Мама по контракту

1.

Еще вчера я думала, что у меня прекрасный муж, что мы доверяем друг другу и вместе преодолеем любые трудности. Я думала, что у меня есть семья.

А теперь я оказалась на улице, беременная, и бывший хочет отнять у меня квартиру.

Но одна случайная встреча меняет все…

***

– Может, хорошо, что ты узнала все сейчас?

Я сижу на кухне у лучшей подруги. Нет, не так. У своей единственной подруги.

И пью чай. Вкусный. Маша всегда кидает в него кучу каких-то цветов, листьев и пахучих травок. От чая хочется спать, но спать нельзя. Нужно принимать решение. От этого в груди больно и хочется сбежать. Только вот беда – некуда.

– Что хорошего? Что я… Что меня… Променяли на нее? В этом хорошее? – знаю, что похоже на истерику, но голос срывается, и я ничего не могу поделать.

– Хорошо, что ты не успела от него родить, – Маша со стуком ставит передо мной чашку, так что чай плещется на стол. – Вот это был бы ужас. А сейчас – ничего страшного. Подумаешь, развод. Молодая, симпатичная, другого найдешь.

Машка смелая. Решительная. Она может одним окриком остановить драку или унять пьяного. Хотя ростом Машка метр с кепкой, но характер – стальной.

Хочу быть такой, как она. Но почему-то не выходит.

Она не знает, что и так все – ужас. Потому что родить я не успела, а вот забеременеть – да.

И как теперь? Ничего не могу – даже поделиться радостью. Даже радость испытать.

Только говорить об этом мне сейчас не хочется. Кажется, скажешь вслух – и все, все станет реальным. А так просто страшный сон. Кошмар. Как в кино.

Мой муж. Обожаемый. Единственный мужчина в моей жизни. Олег. Тот, с кем мы прожили пять лет. Счастливых лет. Познакомились случайно, у друзей. Он сразу подсел ко мне, первым завел разговор. Высокий, красивый, стильный. Обходительный. А я тогда все боялась, что он меня с кем-то перепутал. Оказалось – нет.

На следующий день мы уже гуляли в парке, и он кормил белок орехами с руки. Пытался кормить. Белки ему не доверяли, ждали, пока он положит угощенье и отойдет. У меня с ладони брали безбоязненно. Он тогда смеялся, что это потому, что он большой и страшный мужчина. И я тоже смеялась. Теперь думаю, что белки были куда умнее меня.

Муж. Надежный. Спокойный. Рассудительный. Который говорил мне “я тебя люблю” так часто, что я таяла и хотела навсегда остаться в его объятьях. Про кого я думала – он никогда меня не предаст.

Это же невозможно, когда так любят – не обижают. Значит, все вранье!

Но вот кошмар стал реальностью. Сегодня днем.

Наверно, все самое плохое происходит случайно. Совпадение. Если бы я не забыла дома кошелек. Если бы на работу не заглянула знакомая, готовая продать хорошую колыбельку задешево. Если бы две недели назад на тесте не случились две полоски. Сплошное “если”.

И как теперь быть, “если” больше нельзя быть вместе?

– Ты уверена, что это Вера? С твоим Олегом?

“Твоим”. Наверно, надо поправить, но Машка не со зла. По привычке.

Мгновенный укол боли. Укол проходит, а боль остается. Между ребрами и почему-то в горле. Да, Вера. Моя вторая лучшая подруга. Бывшая. И Олег. Муж.

Похоже, что тоже бывший.

– Маш, я сейчас, конечно, зареванная и соображаю плохо, – я отхлебнула чай, и Маша тут же подсунула под кружку салфетку. – Но глаза-то у меня не исчезли! Я видела, понимаешь, видела. И они меня видели!

– Давай по порядку! – Маша перетянула волосы в хвост, закинула в рот карамельку и уселась напротив. – Не обращай внимания. Я всегда ем, когда волнуюсь. А потом ору на весы. Расскажи еще раз.

– Я не знаю, что рассказывать.

– Все знаешь. Не дури. Мне нужно понять, что делать. Потому что от тебя сейчас толку нет…

Верно. Какой во мне толк. Забавно, пять лет я ощущала себя самой любимой женщиной на земле. Купалась и грелась в этих лучах. А сейчас меня словно сунули в морозилку – прямо как есть, в летнем платье. Больно, мерзко и очень холодно.

Даже Машкин чай не спасает.

За окном идет пушистый снег.

Такой же густой, как две недели назад, когда я возвращалась от врача. Уже зная, что внутри меня есть кто-то еще. Что я теперь не одна. Но я не сказала Олегу. Хотела и не сказала. Почему-то решила, что такие новости нужно говорить в особенный день. Завтра у нас юбилей, я заказала столик в любимом кафе, хотела сделать сюрприз. И рассказать про ребенка. Чтобы все стало совсем значимо для нас двоих.

А выходит, что сюрприз сделали мне. И какой! Прямо на все деньги с порога! От воспоминаний снова захотелось плакать.

– Лика, не спи, рассказывай. Я сейчас на курсах по психологии, нас учат, что боль надо проговаривать. Только не реви больше. У меня салфетки кончились.

А я и не реву. Я замерзаю. Без Олега. Как же это сложно, оказаться в мире, где тебя больше не любят.

Может, я сделала что-то нет так? Не так посмотрела? Не так оделась? На дне рождения приятеля этого, не помню, как зовут, вела себя слишком прилипчиво? Говорила глупости после бокала шампанского? Маме его подарила на Новый год слишком дешевый подарок? Была нехороша в кровати? Хуже других? Хуже нее?

Где я ошиблась, что меня разом разлюбили?

Или я все не так поняла? Обозналась? Померещилось?

Но очень сложно убедить себя в этом, когда видишь все собственными глазами. Может, нельзя было сбегать? Стоило остаться и там на месте окончательно понять, что об меня вытерли ноги?

Но я не смогла. Не хватило сил. Испугалась за ребенка, о котором Олег и знать не знает. Почувствовала, как сводит низ живота от шока, что еще несколько секунд – и со мной случится жуткое. И я убежала, даже дверь не захлопнула. Оставила в ней свои ключи. На них еще брелок – две ладошки держат сердце. Олег подарил месяц назад, когда вернулся из рабочей поездки.

А теперь я на кухне у Маши. И она боится, что я натворю дел, вон, балкон закрыла с особой тщательностью. И ножик отодвинула.

Машка хорошая, предусмотрительная, но это она зря. Я люблю жить. Очень люблю. Только вот теперь это больно. Но есть то, что главнее боли – ребенок внутри меня. Пусть сейчас он ничего не понимает, слишком маленький срок, но я должна держаться, чтобы он жил. Поэтому нужно пить вкусный чай, а потом открыть рот и рассказать все в подробностях.

С чего начать? С того, где я облажалась?

Я всегда смотрела на себя трезво. Да, у меня милая внешность, но я не красавица. Нравлюсь многим, но вот до ухаживаний обычно не доходило. Училась хорошо, но не больше. Середнячок. Во всем. Но разве это значит, что со мной можно так? Сначала приучить жить в любви, а потом вышвырнуть за порог, как котенка?

– Лика, у меня карамелька заканчивается. Давай, детка, надо!

И я рассказываю.

2.

Все началось с колыбельки.

С ней вышло удачно. Я очень обрадовалась такому везению. Мне в принципе редко везет, так что повод для радости есть.

Сумма за такое чудо смешная.

Женщине, заглянувший к нам на работу, лень возиться с продажей через интернет и она громко рассказывает об этом в нашем кабинете.

– А сколько стоит? – спрашиваю я.

В этот момент я совсем не думаю о том, чтобы купить ее. Но сразу понимаю, что палюсь перед коллегами. И даже если начну доказывать, что это не мне – не поверят. Но коллектив у нас хороший, все заняты своим делом. Особо сплетничать некогда.

Сотрудник я средней ценности, и увольнять меня при таких новостях с должности точно никто не будет. Фирме дорога репутация. Да и начальник у нас вменяемый.

Женщина говорит:

– Давай за пять. Ты кому берешь?

Тут я соображаю, что коллеги в кабинете смотрят на меня с большим интересом, но хочется сказать правду, и я улыбаюсь:

– Себе. Правда, это не скоро.

– Ой, опомниться не успеешь, – женщина улыбается. – Здорово! Я тебя поздравляю. Колыбель у меня в машине. Я могу сейчас поднять. Договорились?

Я лезу в сумку и понимаю, что взяла с собой только телефон, а кошелек с картами и наличкой забыла дома. По глазам коллег – завистливым – понимаю, что пять тысяч мне сейчас никто не одолжит.

– Я живу рядом, сейчас обед, – если подождете буквально десять минут, я принесу. Или вам безналом на карту можно скинуть? – судорожно ищу выход.

Потому что колыбелька даже на фотке выглядит как мечта. Японская. Бесшумная. С какими-то сложными программами укачивания и встроенной музыкой. С вышитым матрасиком. Вся какая-то воздушная, словно сказка.

Если брать такую новую – то придется просить Олега, а он к новым тратам относится неодобрительно. Сначала обсуждает долго, потом пару дней еще думает. Все-таки у нас ипотека, и обе наши зарплаты лишаются большей своей части.

А тут удача, да еще и за такие маленькие деньги. Новая стоит, наверно, под сто тысяч.

И неважно, что до родов мне еще восемь месяцев. Колыбель складная, а места у нас в новой квартире много.

– Лучше бумажками, – улыбается женщина. – Не переживайте, я не спешу. Подожду вас в машине.

Она прощается с моей коллегой, к которой заезжала по делу – отдать какие-то документы, и уходит. А я со всех ног несусь домой, за кошельком.

Дважды чуть не падаю – под снегом лед, а у меня скользят сапоги. Стоило бы их заменить на новые и потратить ту самую пятерку, но сейчас перед глазами воздушный матрасик с вышивкой. А значит, сапоги подождут.

Возле квартиры у меня падают ключи. Дважды. Я выдыхаю, заставляю себя успокоиться. Никуда та женщина не уедет – она же обещала. Значит, можно спокойно взять деньги и вернуться обратно, не рискуя сломать себе шею.

Поднимаю ключи, замечаю скол на брелоке. Жалко, совсем ведь новый. Открываю первую дверь, вставляю ключ в замок второй, которую запирала утром, но ключ не идет – застревает так, словно дверь открыта.

Я на мгновение теряюсь, пытаюсь провернуть, но потом сдаюсь и просто толкаю дверь от себя. Она легко открывается. Теперь понятно почему – с обратной стороны вставлены ключи. С таким же парным брелоком.

Олег дома? Как странно.

Он же еще вчера дважды предупредил, что его не будет допоздна – какие-то дела по проекту. Олег занимается оптимизацией бизнеса, и как раз сейчас у него крупный клиент. Но нет, мне не мерещится – ключи же в двери. Может, заболел? Тогда почему не позвонил? Или тоже, как и я, забыл что-то дома?

Я решаю не разуваться, хватаю забытый в коридоре на столике кошелек, отряхиваю сапоги от снега и быстро иду в спальню – распахиваю дверь настежь и сначала не понимаю, что происходит.

На нашей кровати какой-то темный ком, он шевелится, стонет, потом резко распадается надвое, и в рассеянном сумраке из-за задернутых не по времени суток штор я понимаю, что на кровати сидит Олег, а рядом с ним – Вера. Моя подруга.

И Олег – голый.

То есть не голый, а в галстуке.

Это хороший галстук, я его подарила на праздники. Он подходит к рабочим костюмам и годится для важных встреч. Похоже, что тут у моего мужа тоже была важная встреча.

Я стою и пытаюсь вспомнить, как дышать. Потому что тело напрочь забыло, как это делается. Секунда, еще.

Вера лениво встает с кровати и что-то говорит. Кажется, что-то про театр и трагедии. Я не понимаю, при чем тут это, а потом до меня доходит. И тут же получается сделать вдох. Он такой колючий, и почему-то воздух кажется очень холодным.

Мой муж в кровати с моей подругой. А я в роли обманутой жены, которая не вовремя вернулась с работы. Вот и весь театр. Анекдот.

– Лика, давай не сейчас, – Олег морщится, словно я ему помешала. Отвлекла. На его лице ни стыда, ни огорчения, только какая-то непонятная злость. И досада.

Нет даже тени вины. Никакого раскаяния.

Олег не извиняется, не пытается как-то сгладить весь кошмар ситуации. Просто невозмутимо одевается, с таким выражение на лице, что мне становится сразу еще хуже.

До меня доходит, что это он злится на меня: что я пришла не вовремя и застала его с другой. Не дала закончить. Раскрыла. Выставила идиотом.

И вот тут я понимаю, что Олег меня не любит. Совсем. Это как озарение.

Мгновенная жесткая вспышка. И ударная волна боли за ней.

3.

Внутри становится очень больно, и я пугаюсь по-настоящему. Потому что теперь я не одна, и если сделаю все правильно – больше никогда не буду одна. Но именно поэтому сейчас мне нужно уйти. Сбежать.

Не устраивать скандал, не пытаться выцарапать Олегу глаза – хотя на такое я не способна. Не выкидывать Верины вещи за порог, чтобы она бегала голой по лестничной клетке.

Нужно снять с крючка в коридоре теплый пуховик, переобуться – лучше надеть ботинки, которые я купила для зимних прогулок. И не забыть шарф и шапку.

Я разворачиваюсь и ухожу переодеваться. За спиной раздаются голоса, но я не вслушиваюсь. В ушах стоит гул, словно я лечу в самолете. Ботинки, пуховик. Кошелек в карман. Взять рюкзак, вытряхнуть в него содержимое сумки, запасной свитер – он очень кстати в коридоре.

Сейчас мне нужно все самое удобное.

Голоса становятся все громче, кажется, Олег зовет меня, но я уже выхожу за дверь: внутри все напряжено до предела. Ключи я не забираю. Не хочу сейчас смотреть ни на брелок, ни на того, кто его подарил.

Спускаюсь вниз.

На этаже стукает дверь, но никто не кричит. Не пытается меня остановить. На последней ступеньке я останавливаюсь, жду секунду. Но нет, тишина, а потом хлопок закрывающейся двери. Как выстрел.

Все.

Быстро и осторожно иду обратно, к ждущей меня женщине. Спроси кто меня потом, о чем я думаю – не отвечу. Потому что мыслей нет, есть только боль от того озарения. И она такая яркая и сильная, что дышать все еще трудно.

Женщина, как и обещала, сидит в машине и что-то набирает в телефоне. Видя меня, улыбается, выходит, открывает багажник и достает колыбель. На плотной упаковке картинка – малыш и двое родителей рядом. Совсем как в моей мечте. В той самой, где мы вдвоем растим нашего ребенка. Теперь внутри фантазии черная дыра в форме Олега.

Я на автомате благодарю, что-то отвечаю на вопросы, достаю деньги. Женщина смотрит обеспокоенно и почему-то берет меня за руку:

– Вы уверены, что вам нужно обратно на работу? Вы выглядите бледной. Давайте я вас подкину до дома. Мне не сложно.

– Нет. Да. Я… – сбиваюсь, пытаюсь понять, о чем она.

Ведь домой мне нельзя. Там меня больше не любят, а значит, возвращаться бессмысленно. И что теперь делать? Как жить дальше?

С полным знанием, что Олег меня предал. Что Вера меня презирает и залезла в нашу с Олегом кровать. В нашей квартире.

Что теперь жизнь никогда не станет прежней. Потому что она разлетелась на куски. Никаким клеем не склеешь.

Поэтому я осознанно беру себя в руки и произношу связную фразу, первую за последнюю четверть часа:

– Если не сложно, мне нужно на Авиаторов, восемь. Вы правы, мне действительно нехорошо. Голова кружится.

– А там будет кто-то, чтобы помочь? – женщина усаживает меня на переднее сиденье, захлопывает дверь и через пару секунд садится за руль.

В машине пахнет корицей и булочками, но с химической отдушкой. Женщина замечает, что я сглатываю, и приоткрывает окно, одновременно сдергивая флакончик с освежителем с зеркала заднего вида.

– Слишком сильный запах? Сейчас проветрится.

– Ничего, не страшно, – говорю я. Страшно то, что теперь у меня нет Олега. Был пять лет, а теперь хлоп и испарился. – Я потерплю запах. Меня не укачивает. Это адрес моей подруги. Она должна быть дома.

– А вы позвоните, – настаивает женщина. – А то, может, мне стоит вас прямо в больницу везти. Одной сейчас точно быть не стоит. Когда я носила Сонечку, меня трижды клали на сохранение. И один раз могли не успеть – хорошо, рядом оказался понимающий человек. Так что звоните. Я не тороплюсь, подожду.

Я достаю телефон, ищу номер Машки и жму вызов. Она отвечает почти сразу.

– Я сейчас еду к тебе, – говорю я. – Никуда не уходи.

– Не уйду, конечно. Что у тебя стряслось? Уволили?

– Почти. Скоро буду, – я нажимаю отбой.

Женщина улыбается успокоенно и выруливает на дорогу. У нее очень красивые серьги – из яркой тесьмы и стразов. Что-то индийское: желтое, оранжевое, зеленое. Как тропические птицы. Я стараюсь смотреть на них всю дорогу и не думать.

Мы приезжаем очень быстро.

Женщина выгружает из багажника колыбельку, а потом, не слушая уговоров, помогает поднять ее на третий этаж Машкиной хрущевки. Лифта тут нет.

Женщина прощается, ободряюще хлопает меня по руке, говорит:

– Держитесь, – и уходит, напоследок сказав: – Все будет хорошо. Это большое счастье, просто потом поймете.

Я понимаю даже сейчас, но внутри все – сплошная рана. Это даже не боль, это нечто большее.

Я звоню в дверь. Жду.

Почему-то на лестнице очень холодно. Мне наверно никогда в жизни не было так холодно. Дрожь пронизывает тело от шеи и до колен. Хочется сжаться в комок прямо тут, на лестнице. Я заставляю себя дышать ровно, потому что при такой трясучке даже сказать Маше слово не смогу.

Кутаюсь в шарф и сую руки в карманы. Натыкаюсь на что-то, вытаскиваю и понимаю, что это та самая купюра в пять тысяч, за которой я бегала домой.

Выходит, женщина не взяла денег. Сунула мне обратно в карман.

Внизу щелкает замок на двери подъезда, и я не успеваю сообразить, что надо крикнуть “спасибо”.

Женщина наверно уже ушла и орать на весь подъезд глупо.

Машка открывает двери. Без улыбки.

И я перед ней – с плотно упакованным в пупырчатый полиэтилен свертком, по которому не разберешь, что внутри. И с купюрой в руке.

Маша замирает, ее брови ползут вверх, а меня наконец прорывает.

Я реву. Это как поток – не остановить.

– Твою мать! – шепчет Машка и затаскивает меня внутрь.

4.

Я рассказываю и замечаю, что чашка в руках дрожит. Ставлю ее на стол, контролируя каждое движение.

На Машу мне смотреть боязно. Почему-то кажется, что сейчас она пожмет удивленно плечами и скажет что-то обвиняющее.

Что я сама виновата. Была плохой женой и хозяйкой. Все делала не так. И наверняка тайком спихивала Олега в чужие руки, а теперь еще имею наглость жаловаться.

Все это представляется так четко, что когда Машка подходит сзади, матерится грубо и горестно и обнимает меня за плечи, я каменею.

Просто не верю в то, что меня утешают. Понимают. Жалеют.

– Я чуяла, что этот твой “Олежек” – мудак с дерьмом вместо мозгов. Такую девчонку променять… Жизнь свою счастливую променять! Все просрать! – Машка не стесняется в выражениях. – Вере я отдельно выскажу. Она у нас, к несчастью, в семье как младший брат в сказках – дура дурой. Но знаешь, это большая глупость все сваливать на нее. Виноват этот… козлина!

– Маш, а что мне делать? – спрашиваю я.

Мне сложно быть такой беспомощной. И униженной. Это непривычно. Я всегда была хоть средненькой, но с достоинством. Хоть обычной, но со своими правилами. А теперь все это втоптано куда-то в пыль.

– Жить. Пить чай, Лика. Поесть. Я сейчас спагетти сварю. С сыром сделаю и томатами. По-крестьянски. Я знаю, ты любишь. А еще хорошо бы перестать думать, но это ты не сумеешь. Поэтому давай ставить реальные задачи.

– Мне, наверно, надо позвонить ему, да? Я дверь оставила открытой.

– Ничего, справится. Олег, как мы выяснили – большой мальчик. Сумел член в чужую тетку засунуть, сможет и двери закрыть! – обрезает Маша, и мне опять больно, хотя она не говорит ничего такого. Лишь повторяет мои мысли.

Пока Маша грохочет кастрюльками и готовит, я просто допиваю чай. Потом иду в ванную, смываю с лица весь кошмар – с макияжем вместе.

Из зеркала на меня смотрит бледное создание с опухшими глазами и красным носом картошкой. Испуганное и трясущееся. На голове не пойми что, губа прокушена.

Неудивительно, что женщина, которая меня подвозила, вернула деньги. Пожалела. Хорошо хоть не вызвала дурку. Я понимаю, что боль внутри – это навсегда. И теперь придется с ней жить. И нужно будет умываться с этой болью, спать с ней, работать и растить с ней ребенка.

Я пускаю ледяную воду, она немного убирает отек, и больше не хочется плакать. Только согреться. Я открываю тонкой струйкой теплую, сажусь на бортик ванны и подставляю запястья.

Теплее не становится, но текущая вода успокаивает. В голову приходит странная мысль: почему он не звонит? Почему не хочет узнать, как я? Насколько мне больно? Не ушла ли я заливать горе куда-то в другой компании? Не решилась ли я на развод?

Ведь если мы жили вместе, его должно все это волновать? Так?

Сначала я удивляюсь этому отсутствию заботы, потом вспоминаю лицо Олега и понимаю: это потому, что меня больше не любят. И ему все равно, где я и куда пошла.

Если бы там, в спальне, у него на лице отразилось бы хоть что-то, кроме досады и злости – хотя бы испуг, страх… Но нет, а значит, не стоит тешить себя надеждой.

Он не позвонит.

Но маленькая обиженная девочка внутри меня все-таки ждет звонка и надеется на чудо.

Это неправильно, но я не могу победить свою любовь так сразу. Она-то не виновата. Это не она закончилась, а ее подло пырнули ножом.

Предали.

И не только ее.

Ребенка тоже. Вот так легко отказались от нас двоих, пусть Олег и не знал о том, что нас уже двое. Это неважно.

Интересно, а скажи я ему обо всем неделю назад, он все равно бы затащил Веру в нашу кровать? Как же мерзко, как гадко… и неожиданно.

Неужели я была так слепа, что не замечала явных признаков? Ведь все же твердят, если муж изменяет жене – жена обычно в курсе. Чувствует. Ощущает. Или только я, такая тупая и толстокожая, все проморгала?

Сплошные вопросы и ни одного ответа.

Я приглаживаю волосы, вслепую заплетаю их во французскую косу и перевязываю Машкиной резинкой. Отражение лучше не стало, но мне необходим порядок. В мелочах.

После того, как мы стали жить вместе, я редко заплетала волосы – Олег говорил, что мне идут распущенные. И действительно, мои вьющиеся каштановые волосы были густыми, хоть и не очень длинными. А когда они свободно лежали, то придавали мне какой-то загадочный и беззащитный вид.

У меня зеленые глаза. Не такие зеленые, как у девушек на картинках про Ирландию, скорее болотные. Круглое личико, немного задранный нос и красивые губы. Все вместе обычно смотрится мило. Но не сейчас.

Сейчас я жуткая. По коже идут красные и белые пятна. Я умываюсь еще раз.

Становится легче. Больше плакать нельзя.

Сейчас это не нужно. Сейчас нужно стать сильной. И заплетать волосы так, как я делала, пока рядом не появился Олег.

Хоть и не сразу, но должно получиться отвыкнуть. Лишь бы эта боль немного отступила и дала нормально соображать.

– Лика, у тебя все в норме?

Маша стучит в двери.

– Да, еще минуту.

Я встаю, смотрю на себя еще раз. Сейчас бы я сама себя бросила, такое отвращение вызывает отражение.

Мочу маленькое полотенце холодной водой, прикладываю к переносице и выхожу из ванной.

Завтра мне нужно выглядеть человеком. Нормальным. Чтобы встречные не желали вызвать мне скорую или усадить на лавочку. Потому что завтра мне придется вернуться домой. Туда, где все произошло.

И поговорить с Олегом.

О разводе.