Alexei Ivanov

Непримиримый к большевикам, сейчас он понял, что не важно, за кого ты – за белых или за красных. Чья власть – дело десятое, когда человек выбирает себе облик: людской, когда за други своя, или звериный, когда за свою шкуру

На пару со старенькой фрау Бертой Клиховский таскал тяжёлые носилки с мусором. Мусор вываливали в автомобильный прицеп. Над городком сияло майское солнце – ясное, как победа. Мир воцарился в Пиллау две недели назад, когда немцы сдали Шведскую цитадель и откатились за пролив Зеетиф; сейчас уже невозможно было поверить, что совсем недавно вокруг пылал кромешный ад. Как в нём выжила фрау Берта, беспомощная вне отлаженного порядка?рефе Немногочисленным немцам, оставшимся в Пиллау, русская комендатура приказала расчищать улицы, чтобы тягачи уволокли разбитую технику. За это немцев кормили. В обед и в ужин приезжала русская полевая кухня; солдат в грязном фартуке шлёпал в тарелки и кастрюли горячую кашу. Почтмейстер господин Норберт Рот был избран жителями улицы Проповедников старостой; он вёл журнал учёта, хотя русские не сверяли количество работников и едоков. Русских заботили проезды через разрушенные кварталы Хакена – так назывался район Пиллау между аванпортом, каналом Иннехафен, Крепостной гаванью и Шведской цитаделью. Улицу Проповедников перегораживал танк «Панцер-3», грузный, но с маленькой башней и коротким орудием. В борту у танка чернели две рваные дыры, тупой затылок башни и корма обгорели. По узким плоскостям брони ползли бело-серые разводы зимнего камуфляжа. В вермахте рассчитали, что война до лета не дотянется, а потому из экономии не перекрасили боевую технику в летние цвета. Это было очень по-немецки. Женщины, дети и старики, жители улицы, разгребали груды мусора на мостовой. Доски и балки распиливали на дрова, цельные куски стен разбивали кайлами, пригодные кирпичи аккуратно складывали на тротуаре в штабель. Поодаль выстроились спасённые вещи: пыльные стулья, решётка от камина, поцарапанная швейная машинка, комод без ящика. На расстеленную скатерть сносили разрозненную посуду: тарелки, чашки, серебряные ложки, фаянсовый чайник. Щепетильный господин Рот переписывал находки в журнал. Улица Проповедников была плотно застроена домами в два-три этажа. В перспективе открывалась площадь – разумеется, Адольф-Гитлер-плац. Один угол площади исчез под обломками рухнувшей ратуши. На другом углу располагался ресторанчик «Немецкий дом», русские приспособили его под офицерскую столовую. Возле ресторанчика урчал двигателем толстоносый грузовик «бюссинг», мощная трёхосная машина; в кузове грузовика сидели десяток солдат. У кабины стояла молодая женщина, офицер, а рядом – человек гражданского вида: весеннее пальто, шляпа, круглые очки. В офицерской форме советской армии Клиховский ещё не разбирался, а гражданского он узнал: доктор Пакарклис из Вильно, историк и юрист. До войны Клиховский не раз встречался с ним на конференциях, посвящённых Тевтонскому ордену. Что здесь делает Пакарклис?.. Не важно. В любом случае это шанс. Клиховский прислонил носилки к прицепу. – Фрау Берта, отдохните, – предложил он. – Я заметил давнего знакомого. Пока он шагал к площади, женщина-офицер забралась в кабину. Литовец закурил, поглядывая на двери ресторана. Он явно кого-то ждал. – Господин Пакарклис?.. – Клиховский приподнял шляпу в приветствии. Пакарклис узнал его не сразу. Клиховский сильно изменился с довоенных времён: исхудал, постарел, а глаза стали словно какими-то древними. – Винцент, неужели это вы?! Боже мой, вы живы!.. Пакарклис в изумлении всплеснул руками и застыл в молитвенной позе. Для литовца это было высшим выражением радости. – Трудно согласиться, но я жив, – усмехнулся Клиховский.

Юмор «Пельменей» — это юмор middle-класса, опоры государства. Это те, для кого поёт «Чайф», и те, кто понимает, почему Гена Букин — национальный герой.

Ребенок оправдывал все. Мужа-алкоголика. Огромную жопу. Дурное настроение. Образование в восемь классов. Кандидатуру мэра. Старую шубу. Опоздание на работу. Скандал в поликлинике. Тариф сотовой связи. Отсутствие машины. Все неудачи ребенок превращает в победы, потому что неудачи объяснялись жертвами во имя ребенка. Рожая, можно было ничего не делать сверх того, что назначено природой, и требовать с мужа, с родителей, с государства… И поэтому бездетная женщина оказывалась вне жизни, вне общества. В новом мире обмана и несправедливости дети были протезами успеха, костылями успеха, а Танюша этих костылей не имела и падала, падала на каждом шагу.

Курочка по зёрнышку клюёт. Да весь двор в помёте

Перечень запомнившихся прибауток географа. (Страницы приведены по данному изданию ).

Снаружи шоколадка, а внутри кокос. Поначалу сладко, а потом понос (17).

Хорош не хорош, а вынь да положь (18).

Доведет доброта, что пойду стучать в ворота (20).

Ори не ори, будут пить до зари (22).

Квартира, машина и хрен в пол-аршина (22).

Имеет терема, а пригреет тюрьма (37).

Давай ищи съеденные щи (39).

Вольный художник – это босой сапожник. Все умеет, ничего не имеет (45).

Невесты без причинного места (49).

Залетайте в самолетах «Аэрофлота» (50).

Ей неохота… да и мне неохота. Взяли и завязали (50).

В плечах аршин, а на плечах кувшин (56).

Жег глаголом, да назвали балаболом (74).

Посмеяться над собой – значит лишить этой возможности других (74).

Метили в цари, да попали в псари (78).

Без шутки жить жутко (98).

О нем поминки, и он с четвертинкой (100).

Смышлен и дурак, коли видит кулак (100).

Атлет объелся котлет (103).

Новое поколение выбирает опьянение. Молодежь тянется к культуре: пришла узнать, чем отличается Тинторетто от «Амаретто» (104).

Кто за ляжки, а мы за фляжки (113).

Но долго буду тем любезен я народу, что чувства добрые я литрой пробуждал (114).

Бог, когда людей создавал, тоже не выбирал материала (120).

А я не люблю, когда мне ставят сапоги на пироги (182).

Как я – на коне и в броне (186).

Я стою на асфальте, ноги в лыжи обуты. То ли лыжи не едут, то ли я долбанутый (195).

Брехать – не кувалдой махать (216).

Командир пропил мундир (217).

Язык Златоуста, да мыслей негусто (226).

Невеста из сдобного теста, жених – на свободе псих (227).

Ну, пьянка, естественно, застолье как в период застоя (227).

Свидетели наставляют в добродетели (227).

А потом свадебное путешествие: молодая пара в туче дыма и пара (227).

По-моему, нужно меняться, чтобы стать человеком, и нужно быть неизменным, чтобы оставаться им (228).

Говорит, что астроном, а бежит лишь в гастроном (234).

Подначки в заначке (249).

Страшнее беса посреди леса (251).

Объелся репой, вот и свирепый (253).

Это что за видение из публичного заведения? (254).

На Свете счастья нет (254).

То, что раньше было – преамбула. А сейчас будет амбула (260).

Тебе орден, а ему по морде? (265).

Великий факир изгадил сортир (267).

Доверишь листу – не донесешь Христу (278).

Горе со щалми, счастье с прыщами (281).

Дал, да потом страдал (293).

У париев нет комментариев (293).

Окиян окаян, где же остров Буян? (296).

Молитвы у попа о том, что ниже пупа (296).

Задним местом в царствии небесном (299).

Новости из Временных лет повести (321).

Горе как море. Да случай был: мужик на соломинке переплыл (328).

Жил генерал, да жир разорвал (338).

Погрузился в сон, не надев кальсон (378).

Я проиграл. И на бога не надеялся, и сам плошал (453).

Начальство решило, что в лице меня оно вырастило глисту длиною в версту (498).

На каждое мое положение от тебя унижение (499).

Можно быть стойким, когда ты один, но, когда тебя поняли, сдерживаться не получается.