Майкл тут же положил голову на лапы и закрыл глаза – мол, как скажете. Он не залаял! Я ликовала.
– Чего же он на нас тогда рычал? – проворчал брат.
– Так он охранял дом, когда мы спали. Вас он тогда ещё не знал, – миролюбиво объяснила я Юрке, – а про дядю Колю я ему сказала, что он свой – вот Майкл и не гавкал.
Брат в первый раз с тенью интереса посмотрел на пса.
– Да разве он понимает, что ты там ему говоришь?
– Как видишь, – скромно ответила я.
– О, вы собаку завели? – воскликнул дядя Коля, появляясь в комнате.
– Да нет, он тут временно, – тут же отреагировал Юрка – до первого «гава».
– Это как? – удивленно поднял брови дядя Коля.
– А как залает – сразу на улицу, – пояснил брат.
– А-а, ну-ну… – сказал дядя Коля, поворачиваясь, чтобы идти на кухню. – Странные всё-таки у вас тут эксперименты.
Чай все пили долго, с разговорами да с дядь-Колиными анекдотами, рассказывать которые он был непревзойдённый мастер. Родители смеялись – атмосфера разрядилась. Только папа нет-нет, да посматривал в сторону комнаты, где спал Майкл. Потом дядя Коля ушёл, пришло время ложиться спать. А мой пёс так и не проронил ни звука.
Забегая вперёд, скажу, что не залаял он ни на следующий день, ни через неделю, ни через месяц. И за всё время, что он у нас прожил, лаял всего четыре раза – исключительно в ситуациях, когда его хозяйкам (мне или маме), по его мнению, угрожала страшная опасность. Но мои-то тогда не подозревали о такой возможности, и не очень беспокоились, считая, что собака останется здесь не более, чем на день, в худшем случае на два, и то, если проявит незаурядную выдержку.
Залаять-то он не залаял. Зато произошло нечто такое, что сначала повергло меня в состояние паники, а затем снискало Майклу почёт и уважение со стороны домашних. Даже Юрка признал, что этот пёс – выдающийся талант всего собачьего племени.
Примерно через пару недель после того, как у нас поселился Майкл, брат наябедничал родителям, что он давно не слышал, чтобы я играла на рояле.
– Конечно, это из-за собаки. Да она целыми днями пропадает во дворе, занятия запустила совсем, а в музыкальной школе за это по головке не погладят, – науськивал он маму.
Вот ведь злодей! Во дворе я проводила всё свое свободное время ещё до того, как появился Майкл. Сейчас я как раз гораздо больше времени проводила дома. Мало того! Чтобы ничем не разгневать родителей, я и музыкой занималась почти каждый день, только старалась делать это, когда никого не было дома. А всё потому, что ещё в первые дни пребывания у нас Майкла случилось кое-что, о чём я предпочла бы помалкивать – до поры до времени.
Придя в тот день из школы, я села за рояль. Привычно отбарабанила заданную программу и решила поиграть что-нибудь для души – ну, то есть то, что в эту программу не входило. Выбрала «Лунную сонату» Бетховена. Играла я старательно, «с выражением», и вдруг… Странный звук – низкий и звучный – раздался за моей спиной. Это выл Майкл.
О, Господи! «Ну теперь его точно выгонят, – подумала я. – Хорошо ещё, что дома никого нет!»
Я прекратила играть. Пёс сразу замолчал и открыл глаза, как бы просыпаясь. Неужели это он во сне? Попробуем-ка ещё раз.
Я снова заиграла «Лунную сонату». Через минуту вступил и пёс:
– О-оо-ууу…
Закрыв глаза и подняв морду вверх, Майкл весь отдавался музыке.
Но что это? Да он ведёт мелодию! Воем это было назвать трудно. Он пел так старательно и проникновенно, меняя высоту звука и выхватывая акцентированные ноты. Он в них попадал!
Я была ошеломлена, но пока не знала, как отнестись к сделанному мной открытию. Мне-то было ясно, что Майкл – просто уникальная, талантливая собака. Но вот как отнесутся к его пению родители, и не сочтут ли, что он «проговорился»?
Размышляя над этим вопросом, я стала наигрывать полонез Огинского, что делала всегда, когда мне нужно было выдержать паузу и подумать. Полонез Майклу тоже пришелся по душе, и он стал выводить рулады особенно вдохновенно:
– У-ууу-у-ооо…
«Хорошо, что моя программная сонатина Кулау пока что оставила его равнодушным, – вздохнула я. – Эх, придётся исхитряться и не заниматься при ком-нибудь ещё».
Тем не менее, собачий певческий талант нельзя было зарывать в землю, и я стала устраивать псу каждодневные тренировки, пока никого не было дома. С каждым разом у Майкла получалось всё лучше и лучше! Я надеялась в скором времени представить его широкой публике в лице моих домочадцев. Вот, дескать, какой я дрессировщик! Моя собака исполняет сольную программу – и это я её этому научила. Только я хотела довести пение Майкла почти до совершенства, чтобы ни у кого не осталось и тени сомнения, что он именно поёт, а не подвывает. Поскольку «публика» у нас была более, чем взыскательная, я с выступлением не торопилась. И тут Юркина ябеда едва не испортила всё дело.
Естественно, мама велела мне сразу садиться за рояль. Сопротивляться было бесполезно и даже опасно. С замиранием сердца я начала свою школьную программу, стараясь играть как бы «под сурдинку» и поскорее закончить, пока Майкл не обнаружил своего таланта. Но маме такая игра вовсе не понравилась.
– Ты действительно стала играть гораздо хуже, – сказала она. – Видно, что давно не занималась. Наверное, собака тебе и впрямь мешает.
Делать было нечего. Я решила открыться маме.
– Да нет, Майкл мне наоборот помогает, – сказала я. – Вот мы тебе сейчас покажем, что он умеет.
– Играть на рояле? – усмехнулась мама, но всё же с сомнением покосилась на Майкла.
– Нет-нет, играть буду я, а он… Садись-ка поближе, сейчас сама всё услышишь.
Мама села на диван, снисходительно нам улыбнувшись, а я заиграла полонез Огинского. На этот раз не быстро и «с выражением».
Майкл принял приглашение и вступил почти что сразу. Прикрыв глаза и перебирая лапами, он пел с особенным воодушевлением. Ещё бы! Это был собачий бенефис.
И мама оценила его старания. Снисходительная усмешка сползла с её лица, уступив место удивлённо-восхищенному выражению.
– Да он же… поёт, – нерешительно сказала мама, – или мне послышалось?
– Точно. Поёт. Я тебе говорила, что он необыкновенный, – окрыленная успехом нашего выступления, констатировала я.
Из соседней комнаты прибежал брат, сразу различивший, что пёс действительно попадает в ноты – слух у Юрки был хороший.
– Вот это да! Дай-ка я.
Юрка кинулся к роялю и заиграл третью часть Лунной сонаты, которую он особенно любил за бурю и натиск. Но мятежная музыка не понравилась Майклу, и он счёл за лучшее ретироваться под стол.
– Под такую музыку никакая собака петь не станет, – заметила я. – Ты сам бы попробовал.
– Да что ты понимаешь в музыке! – закричал брат.
– Зато я понимаю в собаках, – резонно ответила я. – Майкл – лирик. Ему надо что-нибудь напевное и медленное. Кстати, первая часть Лунной сонаты подойдет.
– Ты же говоришь, ему Бетховен не нравится, – фыркнул Юрка.
– Я этого не говорила. Ты всё-таки попробуй.
Мне хотелось, чтобы Майкл блеснул перед братом, и я не стала говорить, что мы это уже репетировали.
Юрка заиграл первую часть сонаты. Сначала Майкл крепился – ему явно не хотелось выступать с другим аккомпаниатором. Но потом всё-таки не выдержал: челюсти его разжались и он стал подпевать знакомой музыке.
Пение Майкла привело в восторг и маму, и Юрку, которого если что и могло пронять, то только музыкальная одарённость. Так что остаток вечера мы провели у рояля, выясняя, какие ещё произведения нравятся нашей собачке.
Положение Майкла здорово укрепилось после «концерта». Все как-то забыли, что совсем недавно всеми силами старались выставить его вон. Особенно благоволила собаке мама. И скоро Майкл стал видеть в ней вторую свою хозяйку: так же радовался её приходу, как и моему, так же преданно заглядывал в глаза. Со всеми остальными членами семьи, как и с приходящими в дом гостями, пёс был неизменно дружелюбен, но без заискивания.
Даже Юрка, как сообщили мне по секрету мои дворовые друзья, выходил гулять с Майклом, пока никого не было дома.
Впрочем, выгуливание Майкла никогда не было проблемой. Если времени у меня утром не хватало, я открывала дверь и говорила ему:
– Иди погуляй сам! Только быстро. Я в школу собираюсь.
И пёс шел на улицу один, так же самостоятельно возвращался домой минут через пятнадцать и ждал у двери, когда его пустят в квартиру.
Незаметно подошло лето, и с ним – школьные каникулы. Пора было собираться на дачу. Мы снимали её в Радищево уже много лет.
Сначала хозяин дачи отнёсся безо всякого энтузиазма к известию о том, что у нас появилась собака – он их отчаянно боялся. Но мама, со свойственной ей дипломатией и умением находить общий язык с разными людьми, сумела с ним договориться.
– Собака небольшая, очень спокойная и послушная, и совсем не лает, – объясняла она хозяину по телефону.
Тот, кажется, верил не очень, но деваться ему было некуда. Терять многолетних постояльцев, видимо, не хотелось. Ибо новых людей он боялся не меньше, чем собак.
Когда же мы приехали на дачу и хозяин увидел Майкла, он попятился и чуть не упал прямо на грядку с только что посаженными огурцами.
– Вы же говорили – небольшая, – жалобно пробормотал он.
– Конечно, небольшая, – тут же ввязалась я. – Доги, например, раза в два больше.
Но это хозяина как-то не слишком успокоило. Нам было поставлено жёсткое условие: держать собаку на привязи.
Участок был огромный, заросший лесом и кустами, совсем не обихоженный. Лишь по краю его имелся небольшой вскопанный участок земли, разбитый на несколько грядок. На них произрастали зелень, лук и чахлые огурцы. Впрочем, урожая они, практически, не давали никакого. Да и хозяин на участке почти не появлялся. Так что мне было обидно, что в таких райских условиях моей мирной собачке придётся сидеть на привязи. Но тут уж не поспоришь.
Между двумя соснами натянули проволоку. За проволоку зацепили карабин с цепочкой, на которую посадили Майкла. Проволока была довольно длинная, поэтому пёс мог находиться на всей восточной половине лужайки перед домом.
Кошка Мямлик, которая, конечно же, тоже приехала с нами на дачу и теперь наслаждалась неограниченной летней свободой, быстро определила «зону покрытия», то есть – куда могла достать собака. И использовала это знание довольно своеобразно.
С Майклом она к этому времени если не подружилась, то, во всяком случае, ужилась. Обычно они мало обращали внимания друг на друга, и конфликтов не было вовсе.
Поскольку Мямлик была кошкой, и весьма обаятельной, все окрестные коты были от неё без ума. Вечерами они являлись петь даме сердца свои серенады хриплыми голосами, стараясь перещеголять друг друга в громкости и непредсказуемости вокальных модуляций. Вместе с Мямликом эти произведения кошачьего искусства приходилось выслушивать и нам. Не сказать, чтоб это очень вдохновляло, но прогнать котов не было никакой возможности.