Сталин и «русский вопрос» в политической истории Советского Союза. 1931–1953 гг.

Окончательно выпасть из иерархических структур Маленкову не дает Берия. Занимаясь «атомным проектом» и замыкая на себя около десятка министерств, Берия, занимая должность заместителя председателя Совмина СССР, создает под себя Оперативное бюро Совмина СССР, а руководителем этого бюро назначает, разумеется с согласия вождя, Маленкова, что позволяет тому регулярно бывать на приеме у Сталина с докладами о том, как идет работа над «атомным проектом» и средствами доставки Н-бомбы.

Пока же звезда Жданова все еще находилась на траектории подъема, чем он и воспользовался в полной мере.

Инструментом укрепления политического веса «ленинградцев» стали инициированные Ждановым так называемые суды чести. По замыслу Жданова, эта мера должна была стать инструментом влияния прежде всего на центральный государственный и партийный аппарат.

В ноябре 1947 года прошел суд чести в Министерстве высшего образования СССР над профессором Сельскохозяйственной академии Жебраком за то, что тот критиковал своего оппонента академика Лысенко не в советских изданиях, а на страницах американского журнала Science. Затем состоялись суды чести в Министерстве геологии и Министерстве государственного контроля, в начале 1948 года – в Министерстве электропромышленности и Министерстве станкостроения. В январе 1948 года проведен суд чести в Министерстве вооруженных сил. Под суд попали недавние высшие руководители ВМФ – адмиралы Кузнецов, Галлер, Алафузов, Степанов. Общественными обвинителями на таких «судах» выступали, как правило, близкие Жданову и А.А. Кузнецову люди. А на «суде чести» в МГБ в ноябре 1947 года с обвинениями выступил сам Алексей Кузнецов: «Органы государственной безопасности должны усилить чекистскую работу среди нашей советской интеллигенции… мы будем воспитывать интеллигенцию в духе искоренения низкопоклонства перед заграницей, будем судить судом чести… Видимо, по отношению кое-кого из представителей интеллигенции, уж особо преклоняющихся перед Западом, мы должны будем принять другие меры – чекистские меры».

Надо отметить, что А. Кузнецов настолько увлекся экзекуциями над аппаратными работниками, что не заметил, как перегнул палку.

В конце 1947 года под удар суда чести попал побочный сын Сталина, Константин Сергеевич Кузаков. Он родился от связи Сталина во время вологодской ссылки с молодой вдовой Матреной Кузаковой и был записан на имя умершего за два года до рождения младенца мужа. После революции Сталин помогал им. По воле судьбы их пути пересеклись. Константин Кузаков стал заместителем начальника Управления пропаганды и агитации Александрова, чиновника, очень близкого к Г. Маленкову. Вот Кузакова-то и решил примерно наказать секретарь ЦК А. Кузнецов.

29 сентября на собрании работников аппарата на Старой площади в присутствии Сталина Кузнецов выступил с разгромным докладом в отношении вообще чуть не всего маленковского Управления пропаганды и агитации, а акцент сосредоточил на сыне Сталина. Говоря о борьбе с антипатриотизмом, он вспомнил закрытые письма ЦК от 1935 года – «Уроки событий, связанных с злодейским убийством товарища Кирова» и «О террористической деятельности троцкистско-зиновьевского оппозиционного блока», а также другие документы, посвященные «революционной бдительности». Кузнецов подчеркнул, что «главной задачей в подрывной деятельности против нашей страны иностранная разведка ставит прежде всего обработку отдельных наших неустойчивых работников». Он привел много соответствующих примеров, и основной удар был нанесен по Александрову и другим руководителям УПиА. Ключевой фигурой в докладе стал бывший заместитель заведующего отделом УПиА, директор государственного издательства иностранной литературы Б.Л. Сучков, которого обвинили в передаче американцам атомных секретов, а также сведений о голоде в Молдавии. Кроме того, попытавшись помочь бывшему однокурснику Льву Копелеву, осужденному на 10 лет заключения за «контрреволюционную деятельность», Сучков написал в его защиту письмо в прокуратуру. Из прокуратуры письмо переслали в ЦК Маленкову, где в аппарате дело было замято. Испуганный Сучков советовался с Кузаковым, не следует ли ему написать покаянное объяснение. Тот советовал подождать, не раскрываться, то есть стал соучастником. Сталин доклад Кузнецова выслушал молча и не стал вмешиваться в дальнейшие события. 23–24 октября 1947 года суд чести рассмотрел дело об антипартийных поступках бывшего заведующего отделом кадров УПиА М.И. Щербакова и бывшего замначальника УПиА Кузакова, обвиненных в потере политической бдительности и чувства ответственности за порученную работу в связи с разоблачением Б.Л. Сучкова, которого они рекомендовали в аппарат ЦК. Им объявили общественный выговор. Решением Секретариата ЦК они были исключены из партии. Сучкова же приговорили к заключению и освободили только в 1955 году.

Арестовать предполагалось и Кузакова, но Сталин не позволил. В дальнейшем сын вождя работал на киностудии «Мосфильм» и на Центральном телевидении СССР главным редактором Главной редакции литературно-драматических программ. Но отец и сын так никогда и не поговорили друг с другом. (Попутно стоит заметить, что если о Константине Кузакове Сталин знал и признал его своим сыном, то второго внебрачного сына (родился в 1914 году от Лидии Перепрыгиной в Курейке Туруханского края) он никогда не вспоминал. Только в 1956 году председатель КГБ СССР Иван Серов сообщил Хрущеву, что внебрачный сын Сталина Александр Давыдов (фамилия отчима) служит в армии в звании майора».

Вообще-то политическая наивность А. Кузнецова в этом эпизоде поражает. Судя по его поведению, он даже не подозревал, что наносит удар сразу по двум людям, делая их своими смертельными врагами: Маленкову и Сталину.

Возможно, эти и другие обстоятельства повлияли на то, что кампания по развертыванию судов чести шла с большим скрипом, а потом и вовсе сошла на нет. А Кузнецову суд чести над Кузаковым потом аукнулся в 1950 году, когда Сталин редакторски правил проект обвинительного приговора центральной группе «ленинградцев». Но об этом – ниже.

Между тем ждановская команда продолжала наращивать свое влияние в кадровом отношении.

Для обеспечения государства руководящими кадрами Ждановым была создана целая новая система. В результате плотных проговоров со Сталиным и обсуждения этой темы с новым секретарем ЦК по кадрам А. Кузнецовым 2 августа 1946 года появилось постановление ЦК «О подготовке и переподготовке руководящих партийных и советских работников». В епархии А. Кузнецова – в Управлении кадров ЦК – вместо существовавшей Школы парторганизаторов была создана Высшая партийная школа, где должны были готовить руководителей не только для региональных партийных организаций – ЦК компартий союзных республик, обкомов и крайкомов, но и для аппарата советских организаций. Здесь же должны были готовить партийных пропагандистов и редакторов местных газет и радио. С этой целью в ВПШ были созданы два факультета с трехлетним сроком обучения – советский и партийный.

Отбор кандидатур в ВПШ был довольно жесткий: в нее принимались только лица, имеющие за плечами законченное среднее образование и опыт работы секретарями или руководителями отделов обкомов партии, исполкомов областных Советов депутатов, ответственных сотрудников министерств, ведомств, руководящих сотрудников республиканских и областных газет. На каждом курсе обоих факультетов должно было обучаться по 300 человек. То есть по мере раскрутки в ВПШ должно было одномоментно обучаться около 1800 человек, а ежегодный выпуск руководящих работников составлял 600 человек плюс выпуск всевозможных девятимесячных курсов переподготовки кадров. Под эгидой ВПШ на местах создавались местные двухгодичные партшколы, при которых формировались шестимесячные курсы переподготовки местных руководящих кадров. Окончившим эту новую ВПШ выдавался диплом государственного образца о высшем образовании с соответствующим нагрудным знаком (так называемый «поплавок»), а само образование официально приравнивалось к окончанию исторического факультета педагогических вузов.

Не был Ждановым забыт и вопрос о подготовке теоретических кадров партии. Этим же постановлением ЦК при Управлении пропаганды и агитации ЦК, которое курировал Жданов, для подготовки высших теоретических кадров партии была создана Академия общественных наук, а в Вооруженных силах – Военно-политическая академия, которую возглавил еще один «ленинградец» генерал-майор Алексей Ковалевский, который в 1941 году работал вместе со Ждановым в Военном совете Северо-Западного фронта.

Словом, в отсутствие в высшем партийно-политическом звене проштрафившегося в мае 1946 года Маленкова политический авторитет Жданова и выдвигавшихся им кадров рос.

Как пишет А. Волынец, Жданов планировал в ближайшие годы провести через эти вновь создаваемые структуры «весь руководящий аппарат партии». Так, в постановлении ЦК подчеркивалось, что в течение ближайших трех-четырех лет в стране должен был быть полностью сменен весь управленческий слой общества.

Понятно, что в организации этой акции Жданов и Кузнецов опирались в основном на опыт Ленинградской партийной организации.

Если бы все в этом плане пошло, как было задумано, то начиная с 1949 года (первого выпуска новой ВПШ) в СССР началась бы смена руководящего партийного и советского аппарата страны под контролем Жданова и Кузнецова.

Однако все пошло не так: 31 августа 1948 года умер А.А. Жданов, а 1 октября 1950 года был расстрелян по так называемому «ленинградскому делу» А.А. Кузнецов и другие. Но все это случилось позже. А пока Жданов и его выдвиженцы продолжали набирать вес.

Глава 2
Фиаско Жданова

Россия – это страна, населенная русскими, которыми правят россияне.

Леонид Шебаршин. Афоризмы

К концу 1947 года сталинский политический режим пришел в точку бифуркации. Система власти уже не могла более пребывать в прежнем состоянии и находилась либо под угрозой распадения на отдельные фрагменты, либо была вынуждена меняться, чтобы сохранить свою целостность. Ни того ни другого выхода из создавшегося состояния не просматривалось, потому что вся система власти опиралась на волю только одного человека – Иосифа Сталина. А он не был способен на изменения.

Колоссальное напряжение военных лет исчерпало в основном его интеллектуальные и психологические возможности. Осенью 1945 года он пережил вначале микроинсульт, а следом и микроинфаркт и был вынужден взять на несколько месяцев отпуск, уехав на юг, оставив в Москве вместо себя вначале «четверку», потом «пятерку», а потом присоединил к ним Николая Вознесенского. Но атмосфера диктатуры «Хозяина», созданная им в предыдущие годы, приводила к тому, что с проблемами управления страной не справлялась ни «пятерка», ни «шестерка». Победивший гитлеровскую Германию народ ожидал от власти ослабления давления на материальные условия своего существования, а власть не умела (и не хотела) адекватно отвечать на эти чаяния. И сам Сталин, и его ближайшие сподвижники в своих действиях продолжали руководствоваться нормами военного времени: народ обязан терпеть любые лишения во имя победы над внешним врагом, место которого к 1947 году вместо гитлеровской Германии заняли США. В таких вот условиях генсек приходит к выводу, что пришло время задуматься о том, кто унаследует его власть, когда он уйдет в иной мир.

Политическая провокация или страх за судьбу СССР?

В хранящихся в РГАНИ неправленых мемуарах Хрущева, а также и в мемуарах А. Микояна содержатся глухие упоминания (других источников на этот счет, к сожалению, нет) о кратковременных приступах истерии со стороны вождя: «Вот придет время, и я уйду, как вы будете управлять страной без меня?! Вас же передушат как котят!»

Анастас Микоян вспоминает, что именно в этот период во время одного неформального ужина на Ближней даче Сталина, сопровождавшегося немалым возлиянием спиртного, вождь вслед за восклицанием о том, что власть нужно оставить более молодым, прямо сказал, что партийные дела он считает возможным оставить после себя Алексею Кузнецову, а с правительством может справиться Николай Вознесенский. И Хрущев, и Микоян вспоминают, что присутствовавшие при этом Молотов, Берия, Хрущев, Микоян, Жданов сопроводили эту реплику генсека гробовым молчанием. Никто не ожидал от Сталина столь неожиданной, ошеломляющей эскапады. Но как следует из мемуаров, все близкое окружение Сталина в этот момент поняло, что политическая ситуация в верхах власти в стране враз поменялась самым кардинальным образом: СССР вступил в послесталинскую эпоху.

Многие нынешние историки считают эту фразу Сталина о своих наследниках (сознательно оставляю это слово без кавычек) тонко рассчитанной политической провокацией. Дескать, генсек сознательно вбросил эту информацию в среду своего ближайшего политического окружения с тем, чтобы стравить всех и вся друг с другом и тем обезопасить себя от возможного заговора против себя самого. Я не исключаю правомерности такого толкования. Однако мне эта картина представляется по-другому.

Я склоняюсь к выводу, что Сталин в приведенной выше озабоченности о том, кому именно он может оставить после себя созданную им страну, был полностью искренним. К этому выводу подвигает вся история XX века.

В своих прежних работах я не раз касался этого вопроса на конкретных исторических примерах. Не стану напоминать о Конраде Аденауэре, Ли Куан Ю, Мао Цзэдуне. Сошлюсь только на два наиболее близких мне примера.

В 1970-х годах я имел возможность воочию наблюдать, как мучился вопросом о преемнике президент Югославии Иосип Броз Тито. И не смог сделать ничего лучшего, чем придумать коллективного преемника: создал Президиум СФРЮ из 8 человек. Но расчет оказался неверным, после его смерти этот коллективный президент не смог сохранить Югославию. В результате наступившей после смерти Тито кровавой смуты процветавшая при нем страна распалась на 6, а фактически на 8 частей.

В еще большей степени, и гораздо раньше, мучился этим вопросом В.И. Ленин. И тоже, не доверяя ни Троцкому, ни Зиновьеву с Каменевым, ни Сталину, предложил в 1922 году оставить вместо себя коллективное руководство в составе политбюро ЦК, а над ним поставить ЦК из рабочих, расширив его состав до 50–100 человек, который бы смог контролировать действия названных выше руководителей. Не получилось у Ильича ничего с этой задумкой, обернулась она большой кровью в 1930-х годах.

Забегая вперед в нашем повествовании, следует сказать, что ведь и Сталин попал в эту же западню. В 1952 году на XIX съезде КПСС он предложил упразднить политбюро, состоящее из 6 человек, и вместо него создать Президиум ЦК из 25 человек, полагая, что этот коллективный правящий орган сумеет сохранить созданное Лениным и Сталиным государство в неприкосновенности. Государство-то на какое-то время сохранить удалось, а вот преемника Сталина из Президиума ЦК не получилось, смертельная драка в этом коллективном органе власти началась сразу же после смерти Сталина.

Вопрос о своем наследнике генсек в повестку дня поставил, но ответа не нашел.

Именно выдвижением этой задачи (для самого себя, разумеется) и неспособностью к ее решению я могу объяснить его готовность созвать в 1947 году съезд партии и принять на этом форуме жесткие цели и ориентиры развития Советского Союза на ближайшие десятки лет (десятки лет!).

Современные историки, исследующие послевоенный период, пишут, как правило, что вопрос о созыве партийного съезда поставил Жданов. Я думаю, что это ошибка. Автором этой идеи был сам генсек.

Говоря о созыве партсъезда в 1947 году, все опираются на один-единственный источник. Речь идет о мемуарах сына Жданова.

Юрий Андреевич прожил долгую жизнь – 87 лет – и за полтора года до смерти опубликовал свои мемуары^[40], где описал эту ситуацию так.

В самом начале января 1947 года на квартире Сталина собрался узкий круг политбюро, на котором был поднят вопрос о партийном съезде. «Анализируя итоги прошедшей войны, – пишет Юрий Жданов, – в узком кругу членов политбюро Сталин неожиданно сказал: «Война показала, что в стране не было столько внутренних врагов, как нам докладывали и как мы считали. Многие пострадали напрасно. Народ должен был бы нас за это прогнать. Коленом под зад. Надо покаяться». Наступившую тишину нарушил отец:

– Мы, вопреки уставу, давно не собирали съезда партии. Надо это сделать и обсудить проблемы нашего развития, нашей истории.

Отца поддержал Н.А. Вознесенский. Остальные промолчали, Сталин махнул рукой:

– Партия… Что партия… Она превратилась в хор псаломщиков, отряд аллилуйщиков… Необходим предварительный глубокий анализ…

Вернувшись домой и рассказав о случившемся матери, отец вздохнул: «Не дадут…»

Нет оснований в целом подвергать сомнению этот мемуарный пассаж. Но нужно, конечно, учитывать, что, во-первых, Юрий Андреевич услышал все это от своей матери много лет спустя после смерти отца и никто, ни его мать, ни он сам никогда не подвергали этот рассказ Андрея Александровича политическому анализу. Да и вряд ли Зинаида Сергеевна Жданова, журналистка местной прессы, была в то время посвящена мужем во все тонкости политической кухни в верхних этажах власти: очень уж опасной тогда эта информация могла оказаться. А во-вторых, поведение самого Юрия Андреевича в те годы (а он был ни много ни мало заведующим отделом науки ЦК) показало, что в 1947–1948 годах он насовершал очень много таких политических ошибок в своих взаимоотношениях со Сталиным, которые показали, что он никогда и ничего не понимал в политике.

Что касается самой сути идеи о съезде, то у меня после многолетней работы над этой темой сложилось твердое мнение, что очень тесно в этот период работавший с генсеком Жданов мог озвучить мысль о необходимости скорейшего созыва партийного съезда только в одном случае – если эта мысль принадлежала лично генсеку. В одной из своих книг о Сталине я однажды написал: «Сам генсек был человеком очень скрытным и осторожным. Он всю жизнь предпочитал, чтобы его настоящие мысли угадывали и преподносили ему другие. А он бы выступал в роли редактора этих мыслей. Никого этой манерой обманывать, конечно, не удавалось. А те, кто обманывался на этот счет, долго не жили». Думаю, что примерно так было и в этот раз.

Короче, высказанную Ждановым идею о съезде Сталин энергично поддержал. Более того, не успело еще ближайшее окружение Сталина обдумать создавшуюся ситуацию, как 7 января 1947 года Сталин собирает политбюро ЦК в полном составе, где принимается решение: 21 февраля 1947 года созвать пленум ЦК ВКП(б). Определили и темы для обсуждения:

1. О программной Комиссии;

2. Обсуждение Устава ВКП(б);

3. О созыве XIX съезда ВКП(б).

В последний момент Сталин по одному ему известным соображениям предложил в повестку дня работы пленума включить еще и четвертый пункт: «Вопросы подъема сельского хозяйства (докладчик т. Андреев)^[41].

Пленум в назначенное время был созван, отработал весь отведенный срок, а 26 февраля постановил создать в составе 25 человек комиссию по подготовке Программы и Устава ВКП(б). Председателем комиссии был назначен Жданов А.А., заместителем – Кузнецов А.А. В состав комиссии дополнительно ввели Маленкова (впервые после «дела авиаторов» фамилия Маленкова появилась в официальном партийном документе), Хрущева, а также Александрова, Федосеева, Иовчука, Куусинена. В состав комиссии Жданов включил и первого секретаря Ленинградского обкома и горкома ВКП(б) П.С. Попкова.

В этой связи следует отметить два момента. «Ленинградцы» в комиссии играли первую скрипку (Жданов, Кузнецов, Попков), но в ее составе отсутствовал кандидат в члены политбюро, заместитель председателя Совмина СССР, председатель Госплана СССР, академик АН СССР Н.А. Вознесенский.

Не лишне отметить, что вопрос об изменении Программы партии не был таким уж неожиданным. В марте 1939 года пленум ЦК ВКП(б) уже ставил вопрос об изменении Программы ВКП(б). Тогда тоже была создана соответствующая комиссия, в которую вошли Жданов, Вознесенский и др. Но ту комиссию возглавлял лично Сталин. В 1947 году генсек доверил эту работу Жданову. Как позже стало ясно – вождь не случайно не захотел возглавлять Комиссию по разработке Программы. Судя по всему, в феврале 1947 года Сталин еще не был готов к предметному разговору по Программе партии, но вопрос этот не отпускал из виду и вскоре же вернулся к нему.

Заседание политбюро, посвященное подготовке текста новой партийной Программы, состоялось 15 июля 1947 года. Вел заседание Сталин.

Если на январском заседании по Программе он практически хранил молчание, предоставив говорить Жданову, то в июле вождь выступил с большой речью. Комиссии, сказал он, в своей работе по подготовке текста Программы следует исходить из следующих соображений: Программа должна состоять из двух частей:

а) из общей части, где должны быть даны, во-первых, оценка победы Великой Октябрьской социалистической революции с точки зрения исторического развития человечества и, во-вторых, анализ нынешней международной обстановки. В-третьих, должны быть даны итоги достижений советского общества к настоящему времени по всем линиям;

б) вторая часть должна была носить практически-политический характер, где должны быть сформулированы основные задания партии с точки зрения развития Советского общества к коммунизму в разрезе 20–30 лет.

Никто не обратил внимания на одну ремарку вождя, которая тем не менее попала в протокол заседания. Комиссия, сказал Сталин, имеет право выдвинуть другую схему Программы, если она считает изложенную схему недостаточной или неправильной^[42].

Последнее означало не только то, что Сталин дал Жданову карт-бланш при написании Программы, но и кое-что иное, что прояснилось много позже.

Вождь поторопил своего заместителя с выполнением задания: первый доклад Комиссии по разработке Программы ВКП(б) должен был быть представлен уже через две недели.

Внешне все это выглядело как почти безграничное доверие своему заместителю. Но только внешне. А Андрею Александровичу надо бы было вспомнить, что ведь совсем недавно, летом 1944 года, Сталин уже попытался доверить Жданову решить важнейшую идеологическую задачу, сорвал его с работы в только освобожденном от блокады Ленинграде и приказал возглавить совещание историков в Кремле. Надо было бы вспомнить, что ведь летом 1944 года Сталин не сошелся со Ждановым по острой программной теме – по «русскому вопросу» (см. с. 48–51). Сталин-то, конечно, не забыл о том, что летом 1944 года во время работы совещания историков он не принял ни одного варианта подготовленного лично Ждановым проекта резолюции по этому совещанию, и именно из-за того, что не согласился с оценкой своего «заместителя по работе в секретариате ЦК» роли русского народа в истории России и СССР. А вот Андрей Александрович, похоже, то ли забыл об этом инциденте, то ли не придал ему значения.

Вследствие огромной важности той ситуации, напомню еще раз ее суть. С 18 июля по 13 августа 1944 года Жданов лично написал несколько вариантов проектов резолюции совещания историков, и генсек не принял ни один из них, оставив в конечном итоге это многомесячное совещание без завершения. Изучивший все архивные документы, оставшиеся от этого совещания, А.Л. Юрганов особо обращает внимание на карандашную правку Сталина на автографах Жданова по этому совещанию, и прежде всего – трактовке патриотизма.

В 1944 году Жданов, по старой памяти, отталкивался от позиции Сталина 1934 года по этому вопросу и не смог угадать интенций вождя. Если в 1934 году, подымая историческую роль русского народа, Сталин готовил страну к грядущей войне с мировым империализмом и потому ему был нужен тогда русский патриотизм, то во второй половине 1944 года Сталину стал нужен патриотизм не русский, а советский. Что же говорить про год 1947-й?! В 1945-м генсек по инерции еще скажет тост в честь русского народа, но на самом-то деле он уже начал перекладывать в идеологии руль с национальной почвы на классовую (русский народ в годы войны свое дело сделал, наступила пора объяснять всем, что Германию победил не русский солдат, как считал весь западный мир, а советский).

Поэтому осенью 1944 года на автографе Жданова, где речь шла о взглядах историков, Сталин напишет: «Сов. патриотизм окреп в годы Отечественной войны. Единство народов» и пояснит: «Попытки подменить квасным патриотизмом. Истинные и квасные патриоты в прошлом. Чернышевский – Пушкин. Аракчеев – царизм»^[43].

О чем конкретно шла речь? 13 августа 1944 года Жданов в предлагаемом проекте резолюции совещания напишет: «Ведущая роль русского народа в борьбе за социализм, таким образом, не навязана другим народам, а признана ими добровольно в силу той помощи, которую оказывал и оказывает другим народам русский народ в деле развития их государственности и культуры, в деле ликвидации их прежней отсталости, в деле строительства социализма. Это не может не наполнять каждого русского чувством гордости». Но вождь эту позицию решительно отринет: весь абзац о «ведущей роли русского народа» Сталин предложил убрать.

И далее. Жданов пишет: «Советский патриот любит свою страну и любит свою нацию». Сталину этот намек на русскую нацию явно не понравился, он подчеркивает слова «свою нацию» и на левой стороне пишет: «Какую?»^[44] Помет Жданова на этой странице нет, по-видимому, вождь эту свою правку ему не показывает. На этом в сентябре 1944 года сотрудничество генерального секретаря ЦК и его первого заместителя по провалившемуся совещанию историков заканчивается, и Андрей Александрович отбывает в Ленинград.

В 1947-м ситуация 1944 года повторилась, только еще жестче со стороны вождя. Работа над проектом Программы партии под непосредственным руководством Жданова шла несколько месяцев. К написанию текста были привлечены практически все хоть сколько-нибудь грамотные теоретики. Поступающие от разных коллективов предварительные проекты внимательно прочитывались Ждановым, Н. Вознесенским и А. Кузнецовым. Андрей Александрович докладывал Сталину, что работа идет, но что вождю не стоит просматривать предварительные тексты, ему будет доложен окончательный вариант. Но Жданов плохо знал своего непосредственного начальника. В РГАНИ хранятся тексты с уничижительными, а порой и просто издевательскими на них пометами вождя.

Окончательная, сводная, редакция была написана П.Н. Федосеевым, М.Б. Митиным и Л.А. Леонтьевым, отредактирована Д.Т. Шепиловым, и в августе 1947-го Жданов представил ее своему шефу. Сталин быстро, но внимательно прочитал и, после некоторого размышления, отверг^[45]. Как в 1980-х годах скупо рассказывал мне об этом вице-президент АН СССР П.Н. Федосеев, Сталин на этом документе оставил очень краткую резолюцию: «В мой архив». XIX съезд партии состоялся, как известно, лишь в 1952 году, уже не только без умершего в августе 1948 года Жданова, но и без расстрелянных 1 октября 1950 года по «ленинградскому делу» Н. Вознесенского и А. Кузнецова.

Но это, повторюсь, я забежал далеко вперед. Сейчас же предлагаю вернуться к подготовленному под руководством Жданова и Вознесенского тексту проекта Программы ВКП(б). А он, как теперь ясно видно, представляет большой интерес не только с исторической точки зрения, но и с позиций сегодняшнего, 2016 года.