

Пам и Джимбо взвизгнули в унисон.

Им пришлось спрятаться куда попало, чтобы их не прошило насквозь этими голубыми снарядами, грозившими превратить их в решето, как тот сыр, который Пам клала в тортилью.

Они просидели, дрожа, съежившись, пока не стих шум, и лишь тогда осмелились вылезти наружу. Можно было констатировать, что деревня нисколько не исправила своего разрушенного состояния. Жемчужины, от которых не осталось и следа, проигнорировали ее.

Джимбо и Пам застыли, будто гипсовые, давая время мышцам вновь обрести подвижность, а крови – текучесть, ибо она у них застыла, а сами пытались осмыслить произошедшее. Они с недоумением посмотрели друг на друга и молча огляделись по сторонам.

– Это был покойник, – заключила Пам, – который не хочет нас здесь видеть.