Read the book: «Тыквенный латте для неприкаянных душ», page 4

Font::

7. Синдром пустого гнезда и кривая ведьма с сеновала

РАЗЫСКИВАЕТСЯ ЖИВЫМ ИЛИ МЕРТВЫМ
Джимбо (фамилия неизвестна)
Оборотень-водяной
За преступления против Короны
Вознаграждение: 50 золотых монет

Сотни иллюстрированных листовок облепили каменные строения города. Некоторые, крепко прибитые к воротам таверн, лавок или к доскам объявлений, уцелели, но подавляющее большинство, не выдержав проливных дождей, отклеились и прилипли к булыжникам, заползая в щели меж камней, словно холодная овсянка.

Пам вышла из «Крысы-обожрисы», ругаясь на чем свет стоит, хлопнула дверью и добавила еще один отказ в свою обширную коллекцию. «Если ваше кулинарное искусство на том же уровне, что и умение выбирать названия для заведений, сгниете вы еще до весны». На самом деле вывеска пивной показалась ей забавной, но настроения не было ни на что, а уж тем более на то, чтобы признавать успех тех, кто жил ремеслом, о котором она мечтала с тех пор, как себя помнила.

Она неохотно накинула плащ, натянула капюшон на голову и решила вернуться в свое гнездо. На полпути поскользнулась на мокром свитке и грохнулась лицом в грязную лужу.

Подавила крик отвращения и ярости. Сдержала рвотный позыв.

Попыталась стряхнуть вонючую жижу запачканными руками, но единственное, чего добилась этим нелепым порывом, – занесла уличную грязь себе в глаза и исцарапала щеки. Вытерлась плащом. Когда наконец она смогла разлепить веки, то увидела на земле лицо Джимбо, расплывшееся на жалком листке, измятое неровными складками, искажавшими его черты. Однако взгляд парня оставался нетронутым.

«Той девочке, которую я встретил много лет назад, мало было просто существовать».

Слова Джимбо преследовали ее уже несколько дней.

«Она знала, что это нельзя назвать жизнью».

Да, эти чернильные глаза смотрели прямо ей в душу.

– Ну что? – взревела Пам. – Отстань от меня, черт побери!

Она добралась до пустого гнезда.

В последнее время ее настроение было настолько скверным, что даже кошка со второго этажа не желала ее общества. Закрыв дверь на ключ, она разделась прямо в прихожей; меньше всего сейчас ей хотелось разносить дерьмо Тантервилля по своему единственному личному пространству. Она скомкала всю одежду в мокрый клубок тряпок и пинком загнала его в угол.

Подбросила в еще теплый очаг пару полешек да сухих листьев, наполнила котел водой и подвесила его над огнем. Нужно было помыться.

Много времени ушло на то, чтобы таскать котел вверх-вниз по шатким узеньким лестницам, соединявшим ее спальню с гостиной. Пам почувствовала легкую искру счастья, когда наконец наполнила жестяную ванну, которую Джимбо несколько лет назад вытащил из заброшенного поместья и установил на импровизированном втором этаже – для нее.

Лучший подарок на день рождения, который она когда-либо получала. Возможно, единственный?

Вспоминать не хотелось.

Пам зажгла несколько свечей и застелила ванну старой простыней, чтобы не поскользнуться. Затем добавила соль, сухие цветы, масло гардении и шарики сухого мыла, украденные в купальнях виконтессы.

Когда горячая вода обняла ее усталое тело, она откинула голову назад и позволила пару отвлечь ее от мыслей и забот. Жидкое тепло было утешительным, а в сочетании с полумраком и мерцающим пламенем свечей оно создавало атмосферу безмятежного покоя, которая стала для нее временным убежищем.

Она надеялась выйти из купели обновленной, верила, что мыло и масла смоют не только грязь, но и терзавшие ее муки. К несчастью, этого не случилось.

«Да ты что, Пам, еще не поняла? Мы уже мертвы!»

Она тряхнула головой, почесала рога и закуталась в голубое полотенце. Села перед умывальником, тоже спасенным ею самой из пришедшего в упадок особняка. Увидев свое отражение в овальном зеркале и разглядев волосы, она ужаснулась.

Пам схватила ступку и чашу из оливкового дерева, стоящие на угловом столике, и принялась смешивать жидкости, пасты и порошки. Она умело толкла и мешала, пока ингредиенты не слились в однородную массу, как она делала с булочками с корицей. Обмакнула пальцы в розовую пасту и тщательно нанесла ее от корней до кончиков обеих выцветших прядей. В тишине дала бальзаму подействовать, а затем сполоснула волосы.

Закончив с этим, она решила продолжить уход и нанесла увлажняющее средство на ноги, живот, руки и ступни. На мгновение сменила облик – ровно настолько, чтобы проделать то же самое с копытами и почистить шерсть дезинфицирующим порошком.

Сияющая внешне, хотя одетая лишь во все то же мокрое полотенце, она направилась в гостиную и легла на бок перед огнем.

«Продолжай ныть, продолжай жаловаться, продолжай ругать свою рутину и продолжай ничего не делать, чтобы ее изменить».

– Ой, да заткнись уже! – выпалила она, схватившись за лоб.

Именно в этот момент ей в голову пришла идея.

Она переползла на пару шагов и принялась рыться в покосившемся шкафу, украшающем одну из стен гостиной; в этом столетнем монстре скопился старый хлам и бесполезная ерунда, которую они понемногу копили с течением времени, сами не зная зачем.

Единственный предмет, который изредка покидал его недра, был тот самый ларец из эбенового дерева, который Пам называла «Сундучком». Девушка дала ему это имя еще ребенком, когда он еще не был ей завещан и она не знала, что внутри; так он и остался навсегда.

– Вот ты где. – Она криво, печально улыбнулась. – Давно не виделись.

Она склонилась к горбатой крышке, осторожно дунула, и облачко пыли смешалось с пламенем.

В теплом свете камина Пам достала бережно хранимую колоду карт, любуясь изысканной росписью и изящными деталями из сусального золота, придававшими каждой особый смысл. Она отправила их танцевать между пальцами с искусством и гармонией, которым ее научили, подбрасывая в воздух и ловя на лету, повторяя танец, пока не перетасовала все позиции, прежде чем разложить их на полу в случайном порядке.

«Ты не растеряла навык, – с гордостью подумала Пам. – У тебя была хорошая учительница», – вспомнила она.

Сеновал, куда Мария когда-то тайком приносила мешочки с хлебом, вареными яйцами, фруктами и твердым сыром для голодных малышей, принадлежал Мойре, вдове, владевшей немалой недвижимостью. Мойра, грубая и неприятная, была многим обязана Марии; потому и соглашалась на ее благотворительные просьбы.

Зато Винни, мать Злюки Мойры (так Джимбо и Пам звали ее тайком), была милой, ничего не соображающей бабулькой. Она проводила дни в конюшне, напевая никому не известные песни, покачивалась в старом кресле в такт своим странным мелодиям, вязала грубые шерстяные плащи, мастерила причудливых соломенных куколок со странными выражениями лиц и водила маятником над деревянными дощечками с непостижимыми символами.

Пам так заинтересовалась старухой, что поставила себе задачу узнать все возможное об этой загадочной, безглазой и беззубой женщине, которая жила, казалось, в другом мире. Однажды дождливым утром она, преодолев стеснение, подошла к ней.

– Хотите? – предложила она кусочек сыра, стараясь быть вежливой.

– Да она же не видит, – прошептал Джимбо, жуя луково-ореховый хлеб.

– Это… Тут вот… – зарумянилась Пам.

– Сыр! Овечий, – угадала Винни. – Какой аромат… Спасибо, деточка.

Она выхватила его из рук девочки и съела за один присест.

В последующие дни, растянувшиеся на месяцы, а затем и годы, фавна осмелела и стала часто беседовать со старухой, которая рассказывала ей истории о далеких краях и темных легендах. Она также говорила о целебных, успокаивающих и веселящих свойствах растений и семян. «Когда подрастешь, расскажу больше», – говорила она.

– Почему у вас нет глаз? – осмелилась спросить однажды Пам.

– Я их себе ложкой выковыряла, – ответила Винни со своей беззубой улыбкой.

Пам побледнела.

– Зачем? – спросила она.

– Потому что они отвлекали меня от того, что я хотела видеть, деточка.

– Но теперь вы ничего не видите. Ни небо, ни малину, ни кур, ни город.

– Я вижу другие вещи.

И действительно, отсутствие глаз не помешало Винни терпеливо, не спеша, с помощью простых упражнений и порой – с поддержкой Марии научить детей грамоте. Тогда они не слишком ценили это, но вспомнили с самой искренней благодарностью в позднем отрочестве. Столкнувшись с бюрократическими мирами профессий, трудовых договоров и аренды, они вспоминали уроки доброй Винни, которые спасали их от разного рода мошенничеств, замаскированных под хитроумные игры с написанными словами.

Пам, суеверная от рождения, чувствовала большую близость со старухой и проявляла интерес к причудливым практикам бывшей ведьмы. Она засыпала ее вопросами, а та отвечала на все с присущими ей спокойствием и зрелой безмятежностью.

– Хочешь, научу тебя, деточка? – предложила она однажды.

– Быть ведьмой? Да, да! – воскликнула Пам.

Винни обучила ее искусству амулетов и окуривания через теоретические и практические занятия. «Набить голову знаниями – это хорошо, но знания тебе ни к чему, если не знаешь, как их применить», – говорила она.

– Шалфей защищает, базилик привлекает, мандрагора отпугивает. – Она перечисляла бесконечные списки растений, которые Пам спешно записывала в тетради, украденные из Королевской школы.

– А розмарин? Для чего розмарин?

– Для всего.

Она также показала ей, как облачать свечи медом, маслами и сухими лепестками.

– Осторожнее зажигай, когда они так обмазаны, они превращаются в самые настоящие факелы. В молодости я поджигала комоды, шторы, гобелены и даже целую комнату, если не ошибаюсь. Ты же не хочешь, чтобы с тобой случилось то же самое, правда? – предупреждала она. – Нужно быть бдительной, деточка.

– Я буду осторожна, – часто заверяла Пам.

Она наставляла ее в проведении очарований («помни, никогда не используй их, чтобы вмешиваться в свободную волю других, только для собственной пользы»); учила видеть ауры с помощью игры света («чтобы ты видела намерения тех, кто к тебе приближается»); открывала тайные места, где закапывала ведьмовские склянки («ты тоже можешь здесь свои прятать»); учила шить куколок, набитых чесноком и розмарином, с зашитым черной ниткой ртом («чтобы злые языки отвадить»); пользоваться маятником над бумагой («на случай, если потеряешь что-то ценное»); и читать по картам («когда чувствуешь растерянность и нуждаешься в подсказке»).

Под руководством Винни Пам в своем собственном ритме вступила на тропу древнего оккультизма, практикуемого уже очень немногими.

С неизбежным течением времени здоровье ведьмы начало заметно слабеть. Ее кресло-качалка, как и хрупкие кости, скрипело при каждом движении. Оживленные уроки, когда-то будившие сеновал, стали медленнее, а паузы между ними – длиннее и чаще.

Когда сама Винни почувствовала, что тело отяжелело, а душе осталось недолго до вознесения, довольная тем, что успела передать кому-то доброму знания, накопленные за целую жизнь, она позвала фавну.

– Скоро вознесусь, Памьелина, – сказала старуха своим обычным спокойным тоном.

Девушка кивнула со слезами на глазах: подтвердились ее самые страшные опасения.

– Сколько осталось? – спросила она.

– Немного, деточка.

Фавна старалась держать себя в руках; она не собиралась провожать женщину, столь много ей давшую, рыданиями и причитаниями. Винни заслужила уйти спокойной и счастливой, без привязанностей к тому образу, который вскоре оставит позади.

– Понимаю, – пробормотала фавна. – Что мне сделать с вашим телом? Я могла бы…

– Нет, нет, Памьелина, – перебила ее беззубая ведьма, – не беспокойся об этом. Мои кости да шкура – не более чем безжизненный сосуд, инертная оболочка. Что случится с моим окостеневшим телом, меня совершенно не волнует.

– Ну меня-то волнует, Винни, – заявила Пам. – Я не позволю сбросить тебя в общую могилу, и мне плевать, что решит твоя дочь, я не желаю, чтобы тебя засунули в…

– Заткнись и слушай меня, упрямая девчонка! – приказала старуха. – Хватит думать о ерунде. Я много прожила, работала от зари до зари, училась сколько могла; я с лихвой заслужила право решать, как покинуть этот мир и на каких условиях.

Пам послушалась и заткнулась.

– Вот и хорошо. – Винни вздохнула.

Она взяла ларец из эбенового дерева, хранившийся под креслом, и протянула его девушке.

Сундучок.

– Хотите, чтобы я закопала его там же, где ваши ведьмовские склянки? – спросила фавна.

– Сдурела! – воскликнула Винни. – Это для тебя, Памьелина, для тебя и никого больше. Вот тебе мое наследство, поняла? Надеюсь, ты спрячешь его в надежном месте, будешь ухаживать за ним как положено и, самое главное, пользоваться с умом.

С материнской нежностью ведьма положила руку на левую щеку девушки.

– У тебя сложная душа, деточка, как у меня или у твоего Джимбо. Слушай меня внимательно и не забывай моих слов: грядут времена затишья, времена подъема и времена спада. Приготовься к жизни неровной, такой же изменчивой, как твоя природа, ибо ждет тебя именно это. Ты не можешь остановить ветер, не можешь приказать небу послать дождь в засуху или солнцу – подарить лучи, когда тебе холодно. Есть вещи, которые ты никогда не сможешь контролировать, но ты можешь решить, как с ними справляться. Помни, моя дорогая Памьелина, самое трудное – это выбрать ясную цель и навести на нее прицел. А у тебя она уже в перекрестии. Теперь тебе нужно только до нее добраться.

– И я смогу, – всхлипнула Пам. – Обещаю.

– Конечно, сможешь. Я в этом никогда не сомневалась, – заверила Винни. – Но пока что – проводишь меня до моей цели?

В ответ девушка переплела свои пальцы с морщинистыми пальцами ведьмы.

– Лети высоко, Винни, – пожелала она, целуя ей тыльную сторону руки. – Когда-нибудь и я смогу.

– Конечно, сможешь, – повторила она, уже бредя. – Никогда в этом не сомневалась.

И так, в спокойном отдыхе между покачиваниями, который превратился в долгий и бесконечный сон, добрая кривая ведьма с сеновала покинула Тантервилль. Однако память о ней навсегда осталась в сердце и оккультных практиках Пам.

* * *

«Что ждет меня в будущем, если я останусь здесь?»

Пам умело перетасовала колоду, сосредоточившись на своем вопросе, и разложила карты одну за другой по потертому полу. Решила начать с самого простого расклада: на три карты.

Первая, олицетворяющая прошлое, была Шут: инстинкт, отрешенность, невинность, слепая вера. Имело смысл: первые годы ее жизни в Тантервилле рядом с Джимбо были очень ярким примером того, что представляла эта карта.

– Вторая, – сказала она себе, – настоящее.

«Луна. Перевернутая».

Сомнения, ностальгия, страхи, неуверенность перед неизвестностью.

– Ладно, – кивнула она. – Сходится.

Когда она перевернула третью, ее выражение лица сменилось от надежды на смятение.

«Башня».

Крушение, катастрофа, хаос. Слабые основания и молния, которая разрушает все построенное, вышвыривает обитателей крепости, лишает их однажды дарованного убежища и бросает на произвол судьбы в открытом мире.

Пам глубоко вдохнула и отшвырнула карты быстрым взмахом руки.

– Это не считается, – заявила она. – Я плохо сосредоточилась. Этот расклад не в счет.

Она снова перетасовала, готовая повторить вопрос и получить удобное послание. Пробовала снова и снова, прибегая ко всем методам, которым научила ее Винни: простой крест, веер, путь жизни, подкова, колесо года и пирамида. Увидев, что ни один не дает желанных ответов, она выбрала самый простой расклад – на одну карту.

Смерть. Тоже перевернутая, как Луна.

– Да ладно, хорош шутить! Еще один старший аркан?

Смерть означала не буквальную кончину, а перемену, конец цикла и, как следствие, начало другого. Перевернутая, как она предстала перед девушкой, она показывала страх перед этим процессом.

В расстройстве Пам отбросила карты в сторону и устремила взгляд на огонь.

Слова Джимбо преследовали ее без передышки, постоянно повторяя то, что в самой глубине души она уже знала.

В моменты отчаяния, подобные этому, Пам мыслила радикально. В ее рассуждениях не было полутонов, а трудности с концентрацией лишь подпитывали эту врожденную особенность.

Верная своей импульсивной натуре, подогретой посланиями карт, фавна приняла решение.

«Самое трудное – это выбрать ясную цель и навести на нее прицел. А у тебя она уже в перекрестии. Теперь тебе нужно только до нее добраться».

«Отбрось страх, Памьелина, – сказала бы ей тогда Винни. – Не позволяй страху решать за тебя».

– К черту, – сказала девушка, тряхнув головой и отогнав сомнения. – К черту, – повторила она, кивая. – Пора уезжать. Пора уезжать отсюда.

Она проползла до помятой прощальной записки Джимбо, надеясь, что нарисованная другом на обратной стороне тонкого листка карта все еще цела.

– Хорошо, – обрадовалась она, увидев ее. – Вот куда я поеду, – пообещала она, тыча пальцем в каракули, обозначавшие предполагаемое местонахождение деревни.

«Я уезжаю».

«Я уезжаю?»

«Я уезжаю!»

«Ладно, я уезжаю».

«Я уезжаю».

– Нужно кучу всего сделать.

Она вскочила с пола, потерла глаза, чтобы проснуться, и стряхнула тревогу.

– Шевелись и соображай, – приказала она себе.

«Нельзя просто взять и уйти по-хорошему, королевские гвардейцы следят за тобой с тех пор, как Джимбо украл жемчуг. Они плотно держат тебя на прицеле, так что уйти нужно тайком. Чтобы никто не видел. Как по крышам».

* * *

Она провела ночь без сна, погруженная в задачу: обойти сверху донизу свое скромное гнездо, чтобы отобрать вещи, которые отправятся с ней в путешествие к неизвестному. Она делала все в темноте, чтобы не вызвать подозрений у гвардейцев, частенько наведывавшихся в ее дом, и полагалась лишь на лунный свет и слабое мерцание звезд.

Она стряхнула пыль с одной из первых вещей, добытых без оплаты: большой кожаной переметной сумы с несколькими отделениями и позолоченными пряжками, которой никогда прежде не пользовалась. Нащупала комок в одном из потайных карманов, но проигнорировала его. «Откроешь, когда будешь снаружи, времени в обрез».

Она начала наполнять сумку тем, что считала необходимым или слишком ценным, чтобы бросить. Первым делом в нее отправилась коробка с инструментами для гадания, но вскоре она ее снова вытащила.

«Сначала положи травы и оберни Сундучок курениями, для защиты».

Затем последовали сборник рецептов, перья для письма, чернила, баночки с собственноручно приготовленными смесями специй, смена белья на шесть дней, теплая одежда, нож, горсть орехов, горсть фундука и две горсти миндаля, яблоки, бутылка молока с медом и корицей, пара башмаков, мыло для мытья и для стирки, тряпицы для месячных, краски для волос и средства для красоты и ночного ухода.

Роясь в кровати, Пам нашла свое детское одеяльце, с именем, данным ей при рождении – Памьелина Норон, аккуратно вышитое между двумя очаровательными желтенькими цыплятами с розовыми бантиками. Она тщательно сложила его, пригладив кружевные края, и уложила к остальным пожиткам.

Накинула плащ, подтянула ремни, превратила ноги в оленьи и обмотала копыта тряпочками с сухой травой, которые позволяли ей бесшумно скакать по черепице, не будя город. Посвятила несколько минут прощанию с гнездом.

Широко открыла рот, вдохнула полной грудью, чтобы набраться храбрости, и выдохнула, сложив губы сердечком, чтобы изгнать сомнения.

Крадучись она выскользнула через круглое окно своей спальни, то самое, через которое кошка со второго этажа так часто забиралась, чтобы устроиться у ее ног. Она бесшумно скользила в тенях, обходя посты гвардейцев, и, достигнув достаточно высокой точки, чтобы оценить осуществимость своей затеи, сосредоточилась на цели.

Ферма молочника находилась примерно в шести улицах, напротив площади с бронзовыми статуэтками. Она быстро прыгнула и, приблизившись, начала спуск на твердую землю. Очертания зданий предлагали временные укрытия, а кучи вчерашнего мусора, еще не убранные, не мешали, а, скорее, отвлекали внимание посторонних, помогая фавне оставаться незамеченной.

Сонная команда работников слонялась туда-сюда, перетаскивая бутылки и металлические бидоны со свежим молоком, зевая и невнятно бормоча. Словно ящерица, Пам проползла по полу, устланному соломой и пылью, пока не оказалась под одной из уже загруженных для отправки повозок.

«Отлично, – поздравила она себя, – получилось».

– Сколько сегодня на выезд? – спросил один работник.

– Первые пять, – ответил другой. – Остальные семь остаются в городе: две во дворец, три для оптовых поставок и две для продажи на городском рынке. Не забудь, дворцовые помечены синими лентами, чтоб ни капли коровьего молока туда не попало, только овечье, ясно?

– Ясно.

Девушка удостоверилась, что выбрала нужную повозку, и принялась привязывать себя к длинным доскам, составлявшим повозку, с помощью ремней, пытаясь найти более-менее удобную и безопасную позу. «Провисишь тут изрядное время, так что лучше бы устроиться с комфортом».

– Выезжаем через пять минут! – объявила какая-то женщина. – Убедитесь, что товар в каждой повозке правильный! Ни единой ошибки!

– Так точно! – отозвался кто-то.

Пам вцепилась обеими руками в источенный молью брус и стала ждать. Когда лошади тронулись и задуманное стало реальностью, ее парализовало. Она почувствовала, как мускулы и мысли каменеют, но, поняв, что пережевывание ситуации принесет лишь новые сомнения, нервы и, вероятно, приступ удушья, она решила вызвать в себе спокойствие. И лучшего способа, чем мысленно составлять меню для собственной таверны, ей в голову не пришло.

«Придется придумать ей хорошее название, но сначала нужно увидеть ее воочию. Я буду подавать завтраки, обеды и ужины, сладкие и соленые блюда, а также холодные и горячие напитки». Она закрыла глаза и представила грубый стол, который начала заполнять своими творениями.

«Грибная тортилья с сыром и луком-пореем, ореховый хлеб на оливковом масле с розмарином вприкуску со взбитым сливочным маслом, дикая дорадо, запеченная с розмарином на подушке из картофеля и лука, похлебки из котла с сезонными овощами, тонкие каннеллони, горячие бутерброды с маринованными начинками…».

У нее потекли слюнки.

«Ах, чудесно. А десерты… десерты соблазнят кого угодно».

«Ванильные рулетики с черникой, с корицей и яблоком и глазурью из карамели и рома, нежные лимонно-миндальные пирожные, тарталетки с лесными ягодами, медовые коврижки, нежные бисквиты… И конечно же, облачные оладушки! Все без ума от моих облачных оладушек!»

«А из напитков будет бесчисленное множество сортов чая и кофе, многие – с ароматными специями, и густой шоколад, что согреет стылый желудок, а еще травяные вина, жженое пиво, сливочное пиво, и я буду готовить свою собственную медовуху».

Пам оправилась от своего смятения с поразительной скоростью, заместив страхи и неуверенность десятками и десятками рецептов, приходивших на ум с каждым метром движения повозки. Она даже не заметила грохота распахивающихся ворот городской стены, не услышала дребезжания бутылок, сталкивающихся при наборе скорости. Когда она наконец решила прервать свои кулинарные фантазии, чтобы вернуться к ним позже, и осмотреться вокруг, уже настал момент спрыгнуть и отправиться в путешествие по миру.