Капитан Макаров в составе этой группы не был и нисколько об этом не сожалел. Он прекрасно знал, что всевозможные визиты или переговоры были всего лишь проявлением бумажной дипломатии, и ничем больше. На деле же происходило совсем иное, иногда даже страшное, которое ощущали и видели офицеры и солдаты небольшого военного городка.
Местные немцы все нетерпимее относились к своим друзьям, особенно «заявляли» о себе молодые люди. Днем злопыхатели боялись высунуть нос против советского военного гарнизона, вооруженного до зубов современной боевой техникой и оружием. После падения Берлинской стены кое-кто из жителей Дахбау вообще «распустил» руки. Ночью телефон у дежурного по части иногда раскалялся. Причиной этому были всевозможные вылазки местных немцев. Они иногда бросали камнями в часовых, охраняющих парк боевой техники, который находился неподалеку от опушки леса. Камни и пустые бутылки из-под пива летели и в окна офицерского общежития, расположенного в десятке метров от проезжей части улицы немецкого города. Обитателям трехэтажного особняка строго-настрого запрещалось каким-либо образом реагировать на противоправные действия немцев. Возле контрольно-пропускного пункта части нередко собирались кучки пьяной молодежи, которая горланила и пела песни на немецком языке. Частенько из толпы слышались выкрики на русском языке: «Русские свиньи – вон!» или «Русские – вокзал». Отсутствовала «дружба» и в период выезда на учебные центры. В этом убеждался также и Александр Макаров, когда его рота выезжала для выполнения стрельб и отработки тактических занятий. Во время марша кое-где из жителей населенных пунктов в колонну автомашин кидал камни и бутылки. Участились случаи воровства, порчи оборудования и техники на полигонах.
По информации руководства Западной группы войск в 1990 году со стороны немцев было зафиксировано 163 правонарушений, в 1991 году это число почти удвоилось. В 1992 году таких случаев было уже более тысячи. За 2,5 года от этих действий погибло 23 русских граждан…
Злоба и ненависть местных немцев вызывали определенную тревогу у командования ЗГВ. Всевозможные директивы и ценные указания с верхов поступали в части практически каждый день. Кое-что «свеженькое» давали и офицеры КГБ. Все сводились к одному – к повышению уровня боевой готовности и укреплению дисциплины. Командир мотострелкового полка майор Слюньков с большим усердием все это доводил до своих подчиненных. Он, дабы обезопасить свою персону от всевозможных чрезвычайных происшествий, довольно часто «садил» офицеров на казарменное положение. Они на это реагировали по-разному. Большинство из них по ночам усердно спали в канцеляриях на солдатских матрацах, кое-кто пил водку или резался в карты. Под особый контроль командира и его заместителей были взяты холостые офицеры и прапорщики, которые, как любил повторять плешивый, «могли занести семя интернационализма в чрево местных проституток». Из-под командирского ока не выпадали также и семьи военнослужащих, имеющие знакомства или связи с местными жителями. Кое-что «добавляли» и сами командиры подразделений. По приказу майора Сиволапова вокруг казармы в дневное время «дефилировали» два дневальных со штык-ножами. Ночью выставлялись две пары дневальных, которые меняли друг друга через два часа.
Особой заботы требовали дети и жены военнослужащих. До падения Берлинской стены представительницы слабого пола умудрялись в день пронестись по магазинам городка Дахбау по нескольку раз, не отставали от родителей и взрослые дети. Это удавалось делать без всяких проблем. Официальная информация и всевозможные слухи о недоброжелательном отношении немцев к русским, и даже об убийствах военнослужащих, вызывали неподдельный страх у обитателей советского гарнизона. Кроме водителя и старшего автобуса к старшеклассникам, которые учились в школе соседней части, был прикреплен еще один прапорщик. Большинство жен вынуждено было посещать немецкие магазины в сопровождении мужей. Законом для них была также отметка в журнале на контрольно-пропускном пункте части. Командиры регулярно информировали вышестоящее начальство не только о положении дел в своих подразделениях, но и о том, как живут женатые и холостые офицеры, как они проводят свое свободное время…
Рядовой Кузнецов в медсанчасть «прибыл» своим ходом. Молва о жестоком поражении молодого, но очень перспективного боксера, дошла и досюда. Сотоварищи по палате по-разному реагировали на поражение сибиряка. Дембель Петька, родом из Украины, советовал после армии идти в бокс, так как сейчас для выбивания денег на гражданке нужна только сила. Хусна, так почему-то прозывали в палате рыжего сержанта, имел другое мнение. Он призывал Александра вообще «прикончить» этот бокс, на такого «слона» вряд ли кто поднимет руку. Природная сила и высокий рост молодого пациента вызвали определенную симпатию и у врачей. Начальник отделения, майор медицинской службы, осмотрев новенького больного, весело произнес:
– У тебя, боксяра, думается, просто-напросто легкое сотрясение челюсти и только всего…
Увидев изумленное лицо солдата, который почему-то не мог понять свой диагноз, офицер шепотом добавил:
– Рядовой Кузнецов, Вы не переживайте, все будет в порядке… От таких ударов никто еще не умирал и думаю никто не умрет…
«Болезнь» у боксера протекала без всяких осложнений, врач переломов в челюсти не обнаружил. Кузнецов каждое утро получал какие-то таблетки и пилюли. От чего или против чего они были, солдат не знал. Спрашивать же что-либо по поводу своего лечения он не стал, считал не нужным занятием. Жизнь в медсанчасти для побежденного казалась настоящим раем. В палате все было чисто и удобно, в постели еще лучше. Здесь не было ни стариков, ни строгих командиров. Майор, облаченный в белый халат, каждое утро делал обход. Офицер Кузенцову задавал практически один и тот же вопрос:
– Ну, салага, когда будешь побеждать кубинца Стивенсона? Или ты еще об этом кубинце даже ничего не знаешь?
Пациент на вопрос майора ничего не отвечал, он просто-напросто молчал. Молчал по причине того, что об этом кубинце абсолютно никакого понятия не имел. Да иногда и не до этого было. Его голова сейчас была «напичкана» совсем другим. Пребывание в медсанчасти пополняло «котелок» сибиряка куда больше, чем пребывание в казарме. Кузнецов каждый день, а то и каждый час обогащался информацией, которая доселе ему была неведома.
Основным «светилом» в этом плане был прапорщик Чернов, который находился на лечении уже больше месяца. Старожил был очень низкого роста. Его, наверное, и в армию взяли в порядке исключения. Однако защитник Родины на это не реагировал. К этому «великану», которому было чуть за тридцать лет, как ни странно, тянулись все обитатели палат. Мужчина с копной густых черных волос притягивал буквально всех, как магнит. Не исключением был и начальник отделения. Именно от прапорщика Чернова молодой боксер очень многое узнал из жизни Германии. И все это будоражило ум солдата, который с открытым ртом слушал о том, как «прапор» посещал немецкие гаштедты и ходил на «сторону». Сибиряк-исполин, глядя на этого человека, почему-то не мог себе представить его с местной немкой в постели или сидящего в немецком культурхаусе. Сомнения Александра во всевозможных способностях бывшего водителя из автомобильной роты постепенно рассеивались, рассеивалсь с каждым днем.
После обхода врачей Чернов через час или того меньше исчезал в неизвестном направлении. Попытки верзилы найти общепризнанного весельчака и балагура, как правило, заканчивались неудачей. Прапора не было ни в палатах, ни в курилке и ни на улице. Он появлялся только к вечеру, к ужину. Самовольщик, одетый в синюю пижаму и штаны, быстро и легко садился за свой стол и начинал сразу же рассказывать о своих похождениях по немецкому городу. Буквально через несколько мгновений за столом раздавался громкий смех. Двое офицеров, сидящие за столиком вместе с прапорщиком, иногда так громко смеялись, что Кузнецову невольно хотелось что-либо из веселых историй услышать. Он неоднократно вытягивал свою шею к противоположному столику. Как правило, до его уха доходили лишь крупицы анекдота или какого-то похождения. И причиной этому служил презрительный взгляд майора-автомобилиста.
Однажды несостоявшийся чемпион дивизии по боксу чуть было от своего любопытства не пострадал. Офицер, увидев полусогнутое положение молодого солдата, резко повернулся в его сторону и громко произнес:
– Ну, ты, любопытная обезьяна!.. Что ты, боксер, глаза выпучил? Или забыл, как на кухне картошку чистить? Я могу тебе в этом отношении быстро помочь…
Любопытный мгновенно «поставил» все части своего тела на прежнее место и густо покраснел. С этого момента Кузнецов старался больше не поворачивать голову в сторону соседнего стола. Автомобилист выписался через неделю после строгого замечания в адрес солдата. Вскоре выписали и другого офицера, который был соседом Чернова. В этот же день прапорщик пригласил боксера к себе за стол. Солдат сначала отказывался, столик предназначался для офицеров. Сопротивляться было бесполезно. Чернов быстро встал из-стола и стремительно подошел к Александру. Затем схватил его за руку и еле слышно прошептал:
– Ты, земеля, не стесняйся, бери от этой жизни все то, что можешь взять… Неужели ты еще не понял смысл человеческой жизни? Такой большой, однако еще и глупый…
Выслушивать философские размышления старшего по возрасту и по званию рядовой Кузнецов дальше не стал. Он поспешно засеменил за прапорщиком и послушно сел за столик.
Общение с Черновым в корне изменило дальнейшее пребывание Александра в медсанчасти. И об этом он нисколько не сожалел. Коротыш оказался земляком начальника отделения. Майор и прапорщик были родом из одной деревни в Кустанайской области. Начальник закрывал глаза на все, что творил его земляк. Делал тот не по уставу довольно очень многое. Чернов, одеваясь в спортивный костюм, в любое время мог разгуливать по городу или заходить во всевозможные забегаловки. Иногда он успевал съездить в свою воинскую часть и забежать в офицерское общежитие, в котором жил. Нередко он приносил и спиртное, которое поглощалось вечером при участии майора-автомобилиста и старлея-минометчика. Узнав об этом, Кузнецов громко рассмеялся. Никто из больных не мог, конечно, и подумать о том, что в небольшом чайнике вместо компота было пиво или другое спиртное. Двое офицеров и прапорщик спокойно сидели за столом и травили анекдоты, одновременно не забывали и «чай» попить.
В первый же вечер пребывания за столиком Александр кое-что узнал из биографии своего неожиданного кумира, которая в прямом смысле его обворожила. Нравилась ему и манера поведения старшего товарища. Во время беседы прапорщик выставлял свой указательный палец в сторону слушателя и тараторил как из пулемета. Иногда он этим пальцем тыкал в плечо сидящего, притом очень сильно. Кузнецов на эти странности не реагировал, так как информация Чернова была очень интересной. Гость в первый вечер к чайнику не прикоснулся, несмотря даже на приказной характер увещеваний прапорщика. На второй вечер боксер сдался. Немецкое пиво Кузнецов пил впервые в своей жизни, оно ему очень сильно понравилось. Этот пенистый напиток сильно отличался от того, который он пил в районном центре, когда учился. У него тогда и сейчас было желание плотно «осесть» в каком-либо кабаке, но не было денег.
После столовой мужчины спокойно перешли через КПП медсанчасти и сразу же оказались в городе. Заметив удивленное выражение солдата, Чернов улыбнулся и сквозь зубы процедил:
– Ты, боксер, не бери все это в голову. Советам сейчас не до контроля… Им скоро всем грозит вокзал и дом родной… Я хожу через КПП в моей части без проблем тогда, когда мой знакомый на дежурстве. Ведь он также не против того, чтобы вечером с молодой женой раздавить лишний пузырек немецкого пива. И здесь в нашей богадельне такие же люди… Для всех скоро лафа кончится… Здесь я не хочу моего земляка подводить… Ему и так не очень везло в этой жизни и в службе…
Кузнецов невольно опустил голову, чтобы лучше разглядеть физиономию своего старшего товарища, и так же неволько спросил:
– А что у нашего майора есть какие-то проблемы? Он ведь еще вроде молодой и как-никак майор… У нас вот в батальоне начальник штаба только майор и на следующий год уходит на пенсию…
Услышав первые самостоятельные рассуждения своего нового сотоварища по столу, Чернов кисло улыбнулся и тихо проговорил:
– Эх, салага! Я вижу у тебя в голове только деревенские рассуждения о том, сколько литров молока дала Буренка или сколько булок хлеба твоя мать купила в магазине, чтобы живот не сводило… А человечество уже давно по другим законам движется и уже очень давно не хочет один только кусок хлеба жевать…
После этих слов прапорщик опять кисло улыбнулся и прибавил шагу. Минут через пять коротыш и стройный верзила оказались в небольшой забегаловке, которая находилась на берегу реки Эльбы. Чернов быстро сел за столик и громко ударил костяшками своей руки по столику. Что это означало Александр так и не понял. Через пару минут подошел официант и принял заказ. Солдат впервые в своей жизни слушал, как советский военнослужащий говорил на немецком языке. Хотя он и ни слова не понял, однако ему казалось, что Чернов в совершенстве знает немецкий язык. Да и сам «маленький», заметив восхищение собеседника, решил его опередить. Отложив меню в сторону, прапорщик весело засмеялся и по-детски прошепелявил:
– Ну, ты боксер, боксишка, ты меня в очередной раз удивляешь… Эти три слова, да и три предложения у нас по наследству передаются… Ты думаешь, что местные немцы нас не могут разгадать… Ты, дружище, сильно ошибаешься. Они нас по стриженым затылкам, да и по нашим физиономиям еще издали определяют. Раньше они нас ох как обхаживали, а сейчас хрена… Они поняли, что скоро мы уйдем и уйдем навсегда, исчезнем безвозвратно…
Дальше Чернову что-либо говорить уже не пришлось. Официант принес два бокала пива, небольшой целлофановый пакет и мило раскланялся. Коротыш сразу же прикоснулся ладонью к бокалу, пиво было прохладное. Он с удовольствием крякнул и поднес свой бокал к бокалу Александра. Затем громко произнес:
– Эх, земеля, давай чокнемся и выпьем за нас с тобою… Я ведь, мой братуха, очень счастлив тем, что побывал на этой земле. Ведь только здесь я увидел, как люди живут и как можно жить…
Чернов поднес бокал к губам и сделал несколько глубоких глотков. Примеру своего старшего товарища и наставника последовал и Кузнецов. Крепкое и прохладное пиво мгновенно ударило в его голову. Какой-то неожиданный прилив силы и смелости пронзил его молодое и сильное тело. Затем мужчины принялись уплетать за обеи щеки тонкую соломку, которая была очень соленой и одновременно необычайно вкусной. Верзила усиленно толкал соломку в рот и так же усиленно двигал челюстями. Все это на какой-то миг ошарашило прапорщика, он мгновенно схватил собеседника за руку и пробормотал:
– Ну, салага, остановись… Ты, земеля, что с Луны свалился или пришел с необитаемого острова? Мы так с тобою все быстро выпьем и будем сидеть, как буки… Ты, салага, вот посмотри на этих милых немцев, которые сидят ради одного глотка пива целый вечер и о чем-то парашу ведут… Делай и ты, как они…
Кузнецов сразу же быстро покраснел и повел глазами по сторонам. За столиками сидело около десятка посетителей и тихо о чем-то разговаривали. В голову Александра пришла также мысль о том, что за пиво и соломку надо платить. В кармане его пижамы, да и в палате у него не было ни пфеннига, не говоря уже о марках. Солдат низко опустил голову и замолчал. Такое примерное поведение высокого парня Чернова не только обрадовало, но и рассмешило. Он опять взял его за руку и по-дружески успокоил:
– Ты и вправду очень исполнительный, и даже честный. Давай обо всем этом мигом забудем. Ты вот лучше послушай про нашего майора. Удальцов ведь мужик-то башковитый. Служил в Монголии, через пару шагов от нашей границы. Молодой лейтенант в то время холостяковал, многих монголочек попортил. К нему приходили даже сами мужики и просили, чтобы он переспал в постели с их женами. Всем уж больно русские нравились…
Наш начальник влюбился по-настоящему чуть позже, влюбился в дочь местного партийного чиновника. Сам чиновник держал в женах русскую бабу, на которой женился еще во время учебы в Москве. Мужик был страшный, но жену себе выбрал красивую, которая больше всего проводила время в столицах. Мой же земеля втрескался в метиску, как банный лист. Да и та была не против брака с молодым офицером, который все свои тугрики тратил на подарки красавице. Он успел ее даже поиметь…
После сказанного Чернов почему-то весело засмеялся и сделал глубокий глоток пива. Затем, посмотрев на противоположный столик, за которым сидела красивая немка с очень пожилым мужчиной, со вздохом произнес:
– К сожалению, дальше у нашего майора все пошло набекрень… Папаша красавицы не горел большим желанием отдавать свою дочь за стройного, но нищего советского офицера. У старика были свои планы. Он горел желанием поженить дочь на немце из социалистической Германии, который в их краях искал воду. Немец был довольно полноватый и рыжий, как веник, но без всякого сомнения богаче лейтенанта. Сам партийный босс к офицеру в общагу не заходил и к себе на ковер не вызывал. Все и вся за всех решил начальник политотдела соединения. После назидательного разговора и ценных указаний полковник стукнул по столу и грозно произнес:
– Лейтенант, не забывай о том, что на территории социалистической Монголии мы должны выполнять свой интернациональный долг, а не плодить детей…
Удальцов, стоящий навытяжку перед начальником, попытался было заикнуться:
– Товарищ полковник, я ведь люблю эту девушку, она же ведь русская, да и имя ее Таня…
Непонимание ценных указаний со стороны подчиненного вывело политработника из себя. Он топнул ногой и строевым шагом подошел к огромной карте, которая висела в его кабинете напротив стола. Начальник повернулся на сто восемьдесят градусов лицом к трудновоспитуемому, и ткнув пальцем вниз карты, со злостью пробурчал:
– Товарищ жених, а может Вас направить, правда без невесты, сюда, где нет красивых баб.... Здесь, в этих песках и сопках тебе будет не до женщин…
Молодой медик чуть-чуть наклонил голову в сторону карты и замолк. Замолк не из-за боязни или трусости побывать в самой глубокой «дыре» прославленного Забайкальского военного округа. Он сейчас понял, что его любимая Татьяна никогда не станет его женой. Устои партноменклатуры, устои Советской Армии никогда не дадут ему это сделать. Несостоявшийся жених тяжело вздохнул, вытянулся и привстав на носках глаженых сапог, громко произнес:
– Товарищ гвардии полковник, я Вас понял… Все будет исполнено…
Политработник, увидев преданное лицо медика, весело улыбнулся и неспеша подошел к офицеру. Затем легонько ударил его по плечу и прошептал:
– Это очень хорошо, что товарищ Удальцов правильно понимает политику нашей партии и Советского правительства… Я очень рад, что в этом есть и моя доля…
Полковник от удовольствия стал потирать свои руки, затем, как бы вскользь, с ухмылкой добавил:
– Я знаю, что в вашей части свободная одна только повариха, однако надо терпеть или везти свою жену…
Удальцов в ответ ничего не сказал. Крепко стиснув зубы, он щелкунул каблуками сапог и быстро вышел из кабинета…
Рассказчик на некоторое время замолк и опять пригубил бокал с пивом. Сделал глоток и слушатель. Ему не терпелось узнать, что же дальше произошло с молодым лейтенантом Удальцовым. Кузнецов уставился на Чернова и ждал продолжение захватывающей истории. Тот с ответом не торопился, продолжал молчать. Лишь после того, как прапорщик опорожнил бокал и заказал еще пару пива, он с улыбкой произнес:
– Ну, а дальше? Мой земеля остался на бобах… Через полгода в самом Улан-Баторе состоялась свадьба, еще через полгода немец с монголкой уехал в ГДР. Сейчас они живут где-то в Дрездене. Возможно, наш шеф знает ее адрес, а может и нет… Одно скажу точно. После Монголии наш медик служил в Сибири, затем за взятку попал сюда…
Ночь после первого за все время службы «самохода» рядовой Кузнецов не спал. Гражданка, тем более немецкая, заставила его сейчас многое переосмыслить. Та жизнь, которую он прожил раньше, казалась ему почему-то непонятной. В родной Найденовке он жил и вроде не тужил. Учился так себе, лишь бы отбыть номер, дабы и от родителей не влетало. Из его деревни никто великим или богатым не стал. Все девчата и ребята в основе своей «дотягивали» до медучилища или ПТУ. Александр силился вспомнить хоть кого-либо из односельчан, кто поступил в институт или в военное училище. Таковых в его голове не оказалось. Молодой верзила строго жил нравами и устоями своей малой родины. Он так же, как и все ребята, ходил по единственной улице и в магазин за бормотухой. Так же, как и все, в клубе дергал девчат за косы. Так же, как и все, отлынивал от работы, особенно летом, когда палило солнце за тридцать градусов. Что творилось за пределами деревни или в Омино, в других городах большой страны ему было по одному месту. Он так же, как и все односельчане, с восхищением смотрел военный парад в Москве. У него, как и у большинства ему подобных, пробегали мурашки по спине, когда он внимательно разглядывал портреты серьезных и умных членов Политбюро ЦК КПСС, которые висели в сельском бибилиотеке на самом видном месте… О каких-либо заморских деликатесах молодой повеса так же не мечтал. Да их он и не мог представить. В сельском магазине был всего лишь один сорт самой дешевой колбасы, да и серый хлеб, которого довольно часто не оказывалось уже к вечеру, а то и к обеду. Ливерку разбирали в один миг… Здесь же жизнь была совсем иной…
Очередная вылазка в город с Черновым произошла буквально на следующий день. Да и начиналась она, как казалось Александру, с шиком на всех уровнях. «Самоход» опять произошел по инициативе прапорщика, который почему-то таинственно и загадочно смотрел на своего подопечного еще во время завтрака. Лишь после того, как мужчины вышли из столовой и присели на скамейку, чтобы содержимое солдатского завтрака спокойно улеглось на «дно морское», Чернов выдал свой секрет. Он, слегка ударив молодого друга по плечу, заразительно засмеялся и тихо произнес:
– Ну, салажонок, сегодня мы погуляем, как настоящие люди. Мне завтра уже выписываться. Да и мне, честно говоря, уже порядочно надоело здесь тюльку травить… Я хоть и холостой, однако тоже человек, и хочу кое-что из настоящих шмоток и вещей вывезти из этой страны… А на это надо время…
Через час через КПП вышли двое мужчин, оба были в спортивных костюмах. Один, который был значительно выше другого, нес удочку и сумку. Через минут десять друзья оказались на железнодорожном вокзале. Кузнецов с огромным любопытством разглядывал все то, что его окружало. Особенно ему нравились сверкающие чистотой поезда, которые при подходе к станции Фельдхаус оглушительно скрипели тормозами. Из вагонов выходили пассажиры, в большинстве своем одетые по-летнему. Александр, медленно прогуливающийся по перрону, иногда пристальным взглядом провожал молодых девушек, которые словно стрекозы, легко спрыгивали с подножек вагонов и тотчас же растворялись в многоликой толпе. Александру было не по себе, когда он видел красивых и стройных немок. Чернов, заметив пожирающие взгляды верзилы, специально его злил:
– Завтра скажу начмеду, чтобы он тебе один большой конец отрезал, а то мне еще влетит за разврат молодого салаги… Ты меня слышишь, Санька?
Санька, конечно, все это слышал, но не реагировал. Салаге уж больно сильно нравились некоторые немочки, за которыми ему хотелось ухлестнуть. Ему сейчас даже казалось, что они и сами от него без ума. Однако в голову солдата через несколько мгновений приходили другие мысли, притом довольно страшные. Он на миг представлял суровое лицо ротного командира и его талмуд, в котором стояла подпись стрелка-зенитчика, что он проинструктирован о примерном поведении в период пребывания в немецком городе. За плохие дела виновного по голове не погладят…
Вдохнув глоток гражданской жизни и «понюхав» женский запах, самовольщики направились к реке. Чернов, как и Кузнецов, впервые в своей жизни намеревался ловить рыбу и естественно никакого понятия не имел в этом «ремесле». Друзья, дабы не «засветиться» перед военными патрулями, выбрали место на изгибе Эльбы, где было больше кустарников. Затем они неспеша расстелили на берегу солдатское одеяло и разделись. Увидев добротные плавки на своем наставнике, Кузнецов как можно повыше закатал свои черные солдатские трусы. Николай, так звали прапорщика, в ответ на это только улыбнулся и пошел закидывать удочку. Начинающие рыболовы просидели на берегу больше часа, рыба не ловилась. Александр начал нервничать. Ему не верилось в то, что в этот солнечный день, да еще в немецкой реке не будет ловиться рыба. Из разговора офицеров своей роты, да и батальона, солдат знал о том, что в Эльбе есть много рыбы. Прошел еще час. Рыба клевала, но поймать ее на крючок никак не удавалось. Никто из рыболовов не возмущался, каждый грешил на свою неопытность. Свидетельством этому явился мальчишка-немец, который сидел неподалеку от них и на зависть взрослым довольно часто вытаскивал из воды рыбу.
Прошел еще час, улова все не было. Такой «успех» в конце концов разозлил Чернова и он, тяжко вздохнув, смиренно произнес:
– Кузнецов, кидай эту удочку к черту лешему… Мне уже надоело насаживать червяков и тесто на крючок… Лучше пойдем в гаштедт и смочим горло… Да и у меня уже живот сводит… У тебя, наверное, тоже?
Александр на предложение Николая никак не реагировал и продолжал со злостью смотреть на удочку, которая без всякого движения лежала в воде уже минут двадцать. Не прореагировал солдат на предложение Чернова и тогда, когда тот его легонько хлопнул по плечу. Он опять продолжал внимательно глазеть на удочку. Лишь после того, как наставник смачно выругался, рыболов привстал и лениво пробурчал:
– Братан, ты ведь не знаешь даже о том, что у меня за душой нет ни копья… Для меня эта забегаловка ничего не значит…
Прапорщик в ответ засмеялся и весело произнес:
– Эх ты, салага! Санька, ты думаешь, что я такой глупый и наивный… Мне и без тебя ведомо, что у советского солдата в кармане ничего нет. Мои капиталы тоже давно поют романсы. Ты ведь не знаешь, почему я здесь долго торчу. Торчу по причине того, что у меня голова немного автомобилем пахнет. Майор в этой технике вообще ничего не волокет… Я езжу вместе с земелей к немцам и ищу ему авто… Вот он и немного мне подбрасывает. Где он эти марки берет, мне неведомо, да и зачем мне все это. На пиво есть, бабу в части я имею…
От места дислокации рыболовов до немецкого гаштедта было метров пятьсот, не больше. Кузнецов невольно залюбовался небольшой деревянной постройкой, которая была в прямом смысле втиснута в сосновый лес и находилась в метрах пяти, а то и меньше, от реки. Самовольщиков поразила тишина в довольно просторном помещении, которое было перегорожено на две половины живыми цветами. Часть из них находилась в специальных высоких подставках, часть свисала из небольших горшочков, которые были прикреплены к потолку. За столиками было не так уже и много посетителей. На вошедших, как показалось Александру, никто внимания не обратил. Официант, это был довольно толстый мужчина с загорелым лицом, лениво подошел к столику. Заказ был не очень сложный. Минут через пять к русским на столик поставили два бокала пива и две сосиски с булочками. От приятного запаха у Александра потекли слюньки, он уже давно хотел кушать и пить. Едва рыболовы прикоснулись к пиву, как позади их раздался истошный, несколько дрожащий голос:
– Русс, швайне, раус, раус…
Русские невольно оглянулись назад и увидели в самом углу помещения небольшого роста мужчину. На вид ему было лет тридцать, а может и даже больше. Он сидел за столиком один и потягивал пиво из небольшого бокала. Рядом с ним на полу сидела огромная собака с уродистой мордой. Кузнецов никогда не видел такую псину и поэтому не напрягал свои мозги к какой породе отнести это довольное мощное животное. Самовольщики от истошного крика немца и от его страшной собаки на некоторое время даже опешили. Особенно трухнул Александр. Ему не верилось в то, что немцы ГДР могут так по-наглому выгонять его из питейного заведения, которое он посетил впервые в своей жизни. Верзила чихал на это заведение и на этих немцев, если бы его, как и сотни тысяч других молодых ребят, не призвали на защиту завоеваний социализма.
Первым из оцепенения вышел Чернов. Он медленно встал из-за стола и со своей «высоты» презрительно посмотрел на немца, который, словно заводной, продолжал кричать:
– Русс, швайне, вег, раус…
Прапорщик, скорее всего, решил показать свою гордость и независимость перед немцем, рыжая борода которого чем-то напоминала болотную кочку. Николай, сильно сжав плечо своего собеседника, громко по-русски произнес:
– Санька, я еще возьму пачку сигарет назло этому уроду… Пусть знает то, что его никто не боялся и никогда не будет бояться…
На некоторое время наставник армейского салаги замолчал и все смотрел то на немца, то на его большую псину. Затем слегка хлопнул рукой по плечу верзилы и тихо произнес:
– Кузнец, давай собирай наш провиант, на свежем воздухе будет лучше аппетит…
Затем Чернов решительно направился к ресторанной стойке за сигаретами. Посетители пивнушки на инцидент никак не прореагировали, все сидели и молчали. Замолчал и крикун.
Произошедшее в летнем ресторане на берегу Эльбы глубоко запало в душу военнослушащих, им было уже не до рыбалки. Однако нервный стресс не помешал мужчинам утолить голод. Они с громадным удовольствием за один присест расправились с ресторанными остатками. Кузнецову нравилась горчица, которую он намазывал на сосиску. Стараясь продлить удовольствие, он маленькими кусочками откусывал колбасу и с наслаждением ее проглатывал. Молодому солдату Западной группы войск сейчас казалось, что такой колбасы он никогда в своей жизни не кушал. Неудачливые рыболовы, сидящие на берегу немецкой реки, в этот день очень многое переговорили. В медсанчасть они пришли очень поздно, в палатах все уже спали.
Прапорщик Чернов выписался на следующее утро. Во время завтрака он в последний раз покушал и крепко сжал руку великана. Затем молниеносно встал, и поправив свой китель, строго по-военному произнес:
– Прощай, гвардии рядовой Кузнецов, однофамилец прославленного советского разведчика и не поминай меня лихом… И еще хочу тебе сказать. Не забывай все то, о чем мы вчера весь день гутарили…