Сова Мещерская

Звонок с ёлки

Поздним утром, как только мальчишки донесли о прибытии Фёдора и его отца, Даша отправилась на переговоры. Что уж она там говорила, какие хитрости пускала в ход – неведомо. Но результат оказался налицо: Федя, имея в кармане отцовский сотовый телефон, вскоре появился на пороге их дома. После чего экспедиция в составе четырёх человек – Жени, Сергея, Романа и Фёдора – отправилась на велосипедах в лес с целью добраться до некоего высокого дерева и дозвониться до Антона, так некстати исчезнувшего в самый неподходящий момент. Все надея лись, вдруг тогда что и прояснится!

Ель стояла на поляне, полузаросшей кустарником. Её верхушка поднималась высоко над окружающим лесом. Видимо, мальчики уже не раз пользовались этой телефонной вышкой, потому что к стволу ели была приколочена самодельная деревянная лесенка. Она позволяла легко добраться до первых веток дерева, находившихся на высоте около 4-х метров от земли – самые нижние же были обрублены. Женя вознамерилась сама лезть на дерево с телефоном, но Сергей не согласился.

– Давай-ка всё ж я…

– Думаешь, я на дерево не смогу забраться? – возмутилась Женя.

– Да сможешь, конечно… Но если я поговорю с Антоном, будет лучше.

Девочка не стала спорить, отошла и села на траву. Она заметно нервничала, и ожидание давалось ей нелегко. А ждать пришлось-таки… Пока Сергей забирался – высоко-высоко, почти до самой макушки… Снизу он казался уже гораздо меньше себя обычного. Потом – пока дозванивался… Это удалось не сразу. Но наконец – ура! – получилось!

То, что он дозвонился и разговаривает именно с Антоном, а не с кем-то из его родителей, поняли все оставшиеся внизу. Но вот что он говорит и тем более, что ему отвечают – было непонятно. Однако разговор длился не более минуты. На беду, связь стала поминутно рваться. Мальчик много раз набирал знакомый номер, кричал: «Алё! Алё!» – всё было напрасно. Нормального разговора более не получалось. Так прошло около получаса.

– Ну, что?! – не выдержав, крикнула Женя.

Сергей не ответил. Положив телефон в карман куртки и застегнув его на молнию, он стал спускаться. Три пары глаз следили за спуском Главного Гнома с напряжённым вниманием. Как только он спрыгнул на землю, все обступили его.

– Что он сказал?

– Он знает, где Саша? – наперебой спрашивали ребята.

– Не понял толком, – признался Сергей. – Но он сказал, что – да, Саша в лесу. То есть он с ней там был.

– И что?.. – нетерпеливо перебила Женя. – Дальше-то что?!

– Дальше – связь прервалась…

– А что ж ты перестал дозваниваться, раз прервалась?

– Батарея села, – смущённо, словно оправдываясь, объяснил Сергей.

– И это всё, что ты узнал? – разочарованно протянула Женя. – Стоило из-за этого на ёлку лезть!..

– Стоило, – задумчиво ответил мальчик. – Антон почему-то вовсе не волновался, что Саша в лесу осталась. Будто так и надо. Ещё один раз, когда дозвонился, я что-то про «мусор дома» услышал. Я этого не понял.

– Что делаем? – деловито спросил Роман.

– По-любому надо телефон зарядить, – тут же откликнулся Фёдор. – Поехали скорее, а то комары совсем зажрали!

– Это ты такой непривычный, – ехидно заметил Роман. – Они «на новенького» кидаются. Надо больше в родной деревне бывать.

Тем не менее все сели на велосипеды и заторопились назад, в деревню.

– Не переживай, – поравнявшись с Женей, сказал Сергей, – телефон зарядится, и я ещё раз съезжу позвоню. Узнаем, в чём дело.

Женя не ответила. Она изо всех сил крутила педали. И на душе у неё было так тяжело… просто дальше некуда.

А дома тоже хорошего оказалось мало. Варя измазала красками клеёнку на столе – да так, что не оттереть… А потом, спасаясь от погнавшейся за ней сестры, споткнулась, упала и расшибла в кровь коленку, опрокинув при этом стоявшую на лавке банку с молоком.

– Так что на полдник остался только хлеб… и вода, – мрачно резюмировала Даша.

К тому же Варя проявила упорство и изобретательность, забравшись на печку и отбиваясь веником от Даши, подступавшей к ней с пузырьком йода. В результате нападавшая сторона была обезоружена, а йод разбился и живописно окрасил печку с боку – хорошо ещё, не с парадной стороны.

Даша, рассказывая об этом, вся исходила негодованием. Вот что ещё может выкинуть эта мелкая!

– Да! – вспомнила она, обращаясь к Фёдору. – Тут тебя отец искал. Кажется, он был очень зол…

Все догадались – добра это не сулило.

– Ну, я пошёл… – буркнул Федя. – Отец, наверное, сотового хватился.

Ссутулился и отправился домой. Вряд ли его ждала радостная встреча… Ну что за денёк выдался!

Непростые встречи

Саша сидела на высоком берегу Острова, на самой бровке, и смотрела сверху на колышущуюся внизу осоку. Она ждала Руфина.

Лису опять пришлось отлучиться, чтобы подежурить у Платантеры. Больше было некому – так сказал Фирмос. Саша тоже хотела пойти на дежурство вместе с Руфином. Ей вовсе не улыбалось оставаться здесь одной и скучать. Но ворон сказал: лучше, чтоб дежурный был один, и чтоб никто его не отвлекал разговорами, а то мало ли как обернётся. Жёлтые мыши – они хитры и коварны. За ними глаз да глаз. Впрочем, Фирмос заверил, что дежурство это не надолго, и Руфин вскоре освободится. Так что девочке ничего не оставалось, как сидеть пока в одиночестве и созерцать.

Осока то качалась в налетавшем ветерке, передавая зелёную волну, послушно следовавшую за потоком воздуха, то почти замирала, когда тот затихал. Смотреть на это прихотливое движение травы можно было долго, как на бегущую воду. Было жарко и двигаться не хотелось. Наверное, Саша вскоре уснула бы, завороженная этой картиной и разморенная солнцем, но тут сзади неё раздался какой-то звук. Она живо обернулась, мигом стряхивая дрёму, и увидела буро-зеленоватое существо, похожее на ожившее дерево, старое-престарое, или даже на замшелый камень. У существа были широкие ладони – он ими похлопывал по деревьям, бредя от одного к другому. Подойдёт к дереву, похлопает его, пропоёт несколько протяжных нот и прислушивается потом. Что же он от них хочет?

Саша тоже прислушалась и различила будто бы тихий говор. Видимо, деревья отвечали этому лесовику. Интересно, что они ему говорят? Саша встала и подошла поближе. Существа она не боялась. Зато оно (или, скорее, он – как показалось девочке), похоже, её побаивалось: замерло неподвижно, только глаза – зеленущие – сквозь волосы-мох глядели тревожно. Девочка решила про себя называть его лесовиком, но потом подумала, вдруг у него тоже есть имя.

– Как тебя зовут? – дружелюбно глядя на замшелое существо, спросила она.

Лесовик помедлил с ответом, рассматривая невесть откуда взявшуюся девочку, но потом прошелестел:

– Вириней…

Знакомство состоялось. Лесовик отбросил тревогу и отправился своим путём, звучно похлопывая по стволам деревьев.

– Что ты делаешь? – поинтересовалась Саша.

– Бужу деревья. Молчи.

Вириней был явно недоволен, что его отвлекают от дела. Но девочку не гнал. Он просто не обращал более на неё внимания.

Саша подумала-подумала и двинулась за ним следом. Ступала тихонько и старалась не пыхтеть громко. Ей было очень интересно, о чём говорят деревья. Но, памятуя казус с Мантисом-богомолом, она решила ни в коем случае не вмешиваться в дела лесовика и никак не мешать ему. Просто смотреть. Остановится Вириней – остановится и она. И будет слушать. Однако остаться совсем сторонним наблюдателем не получилось. Когда лесовик остановился у третьего дерева – это был клён (и откуда только он здесь взялся!) – Саше удалось наконец расслышать слова. Клён спрашивал у Виринея, кто идёт за ним по пятам и что этому Человеку здесь нужно.

Вириней оглянулся, скользнув по Александре беглым взглядом, и ответил дереву, что каждый, мол, может ходить где хочет. И что ему, дереву, за беда, кто где ходит, когда его не тревожат. На что клён рассердился и замолчал, даже листики не шевелились. Уж как Вириней его хлопал и песенку пропел ещё раза три – ни в какую! Молчит и всё. Обиделся.

Тогда Саша постаралась выполнить всё то, чему научил её Руфин при разговоре с ромашкой, а потом и с ивой: она потянулась тёплым лучиком к упрямому дереву и мысленно послала ему привет. И капризный клён, хоть и не сразу, но отреагировал – сменил гнев на милость. Он будто вздохнул, листочки затрепетали, и ответная мелодия из семи нот прозвучала, наконец, к облегчению и Саши, и Виринея: «Сла-ва Солн-цу и Лу-не…»

Лесовик ничего не сказал, но явно принял помощь девочки и был ею доволен. Дальше пошли хоть и молча, но рядом – Вириней не возражал. Он продолжал свою работу: останавливался около каждого дерева, похлопывал и напевал – каждому дереву своё. Будил деревья на Праздник. Саша заметила, что рядом с каждым деревом ощущения у неё разные. Рядом с сосной, например, она почувствовала прилив сил и воодушевление, рядом с берёзой – спокойствие и радость, будто мама приласкала. А вот рядом с елью стоять было прохладно, зато мысли обрели точность, и память словно высветила разные события, о которых, казалось, она давно забыла. Только Саше почему-то стало грустно. Ей очень не хватало Руфина – так хотелось поделиться своими наблюдениями и обсудить это с ним. Наверняка он объяснил бы, что и почему она чувствует. Но его не было. А спрашивать у лесовика было неудобно – тот же занят каждую минуту. Некогда ему – вон сколько деревьев надо обойти!

На Сашино счастье они вышли на поляну, где деревьев не было, и Вириней приостановился.

«Наверное, тоже притомился и решил чуть отдохнуть», – подумала девочка. Она чуть кашлянула, привлекая к себе внимание, и задала вопрос, не надеясь в глубине души, что ей станут отвечать.

– Вириней, я чувствую себя по-разному около разных деревьев. Почему так? Это их отношение?

Против ожидания, лесовик ответил:

– Это их суть. Ты её чувствуешь… как характер. У каждого дерева свой характер, как у человеков. Кто притягивает, кто отталкивает. У каждого человека своё дерево, которое помогает. Только при правильном отношении. Да…

– У каждого? – переспросила Саша. – А моё какое?

Вириней смерил девочку внимательным взглядом, словно мерку снял.

– Твоего тут нет, – нехотя ответил он.

Саша была разочарована.

– А говорил – у каждого… А у меня, значит, нет.

– Почему нет, – возразил лесовик, – есть. В южной стране растёт.

– Ну-у, в южной – это не считается, – протянула девочка. – Хотя… ладно, пусть хоть где-нибудь будет. Может, и найду когда-то. Своё дерево.

Неожиданно Вириней оживился, стал приглаживать ладонями-лопатами свою моховую шевелюру. Смотрел при этом куда-то влево, против солнца. Саша тоже туда посмотрела, чтобы выяснить, что привело лесовика в такое волнение, но ничего не увидела – солнце слепило.

– Что там? – наконец, спросила она.

– Пинна… – благоговейно прошептал Вириней. – Какая удача! Она так редко показывается. Человекам так почти никогда. Значит, ты особенная.

Лесовик с почтением посмотрел на девочку.

Саша, прикрыв ладонью глаза от солнца, всматривалась и всматривалась… и увидела. Это была прекрасная женщина. Прекрасная не только внешне – хотя красота её брала за сердце – от неё исходила благодать и радость. И хотя Саша видела Пинну вполне чётко, казалось, та была не из плоти и крови, а соткана из мельчайших капелек тумана. При этом она несомненно была живой – подняла обе руки над головой ладонями вперёд, приветствуя их, и светло улыбнулась, а потом… растаяла. Или просто стала невидимой.

– Её очень, очень редко можно увидеть, – продолжал восторженно бормотать Вириней. – Я, по чести говоря, только второй раз её вижу. Первый – это когда совсем молодым был. А с тех времён уж и не один век миновал…

– Она кто? – спросила Саша.

Лесовик недоумённо взглянул на девочку, но, сообразив, что она не местная, перестал удивляться и веско сказал:

– Она – радость. Она – удача. Не шальная, обманная, а самая что ни на есть правильная, настоящая. Кто её увидит – то и испытает. Может, не сразу, но когда-то – обязательно. Это уж точно.

Вириней задумчиво потёр свои большие ладони и вернулся к тому, что составляло суть его существования.

– А насчёт дерева… своего… ты сама можешь его выбрать. Любое. С которым контакт будет. Тогда оно тебе станет помогать. Ну, почувствуешь… Удачливая ты.

И лесовик побрёл к деревьям на другом конце поляны. Саша глядела ему вслед и раздумывала: что лучше – вернуться на высокий берег Острова или пойти ещё погулять. Она не сомневалась, что Руфин отыщет её везде. Пока она думала, Вириней добрёл до деревьев, и вот тут поднялся переполох. Лесовик кричал и громко хлопал в ладоши. Ему кто-то визгливо отвечал из леса. Нет, там явно что-то случилось.

Саша, конечно, бросилась на помощь Виринею. А как ещё она могла поступить! Добежав до края поляны, девочка увидела, что привело того в такое исступление: несколько кабанов рылись под дубами – видимо, они искали прошлогодние жёлуди. Деревья они не щадили – молодой дубок был так подрыт, что непонятно было, как он вообще ещё держался, и у старого тоже обнажились корни.

– Маруфы, Маруфы!.. – обернувшись к Саше, выкрикнул Вириней.

Он пытался прогнать кабанов, но те обращали на него мало внимания, продолжая свои раскопки. Один из Маруфов поднял испачканное в земле рыло и огрызнулся:

– Убирайся отсюда, старая коряга, пока не отведал наших клыков!

– Твоё счастье, что нам сейчас некогда, а то бы… – угрожающе добавил другой.

Вириней растеряно посмотрел на девочку, но та, увы, не в силах была ему помочь: кабаны такие большие и сильные – куда им с ними бороться!

В это время раздались тяжёлые шаги – кто-то ещё шёл сюда. Маруфы напряглись и замерли, а Саша обрадовалась: вот она, подмога! Но Вириней только бессильно покачал головой:

– Этот не поможет. Это Нил…

На поляну вышел лось. Он был тёмен и огромен – гораздо больше кабанов. Но те его вовсе не испугались, а, напротив, расслабились, увидав, кто пришёл, и вернулись к своей грязной работе.

Саша вспомнила, что Руфин говорил про Нила, но её не оставляла надежда, что такой могучий зверь с большими рогами обязательно сможет прогнать Маруфов и спасти деревья.

– Пожалуйста, помогите! Посмотрите, что они творят! Деревья же погибнут! – воззвала она к Нилу.

Лось стоял неподвижно. На призыв о помощи он не отреагировал никак, словно его это никак не касалось. Затем фыркнул насмешливо и принялся рассматривать молодые веточки у кустов орешника, видимо, намереваясь их использовать в будущем в качестве завтрака.

Саша повернулась к Виринею.

– Нужно срочно вызывать кого-то на помощь! Эх, был бы здесь Руфин! Но он сейчас дежурит у Платантеры – как раз охраняет её от всяких посягательств… подобных этим, – она кивнула в сторону Маруфов. – Или хотя бы Фирмос…

При упоминании о вороне Вириней вдруг просветлел, будто вспомнил о чём-то. Он больше не кричал, а, отвернувшись от безобразной картины, поднял глаза к небу, прошептал что-то и подул вверх.

Маруфы были слишком заняты, чтобы заметить его манипуляции. Поэтому для них стало чистейшей неожиданностью, когда через короткое время солнце закрыла тень от крыльев огромной птицы. Раздался визг одного из самых сообразительных из них:

– Арефа! Это Арефа! Спасайтесь!

Другой злобно глянул на Сашу и буркнул:

– От этой девчонки одни неприятности!..

Кабаны бросились врассыпную. А Вириней, схватив себе для подмоги огромный сук, которым он отталкивался, как шестом, с неожиданной ловкостью огромными прыжками устремился за ними в погоню. Перед тем, как умчаться, он крикнул Саше:

– Спасибо, ты помогла! Прощай, удачливая-а!

Лужок опустел. Лишь за кустами тёмной горой возвышался Нил. Он не двигался, но неприязненно оглядывал Александру. И та ощущала такой дискомфорт от присутствия этого зверя, что ей стоило большого труда оставаться на месте и не припустить, подобно Маруфам, куда подальше. Наконец лось заговорил. Голос его был глух и неприятен.

– Вот она, девчонка… Нашли, с кем носиться! Тоже мне, чудо света – малявка…

Он презрительно фыркнул и продолжал, обращаясь уже непосредственно к девочке:

– Что, здорово над тобой людишки позабавились? Вот они потешаются! Ха!..

– Никто надо мной не потешается, – дрожащим голосом возразила Саша, – я сама в лесу заблудилась.

– Ага, сама!.. – нехорошо ухмыльнулся лось. – То-то они с ног сбились, тебя разыскивая! Прям так и аукают. Не слышишь?

– Не слышу… – удивилась девочка.

– Вот и я не слышу! – захохотал Нил.

– Перестаньте! – рассердилась Саша.

– Что?! Это ты мне?!

Нил с такой яростью взглянул на девочку, что той стало страшно.

– Пере-стать, значит? – тихо и с угрозой пробормотал он и сделал шаг в сторону Саши.

– Вы не можете мне ничего сделать, – собирая остатки мужества, сказала та. – Здесь запрет на убийство, я знаю!

– А кто говорит про убийство? – ответил лось, медленно делая ещё один шаг. – Зачем рога марать!.. Но пройти мне никто запретить не может. А если вдруг попадётся кто под копыто – что ж поделать… Зрение подводить стало…

Саше хотелось вскочить и бежать отсюда со всех ног, но страх сковал её. К тому же она понимала, что от лося ей в любом случае не убежать и лучше не поворачиваться к нему спиной.

Нил надвигался медленно, очень медленно. Девочка завороженно смотрела на него, не в силах отвести глаз от приближающегося зверя. Она открыла было рот, чтоб закричать и позвать на помощь. И вдруг…

– Остынь… Ты, гора мяса! Не терпится стать обедом? – негромкий низкий голос раздался за её спиной.

Нил вздрогнул, громко фыркнул и остановился как вкопанный, с ненавистью глядя куда-то поверх Сашиной головы.

Саша быстро обернулась – под раскидистым дубом стоял Приск. Ей хотелось броситься на шею так вовремя подоспевшему спасителю, но робость удержала её. В самом деле, кто же спешит обниматься с волками!

– Ты что, угрожаешь мне? – наконец подал голос Нил.

Говорил он с вызовом, но девочка уловила нотку страха, прозвучавшую в его голосе.

– Что-то ты давно с Острова ни ногой, – презрительно продолжал Приск, проигнорировав вызов лося, – может, боишься чего?.. Ну да, храбрости никогда не было в твоём характере… Скопидомство, зазнайство – вот этого с лихвой. Про подлость уж не говорю – её-то явный перебор…

– А чего ради мне куда-то ходить? Еды и здесь хватает, – огрызнулся Нил. – И не думай, что я тебя испугался! Что ты нынче сделать-то можешь? Ха!..

– Вот я и говорю… Лопай здесь, пока можешь. Потому что ежели с Острова когда отлучишься… – В глазах Приска сверкнула такая лютость, что лось, дрожа от страха и злобы, стал медленно отступать через кусты. Потом повернулся и, ускоряя шаг, скрылся в чаще леса.

– Спасибо, Приск! – с чувством произнесла Александра. – Если б не ты, он бы меня затоптал. Ты меня спас!

– Не стоит благодарности, – проворчал волк и, не добавив более ни слова, побрёл откуда пришёл, – в сторону, противоположную той, куда ушёл лось.

Саша глубоко вздохнула, стряхивая остатки напряжения, и оглянулась кругом. Негромкой хлопок над головой заставил её поднять глаза – на ветке сидел Памвон и встряхивался. Похоже, он испытывал те же чувства, что и девочка, то есть «отмер» после оцепенения. Глаза его открывались и закрывались, будто птица ещё до конца не проснулась. Саше было неприятно, что дятел, болтливый как сорока, стал свидетелем всей этой сцены. Разнесёт теперь по всему лесу, как Нил её пугал.

– Ты что здесь делаешь? Прячешься?

Но Памвон на сей раз не проявлял свойственной ему живости и любознательности. Ответил он как-то отрешённо:

– Сны смотрю… Хочешь, расскажу одну историю?

– Ну, расскажи, – согласилась девочка.

И дятел, нахохлившись и сидя неподвижно, словно памятник себе самому, повёл своё повествование основательно и неспешно, будто сплетая из слов красочную картину.

История, рассказанная Памвоном

Много лет назад жил в деревне человек дворянского рода, древнего и славного когда-то, но обедневшего к тому времени до чрезвычайности и практически сошедшего на нет. Да… Вот как бывает… Состояние давно растаяло, и он – последний потомок некогда влиятельной и богатой семьи – вынужден был для поддержания своего существования заниматься переводами, ибо – хвала Богу! – образование он имел весьма недурное и языков знал несколько. Может, и мог бы устроиться получше, живи он в столице, поближе к своему университету, или хотя бы в другом каком большом городе, и прояви он предприимчивость и настойчивость… Да только вот этого-то у бедняги и не было, и жить в городе он почему-то не хотел. Что делать – философ…

Имел он некоторые странности: нелюдим был и из домишки своего выходил редко. Разве что в лес любил ходить – да не по делу, а просто – гулять. Единственное богатство, что имел он – большое количество книг, что вывез когда-то из города. За чтением и проводил философ большую часть своего дня.

Местные крестьяне вроде как уважали «дворянчика», при встрече кланялись в пояс. А за глаза посмеивались над беднягой, ибо вовсе его не понимали, считая за чудака с «крышей набекрень». И это при том, что когда приходилось, лечил он кого-то из них и был с ними неизменно добр и учтив, нисколько не кичась своим высоким родом. Впрочем, наверное, потому и посмеивались: чужой, да не сильный и не страшный.

В той же деревне жил купец. Имел он дом большой и богатый. Состояние велико, да характер дурной – жаден и спесив был купец. Возомнил он себя местным тираном и желал, чтоб все боялись его и уважали.

Что ж, боялись его местные люди, это правда. Куда ж от силы сирым да убогим деваться! С уважением же не так было – по-разному относились. Философ-то наш вовсе его не уважал и даже презирал. Какие-то давние счёты меж их семьями были. Да и купец философа на дух не переносил – просто мечтал выжить из этих мест. Только никак подкопаться не мог – ничего-то книжному человеку не надобно было, и крючочка, чтоб подцепить рыбку, всё не находилось. Впрочем, сколь верёвочке ни виться, а концу-то где-то быть. Кто ищет – тот всегда найдёт. Вот и тут – отыскалось и у того место уязвимое, а уж купчишка-то не дремал.

Сложилось так, что приходилось философу принимать участие в одном молодом человеке, недоучившемся студенте, который был сыном его старого друга, умершего от чахотки. И любил философ юношу, как любил бы родного сына, буде таковой у него имелся.

До недавнего времени тот учился в университете на медика. Но со смертью отца всё переменилось: не было больше у него ни сил, ни денег продолжать учёбу, и студент перебрался в уездный городишко, ближайший к деревне, где жил философ – единственный оставшийся у него на земле близкий человек. Перебивался тем, что давал уроки французского местным барышням, тем и жил. Вот и сидел бы себе тихо и не чирикал! В таком-то положении – куда ж пыжиться. Ан нет! Куда там! Молодость на то и есть, чтоб совершать глупые поступки. А уж что потом будет и чем дело кончится – кто ж об этом думает…

И надо ж такому-то было случиться, что влюбился студент в одну барышню, купеческую дочь. Правду сказать – была она красива, и даже очень. Только вот глупа да чванлива. Поначалу очень ей льстило, что человек дворянского звания перед нею плющом вьётся, хоть и был он всего-навсего учителем. Да потом смекнула, что без денег-то не проживёшь, и стала к другим молодцам приглядываться, побогаче и посолиднее.

А студент просто голову потерял от любви.

– Что, – говорит, – милая, тебе надобно, чтоб пошла за меня замуж? Всё для тебя сделаю!

Та и говорит:

– Добудь денег – тысячи две, чтоб дом свой купить. А то куда ж жену-то приведёшь? Я так не привыкла – по квартирам маяться. Вон у батюшки моего какой дом! Мне надо не хуже. Тогда подумаю – может, и пойду за тебя.

У отца студента бедного дом когда-то и побогаче был, чем у купца заштатного. Да только когда это было – быльём поросло! Шутка сказать – такие деньжищи! Повесил бедняга голову да пошёл думу горькую думать. И додумался… Чёрт своего не упустит!

Подделал студент бумаги, чтоб заём в банке получить. Что ж… Получил. Только понятное дело, всё скоро раскрылось. И попал тот в долговую тюрьму вместо райских кущ. И со своею зазнобою уж и думать не мог свидеться – она-то тут же от него и отреклась.

Приказчик купца деревенского – кхе-кхе… – в город ездил и все новости эти на хвосте привёз. А купец уж постарался, чтоб и до философа нашего они докатились.

Как тот-то вскинулся! Сразу бросился в город – юношу вызволять. Домишко свой заложил, и имущество нехитрое, и всю библиотеку свою – а там-то книги, говорят, очень ценные-дорогие были. Да у всех знакомых своих денег в долг позанимал – только б студента из беды вызволить. Сам как чумной сделался.

А молодой человек в тюрьме заболел. Он и так слаб здоровьем всегда был, а тут… когда такие-то передряги. В конце концов забрал философ юношу – отпустили его уже, да толку-то… Лежит бедняга в бреду, никого не узнаёт. А доктор нехорошо так головой качает, и губы поджимает – мол, на всё воля божья… Понятно, что не выдержит парень и дороги недальней в деревню. Остался философ в городе – ухаживать за больным, как за собственным сыном. И выходил-таки! Только времени много прошло – месяца три иль четыре уже миновало, прежде чем смог он, наконец, юношу оставить, чтоб в деревню к себе съездить. Он там-то всё как есть бросил, когда в город рванулся. Приезжает – и что же он видит?!

В доме его все окна-двери распахнуты, всё на двор повыброшено, а книги… его любимые книги, в коих вся жизнь его! – грудой среди двора свалены… уж и дождь их мочил, и ветер трепал! Бедный философ чуть ума не решился! К соседям кинулся, спрашивает: «Что тут приключилось без меня?!» А те глаза отводят, в пол смотрят. Говорят: «Сила Иваныч (так купца местного звали) так приказал. Он закладные на дом в городе втихомолку выкупил, а по ним уж и сроки вышли. Так что дом теперь его. Что ж поделаешь… Слишком долго вас, батюшка, не было.

Хотел философ к дому купца бежать – совсем в безумство впал, уже и на всё готов был – даром что тихоней слыл. А тут глядь – купец и сам пожаловал. Стоит посреди двора – пузо вперёд, руки в боки, глаза как щёлочки. А вокруг холопы его столпились, хозяйских приказаний ждут.

– Ты что ж это, братец, меня перед народом срамишь, кричишь, словами бранными называешь? – вкрадчиво начал купец. – Я на своей земле, имуществом своим распоряжаюсь по своему разумению. А что оно когда-то твоё было – так не взыщи… Сам своей волей от него отказался…

Приказчик купцов – кхе-кхе – понятное дело, тоже рядом стоял. Он всегда за хозяином следовал и все приказы его выполнял не прекословя. Но тут – поди ж ты, что на него нашло! – смутился он. Видно, жаль ему сделалось того, до крайности дошедшего, дворянчика бедного. Подошёл близёхонько к хозяину и прошептал тому на ухо: «Сила Иваныч, отдали б ему книжки эти, а? Ведь без надобности они вам… Что, в самом деле…» Но купец с таким бешенством на приказчика глянул, что тот чуть язык не проглотил. Попятился – глаза в землю. И больше уж слова против не вымолвил.

А бедный философ со своего обидчика глаз не отводил, выдохнул только:

– Негодяй! Ничтожный негодяй… Ты воспользовался моментом… Что ты сделал с моими книгами?! Это ценнейшие издания… я их по крупицам собирал… а их – на улицу, под дождь… О Боже, Боже мой!..

Бедняга задыхался, его била мелкая дрожь.

– Так беспокоитесь, сударь, что книжки намокли? Так мы их сейчас живо высушим… Эй, Васька, Ивашка, керосину давайте!.. – купец махнул рукой, и, не успел философ и глазом моргнуть, как его возлюбленные книжки, облитые керосином, запылали факелом посреди двора.

Несчастный окаменел. Он смотрел на гигантский костёр молча, стиснув руки так, что побелели костяшки пальцев – казалось, он держит сам себя – из последних сил. Когда огонь стал прогорать, он медленно двинулся прочь, прошептав только: «Аутодафе…»

Но купец был недоволен и раздосадован: он-то надеялся, что его враг будет кричать и кататься по земле, рвать на себе волосы и всё такое прочее, что полагается делать людям в крайней степени отчаяния и горя. А этот – тьфу! – сухарь! Ничем его не проймёшь! Даже сладкую минуту торжества над собой, поверженным, ухитрился испортить! В досаде он крикнул вслед уходящему:

– Эй ты, гордец! Твой дом был похож на свинарник, поэтому там и будут жить мои свиньи! А ты будешь у меня на службе – за ними ухаживать! Имей в виду – я выкупил все твои расписки, и теперь ты мой должник! Послезавтра поутру я еду в город. И если не явишься завтра, опротестую все векселя и посажу тебя в долговую яму! Слышишь, ты?! От меня не скроешься!

Философ ничего не ответил, даже не обернулся. Казалось, он потерял всякую чувствительность к боли. Но один Бог знает, что он испытывал в эту минуту. Он брёл, как слепой, механически переставляя ноги, и через некоторое время скрылся из глаз наблюдавших за ним людей.

А что же односельчане? Негодовали они, возмущались жестоким поступком власть-и-деньги имущего? Горячо сочувствовали несчастному, не сделавшему никому из них ничего дурного за всё время их соседства? Увы, не слишком! Скорее, многие из них были разочарованы «бесчувствием» философа – ну, не понимали они его, и весь сказ. Присутствовало тут и гаденькое чувство облегчения – чур-чур, обнеси мимо беду – что не их коснулся гнев могучего человека, которому хватит теперь разбираться с «чудаком». Были, конечно, и такие, кто пожалел философа – и за что ему, бедолаге, такое – но вслух говорить опасались, чтоб на себя беды не накликать. В то время философ тихо шёл по лесу – безо всяких мыслей, словно влекомый невидимым потоком – пока силы не оставили его и не упал он посреди лесной дороги, потеряв сознание.

Когда же очнулся, была ночь. Далёкие звёзды мерцали на высоком тёмном небе. Рядом, потрескивая сучьями, горел костёр. А возле костра, боком к нему, опустив голову на руки, сидел незнакомый человек в чёрной накидке. При виде костра философ до боли ярко и резко вспомнил всё, что произошло с ним за этот день, и как книги горели в огне, выгибаясь корешками, как живые… и не смог сдержать стона.

Человек поднял голову, и философ увидел его глаза, смотревшие пристально и мрачно из-под почти сросшихся бровей.

– Ты ранен? – спросил человек.

– Снаружи нет, – прошептал философ. – Мне растерзали сердце…

Человек некоторое время смотрел ему в лицо, словно размышляя, стоит ли продолжать разговор, и наконец бросил:

– Кто?

– Сила Иванович… – пробормотал несчастный. – Впрочем, что об этом… я конченый человек.

Взглянув на собеседника, он поразился, какую реакцию произвели его слова. Злая радость отражалась у того на лице, ноздри раздувались.

– Тебе повезло… – сказал он. – Рассказывай.

И философ рассказал. Рассказал всё, что случилось с ним ныне, и не утаил всех давних событий и обид, связанных с их семьями в прошлом, которые лежали грузом в его сердце и о которых он не рассказывал ни одной живой душе. Да, так бывает. Человек, долго хранящий молчание, вдруг выплёскивает всё самое сокровенное первому встречному незнакомцу, как на исповеди. Но в лице мрачного собеседника он получил благодарного и внимательного слушателя. Хотя, собственно, собеседником того и назвать-то было трудно, ибо за весь рассказ он не проронил ни слова, не вставил ни одного замечания.