Все это думал Роман Иванович, следя в зеркало за молодой компанией, и тут же осудил себя за суровость: «Что это, Господи, да чем они, такие, виноваты? Особенно русские, мало ли брошенных, сызмальства непритык? И времена-то какие нынче! Сколько пропащих зря. Хотя бы Никаша Машечки покойной, где-то он, бедняга?».
Любимая «Машечка» – была вдова Чалова: Роман Иванович женился на ней во времена войны. В первый же год эмиграции, в Берлине, она бросила Никитина ради немецкого офицера Типица, лет на десять ее моложе, ушла к нему, вместе с маленьким сыном. Когда, через несколько лет, Роман Иванович услышал стороной (на письма не отвечала), что она умерла, поехал в Берлин, из Парижа, но ничего толком не добился; и куда девался Типиц с пасынком, так и не узнал.
Молодая компания, между тем, болтала все оживленнее. Обсуждался какой-то блестящий план.
– Нет, ты простофиля, mon vieux[2], – сказал русский молодой человек постарше, черноволосый, с кривым и нагловатым лицом. – Упустил тогда «боперчика» номер второй… да я бы сам лучше на американке той женился, а не позволил бы себя rouler![3]
– Ну, эти коровы, – проговорил, морщась, другой, тонкий, блондинистый, с синими подглазниками. – Да и разве я мог тогда жениться? А про этого, ном. 1, у меня из головы вон. Недавно только, случайно, узнал… И сообразил…
– Главное, все заранее установить, – сказал первый. – Ты расскажи толком, вместе обдумаем.
Заговорили по-французски. Героем предприятия оказывался блондинистый юноша. Он был полон надежд. Молодой француз настаивал, что тут нужно знать психологию «старика» и с ней считаться. Если он, действительно, сентиментален и действительно богат… Но он может быть хитрым деспотом…
– Не беспокойся, – кричал блондинистый. – Я даже письма его к ней открыл. Чувствительнейшее сердце. Не то, что этот ном. 2, которому я был так глупо поручен! На этой струнке и будем играть. На днях, вы увидите…
– J'aurai mon renard, Nick?[4] – сказала, не улыбаясь, барышня с презрительно поднятой губкой.