Volume 16 pages
1899 year
Двадцать шесть и одна
About the book
«Нас было двадцать шесть человек – двадцать шесть живых машин, запертых в сыром подвале, где мы с утра до вечера месили тесто, делая крендели и сушки. Окна нашего подвала упирались в яму, вырытую пред ними и выложенную кирпичом, зеленым от сырости; рамы были заграждены снаружи частой железной сеткой, и свет солнца не мог пробиться к нам сквозь стекла, покрытые мучной пылью. Наш хозяин забил окна железом для того, чтоб мы не могли дать кусок его хлеба нищим и тем из наших товарищей, которые, живя без работы, голодали, – наш хозяин называл нас жуликами и давал нам на обед вместо мяса – тухлую требушину…».
Genres and tags
Хорошо описан Горьким каторжный труд человека и его вера в лучшее. Всё так жизненно. Арестанты сами создали себе идола и сами его разбили. Такова человеческая природа. Хорошая книга.
читается на одном дыхании.
Думаю эта задумка появилась у Горького во время его работы в крендельной.
В ней можно прочувствовать эту атмосферу адского труда и неспаведливости к людям.
А мне эта Таня как-то противна. Изначально не понравилась девушка. Каждый день забегала за кренделечками, видила трепетное отношение к себе, пользовалась этим, но презирала этих мужчин. Чего только стоит её ответ на просьбу починить рубаху. А мужчин даже жалко как-то. Она для них была, как лучик солнца в их темном царстве
Героини двух рассказов Горького («Скуки ради» и «Двадцать шесть и одна») попадают в похожие ситуации, оказавшись преданными своими возлюбленными и осмеянными окружением. Но ведь главное - не само событие, а наше к нему отношение.
В отличие от робкой и беззащитной 40-летней Арины («Скуки ради»), 16-летняя Таня («Двадцать шесть и одна») выходит из своей истории победительницей, извлекая полезные уроки из полученного негативного опыта. И всё у неё будет хорошо, чего не скажешь о 26-головой негодующей толпе.
Сильную духом девушку ничто не сломает! Как писал Ницше, всё, что нас не убивает, делает нас сильнее. Таня «ушла, прямая, красивая, гордая». А эти «двадцать шесть живых машин, запертых в сыром подвале» собственными руками срубили сук, на котором сидели, и «остались среди двора, в грязи, под дождем и серым небом без солнца...». «Лучше её — никого не было у нас, и никто, кроме неё, не обращал внимания на нас, живших в подвале, — никто, хотя в доме обитали десятки людей». Обидев девушку, которая была для них светом в окошке, они убили лучшее не в ней, а в себе, они наплевали не на неё, а в собственные души. «А мы — всё больше, всё сильнее бросали в неё грязью и ядом наших слов». Ох, уж это моральное негодование, надевающее на зависть и злобу маску добротели! Тот же Ницше называл его коварнейшим способом мести. «Сегодня мы узнаем наконец, насколько чист и недоступен для грязи тот сосуд, в который мы вложили наше лучшее». И что в результате? Душа Тани так и осталась чистой и недоступной для грязи, в отличие от этих двадцати шести морально негодующих душ.
Но молчание страшно и мучительно лишь для тех, которые уже всё сказали и нечего им больше говорить; для людей же, которые и не начинали своих речей, — для них молчанье просто и легко...
Куча людей. 26 человек. Простые рабочие люди. Повествование о том, как в целой толпе может не присутствовать ни одного отдельного мнения. Рассказ о том, как люди порой способны мыслить лишь коллективным умом и не задумываться о последствиях действий и слов. О том, как люди от нечего делать могут делать гадости. О тех, кто не может сказать что-то свое, а способен только соглашаться с остальными. Здесь нет "я". Здесь есть "мы".
Есть же люди, для которых самым ценным и лучшим в жизни является какая-нибудь болезнь их души или тела. Они носятся с ней всё время жизни и лишь ею живы; страдая от нее, они питают себя ею, они на нее жалуются другим и этим обращают на себя внимание ближних. За это взимают с людей сочувствие себе, и, кроме этого, - у них нет ничего. Отнимите у них эту болезнь, вылечите их, и они будут несчастны, потому что лишатся единственного средства к жизни, - они станут пусты тогда. Иногда жизнь человека бывает до того бедна, что он невольно принужден ценить свой порок и им жить; и можно сказать, что часто люди бывают порочны от скуки.
мы всегда хотим дорогое нам – видеть священным для других
Нам не о чем было говорить, мы к этому привыкли и все время молчали, если не ругались, — ибо всегда есть за что обругать человека, а особенно товарища. Но и ругались мы редко — в чем может быть виновен человек, если он полумертв, если он — как истукан, если все чувства его подавлены тяжестью труда?
Нам не о чем было говорить, мы к этому привыкли и всё время молчали, если не ругались, - ибо всегда есть за что обругать человека, а особенно товарища.
Reviews, 9 reviews9