Она, наконец, отпустила мою руку, Лина положила руку вдоль моего туловища и очень аккуратно убрала под одеяло. После этого они оба встали на ноги и о чем-то оживленно заговорили.

Они выпали из моей фокусировки, и, когда я вновь смог на них навестись, первой в фокус попала правая рука Лины. Даже не сама рука, а кольцо. Кольцо на ее безымянном пальце, то есть обручальное кольцо. Но это другое кольцо, не наше. Я прекрасно помню то кольцо, что я одевал ей на палец в день, когда мы поженились, это кольцо было совершенно другим.

Я захрипел, пытаясь привлечь их внимание. Первым отреагировал мужчина, он тут же опустился подле меня и начал что-то у меня спрашивать. Но я не слушал, что он там говорит, а внимательно смотрел на его правую руку. Когда картинка обрела четкость, я сразу увидел кольцо на безымянном пальце, точно такое же, как у Лины.

Я хотел закричать, спросить их, что все это значит, но чем сильнее я пытался что-то выдавить из себя, тем больнее спазм сводил мое горло и, в конце концов, в какой-то момент я почувствовал, что просто не могу сделать вдох. Я закашлялся, кашель выдавил из легких последний воздух, но новый на его место не поступал, и я с ужасом понял, что начинаю задыхаться.

И тут я резко проснулся.

14

Я сидел в точно такой же позе, в которой вчера уснул. Шея жутко затекла, и я с трудом смог приподнять голову. Какое-то время я сидел с закрытыми глазами и прислушивался к собственному телу. В голове тихонько переливался звон, периодически сменяя тональность, звон похож на тот, который возникает, когда резко встаешь на ноги из сидячего положения. Наверно это из-за того, что я спал сидя, свесив голову к груди.

Что-то неприятно щиплет между указательным и средним пальцем. Сигарета, ну конечно, она так и осталась тлеть зажатая между пальцев, и я представляю, что сейчас на обоих пальцах красуется розово-желтая блямба сигаретного ожога. Насколько же я вчера был вымотан, что даже не проснулся от боли? Хотя пальцы не болели, а просто пощипывали, однако я знал, что этот ожог принесет мне теперь массу неприятных ощущений. Он находится на таком месте, что я все время буду задевать его чем-то, и из-за этого он будет заживать очень долго. Хотя я думаю, что после вчерашних событий ожог пальцев сигаретой – это самая незначительная травма, из всех, что я мог получить.

Так что же мы вчера слышали? Может это был призрак? Я знаю, что в городе теперь все навевает страх, и не такое может почудиться, но почему именно призрак ребенка? И к тому же, нам с Юлей мерещилось одно и то же. Почему? Значит массовые галлюцинации? Нет, такого вроде не бывает. Тогда что могло издавать такой звук? Я с радостью спишу тот плач на какой-нибудь природный феномен. Но я никак не могу ничего придумать, уж больно ясно слышал я тогда на лестнице в больнице этот плач.

В этот момент на кухне что-то загремело, я инстинктивно отрыл глаза и обернулся на шум. Естественно не зайдя в подсобку нельзя было увидеть, что происходит на кухне, но с инстинктами же не поспоришь. И единственный факт, который я установил это то, что на улице уже давно расцвело, и обеденный зал ресторана теперь был залит мягким солнечным светом. Я встал и быстро направился в подсобку, конечно, скорее всего, это Юля гремит посудой, но мало ли что там могло произойти.

Открыв дверь подсобки, я обнаружил на диване только мою куртку. Юля куда-то пропала. За время нашего с ней знакомства я уже привык к подобным ее исчезновениям, но по спине все равно пробежал тот самый неприятный холодок, рожденный мыслью о том, что мне это все просто чудится. И я, взяв разбег, ворвался на кухню, чуть не сорвав дверь с петель. Посреди кухни стояла Юля, с испуганным выражением лица сжимающая в руках металлическую кастрюлю.

Ночью я не мог толком разглядеть помещение кухни, да и не очень то стремился. При свете фонаря кухня казалась мне весьма большим и зловещим помещением, заполненным крысами. Но сейчас, когда в окна светило солнце, я увидел, что кухня на самом деле небольшое помещение от силы шесть на шесть метров площадью, по периметру вдоль стен стояли различные духовые шкафы, холодильники и прочая кухонная техника, назначение которой я до конца не понимал. Посреди кухни стояли два стеллажа с посудой, и именно около одного из этих стеллажей стояла сейчас Юля.

– Доброе утро – сказала она, когда пришла в себя. – Я все понимаю, вчера был тяжелый день, но эти твои эти резкие появления несколько меня пугают.

– Извини. Я… Тревожные сны.

– Я знаю, – сказала Юля и с этими словами поставила кастрюлю назад на стеллаж. – Я слышала, как ты кричал во сне. Даже не кричал, а хрипел. Я от этого собственно и проснулась, и тут же побежала тебя будить. Но ты же спишь как мертвый. Я очень напугалась, если честно.

– Прости, – смутился я. – А как… Как твоя голова?

– Все в порядке, вообще не болит. Если бы не рана, то я бы даже не вспомнила о том, что треснулась головой. – Юля улыбнулась.

– Не мудрено, удивляюсь, как после вчерашнего мы с тобой не поседели.

– Дань, – Юля вдруг замерла и посмотрела на меня каким-то странным взором, как жертва на палача. – Мне есть, что тебе рассказать по этому поводу.

– Ты знаешь, что это был за звук, и откуда он взялся?

– Мне кажется да.

– Рассказывай.

– Давай сначала поедим, а потом поговорим, – Юля закусила губу.

– Давай, только зачем тебе кастрюля? Ни газ, ни электричество в городе не работают уже очень давно.

– Я просто искала красивые приборы нам к столу и вот нечаянно уронила кастрюлю, – Юля повертела в руках кастрюлю будто бы видела ее в первый раз и после паузы добавила. – Дань иди, приготовь стол, мне хочется немного побыть одной, собраться с мыслями.

Я не стал больше ничего спрашивать и вернулся в обеденный зал. Текилу и рюмку я поставил на стойку, можно конечно немного выпить для храбрости, но сегодня у меня слишком важный день, чтобы облегчать себе участь спиртным. А вот выкурить сигарету, пожалуй, можно. А поскольку подготовка стола и заключалась в том, чтобы убрать с него текилу, я решил выйти на улицу покурить.

На улице же было еще по-утреннему прохладно, но день обещал быть жарким и ясным. Закурив сигарету, я оперся спиной о стену и задумался. Сегодняшний сон никак не шел у меня из головы. Беременная Лина, мужчина-врач с бородой, которого я никогда в жизни не видел, который при этом является ее мужем. Что за бред? И почему он приснился мне именно сегодня? Мне уже достаточно давно не виделись подобные сны. Конечно, раньше мне не раз снилось, что мы с Линой меняемся местами, и это заключается в том, что именно я сплю вечным сном, а она за мной ухаживает. Я думаю, что раньше эти сны подкидывала мне моя совесть, как бы намекая на то, что Лина бы меня не бросила. Но к чему бы мне снился сон, в котором я лежу на больничной койке, а Лина уже давно живет своей собственной жизнью? Может мой мозг теперь намекает мне на то, что я могу со спокойной душой жить с Юлей? Вероятно, мое сознание вот так ненавязчиво намекает мне на то, что Лина бы на моем месте точно не стала бы так долго скорбеть обо мне и продолжила жить дальше с кем-то другим. Что ж, я еще позавчера перед сном сам для себя все решил, так зачем же было создавать такой яркий и мучительный сон. Может мое сознание не хочет, чтобы я попал домой, хочет, чтобы я прямо сейчас повернул назад, вернулся бы в деревню и зажил бы с Юлей счастливой жизнью. Но почему оно так противится тому, чтобы я попал домой?

Может и правда не стоит? Юля тоже не хочет, чтобы я шел домой и это понятно, если диван будет действительно пуст, то призрак Лины еще более явно будет преследовать меня, и тогда я точно не смогу быть с Юлей, на все сто процентов. Но ведь вероятность этого настолько мала, что является просто смехотворной. Однако она не равна нулю, что и порождает Юлин страх, а меня толкает на сумасшедшее паломничество. Возможно, Юля и мой мозг правы, и стоит просто развернуться. Но я уже не могу, я и так довольно долго бегал. Ах, Юля. Сейчас Юля нуждается во мне куда больше, чем Лина, но почему-то мне не хватает сил оставить Лину в покое, и жить сегодняшним днем.

Юля… О чем же она хочет мне рассказать? Она знает чей это плач? Тогда это ее призраки, почему же они докучали и мне?

Тут дверь ресторана открылась, и из проема выглянула Юля, на ней просто не было лица.

– Хватит курить. Пойдем, поедим? – сказала она и улыбнулась, но улыбка эта была более всего похожа на оскал черепа.

– Иду, – сказал я и бросил окурок в урну. – Юль, если ты не хочешь мне ничего рассказывать, не надо. Я прекрасно дожил до этого дня и не зная того, о чем ты хочешь мне сейчас сказать. Так может и не стоит этого делать, я же не слепой, вижу насколько это трудно для тебя.

– Нет, – Юля застыла в дверях в нерешительности. – Ты мне поведал свою тайну, теперь пришел мой черед. Я не смогу дальше спокойно жить с тобой, зная, что утаила что-то от тебя. Особенно учитывая, что ты мне открылся, рассказал самое темное, что было в твоей душе, теперь просто подошла моя очередь.

– Хорошо, – это единственное, что я смог выдавить из себя.

Юля больше ничего не ответила, и мы молча отправились за стол. Так же молча мы позавтракали. Я хотел было отметить, что Юля нашла действительно очень красивый набор посуды, но в помещении стояла настолько плотная тишина, что я не решился первым нарушить ее, а просто сидел молча и ел.

После того, как мы поели, Юля какое-то время сидела молча и смотрела на меня. Так прошло наверно минут пять, я же не решался ответить ей взглядом, когда я пытался посмотреть ей в глаза, холод ее взора мгновенно заставлял меня перевести взгляд куда-то в сторону.

Тут она резко вышла из задумчивости и полезла во внутренний карман своей куртки. От такого резкого движения я даже дернулся от испуга, но Юля, кажется, не обратила на это абсолютно никакого внимания. Она, наконец, достала из кармана то, что искала. Это была какая-то бумажка, свернутая в несколько раз. Когда Юля развернула ее, я узнал в бумажке фотографию из хранилища, та самая фотография, на которой были запечатлены Юля, ее муж, ее дети и их собака. Какое-то время она смотрела на фотографию сама, с какой-то еле различимой, но в тоже время очень теплой улыбкой на лице, а потом передала ее мне.

– Дань, это моя семья, – сказала она, я не решился ничего сказать и просто молча кивнул, принимая фотографию из ее рук. – Здесь, я, мой муж Вадим, мои детки – старший Матвей, младшие девочки-близняшки – Яна и Настя. И наша собака – Том, – Юля на минуту замолчала, тяжело вздохнула, после чего продолжила.

Сказать по правде, Вадим не отец Матвею. С отцом Матвея мы разошлись еще до того, как он родился, стоило его отцу узнать, что он скоро будет папой, так того и след сразу простыл. Я была на четвертом месяце беременности, когда встретила Вадима. Он просто оказался рядом в нужный момент и подержал меня, что мне в тот момент требовалось больше всего. Я была ему очень благодарна и с радостью приняла его предложение выйти за него замуж, стоило ему только заговорить об этом. Так что, когда Матвей родился, мы уже состояли с Вадимом в браке.

Мы жили, мягко говоря, не очень шикарно, но счастливо, по крайней мере, мне так казалось в тот момент. Вадим никак не мог найти себе работу, то и дело перебиваясь случайными заработками, но денег хватало, мы не бедствовали. Вскоре мы завели себе собаку, Том сразу стал полноправным членом нашей семьи. Как говорят, с милым рай и в шалаше, так оно и было.

Но потом все изменилось, и изменилось все в тот момент, когда я забеременела близняшками. Вадим сразу изменился до неузнаваемости, стал груб, несколько раз намекал на аборт, но я считала, что большая семья это счастье, и скоро Вадим смирится с этим, и все будет хорошо.

Вадим под моим давлением устроился на постоянную работу в солидную фирму, там хорошо платили, и я теперь была уверенна в нашем материальном благополучии. Но вскоре он начал открыто ненавидеть меня, за то, что ему пришлось менять свой образ жизни. Не то чтобы он как-то унижал меня или бил, нет, упаси Бог.

Но он часто впадал в какое-то странное состояние ступора, и когда я замечала это, то подходила к нему с вопросом: «Чем я могу тебе помочь?». Он отвечал: «Убей меня, это лучшее, что теперь может со мной произойти». И сказав это, он продолжал сидеть и смотреть в одну точку. Я чувствовала, что виной всему эта самая работа, он никогда не работал с восьми до пяти, но теперь ему приходилось это делать ради нашей семьи.

Я была уверенна, что раз у всех получается, то и у него получится. И так все и было. Вскоре я родила здоровых малышек, и материнские заботы не давали мне задуматься о чем либо другом. Так прошло еще погода, конечно в наших отношениях вернуть все назад не получалось, Вадим оставался так же холоден со мной и детьми, но иногда мне удавалось его растопить, и приступы апатии наступали все реже. Мне уже даже начало казаться, что он притерпелся, втянулся в работу и свыкся с мыслью о детях.

Но однажды он вернулся с работы пораньше, бросил портфель в коридоре и со злобой ударил его ногой так, что тот порвался, и все его содержимое вывалилось на пол коридора. Я вышла в коридор, Вадим просто прошел мимо, ничего не сказав, он будто бы и не заметил меня. Он лег на диван и тут же уснул. Я попыталась его разбудить, но он спал очень крепко. Убедившись, что он просто спит, при этом сладко похрапывая, я успокоилась и присела подле него на диван.

И только тут я заметила, что его волосы у висков стали совершенно седыми. Его лицо исказили морщины, он выглядел как старик. И тут мне стало стыдно, стыдно за то, что заставляю его делать все это. Но в то же время я понимала, что ничего такого сверхъестественного не требую, трое детей – это конечно тяжело, но другие люди справляются. Я не знала, что мне делать и решила просто немного подождать.

Когда Вадим проснулся, он с радостью объявил мне о том, что уволился с работы, и теперь все будет хорошо. Мы жутко поссорились, я помню, как говорила ему, что он обязан нас кормить, он же отец семейства, а он ответил, что теперь ему плевать. Успокоившись и придя в себя, я подумала, что он просто перегорел на работе и ему требуется отдых.

На следующий день я решила съездить в его фирму и поговорить с начальством, чтобы Вадима все-таки не увольняли, а дали отпуск хотя бы на месяц, чтобы тот пришел в себя, а там уже может быть и сам отойдет.

Одевшись наиболее презентабельно, я отправилась в контору. Вадиму же я сказала, что поеду в банк снять последние накопления, так как сомневалась, что он поддержит мою идею навестить его фирму. На прощание я попросила его искупать наших деток, так как сама не успевала этого сделать и погулять с собакой, он сказал, что все сделает.

В фирме, где работал Вадим охотно вошли в наше положение и предоставили ему отпуск за собственный счет на два месяца. Конечно, в финансовом плане будет очень тяжело, но других путей я не видела. Пришлось действительно ехать в банк и снимать те крохи, что у нас оставались. Уладив все эти дела, я со спокойным сердцем отправилась домой.

Когда я зашла в подъезд, то по привычке проверила почту. Там оказался конверт, я очень удивилась, нам редко приходила какая-то корреспонденция, если не считать квитанций на оплату коммунальных услуг. Поднимаясь по лестнице, я осмотрела конверт, на нем стоял штамп клиники Станкича, а адресатом являлся Вадим.

Разумеется, тогда я видела по телевизору сюжеты про устройство, но не придавала этому особое значение. Однако любопытство взяло верх, и я вскрыла конверт, внутри лежала какая-то бумага и квитанция на оплату первого платежа по рассрочке за устройство Станкича. Тогда оно еще стоило просто баснословные деньги и, увидев сумму первого платежа меня, чуть не хватил удар.

Я стала быстро подниматься по лестнице, стремясь выяснить у Вадима, что происходит. И тут до меня донесся звук. Детский плач, тот самый, что мы слышали вчера. Я без труда поняла, что это плачет мой Матвей. Я побежала наверх по лестнице со всех ног. Когда оставался всего один этаж, плач внезапно стал громче и истошней, будто бы Матвей кричал из последних сил, – я вспомнил вчерашний плач на лестнице и меня начало мелко трясти, Юля же сидела абсолютно неподвижно только из левого глаза медленно покатилась слезинка. – Но вдруг плач утих, я помню, как внезапно стало тихо. Я вбежала на этаж и увидела, что дверь в нашу квартиру открыта нараспашку, но в тот момент для меня это было абсолютно неважным. Я влетела в квартиру, казалось, что дома никого нет, но дверь ванной была открыта, и свет был включен. Я побежала туда. Когда я зашла, – Юля закрыла лицо руками. – Я увидела, что мои детки плавают в полной ванне. Мои близняшки – Яна и Настя, видимо уже давно выбились из сил и лежали на дне. А Матвей… – Юля громко шмыгнула носом и перевела взгляд на окно, я хотел было предложить остановиться, но не решился. – Он плавал на поверхности воды спинкой кверху. Я в каком-то неистовом порыве вытащила их всех из воды, тут же вызвала скорую помощь, попыталась сама сделать искусственное дыхание, а потом… а то, что было потом, я толком не помню. Помню только, как в ванну вбегают санитары, кажется, они о чем-то меня спрашивают и все, дальше белая пелена.

В себя я пришла уже в больнице. В той самой, где ты предлагал вчера переночевать. Прошло, кажется, около полугода прежде, чем я смогла хоть как-то воспринимать информацию. Мне рассказали, что все мои детки в тот день погибли.

Моему мужу за день до трагедии установили устройство Станкича, и, когда утром я ушла, он просто лег спать. Сначала он избавился от собаки, я не знаю, что он с ней сделал, но ее так и не нашли, хотя вряд ли кто-то ее искал на самом деле. Потом он набрал полную ванну воды, посадил в нее детей и со спокойной душой отправился спать.

Разбудить человека, который спит этим искусственным сном невозможно, хотя просыпаться он, кажется, и не собирался. Был обычный рабочий день и все соседи были на работе, поэтому никто не слышал криков тонущих младенцев, да и кто теперь вмешивается в дела соседей, теперь не принято беспокоится о ком-то кроме себя.

Так или иначе, я осталась совсем одна, просто еще одна пациентка психбольницы, у которой от горя поехала крыша. Время, проведенное в больнице, я помню очень смутно, только отрывками. Но почему-то очень четко помню, как каждый день сидела на лавке у больницы и смотрела в пустоту. Но время шло, и я постепенно шла на поправку.

Врач сказал, что скоро меня переведут в стационар, а там, через пару-тройку месяцев, выпишут совсем. Но меня не переводили, а вскоре приемы у врача стали все более редкими, более того в какой-то момент у меня вообще поменялся лечащий врач, а потом прием вовсе практически прекратился.

Медсестры все реже заходили в палату проведывать меня, а вскоре начались перебои и с обязательными процедурами, то не принесут таблетки, то не померяют утром белье. Вскоре все пациенты остались предоставленными сами себе. Я уже совсем выздоровела, по крайней мере я уже отдавала себе отчет в том, что происходит вокруг меня, и что произошло в тот роковой день. И я никак не могла взять в толк, почему, если мне больше не полагаются процедуры, меня не выписывают.

И тут в один не очень прекрасный день в опустевшую больницу прибыли военные. Да я помню, что говорила тебе, что они забрали меня из дома, но это не так. Они вытащили меня из палаты, прямо в больничной пижаме. Они позволили мне взять с собой только пачку фотографий моей семьи, да и те сначала хотели выбросить, но сжалились. Потом повезли в ту самую деревеньку, все остальное было ровно так, как я тебе рассказывала. С одной оговоркой, когда солдаты прервали попытку изнасилования, тот, что пытался это сделать заявил, если мягко выражаясь: «Да она все равно сумасшедшая, завтра и не вспомнит уже ничего». Наверно они и обращались так со мной просто потому, что считали спятившей, и думали, что ничего другого кроме насилия я уже не смогу воспринимать.

Вот так, мне, в отличие от тебя, не установили устройство отнюдь не по медицинским показателям, просто воля случая. Вот такая вот у меня грустная история.

Юля резко замолчала и какое-то время смотрела на меня совершенно спокойно, но потом ее подбородок начал предательски подергиваться, и, спрятав лицо в руки, она горько расплакалась. Я встал со стула и подошел к ней. Я присел подле нее и обнял, словами тут ничего не скажешь. Как можно словами выразить то, что сейчас чувствовала Юля. Сейчас, когда она достала из глубин памяти все воспоминания о произошедшем, ей было очень тяжело. Она годами старалась все это забыть, а теперь, когда эти воспоминания были извлечены из потайного угла, они вновь могли причинить боль.

Так мы и сидели, обнявшись, пока Юля не вымотала себя рыданиями, и не задремала беспокойным сном. Я аккуратно отнес ее на диван и снова укрыл своей курткой. После чего мне вдруг стало ужасно душно в помещении, и я поспешил на улицу. Немного отдышавшись, я закурил, да так и простоял с пустой головой, смотря в одну точку до тех пор, пока не выкурил всю пачку сигарет.

Оказывается, вчерашний призрак был сыном Юли. Странно, хотя чего странного, я же видел призрак рыжеволосой женщины тогда зимой. Но здесь все несколько иначе, ведь мы с Юлей слышали одно и то же. Конечно, я продолжаю верить в то, что все это просто шутки нашего сознания. Но как я мог слышать плач ребенка, о котором не знал? Я не знал этой истории, и ничего не ассоциировалось у меня с больницей. Так почему я слышал то же, что и Юля? Мне не хочется думать, что призраки и правда существуют, но ничем научным я в данный момент это объяснить не могу. Вера в потустороннее неконструктивна но вчерашние события заставляют задуматься о том, что сверхъестественное имеет место быть, и это пугает. Но ничего не ясно, и, судя по всему, это такая же неразрешимая загадка, как и та, зачем в хранилище установлена бутафорская система жизнеобеспечения. Поэтому даже не стоит ломать голову над ее разрешением.

Я как раз стоял и докуривал последнюю сигарету из пачки, когда дверь ресторана распахнулась и на улицу выбежала Юля. Она отбежала от входа шагов на десять и остановилась. Из-за того, что она очень резко выбежала из приятного сумрака подсобки на улицу, дневной свет ослепил ее, и какое-то время она неподвижно стояла, приложив руку к глазам. Когда, наконец, она вновь обрела способность видеть, Юля начала панически метаться из стороны в сторону осматривая окрестности торгового центра. Тут вдруг она остановилась и что было сил закричала: «Даня-я-я-я-я!». Постояв пару секунд и не получив ответ, она закричала снова.

Я стоял настолько ошарашенный подобными ее действиями, что даже замер от удивления и не ответил ей. Однако, когда Юля выскочила из ресторана, я как раз держал сигарету в зубах и теперь благополучно забыл про нее. Вспомнить о ней пришлось в тот момент, когда подул ветерок, направивший табачный дым прямо мне в глаза. Глаза от этого тут же заслезились, и я непроизвольно втянул дым носом, от чего тут же закашлялся.

Юля молниеносно обернулась на звук, и, когда она увидела меня, ее лицо тут же переменилось. Я видел, как испуг на ее лице сменила улыбка, ее плечи как будто опустились в тот момент, когда она меня увидела. Юля несколько раз шумно вздохнула, будто с момента пробуждения и до этого самого момента она вообще не дышала. Юля стояла в десяти шагах от меня и неотрывно смотрела на меня, вдруг она густо покраснела и заливисто рассмеялась. И так все еще посмеиваясь, она подошла ко мне.

– Дань, а твоя болезнь оказывается заразна, – сказала она, подойдя ко мне, краска с ее лица начала понемногу сходить, но когда она подошла ко мне, я заметил, что ее до сих пор слегка потряхивает, а голос непроизвольно дрожит.

– О чем ты?

– О твоем синдроме внезапного утреннего испуга. Когда ты просыпаешься, а меня нет рядом, то ты начинаешь носиться по всей округе с испуганным лицом. Я думала, что это из-за кошмаров, но теперь я, кажется, все поняла.

– Да?

– Еще бы. Только что я проснулась, вышла в обеденный зал, а тебя нет. Я огляделась по сторонам, рюкзака твоего тоже не нашла. И тут даже не знаю, почему я решила, что ты, узнав о том, что я бывшая пациентка дурдома, быстренько собрал вещички и сбежал куда подальше. Мне вдруг стало так страшно и одиноко, что даже в голове что-то помутилось, меня охватил испуг. Я в панике выбежала на улицу, а тут свет такой ослепительный, что я даже не могла понять, что вокруг происходит. А ты мог бы хоть сказать что-нибудь, в конце то концов.

– Я, если честно был настолько удивлен твоим эффектным появлением, что даже дар речи потерял.

– Ну да, выглядит наверно странно. Помню, как ты из моего хранилища выбежал утром, после той ночи, что ты в кресле провел. Выбежал, кофе на себя пролил, взгляд бешенный, дышал еще, как сейчас помню, так тяжело, будто марафон пробежал. Я тогда решила, что ты просто немного тронутый. Да что говорить, ты сегодня утром дверь в кухню чуть с петель не снес. А сейчас, как представлю себя со стороны, ведь ничем не лучше, а может и хуже, ты то хоть не кричал на всю округу. Теперь то я тебя понимаю, и мне так стыдно за то, что я тебя считала умалишенным.

– Рюкзак все время лежал рядом с твоим диваном, – сказал я, и тут спохватился. – Эй ты же сегодня еду сервировала и наверняка брала из него консервы, с тех пор я его и не трогал.

– Я… – и тут Юля снова густо покраснела – Дань, хватит меня смущать, я понимаю, как глупо сейчас выглядела, не усугубляй, пожалуйста.

– Хорошо, договорились, – я замолчал, рассуждая, стоит ли говорить Юле о том, что мой страх связан не с тем, что она может куда-то сбежать, а с тем, что иногда мне кажется, будто она вовсе существует только в моей голове. Но я решил ей об этом не говорить, это могло обидеть ее, да и сейчас, когда она пережила несколько не совсем приятных часов, говорить ей о том, что позволяю себе считать все ею пережитое лишь плодом моего воображения, не этично. – Ладно, нам пора в путь. Сейчас где-то два часа после полудня, и если мы сейчас выйдем, то до темноты как раз дойдем до моего дома.

– Я как раз об этом хотела с тобой поговорить, – Юля выдержала недолгую паузу, улыбка сошла с ее лица. – Дань, давай вернемся. Я очень тебя прошу. Вчерашняя ночь была ужасной, и я думаю, что ты со мной в этом согласишься. Так вот, если мы сейчас выйдем, то пока светло пересечем район с больницей и к ночи будем уже в деревне. И больше я в город не вернусь никогда, ты можешь потом вернуться сюда, если захочешь, конечно.

– Юля, мне необходимо попасть домой, к тому же мы уже очень близки к цели, идти осталось всего несколько часов. Если сейчас вернуться назад, то может потребоваться много времени, возможно даже не один год, чтобы снова собрать волю в кулак и повторить попытку. Нет, надо расквитаться с прошлым раз и навсегда, тогда мы по праву сможем жить настоящим.

– Дань, я не могу больше здесь находиться. Я вспоминаю вчерашнюю ночь и мне становиться страшно. Мне плевать на то, что Лина оставит себе частицу тебя, и это я тебе уже говорила. Только давай вернемся, пожалуйста, вчерашняя ночь… Она разбередила старые раны, и я чувствую, что у меня нет ни сил, ни желания идти дальше. Я хочу вернуться с тобой в тот дом и начать жить заново. Неужели я заслужила такие муки, Дань? Я умоляю тебя, давай вернемся. Что важнее для тебя? Настоящее со мной или прошлое с Линой? – Юля смотрела мне прямо в глаза.

– Это абсолютно бессмысленный вопрос. Конечно для меня важнее настоящее с тобой. Но неужели ты не понимаешь, что для того чтобы жить в этом настоящем и не оглядываться постоянно назад, мне надо поставить точку в своем прошлом?

– Тогда отведи меня назад в деревню, а сам возвращайся сюда.

– Юля, я понимаю, что тебе страшно, мне вчера тоже было страшно, настолько, что я и сам теперь верю в призраков. Я понимаю, что ты чувствуешь. Но я обещаю тебе, что мы и близко не подойдем к больнице на обратном пути. Мы пойдем тем путем, что собирались изначально. Мы пройдем через вокзал, и я клянусь тебе, что не отойду от тебя ни на секунду, если надо, я буду караулить твой сон, держа тебя за руку, а сам не буду спать все эти дни. Но пожалуйста, не сдавайся, сейчас не время, сделай это ради меня. И я понимаю твой страх того, что диван в моей комнате будет пуст, поэтому я обещаю, что после того, как мы вернемся в деревню, я больше никогда не вернусь в город, чтобы я ни увидел сегодня в своей квартире.

– Хорошо, – Юля сокрушенно опустила голову, когда она подняла ее, взгляд ее был каким-то неописуемо усталым, как у глубокого старца, понимающего, что конец его не далек, она посмотрела куда-то мне за спину и добавила. – Но тогда давай поскорее выдвигаться, а то скоро будет дождь.

Я обернулся в том направлении, куда она смотрела, все небо с той стороны было закрыто ужасающей черной тучей, туча быстро шла на нас со стороны реки. Я прикинул и понял, что как быстро бы мы не шли, дождь все равно настигнет нас, и видимо он будет очень сильным. Смотря на этого массивного черного исполина мне даже показалось, что где-то внутри облака блеснула молния, и гром ответил ей далеким раскатом.

– Буря, будет сильной, – сказал я вслух. – Может, переждем ее тут?

– Нет, лучше уж оказаться в непогоду на улице, чем надолго оставаться так близко к больнице. Надо выходить прямо сейчас, и тогда буря застигнет нас уже достаточно далеко отсюда, а моя душа сейчас требует только одного, оказаться как можно дальше от больницы.

– Я схожу возьму рюкзак и тронемся.

Я быстро сбегал в подсобку за рюкзаком, его я нашел на том же месте, где и оставил вчера ночью, возле дивана. Надев куртку, которую Юля в состоянии паники просто бросила на пол, и, закинув на спину рюкзак, я быстро вышел из подсобки. По пути к выходу я прихватил из барной стойки еще пару пачек сигарет и засунул в карманы куртки.

Юля ждала меня около входа и, как только я вышел из ресторана и остановился рядом с ней, она сразу взяла мою руку в свою, когда я вопросительно посмотрел на нее, она улыбнулась и сказала:

– Ты же обещал, помнишь?

– Конечно. Но зачем, сейчас же день, нам ничего не угрожает?

– Мне так спокойней. Не знаю, как это описать. Да и неважно, пойдем скорее.

И мы тронулись в путь. Поначалу я взял не очень высокий темп, чтобы Юле было не так тяжело идти, но ее страх был сильнее боли от растертых ног, и она сама взвинтила его. Я шел и думал о том, что Юля просила меня развернуться, а я настоял на своем, продолжая сейчас идти домой. Юлина беда была ужасающей, удивительно как вообще после пережитого она сумела остаться человеком, а не превратилась в безвольный овощ, сознание которого давно покинуло тело. Она была очень сильной, и ее сила проявилась только что в тот момент, когда она согласилась идти со мной дальше. Я даже не могу представить, как ей тяжело сейчас идти рядом со мной, но она всеми силами пытается справиться с собой. Ее сознание говорит ей «Беги! Спасайся!», но она сумела заглушить его крик.