Quotes from the book «Русская канарейка. Блудный сын»
Миг жизни <...> ушел, развеялся... Ведь его нельзя воспроизвести, как какую-нибудь оперную постановку. Жизнь не терпит дублей. Её невозможно спеть.
Нет ничего тошнее протокольной правды. Да и у правды много одежд и много лиц. У нее оч-чень оснащенная гримерка!
У греха всегда богаче арсенал средств.
Красивая, подумал он. Верная. Богатая. Нежная… Ненужная.
– Ты изумительно выглядишь!
– Ну-ну, Леон… – проговорила она и улыбнулась через силу. – Ты явно торопишься, у тебя что-то стряслось, не стоит тратить время на комплименты.
И все, подумал он. Так женщины, воспитанные в приличных домах, дают понять бывшему любовнику, что полностью выздоровели от страсти.
– Как меня угораздило тебя полюбить? Не влюбиться; мне втюриться в живописную рожу – плюнуть раз. А вот нет же: так нестерпимо полюбить – как нарыв в сердце, и невозможно жить, когда отнимаешь руку…
«Грязные собаки… – думал он. – Они превратили ислам в исчадие ада. Невежи, они не знают Корана, зато с детства научаются убивать, полагая, что “джихад”, борьба за веру, – это и есть та кровавая бойня, в которую они погрузили цветущий Восток, а мечтают погрузить весь мир… Они понятия не имеют, что Коран запрещает насилие в вопросах веры…»
Реставрация – всегда чуть-чуть помесь Диснейленда с кладбищенским памятником.
Кстати, прекрасно звучит на всех языках и у всех народов, а мне особенно на русском нравится - острое отточенное слово, удар кастетом: "месть!".
Но к гостям здесь привыкли и принимали в любой степени опьянения, безумия, обнищания и влажности.
Как палая листва под ветром медленно кружит и собирается на асфальте в узоры; как долго вытаивает под медленным солнцем снежный курган, которому, кажется, и сносу не будет; как исподволь в толще звуковой немоты возникает в оркестре еле слышимый звук английского рожка, и вот уже ему отвечает гобой, и фагот подхватывает тему, и звуки собираются в реплику, в музыкальную фразу, крепнет мелодическая тяга, и отзывается группа альтов, и вступают виолончели… Как, наконец, под плавной рукой дирижера взмывает волнующее соло первой скрипки, этого вечного посредника меж инструментальными группами, этой птицы, ведущей оркестровый клин на простор, к вступлению солиста, к торжествующей свободе человеческого голоса…
