Сова Мещерская

Когда философ закончил, наступило молчание.

– Ты знаешь, кто я? – спросил мрачный человек.

Философ покачал головой. Но в этот момент в его сознании уже забрезжила смутная догадка. В округе ходили рассказы – почти легенды – о шайке жестоких разбойников, обитавших в диком лесу и нападавших изредка на богатых купцов и прочих проезжих людей. Эти нападения всегда вызывали ужас и долгие пересуды среди населения, потому что выходило каждый раз что-то непонятное и мистическое. Во-первых, нападали не на всех, а только на сильно «грешных» и богатых – «середняков» не трогали. Во-вторых, это случалось не регулярно – так сказать, то густо, то пусто, и в разных местах, иногда значительно удалённых друг от друга. И в третьих, самих разбойников никто в лицо не видал – свидетелей они не оставляли. Непонятно только, откуда тогда брались сведения. Рассказывали, что особой лютостью отличался атаман, которого будто бы звали Петром и которого боялись и беспрекословно слушались все члены шайки. Много чего рассказывали шёпотом, оглядываясь и вздрагивая, да не всему можно верить, ибо сведения эти были иногда фантастичны и часто противоречивы.

– Меня зовут Пётр, – сказал незнакомец, и глаза его впились в глаза философа.

Тот назвал себя, и, хотя и подтвердилась страшная догадка о том, что сидит перед ним жестокий предводитель разбойников, не дрогнул – даже секундного страха не проскользнуло во взгляде его, что, по всей вероятности, и спасло ему жизнь.

– Я могу наказать твоего обидчика, – продолжал мрачный человек, – если ты расскажешь о его планах – куда и когда он собирается.

– Накажи, о накажи его! – с жаром выкрикнул философ. – Убей его, растерзай его! Он собирается в город послезавтра утром… нет, завтра, ибо сегодня уже наступило вчерашнее "завтра", да не по обычной дороге, а поедет через старую просеку – слышал, он её велел расчистить. Я не сумел бороться с ним – ни силой, ни хитростью, которой нет… так, может, сильный сможет.

– Так-таки и нет?.. Хитрости… Ведь ты узнал, кто я? Но не сказал об этом, – прищурился атаман. – Никто не должен видеть моего лица и уйти после этого.

– Какая разница, – махнул рукой философ. – Ты знаешь обо мне всё. Можешь убить меня. Мне всё равно. – И потом добавил тихо, будто про себя: – Только вот мальчик пропадёт без меня. Жаль его…

Молчание повисло над ночной дорогой. Лишь потрескивали сучья костра, да вдали в лесу ухала сова. Атаман думал.

Наконец, сказал он:

– У того, кто видел меня, – только две дороги. Одна – большая, проторенная – сразу на небо: в рай ли, в ад – это уж кто как заслужил – там разберутся. Вторая – тоненькая тропка, которой идут единицы – навек со мною остаться, до смерти – моей ли, его – как судьба… Против правил моих – убивать несчастных. А тебя счастливчиком назвать может лишь тот, кто по кривде живёт. Ты – вижу – человек чести. Дашь ли слово крепкое, что коль отпущу тебя в город – парня горемычного устроить – никому про меня не скажешь, и потом, как дело сладишь, тот же час ко мне сюда вернёшься, чтоб в товарищество наше вступить?

Ответил ему философ:

– Дам тебе слово, вернусь. Одна загвоздка – не знаю я, чем помочь ему смогу, как устроить. Не осталось у меня ровно ни гроша. Так хоть повидать его и благословить…

– Отправь его доучиваться. Денег тебе в долг дам. Потом у меня отработаешь, – и полетел на колени философа увесистый кошель. – Теперь иди. Место это заметь. Через три дня, не позже, возвращайся. Успеешь – день туда, день обратно, да в городе день. Вот – поесть тебе в дороге, и укрыться от стужи ночной…

Бросил атаман бедолаге хлеб в тряпице, накидку с плеча ему скинул, свистнул… Неведомо откуда примчался конь – вскочил на него тёмный человек и исчез в ночи.

Философ сидел оторопев и уж не знал, во сне иль наяву всё было… Но вот он – хлеб, и накидка, и кошель… От костра теплом пышет. Поел он, завернулся и лёг спать до света. Как стало светать встал и пошёл в город, стараясь не думать о том, что впереди. Как уж будет – так будет.

Вот добрался он до города. Приходит, где парня выздоравливающего оставил, а тот чуть не со слезами рассказывает, де, хозяин выселять хочет – много они ему задолжали за комнату, комната та над трактиром была, на втором этаже. Философ, слова лишнего не говоря, спустился вниз и все долги сразу и заплатил, не торгуясь. Трактирщик просто рот открыл от изумления – все ж в городе историю ту знали, и что банкротом кто сделался – тоже знали. Заказал еды вдоволь, позвал сына своего друга и сели они ужинать в отдельном кабинетике тут же, в трактире. Только сидит философ такой невесёлый, ну просто как в воду опущенный, и кусок ему в горло не лезет. Юноша и спрашивает, что с ним. Тот лишь головою покачал и говорит, мол, учиться поедешь, в университет вернёшься.

– Как так? – удивился парень, – откуда ж я денег на учёбу возьму?

– Я дам. Только, Бога ради, не спрашивай ни о чём.

– Ну уж нет! – воскликнул тот. – И так я столько горя принёс вам, и в долгу не отплатном, самой жизнью должен – уж и не знаю, когда сумею расплатиться – никак не могу больше брать ничего. Как бы на меня мой батюшка посмотрел, кабы узнал всё это!

– Придётся, – устало молвил философ, – нет пути другого. Здесь тебе нельзя оставаться. Завтра утром и поедешь…

Юноша говорит:

– Прошу вас, расскажите мне без утайки, что случилось с вами? И откуда деньги эти взялись?!

– Не могу… Слово дал.

– Когда так, не могу я денег взять и не поеду никуда – с вами останусь, – упёрся парень.

– Ох, ничего ты не понимаешь, – застонал философ. – Что ж, расскажу я тебе – ближе тебя и нет у меня никого… если ты обещаешь завтра же утром поехать, как я велю.

– Обещаю… уеду.

И рассказал ему философ всё как было. Ох-ох, не следовало б ему этого делать, право слово…

Понял юноша, в какую беду втравил он старого друга своего отца. Ничего не сказал он, только глаза засверкали, и губы сжались плотно – и уж он всё для себя решил. А после говорит: «Поздно уж. Спать пора. Утром всё устроится, как надо…»

Кабы не был философ так удручён и не устал бы до полного изнеможения, почуял бы, что что-то не то опять замыслил молодой человек. На беду, был он уж вовсе без сил и вскоре заснул крепко.

А парень встал тихонько и отправился прямёхонько в лес – атамана искать. Благодетелю своему записку оставил: «Это я должен вместо вас Ему служить. Не поминайте лихом. Благословите».

Но не он один поспешал в тот час по тому же делу! Случилось так, что приказчик купцов на день раньше в город приехал, чтоб всё для хозяина подготовить и – кхе-кхе – философа в трактире увидал. А как узнал, что тот и расплатиться смог, удивился крайне и решил поразведать, как и что. Вот он сел тихонько под окошко той комнаты, где философ с парнем своим разговаривал, и всё до слова подслушал. И как понял, что купца – хозяина его – порешить собирается лесной разбойник, сразу в полицейскую управу кинулся: так мол и так, предотвратите нападение! Заодно и случай вышел с неуловимым атаманом разделаться! Только вот откуда сведения у него такие, утаил приказчик, не рассказал про философа – были у него на тот счёт свои соображения. Потому сказал, что разговор на улице подслушал, а кто говорил, в темноте не разобрал.

Частенько в управу поступали такие доносы, что такой-то и такой-то знают, дескать, где банду лесную поймать. И не раз уж облавы в лесу устраивались, да только всё без толку. Поэтому начальство довольно вяло отреагировало на очередную ябеду. Но распорядились-таки жандармов поутру в лес отправить, чтоб купца на той дороге встретить и до города проводить – от греха-то…

Да пока они утром собрались да отправились – путь, опять же, не близкий – уж к шапочному разбору поспели. Купцов шарабан разбойники подстерегли – первым кучера убили, и купца следом. Но успел он перед тем стрельнуть и уложил-таки одного лесного молодца. А молодец тот был – правая рука атамана. Быстрый, как птица, боец бесстрашный и ловкий, даром что пистолет никогда не использовал, зато владел он арбалетом и стрелял без промаха. Но вот как уж судьба повернулась… от неё не скроешься. Замешкались разбойники. Не хотел атаман соратника без помощи оставить – тот ещё живой был. Тут и жандармы подоспели, и завязался настоящий бой.

Полегло людей и с той, и с другой стороны. И юношу, что тоже к концу схватки поспел, уложили насмерть – жандармы или разбойники – и не разобрались в суматохе. Главное для полицейских было атамана взять. Окружили они его плотным кольцом – не вырваться. Но он им всё ж живым не дался. А сколько народу порешил – ужас!.. Как атаман погиб, остатки банды отступили, и кое-кто сумел в лесу исчезнуть – они на то мастера были. Но уж после нападений серьёзных на лесных дорогах не было. Так, по мелочи только. Видать, без атамана всё у них расстроилось.

Вот весь город загудел после того события! Сколь разговоров да пересудов было! Говорили, что узнал кто-то в Петре-атамане сына старого кузнеца местного, которого купец наш, когда ещё молодой был, разорил, по миру пустил, а потом и до острога довёл, где тот и сгинул. Видать, неспроста атаман встречи с обидчиком отца жаждал…

Приказчик купцов, отойдя немного от оторопи, собрался в полицию – на философа доносить, что это он, мол, разбойника-то навёл. Теперь уж нечего было ему опасаться – ни мести атамана, ни разборки, что там купец сам с философом учинил… Да только не дошёл он до полиции – так уж звёзды распорядилась. Тем днём за завтраком подавился он куском пирога, задохнулся и упал замертво. К тому ж покарать философа никто бы уж и не смог. Он сам это сделал. Услышав, что сын его друга убит был в схватке, и найдя записку последнюю, не захотел он больше жить. Дошёл до околицы и повесился на дубовом суку…

* * *

– Вот какая история приключилась когда-то в здешних местах… – закончил дятел. – А случилась эта последняя битва аккурат на летнее солнцестояние. Да ещё и полнолуние приспело. Вот в честь Великого Праздника и дали свыше шанс всем, кто в той истории завязан был, развязать тяжёлый узел, не затягивая на века. Для того и память оставили. Да… Редчайший случай… Правда, на несколько этажей всех спустили, но память – она дороже стоит, это факт…

Саша слушала рассказчика, как зачарованная. Ей казалось, она своими глазами видела все события, о которых говорил Памвон, – словно фильм посмотрела. Хотя девочка и не поняла последних его замечаний относительно памяти, в целом история выходила такая печальная, что она невольно расстроилась. Однако ей не хотелось, чтобы дятел это заметил, и она сказала нарочито небрежно:

– В общем, все умерли… как в плохой сказке… Ты всегда такие грустные истории придумываешь?

– Ничего не придумываю… просто сны смотрю, – пробормотал Памвон.

– Ну и сны у тебя! Повеселее ничего тебе не показывают?

– Как было… Историю не изменить, – отрезал дятел, встряхнулся и улетел прочь.

Маруфы

Саша сидела задумавшись. Но к чему Памвон ей всё это рассказал, взять в толк не могла. Она сидела в тени дубов и наблюдала за передвижениями трудолюбивых муравьёв, тащивших на себе грузы, превышающие по размерам их самих, – и как это они так всё хорошо организуют!

Вдруг слева от неё кусты затрещали – кто-то приближался… Как показалось Саше, кто-то большой и тяжёлый. Сердце у девочки замерло – неужели это вернулся Нил! Дождался, пока Приск ушёл подальше, и… Но нет. Это был вовсе не лось. На поляну выкатился Маруф-кабанёнок. И пошло-поехало…

Кабанёнок скакал, взбрыкивая копытцами и виляя задом. Он высунул язык и издавал всякие звуки, явно дразня Александру. Та не знала, сердиться ей или смеяться. С одной стороны, выходки маленького Маруфа были, конечно, издевательскими, но одновременно казались ей потешными.

– Вот свинёнок! – пробормотала Саша, невольно улыбаясь.

А тот расходился всё пуще и пуще – земля и трава так и летели из-под копытцев. В это время из гущи листвы показалась мама маленького шалопая.

– А ну-ка брось! – она ловко поддела сына своим длинным носом под брюшко – так, что он перекувырнулся в воздухе и, приземлившись на все четыре ноги, сердито уставился на мать.

– Ты что, не видишь? Сиротка… Её жалеть полагается, – стала объяснять кабаниха елейным голосом. – Никому-то она не нужна, никого-то у неё нету… ой-ё-ёй… У тебя-то братьев полно, и вечно вы дерётесь, двух корешков поделить не можете! А ей, бедняжечке, и поскандалить не с кем…

– Ничего я не сирота! – попыталась протестовать Александра. – И сестра у меня тоже есть…

– Куда ж сиротке податься?.. – не слушая или не расслышав её, продолжала плач мамаша. – В лес дикий, в лес дремучий… Уж лучше и вовсе сгинуть, чем одинёшеньке горе мыкать… ай-я-яй…

Тут Саше вдруг и самой показалось, что она и впрямь одинока, брошена и несчастна, так что даже в носу защипало, и слёзы подступили к глазам от жалости к себе. Ей захотелось рассказать этой милейшей сочувствующей душе всё как было – пожаловаться на сестру, на коварного Антона. Она и начала было… И неизвестно, чем бы кончилось и куда завело бы Сашу это неуместное «жаление», если б не появился откуда-то Руфин-Рекс.

– Думаю, эту комедию можно уже прекратить… Пьеса второсортная, – сказал он, обращаясь к Маруфам.

– Жестокосердный ты, Руфин! – попыталась продолжить свою роль кабаниха. – Неужто не жаль сиротки?

– Это кто тут сиротка? – насмешливо возразил лис. – Оставь свою жалость при себе. Она здесь не требуется.

Маленький Маруф тем временем, нисколько не стесняясь, повернулся задом к присутствующим и стал справлять нужду. Навалив преогромную кучу, он забежал за мамашу и из-за её спины вновь принялся корчить рожи и всячески кривляться. И та на сей раз сына никак не останавливала. Из её пасти полился сплошной поток брани и насмешек в сторону Руфина.

Александру такой резкий переход от причитаний к злобе немало поразил, и она застыла, глядя в растерянности на сквернословящую кабаниху. Лис же, нисколько не обращая на неё внимания, словно это его никак не задевало, повёл хвостом, приглашая девочку следовать за ним, и отправился своей дорогой.

– Пойми, – говорил он на ходу, – такая жалость губительна для души. Ей внимать нельзя. Те, кто поёт подобные песни – не друзья тебе. А если, того хуже, ты сама начнёшь так же жалеть себя, то выходит, что ты не друг самой себе.

– Почему не друг? – смущённо пробормотала Саша.

– Дело в том, что люди делятся на тех, с кем можно и с кем нельзя разговаривать.

– Люди? – с улыбкой перебила Руфина Александра.

– Да, в данном случае именно люди. Я же говорил – как общее понятие… И кабаны сюда входят тоже.

Лис продолжал:

– Нельзя – это значит, что они тебя либо просто не поймут, либо поймут неправильно. А ещё хуже – всё исказят до неузнаваемости и полной противоположности тому, что рассказчик имел в виду. В общем, не нужно ни в коем разе, и всё.

А вот другие – Человеки – тоже есть те, с кем можно, но не стоит говорить. Потому что они хоть и слышащие, но очень сильно заняты – собой ли, другими, или мало ли чем… Так что не нужно добавлять нагрузки на их головы. Увы, их большинство среди слышащих.

Тех же, с кем можно и нужно разговаривать – единицы. И если тебе посчастливится найти такого человека – это большая удача. Редкая. А выговориться, выплеснуть накопившееся порою очень нужно, почти всем. И чаще всего поток речи устремляется совсем не на тех, на кого надо, а на тех, кто под руку (или под язык) подвернулся. Что ж, не стоит потом сетовать на результат…

– Да, я поняла, – серьёзно сказала Саша. Она уже очнулась от морока, навеяннного на неё кабанихой, и пришла в себя. – Куда мы теперь?

– Это зависит от того, что бы ты хотела ещё увидеть и узнать. Может, хочешь посмотреть на тренировочные полёты птиц? Они готовятся к празднику… Это красиво.

– Можно, – согласилась Саша. – Да! Я не рассказала тебе. Нил пытался на меня напасть! Но пришёл Приск и спас меня! А потом Памвон…

Руфин резко остановился.

– Подожди-подожди… Напасть – это как? Расскажи подробнее.

– Ну, он сначала насмехался, а потом хотел затоптать… Как-то… вроде подкрадывался. Я очень испугалась. Хорошо, что пришёл Приск и прогнал его.

Лис внимательно смотрел на девочку. Потом медленно покачал головой.

– Блеф… Опять он… Ну что за глупец! Никак не может справиться со своей ненасытной жаждой власти. Хотя бы спектаклем потешиться… И даже в такой день. Видишь ли, он не мог ничего тебе сделать, и он отлично это знает! Но твой страх для него – источник энергии… не хорошей.

Руфин возмущённо фыркнул и продолжал:

– Однако это недопустимо. Я вынужден принять меры… А ты – ничего не бойся! Мне ведь придётся ещё раз оставить тебя – ещё одно дежурство у Платантеры…

Саша вздохнула и улыбнулась:

– Ладно, Руфин, не расстраивайся! Не буду бояться… Постараюсь.

– Ты уж постарайся, – лис с беспокойством глянул в Сашины глаза и вдруг хитро сощурился.

– Видишь, как хорошо вышло, что ты пригласила утром Приска на завтрак. Я же говорил – лучше дружить.

– Да-да… Никогда не знаешь, как и кто может пригодиться, – в тон лису ответила девочка, и они одновременно рассмеялись.

– А ведь правильно Памвон сказал – тогда, при первой нашей утренней встрече, – вдруг вспомнила Саша, – есть тут недоброжелатели! Это Нил и Маруфы…

– Ну, про Маруфов можешь просто не думать… если они тебе неприятны. Просто не замечай их, и всё.

– Хорошо… Постараюсь не замечать, – легко согласилась Саша. – Может, мне так повезёт, и я их больше не увижу.

Тем не менее ей ещё пришлось встретиться с Маруфами.

Когда они с Руфином проходили через дубовую рощицу, выходящую клином к берегу Острова, до их слуха вновь донеслись отчаянный визг и хрюканье. Пройдя ещё чуть вперёд, они увидели большое поле свежевспаханной земли – мох и кустики черники были вывернуты с корнями, и весь участок представлял собою грустное зрелище. На дальнем краю этого пятна ожесточённо дрались двое подростков Маруфов, видимо, не поделив какую-то найденную добычу. Наконец, более крупный стал одолевать своего собрата, и тот пустился наутёк. Победивший Маруф не преследовал побеждённого и вернулся к своему отвоёванному куску. Однако удача его была сомнительной, ибо стоило ему опустить рыльце и открыть рот, как откуда ни возьмись упал на него сверху огромный орёл, схватил за шкуру и поднял в воздух. Пролетев немного над болотной водой, он выпустил свою жертву. Маруф тяжело шлёпнулся в зелёную тину, но тут же вынырнул и энергично поплыл к берегу. Вылез и, не оглядываясь, опрометью кинулся в лес.

– Арефа не дремлет, – заметил Руфин.

– А за что он его? – поинтересовалась Александра.

– Когда простые создания голодны, они злы, агрессивны и нетерпимы, – объяснил Руфин. – А есть им сегодня нельзя. Поэтому приходится… для их же блага. Ещё у них есть иллюзия, что можно сделать что-то потихоньку. Что никто не увидит, не узнает… А если и узнает – что они смогут избежать расплаты. Но это именно иллюзия. Спрятаться можно от того, кто находится на одном с тобой уровне, в одной плоскости. От того же, кто видит тебя сверху, ничего не укроется, и спрятаться никак нельзя. Об этом следует помнить.

Саша оглянулась вокруг и сказала:

– Как они тут всё изрыли! Просто голая земля! Под огород это было б неплохо, а вот в лесу – некрасиво. А ещё я видела, как они дубы подрыли, даже не знаю, выживут ли те деревья…

– Все существа создают ландшафт, для себя подходящий. Большинство об этом не задумывается и не беспокоится – понравится ли это другим, – сказал Руфин. – А Маруфы, кстати, считают себя именно большинством. И ещё… Разве люди не ведут себя зачастую подобным образом?

Саше вдруг стало так неловко, будто она была в ответе за весь род человеческий. И она постаралась вернуться к разговору о кабанах.

– А что, у каждого Маруфа разве нет своего имени? – спросила она.

– Как такового, можно сказать, что нет, – ответил лис. – Но иногда они обращаются друг к другу, используя прозвища. Например: «Эй, кривоглазый, поди-ка сюда!» Или: «А ну, хромой, проваливай отсюда!»

– А если у кого никаких таких особенностей нет?

– Ну, тогда они их просто придумывают. Могут сказать: «Слушай, пустобрюхий, давай посмеёмся над жирным!»

– Они что, никогда не дружат друг с другом?

– Изредка «дружат против кого-то». Но эти «дружбы» лопаются, как пузыри на болоте.

– Бедняги, – вздохнула Александра. – Им, наверное, нелегко жить…

– Да уж, – усмехнулся лис. – Но они над этим не задумываются. Просто живут, и всё.

Саша замолчала. Она шла и думала: а с кем дружит она? И что же это такое на самом деле – дружба… И что она готова сделать ради дружбы. Ну конечно, у неё есть подруги в школе. И не только в школе… и Даша с Варей. Но если честно, разве не случается так, что они тоже ссорятся или «дружат против кого-то»…

«Совсем как кабаны», – с горечью отметила девочка. И тут же дала себе обещание: никогда больше не походить на Маруфов.

А сестра? Ей-то самой сейчас хорошо – интересно и здорово: она ждёт ночного праздника. А вот Женька… Каково ей сейчас? Саша представила, как плохо, тоскливо и страшно сейчас может быть её сестре, и будто кожей ощутила Женькино волнение. Ну как она могла быть такой чёрствой и не вспомнить про неё за целый день!

– Что тревожит тебя? – нарушил затянувшееся молчание Руфин. – Я вижу, что тебе не по себе.

– Я подумала… о сестре, – почти шёпотом произнесла Александра. Она боялась расплакаться. – Что она очень волнуется за меня…

– Это очень хорошо, что ты об этом думаешь, – удовлетворённо произнёс лис. – Вы с сестрой очень нужны друг другу, хотя, может, пока ещё и не осознали этого. Ты можешь поговорить с ней. Успокоить её.

– Поговорить? Как? – не поняла Саша.

– Всё просто. Ты должна повернуться к сестре лицом, закрыть глаза и представить её как можно живее, во всех деталях. Потом протянуть к ней лучик тепла – из сердца… как ты делала с цветком, например. И потом сказать всё, что ты хочешь сказать.

– И она услышит меня? – недоверчиво спросила девочка.

– Леукантема же услышала? И Саликс…

Саша выпрямилась и набрала полные лёгкие воздуха, будто собиралась нырнуть в воду с головой.

– А в какой стороне деревня?

– Вон в той, – кивнул вправо Руфин. – Не торопись, делай всё спокойно и осознанно.

Саша отошла немного в указанном направлении, закрыла глаза и стала усиленно представлять себе сестру – её лицо… Оно было сейчас растерянным и грустным, и ни следа обычной Женькиной уверенности, что всё, что она делает, правильно и непререкаемо, не осталось в нём. Представила, как Женя одета… Наконец ей и впрямь стало казаться, что она видит сестру – где-то там, за деревьями. И пока этот образ маячил перед её внутренним взором, она сказала вслух, что всё у неё хорошо, и пообещала вернуться завтра домой, ибо у неё самой не было в том ни малейшего сомнения.

«Интересно, кто меня проводит? – подумала она тут же. – Вот бы Герда за мною пришла…»

Вполне довольная собой, будто и впрямь послала родным телеграмму, Саша вприпрыжку вернулась к Руфину. Но вдруг зевнула и села на траву рядом с ним.

– Знаешь, я немного устала. И есть очень хочется, – призналась она.

– Не мудрено, – улыбнулся лис, – день сегодня у тебя очень длинный… и не простой. Будет неплохо, если ты приляжешь отдохнуть или даже поспать, чтобы набраться сил к ночному празднеству. К тому же и голод во сне проходит.

Саша не стала спорить. Она растянулась в тени большого дуба и тут же заснула.

Руфин посмотрел на спящую, поднял морду вверх и, казалось, прошептал что-то в воздух. Вскоре около него оказался Фирмос, который прилетел на сей раз совершенно бесшумно, без обычного хлопанья крыльями и карканья.

– Пожалуйста, позаботься о том, чтобы девочка всегда находилась под приглядом, чтобы её не пугали, – сказал ему лис. – А я пока готов подежурить возле Платантеры.

Фирмос склонил голову.

– Понял… позабочусь. Это хорошо, что ты сменишь Архелия. Он успеет собрать побольше сучьев для костра. И за тебя принесёт, не волнуйся. Ты уж извини, что так получилось с этим дежурством… Но мыши нынче по твоей части.

И ворон затрясся от беззвучного смеха. Однако он тут же покончил с весельем и деловито спросил:

– Как там, были вылазки со стороны жёлтых?

– Пару раз, – спокойно ответил лис, – но они тут же ретировались, увидев меня.

– Вот-вот, – подхватил ворон, – я и говорю…

– Кстати, мышей распугал не только я. Пробегал кто-то из серого народца.

– Атириумисты или Дриоптеристы?

– Да какая разница, – ответил Руфин, – они друг от друга отличаются как правая лапа от левой. Важно, что и от них толк бывает… даже если случайно.

– Я это приму к сведению, – задумчиво произнёс Фирмос.

Но том приятели и расстались.