Опасные тайны

Келси огляделась. Садовник Гейба постарался на славу. Клумбы были приведены в такой порядок, чтобы многолетние цветы могли без помех распуститься и этой весной. Несколько самых смелых нарциссов уже развернули свои желтые лепестки и, казалось, приветливо кивали Келси головами.

Странно, подумала Келси. Гейб не был похож на любителя выращивать нарциссы.

По обеим сторонам парадной двери были сделаны витражи из стеклянных панелей, образующих сложный геометрический орнамент. Освещенные изнутри, они сверкали и переливались, словно бриллианты, и Келси припомнила, что драматическое сочетание красного и белого – цвета шелковых костюмов его жокеев – тоже напоминало игру света в ограненных кристаллах.

– Как ты выбирал цвета для своих жокеев? – спросила она.

– Я собрал стрейт-флеш^[10] на бубнах, – Гейб открыл дверь и пропустил ее вперед. – От восьмерки до короля. Я прикупил десятку и валета, хотя шансов было ничтожно мало. В общем, люди еще расскажут тебе, каким образом мне досталась эта усадьба. Я выиграл ее в карты.

– В самом деле?

– Более или менее.

Келси шагнула в просторную прихожую-атриум, выложенную плиткой. Потолки здесь вздымались на головокружительную высоту, а наверху виднелись узкие стрельчатые окна. Балконные перила второго этажа были сделаны из отполированной бронзы – как и ограждение ведущей наверх пологой лестницы. Вместительные глиняные горшки с цветами и ползучими лианами были подвешены к потолку.

– Вот это да!.. – выдохнула Келси.

– Не люблю тесных пространств, – откликнулся Гейб. – Сейчас я приготовлю нам что-нибудь выпить.

– Не откажусь. – Келси последовала за ним к высокой арке, ведущей в гостиную. Та, в свою очередь, соединялась с соседней комнатой при помощи такой же высокой стрельчатой арки. Сквозь стеклянные двери и окна в дом ломилась ночная темнота, но уже зажженные лампы своим мягким светом разгоняли ее.

В камине, сложенном из речного камня, потрескивал огонь. Перед камином был накрыт столик. На двоих, заметила Келси. В подсвечниках горели свечи, на белоснежной скатерти плясали оранжевые отсветы огня, в серебряном ведерке охлаждалось шампанское.

– Это интуиция подсказала тебе, что Наоми не сможет прийти? – спросила она.

– После скачек она обычно разговаривает с Моисеем час или два. – Гейб открыл бутылку шампанского с негромким, но торжественным хлопком. – Хочешь оглядеться или сначала поужинаем?

– Оглядеться, коль скоро я уже здесь. – Она приняла из рук Гейба шампанское, с удивлением отметив, что рядом с его тарелкой нет второго бокала. – А ты? Ты не празднуешь?

– Конечно, праздную. Просто я не пью. Может быть, начнем со второго этажа?

Он снова проводил ее в прихожую и повел вверх по лестнице. Прежде чем они попали в покои хозяина, Келси насчитала четыре спальни.

Комнаты Гейба располагались на разных уровнях – спальня находилась на три ступеньки выше гостиной. Сложенный из камня камин был устроен так, чтобы обогревать изножье огромной – размером с небольшое озеро – кровати. Над изголовьем в потолке был сделан прозрачный люк, сквозь который можно было наблюдать луну и звезды.

Как и во всем доме, здесь властвовала эклектичная смесь классики и модерна. На чиппендейлском столике стояла бронзовая абстрактная скульптура, пол был застелен пестрым персидским ковром, а в самом центре высился журнальный столик со столешницей неправильной формы из отполированного тика. Вазы из мейсенского фарфора стояли на полке чуть ниже картин, написанных в современной, свободной манере.

Келси немедленно потянуло к картинам. Даже с противоположной стороны комнаты она узнала кисть, которой принадлежали и картины в доме Наоми, а приблизившись, разглядела в углу холста инициалы художника – Н. Ч.

«Столько экспрессии, столько внутренней энергии и страсти в этих неистовых мазках, в этом резком противопоставлении беспримесных, почти примитивных красок», – подумала она, а вслух заметила:

– Не слишком ли для спальни?

– Нет, – возразил Гейб. – Здесь им самое место.

– Эн-че… – пробормотала Келси, снова обратившись к инициалам в уголке холста. – Неужели это рисовала Наоми?

– Да. Разве ты не знала, что она рисует?

– Нет. Никто не удосужился мне сказать. Она очень талантлива. Во всяком случае, я знаю нескольких агентов, которые на коленях умоляли бы ее продать эти полотна.

– Наоми бы тебя за это не поблагодарила. То, что она рисует, – все это очень личное.

– Любое искусство – вещь глубоко личная, – ответила Келси, отворачиваясь от картины. – И давно она занимается живописью?

– Нет. Но ты лучше спроси об этом у нее самой. Она расскажет тебе все, что тебе захочется узнать.

– Всему свое время. – Обходя комнату, Келси сделала крошечный глоток из своего бокала. – Не знаю, на что был похож этот дом до того, как попал к тебе в руки, но думаю, вряд ли он мог бы потягаться с твоим теперешним… обиталищем.

Она почувствовала себя свободнее и повернулась к Гейбу.

– Должно быть, соседи пришли в ужас, когда увидели, что возводят у них под боком?

– Не без того. – Гейб ухмыльнулся, как показалось Келси, не без самодовольства. – В радиусе двух десятков миль все были шокированы.

– А ты наслаждался этим вовсю.

– И снова – прямо в точку. Какой смысл иметь хорошую или дурную репутацию, если не можешь ей соответствовать в делах и поступках?

– А какой репутацией пользуешься ты?

– Дурной, дорогая Келси, самой дурной. Спроси любого, и тебе скажут, что находиться наедине со мной в спальне означает сделать первый шаг к погибели.

– От первого шага до окончательной гибели довольно длинный путь.

– Не такой уж он и длинный.

Пожав плечами, Келси залпом допила все, что оставалось в ее бокале.

– Расскажи мне о карточной игре.

– За ужином. – Гейб протянул руку. – Я очень люблю интимную атмосферу ужина у камина. Для меня это еще один шаг к краю пропасти.

Заинтригованная, Келси оперлась о его протянутую руку.

– Ты пока ничем не подтвердил свою дурную репутацию.

– Все еще впереди.

Внизу он снова наполнил ее бокал. За время их отсутствия слуги, которых Келси не видела и не слышала с тех пор, как вошла в дом, успели поставить на столик две тарелки с серебряными крышками, зажечь свечи и включить негромкую музыку. Келси узнала Гершвина.

– Так как насчет карточной игры?

– Хорошо. Что ты знаешь о покере?

– Я знаю, какая рука какую бьет. Во всяком случае, мне кажется, что знаю.

Келси положила в рот кусочек рыбы и зажмурилась от удовольствия.

– Эта рыба кладет ипподромные бутерброды на обе лопатки, – заметила она.

– Я передам повару, что ты так сказала. Так вот, о картах… Лет пять назад я участвовал в большой игре, в настоящем марафоне. Большие ставки, большой риск.

– Где-нибудь здесь?

– Не где-нибудь, а в этом самом доме. Который стоял на месте моего.

Келси прищурилась.

– Разве азартные игры в Виргинии не запрещены законом?

– Так позвони в полицию. Ты хочешь слушать или нет?

– Хочу. Итак, ты участвовал в большой незаконной игре в покер. Что было потом?

– Канингем попал в полосу неудач, и не только во время игры. Образно говоря, карта не шла ему вот уже несколько месяцев. Его лошади захромали и начали проигрывать. На протяжении целого года ни один из его жокеев не взял ни одного призового места. У Билла накопилась целая куча неоплаченных долгов, и тогда – как и многие люди, которым хронически не везет, – он вообразил, что маятник скоро качнется в обратную сторону и он сможет поправить свои дела, если сделает один, всего один удачный ход.

– И он сел играть.

– Совершенно верно. В то время у меня была доля в одной резвой кобыле, которая хорошо гонялась. И я… – Гейб улыбнулся дьявольской улыбкой. – Я собрал стрейт-флеш на бубнах. Мне всегда хотелось иметь такую ферму, как эта, и я сел за стол, думая, что если мне удастся не проиграть своей ставки сразу, то я смогу набрать достаточно, чтобы прикупить еще одну лошадку. Ты следишь за моей мыслью?

– Звучит вполне разумно. С извращенной точки зрения, конечно.

«Безрассудно, – подумала Келси. – Безрассудно и… восхитительно».

– В конце концов ты выиграл гораздо больше, чем одну лошадь.

– Я не мог проиграть. Это был один из тех удивительных дней, когда все складывается удачно и безумно везет во всем. Если у него был фул-хаус, мне приходило каре. Если у него был стрит, мне приходил флеш. Но настоящие беды начались у Канингема тогда, когда он не сумел бросить игру вовремя. В конце концов он проиграл примерно шестьдесят – шестьдесят пять…

– Сотен? – нетерпеливо перебила Келси, и Гейб, очарованный такой наивностью, взял ее руку в свою и бережно поцеловал.

– Тысяч, дорогая моя, тысяч! Ему нельзя было их проигрывать, у него их просто не было. Наличными, во всяком случае. А он все повышал и повышал ставки и не пропустил ни одного кона.

– А ты, разумеется, приложил все усилия, чтобы привести его в чувство, – едко заметила Келси.

– Я сказал ему, что он делает ошибку. Он ответил, что все в порядке. – Гейб пошевелил плечами. – Кто я такой, чтобы спорить? К тому времени нас осталось всего четверо за столом, за которым мы провели часов пятнадцать, если не больше. Последний кон, начальная ставка – пять тысяч, никаких ограничений на повышение.

– Итого на кону было двадцать тысяч? Двадцать тысяч еще до того, как вы начали?

– И больше ста пятидесяти тысяч, когда остались только мы с Канингемом.

Вилка Келси остановилась на полпути ко рту.

– Сто пятьдесят тысяч долларов за одну партию?

– Он думал, что у него на руках выигрышная карта, и продолжал торговаться. Я повышал последним и положил в банк еще пятнадцать штук. Мне казалось, что так я положу конец его страданиям, но Канингем ответил тем же.

Келси медленно поднесла к губам бокал и отпила глоток, чтобы промочить внезапно пересохшее горло. Она чувствовала себя так, словно сидела вместе с Гейбом за тем же столом, где от того, как ляжет карта, зависел проигрыш или победа.

– Это почти четверть миллиона долларов.

Гейб ухмыльнулся:

– Ты действительно быстро учишься. Мне было жаль его, но я погрешил бы против истины, если бы сказал, что не наслаждался моментом, когда выложил свой бубновый флеш против его каре. У него не было наличных, – Гейб подлил шампанского в ее бокал, – а имущества едва хватило бы, чтобы покрыть проигрыш, так что мы заключили сделку. Можно сказать, что Канингем поставил свою ферму и проиграл ее.

– И ты вышвырнул его вон?

Гейб слегка наклонил голову, разглядывая Келси.

– А как бы ты поступила на моем месте?

– Не знаю, – ответила Келси после недолгого размышления. – Но не думаю, чтобы у меня хватило духа вышвырнуть человека из его собственного дома.

– Даже если он сел играть на деньги, которых у него не было?

– Даже в этом случае.

– Значит, у тебя мягкое сердце. Мы заключили сделку, – снова сказал Гейб, – которая удовлетворила нас обоих. Благодаря тому, что я играл, не имея почти никаких шансов, я получил то, о чем мечтал всю жизнь.

– Хорошенькая история. Ты, наверное, познакомился с несчастным Биллом Канингемом на ипподроме?

– Нет. Во всяком случае, это не была наша первая встреча. Я работал на него.

– Здесь? – Келси положила вилку на стол. – Ты здесь работал?

– Я прогуливал лошадей после тренировок, сгребал навоз, чистил сбрую. На протяжении трех лет я был одним из конюшенных мальчиков Канингема. Тогда у него была неплохая конюшня. Разумеется, сами лошади его никогда особенно не интересовали – для него это были просто деньги. Что касается людей, которые за ними ухаживали, то о них Билл заботился еще меньше. Наши комнатки были не больше, чем собачья конура, – тесные, грязные, душные. Билл не верил, что можно получать отдачу от капитала, вложенного во что-то, что он считал ненужными усовершенствованиями.

– Но навряд ли ты денно и нощно думал о том, как бы отобрать у него дом и начать в нем жить.

– Да, подобные мысли нисколько не мешали мне спать по ночам. В конце концов я ушел от Канингема и некоторое время трудился в «Трех ивах». Вот это настоящая коннозаводческая ферма. У старого мистера Чедвика был, что называется, подход; есть он и у твоей матери. Когда я уходил оттуда – мне было тогда семнадцать лет, – я мечтал о том, что в один прекрасный день я вернусь сюда с карманами, битком набитыми деньгами, и куплю либо «Три ивы», либо ферму Канингема.

– И твоя мечта сбылась.

– Можно сказать и так.

– А чем ты занимался, пока… пока тебя здесь не было?

– Это уже другая история.

– Справедливо. – От еды и шампанского Келси слегка разомлела и сидела, опершись подбородком на руку. – Готова поспорить, ты ненавидел этот дом а-ля мыс Код.

– Каждый его камень, каждую балку и каждый гвоздь, – подтвердил Гейб.

Келси расхохоталась и, откинувшись на спинку кресла, снова взяла в руки бокал.

– Ты начинаешь мне нравиться, – заметила она. – Надеюсь, ты все это не выдумал.

– Не выдумал. Как насчет десерта?

– Я больше не могу. – Келси с шутливым стоном отодвинулась от стола и поднялась, чтобы обойти комнату. – Когда я впервые увидела твой дом, мне показалось, что он выглядит по-провинциальному вызывающе. Думаю, я была права.

Она на мгновение закрыла глаза.

– Последнее место, откуда можно было повернуть.

– Что?

– Ничего. – Келси тряхнула головой и подошла ближе к окнам. – Наверное, это особенное чувство – глядеть в окно, видеть все эти просторы и знать, что все это принадлежит тебе.

– А какой вид открывается из твоих окон?

– Вид на ресторан, на крошечный торговый центр с дорогим и безвкусным бутиком, а также на превосходную бакалею. Моя квартира совсем недалеко от центра Вашингтона. Я думала, что так мне будет удобнее.

Гейб подошел к ней сзади, положил на плечи руки и повернул лицом к себе.

– Но это оказалось не так.

– Нет. – Легкая дрожь охватила Келси, когда его руки поднялись вверх по ее шее.

– И что ты собираешься делать дальше?

– Я еще не решила.

Его ладони коснулись щек Келси, а пальцы запутались в волосах.

– Я решил.

Гейб наклонился к ней. Его губы оказались мягкими, осторожными, а поцелуй – легким, почти воздушным, дававшим обоим возможность отступить. Но Келси не отступила. Отступить ей не давали вкус его губ на ее губах и несильная, тупая, но явственная боль, порожденная ее желанием.

Она не отступила, она шагнула вперед и обвила руками его шею с безрассудством человека, бросающегося в пропасть. Их губы слились в горячем и страстном поцелуе.

Как много ощущений… Она уже забыла, что так может быть. А может, никогда и не знала. В их объятии не было ни сдержанности, ни робости. Наоборот, оно было неистовым, диким, страстным, бросающим вызов негромкой музыке и неяркому пламени свечей. Какие бы мысли ни блуждали у нее в голове, Келси изгнала их все до единой, не оставив для Гейба ничего, кроме ощущения, запаха, вкуса, которые смешивались друг с другом, словно какой-то экзотический наркотик. Он должен был чувствовать напряжение ее тела, как она чувствовала на своем лице его учащенное дыхание, когда он с жадностью прижал ее крепче к себе. Его желание – острое, как отточенная сталь, – проглянуло сквозь маску светского лоска, которую обычно носил Гейб, и обнажило его безрассудную и дерзкую натуру.

Он отчаянно хотел дотронуться до нее. Его руки скользнули вниз, торопясь обогнать друг друга в стремительной гонке, где главным призом должно было стать обладание, и Келси выгнулась под его прикосновениями, так же сильно желая все большего, и большего, и большего… Скорее, скорее, хотела она поторопить Гейба, боясь, как бы он не замешкался и не дал ей возможности задуматься и найти все аргументы за или против.

Потом его рука скользнула по ее лицу, отводя волосы назад, за ухо. Точно таким же небрежным движением Гейб коснулся волос Наоми какой-нибудь час или два назад. Эта картина вспыхнула перед мысленным взором Келси, словно ослепительное солнце.

Стыд и ужас, охватившие ее, могли сравниться разве что с двумя жестокими и сильными ударами по лицу. Келси отшатнулась, жадно хватая ртом воздух.

– Не надо! – Она чуть не упала, когда Гейб снова потянулся к ней. – Не прикасайся ко мне.

Она все еще чувствовала на губах вкус его губ, все еще хотела его.

– Как ты мог? Как я могла?!

– Я хочу тебя, – хрипло произнес Гейб, сражаясь со своими инстинктами, которые повелевали ему броситься вперед и завладеть тем, что чуть было не досталось ему. – Ты нужна мне, а я нужен тебе.

Это было правдой, чистой, как родниковая вода, и Келси поспешила нанести ответный удар.

– Я не кобыла, которую можно стреножить и подготовить к употреблению. И я приехала сюда не затем, чтобы ты смог проверить, как много дочь унаследовала от матери.

– Поясни. – Гейб засунул руки глубоко в карманы, чтобы помешать им выйти из повиновения и начать действовать самостоятельно.

– Я не собираюсь ничего объяснять! Слава богу, у меня достаточно здравого смысла, чтобы не дать этому зайти слишком далеко. У тебя нет никаких представлений о порядочности.

Решительным движением головы Келси отбросила назад свои длинные волосы. Ярость, подпитываемая острым ощущением вины, не давала ей остановиться, и голос Келси хлестал его, словно бич.

– Что ты себе позволяешь, Слейтер? Или для тебя это просто игра? Завлечь к себе дочь, напоить-накормить, а потом посмотреть, так ли она хороша в постели, как и ее мать? А может быть, ты с кем-нибудь поспорил? Сколько ты поставил на меня, Слейтер?

Гейбу потребовалось несколько мгновений, чтобы собраться с мыслями для ответа. Когда он наконец заговорил, ни лицо его, ни голос не выдавали охватившего его гнева.

– Ты думаешь, Наоми спит со мной?

– Я это знаю.

– Я польщен.

– Ты!.. Что ты за человек?!

– Ты не можешь этого даже представить, Келси. Я сомневаюсь, что в своем уютном и спокойном мирке ты когда-либо встречалась с такими, как я. – Он шагнул вперед и положил ладонь ей на затылок. Это был способ отомстить, ход слабый и бесчестный, но именно таким, слабым и подлым, Гейб ощущал себя в эти минуты.

Спина Келси непроизвольно напряглась, ее тело снова затрепетало.

– Убери свои руки! – выкрикнула она.

– Но тебе же нравится, когда я к тебе прикасаюсь, – негромко сказал он. – Сейчас ты просто боишься. Тебе нравится, но ты боишься. Ты думаешь, что́ тебе делать, если я потащу тебя наверх. Но зачем, черт побери, все эти трудности, если мы можем устроиться и здесь, на полу?

Его голос был спокойным, ровным, но в глазах горели опасные огоньки.

– Что ты будешь делать, Келси, если я овладею тобой прямо здесь, сейчас?

– Я сказала – убери руки! – Страх охватил ее с такой силой, что голос Келси дрогнул против ее воли.

Гейб увидел написанный на ее лице ужас. Она что-то кричала, и выражение страха не исчезло даже после того, как он отпустил ее и отступил назад. Как не желали улечься раздражение и гнев, вскипавшие внутри его.

– Я прошу меня извинить. – Несколько мгновений Гейб пристально изучал ее. Краска, которая несколько минут назад сбежала с ее лица, снова осветила румянцем ее безупречные скулы. – Ты слишком быстро выносишь приговор, Келси, но, поскольку ты уже все решила, мы не станем терять время, обсуждая твои фантазии и сравнивая их с реальностью. Я отвезу тебя домой.

7

Наоми как раз завязывала пояс своего халатика, когда входная дверь громко стукнула. Звук показался ей настолько резким, что она немного поколебалась, прежде чем выглянуть в коридор. Должна ли она расспрашивать Келси о том, что случилось? Наоми этого не знала. Если бы дочь жила с ней все эти годы, если бы они были близки хотя бы в период, пока она превращалась в девочку-подростка, если бы вместе прошли через все эти откровенные разговоры далеко за полночь, через споры, ссоры, триумфы и трагедии шестнадцатилетних, вот тогда она бы могла знать, как ей поступить.

Но сейчас Наоми растерялась. У нее не было никакого опыта, только интуиция. Шаги Келси послышались на лестнице, и Наоми решилась.

Она широко открыла дверь, уверенная, что ей удастся выглядеть и действовать естественно и небрежно. Никакого навязчивого любопытства, просто спросить, как прошел вечер, – и все. Но одного взгляда на лицо дочери оказалось достаточно, чтобы от этих намерений ничего не осталось.

– Что случилось? – Прежде чем кто-то из них успел обдумать, как действовать дальше, Наоми бросилась вперед и сжала руки Келси в своих. – С тобой все в порядке?

Келси, все еще вне себя от ярости, немедленно перешла в атаку.

– Как ты можешь иметь с ним дело, не говоря уже о… Господи, ты сама чуть ли не упрашивала меня не отказывать ему!

– Гейбу? – Пальцы Наоми непроизвольно сжались. Гейбу она доверяла безоговорочно, слепо, но маленький женский страх уже проснулся у нее в груди. – Что он сделал?

– Поцеловал меня! – выпалила Келси и вспыхнула. На ее щеках вспыхнула яркая краска стыда – настолько ее слова не соответствовали тому, что в действительности произошло между ними.

– Поцеловал тебя, – повторила Наоми, чувствуя, как ее охватывают облегчение и что-то вроде радости. – И все?

– Тебе все равно? – Келси разочарованно отпрянула. – Я же говорю тебе – он поцеловал меня, а я его. Мы уже обнимали друг друга, и это кончилось бы… кончилось бы сексом, если бы я не вспомнила…

Вот как! – подумала Наоми. Если они не могут поговорить как мать с дочерью, может быть, им следует попробовать поладить как женщина с женщиной?

– Пойдем присядем.

– Я не хочу сидеть! – почти крикнула Келси, но тем не менее последовала за Наоми в ее спальню.

– Нет, мне не все равно. – Приводя в порядок свои мысли, Наоми опустилась на мягкий пуфик возле туалетного столика. – Я знаю, что ты, наверное, еще не совсем оправилась после своего развода, – продолжила она. – Но ведь ты теперь свободна, и я не понимаю, почему тебе нельзя встречаться с кем-то другим.

Келси, расхаживавшая по спальне из стороны в сторону, резко остановилась и разинула рот.

– Я свободна? Я могу встречаться с кем-то другим? Да речь не обо мне! А о тебе.

– Обо мне?

– Что с тобой случилось?! – В истерическом голосе Келси прорвались оскорбленные нотки. Мысль о том, что женщина, с которой она находилась в таком близком родстве, может оказаться никчемной и поверхностной, почему-то ранила очень глубоко. – Где твоя гордость?

– Ну, – медленно сказала Наоми, – я не знаю, что ты имеешь в виду. Мне всегда говорили, что чего-чего, а гордости у меня хоть отбавляй. А какое отношение это имеет к нашему разговору?

– Я говорю тебе, что твой любовник хотел переспать со мной, а ты спрашиваешь, какое отношение!.. – взвилась Келси.

Губы Наоми некоторое время безмолвно шевелились, прежде чем она сумела повторить вслед за Келси.

– Мой любовник?..

– Я не понимаю, как ты позволяешь ему прикасаться к себе, – продолжала напирать Келси. – Ты знаешь его уже много лет и должна была уже разобраться, что́ он из себя представляет. О, да, он привлекателен, молод – этого у него не отнимешь. Но у него нет ни капли совести, никаких понятий о чести!

Глаза Наоми сверкнули, а на скулах заиграли желваки.

– О ком ты говоришь?

– О Слейтере. – Келси едва сдержалась, чтобы не сорваться на крик. – О Габриэле Слейтере. Или у тебя много любовников?

– Только один. – Наоми сложила руки на груди и вздохнула, как показалось Келси, с облегчением. – И ты решила, что это, конечно, Гейб.

Она задумалась, потом, к огромному удивлению Келси, на ее губах появилась улыбка, и наконец Наоми не выдержала и расхохоталась.

– Прости меня, Келси, прости меня! Я знаю, что тебе не до смеха. – Она беспомощно прижимала ладони к животу, но продолжала смеяться. – Но это просто удивительно. Право, я польщена.

– Он говорил то же самое, – сквозь зубы процедила Келси.

– Правда? – Смеясь, Наоми вытерла выступившие на глазах слезы. – Ты хочешь сказать, что спросила Гейба, спит он со мной или нет? Господи, Кел, да ему едва перевалило за тридцать, а мне уже почти пятьдесят!

– Разве это что-то меняет?!

Наоми никак не могла успокоиться. Улыбка так и осталась на ее губах.

– Вот теперь я действительно польщена! Ты действительно поверила, что такой красивый – бог свидетель, он действительно очень красив, – такой горячий и молодой мужчина может интересоваться мною?..

Келси рассматривала Наоми со всем вниманием, на какое была способна в своем состоянии. Она отметила и классические черты лица, и гибкое, молодое тело под легким белым халатом.

– Я не имела в виду романтическое увлечение, – произнесла она как можно спокойнее.

– Понятно. – Наоми кивнула, стараясь справиться с собой. – Значит, ты решила, что между Гейбом и мной существует любовная связь? И в первую очередь – связь физическая? – Наоми поджала губы. – С каждой минутой я чувствую себя все моложе и моложе.

– Прежде чем ты начнешь все отрицать, позволь мне, пожалуйста, сказать тебе две вещи. – Келси вздернула голову и посмотрела на мать сверху вниз. – Во-первых, мне нет дела до того, с кем ты спишь. Будь у тебя хоть двадцать любовников, мне это безразлично. И во-вторых, я слышала, как ты… слышала вас вчерашней ночью. С ним.

– Ой! – выдохнула Наоми и, зардевшись как маков цвет, прижала ладони к щекам. – Как неловко получилось.

– Неловко? – воскликнула Келси. – Это – неловко?

Наоми, поняв, что ей пора начать говорить ясно и определенно, подняла руку.

– Давай разберемся с твоими заявлениями по порядку. Во-первых, несмотря на то, что ты думаешь, – или на то, что тебе внушили, – я никогда не была неразборчива в связях. Ты можешь мне не верить, но твой отец был моим первым мужчиной. И до тех пор пока меня не выпустили из тюрьмы, – а если точнее, то на протяжении еще двух лет после этого, – у меня никого не было. Потом появился он. С тех пор этот человек является моим единственным любовником.

Наоми встала, так что теперь они с Келси оказались лицом к лицу.

– Если это правда, – заявила Келси, – тем хуже. Как ты можешь равнодушно относиться к тому, что он обманывает тебя с другими?

– Ни один мужчина не сможет изменить мне больше одного раза, – произнесла Наоми так, что Келси не только сразу же ей поверила, но и поняла. – Прошлой ночью со мной в спальне был вовсе не Гейб. Это был Моисей.

Келси лишилась дара речи. Запал ее неожиданно прошел, и она бессильно опустилась на скамеечку.

– Моисей. Твой тренер…

– Да. Мой тренер, мой старый друг, мой любовник.

– Но Гейб… Он же все время хватает тебя руками!

– В таких случаях обычно говорят – «он мой старый друг». Но это на самом деле так. Если не считать Мо, Гейб мой самый близкий и верный друг. Мне очень жаль, что ты не поняла…

– Господи! – Келси крепко зажмурила глаза. Все, что она наговорила, внезапно обернулось против нее, и теперь Келси чувствовала такое унижение, какого не испытывала, наверное, никогда в жизни.

– Господи! – повторила она. – Теперь понятно, почему он так рассердился.

Наоми, рискуя быть отвергнутой, осторожно погладила Келси по голове.

– Ты ни о чем его не спрашивала? – мягко спросила она.

– Нет. – Ее собственные слова возвращались к ней и жалили, как пули. – Нет. Я была слишком уверена. И еще мне было стыдно, что он заставил меня так забыться, хотя бы на несколько минут. Я никогда… только с Уэйдом… В общем, это неважно, – быстро сказала она. – Сгоряча я наговорила ему целую кучу гадостей.

– Твое положение было довольно сложным. Хочешь, я позвоню ему и все объясню?

– Нет. Утром я сама поеду туда и извинюсь перед ним лично.

– Тебе это отвратительно? Я имею в виду – извиняться?

– Почти так же отвратительно, как быть неправой, – призналась Келси, которой всегда было непросто переступить через собственную гордость. – Мне очень жаль.

– Не жалей ни о чем, Келси, особенно если это касается меня. Ты вступила в мир незнакомых людей, доверившись твоим собственным чувствам и понятиям.

– Изобретаешь мне оправдания?

– Я твоя мать, – тихо сказала Наоми. – Возможно, со временем мы обе к этому привыкнем. А теперь иди поспи. И если завтра тебе не захочется одной предстать перед львом в его клетке, я поеду с тобой.

Но Келси поехала одна. Для нее это был вопрос самоуважения. Сначала она хотела отправиться на ферму Гейба на машине, но это было бы чересчур быстро, а Келси – несмотря на то, что пролежала без сна бо́льшую часть ночи, – так и не сумела найти подходящих слов и не решила, какой тон выбрать.

Поэтому она попросила подобрать ей подходящую лошадь. Поездка верхом помогла бы ей освежить голову и успокоить взвинченные нервы.

Она нашла Моисея в конюшне, где он втирал мазь в шею чалого жеребца, но не решилась подойти к нему сразу. Как ей теперь к нему относиться, зная, что он – любовник Наоми?

Несколько секунд Келси просто стояла, наблюдая за ним. Руки у Моисея были широкими в кисти, темными от загара, но удивительно нежными. На запястье он носил кованый медный браслет, а в лежащей на спине толстой косе черных волос было столько же, сколько и седых. Лицо его никто не назвал бы красивым – главным образом из-за внушительного носа и обветренной, грубой кожи, но Келси сказала бы, что оно и не из заурядных. Тело тренера выглядело жилистым, крепким, с той звериной гибкостью и грацией, которые отличали и Гейба.

– Трудно поверить, не так ли? – В голосе Моисея прозвучали довольные нотки. Оборачиваться, чтобы прочесть в глазах Келси удивление, ему не было особенной нужды.

Келси смущенно кашлянула.

– Такая красивая женщина, богатая, из хорошей семьи, и такой недомерок-полукровка, как я… – Он отставил в сторону склянку с мазью и пододвинул поближе к себе большую миску с водянистой овсяной кашей.

– Не могу судить тебя за это. Она сама то и дело меня удивляет.

– Почему? Наоми считает, что я тоже должен был знать… что она рассказала тебе о нас.

Келси поморщилась и потерла лицо рукой. Она-то считала, что все уже позади, но Моисей снова поверг ее в смущение.

– Мистер Уайттри…

– Моисей. Зови меня просто Моисей или Мо. Учитывая существующее положение вещей… Ну, ну, мальчик, давай! – Он принялся кормить жеребца кашей. – Попробуй же! Будешь есть понемножку за раз, и все будет в порядке.

Он помолчал, потом заговорил снова:

– Я влюбился в нее, как только нанялся сюда на работу конюхом. Твоей матери было тогда лет восемнадцать. Должен сказать, за всю свою жизнь я не встречал второй такой женщины. Но, разумеется, я не рассчитывал, что она обратит на меня внимание. С какой стати?

Келси продолжала следить за тем, как Моисей пытается накормить жеребца овсяной болтушкой, и видела его доброту, силу, мягкую настойчивость.

– Мне кажется, я ее понимаю, – заметила она наконец и, неопределенно помахав в воздухе рукой, шагнула в бокс, остановившись рядом с Моисеем. – Что с ним такое?

– Ларингит.

– Ларингит? Разве лошади болеют ларингитом? И как это определить?

– Смотри… – Моисей взял ее руку в свою и заставил провести по горлу лошади. – Чувствуешь – припухлость?

– Да. Бедняжка… – Ласково приговаривая, Келси несколько раз погладила животное по шее. – Это серьезно?