Сладких снов

«Спокойных снов» – сказал я кому-то в окно и отправился спать. Я надел наушники и включил плеер безымянного. Тишина успокаивает, но вместе со спокойствием приходят и мысли. Поэтому в тишине я сегодня точно не смогу уснуть, так что пускай ночь дарует мне спокойствие, а музыка уведет мои мысли куда-нибудь подольше от моего тела.

Я проснулся довольно поздно. Сколько себя помню я всегда вставал с первыми лучами солнца, даже в былые времена, но сегодня я проспал очень долго, солнце уже давно встало, хотя его и не было видно из-за облаков. От долгого сна у меня даже заболела голова. Уже очень давно я не спал настолько крепко, сегодня мне ничего не снилось, ничего не нарушило мой покой. Я встал и хорошенько потянулся.

К утру в комнате стало очень влажно, влага прямо витала в воздухе настолько, что каждый вздох давался так же тяжело, как в парной. Одеяло и матрац пропитались влагой, вещи, которые я вчера развесил сушиться, теперь снова были влажными, но, разумеется, не такими мокрыми, какими они были вчера после дождя.

Я подошел к окну, по земле стелился очень густой туман. Как будто дом, в котором я нахожусь, на самом деле не стоит на топкой земле, а плывет по белоснежному морю как корабль-призрак. Соседний дом был окутан туманом по самые окна второго этажа. Было видно только крону ивы и остатки крыши. Туман стелился только в низине, он даже не пытался взобраться по холму к деревьям, как будто у тумана с лесом была какая-то четко определенная граница, пересекать которую туману было категорически запрещено, что только усиливало сходство с морем.

Небо все еще было затянуто плотной серой пеленой, скрывающей солнце. Но облака были достаточно светлыми, и дождя, кажется, не ожидалось. Теперь можно перекусить и отправляться в путь. Но я стоял у окна и смотрел на туман, который выглядел как молочное озеро, будто какой-то неловкий великан нес полную крынку и, споткнувшись, нечаянно разлил здесь молоко. Полная безмятежность и тишина. Даже птицы в лесу почему-то притихли. У меня в голове возникло сравнение с тем днем, когда я впервые отправился в город. Такая же молочная белизна вокруг, только тогда это был снег, а теперь густой туман. То же чувство спокойствия и защищенности снова окутало меня, конечно, ни туман сегодня, ни снег тогда, не могут меня защитить от чего либо, но когда ты находишься в молочной пелене, возникает ощущение, будто сама природа бережно качает тебя в своей белоснежной колыбели.

Я открыл банку консервов и приступил к завтраку стоя прямо у окна. Красиво? Безусловно. Но жить здесь естественно нельзя. И я снова задался вопросом, зачем кому-то было необходимо организовывать здесь дачные участки. Если здесь провести хотя бы пару часов, то станет понятно, что хоть тут и очень красиво, но для сада этот участок не подходит абсолютно. Судя по характерным постройкам, их возвели еще в семидесятых годах прошлого века, а судя по размерам построек, возводили их для сильных мира сего, в те годы ими являлись, например, партийные функционеры.

Но неужели крупные шишки не могли выбрать себе более удачное место? Хотя зачем я спрашиваю, я ведь знаю ответ. Людьми всегда движет желание выделиться, каждый хочет, чтобы у него все было лучше, чем у других. Так и здесь, два больших босса решили разбить свои участки в живописном месте, такие участки теперь есть только у них. Но судьба злодейка решила иначе, и подобно тому, как Икар поплатился за свой полет, хозяева этих домов расплатились за свое честолюбие.

Хозяева участков стремились на вершину, стремились стать самыми лучшими, стремились к тому, чтобы им завидовали, но они слишком высоко взлетели и в итоге остались ни с чем. Людьми практически всегда руководит зависть. Даже если кто-то слабо в чем-то разбирается, то находит человека, который достиг в этом определенного успеха и начинает ему завидовать. А если он сам достигает успеха, то не ради процесса или результата, а ради того, чтобы почувствовать, что ему завидуют. Хотя ныне некоторые люди настолько помешаны на чужом мнении, что, не имея ничего за душой, начинают считать, что все, кто с ними не согласен, просто завидуют им. Вся наша жизнь состоит из зависти, прямо с песочницы нам показывают, что люди не равны, а миф об обратном просто выдумка. У кого-то лучше игрушки, кто-то ходит в новенькой одежде, а не донашивает одежду за братом. Тут-то и рождается зависть. Потом мы взрослеем, и ничего не меняется, только игрушки становятся другими. Так и ломаем сами себе жизнь, сгибаясь от работы, глотая ящиками антидепрессанты только для того, чтобы купить то, чего нет у других. В наше время нельзя быть абсолютно лишенным чувства зависти, его воспитывают в нас с глубокого детства. Но можно как можно меньше думать о других и хоть изредка спрашивать себя: А нужно ли мне это?».

Стоп! Да о чем я говорю, теперь то не осталось больше людей кроме меня и еще нескольких таких же «везунчиков». Хотя именно эта самая зависть и погубила наш мир, очень уж сомневаюсь что люди, которые спят в хранилище, отправляются в Непал за просветлением в своих грезах.

Ладно, подумать о судьбах мира это конечно хорошо, но пора собираться в путь. Я быстро собрал рюкзак и оделся. Потом решил, что стоит убрать постель и вообще навести порядок в комнате. Конечно сюда никто не придет, и делать это было совсем не обязательно, но этот дом дал мне кров в непогоду, так зачем оставлять после себя беспорядок. Проверив рюкзак, я закинул его на спину и отправился в путь.

Выйдя из дома, я тут же попал в объятья тумана. Идя по низине, окруженный туманом, я вновь, как и в тот зимний день два года назад, чувствовал себя умиротворенным. Я настолько глубоко ушел в себя, что чуть не врезался в забор, окружавший участок. Я шел будто бы по другой планете, под ногами хлюпала жижа, а видел я только на пару метров вперед. Однако, когда я прошел по моим прикидками метров пятьдесят, земля круто пошла вверх, и я понял, что взбираюсь на тот самый холм который окружает низину. Как только я начал взбираться на холм, туман начал редеть по мере подъема, и вместе с тем, как рассеивался туман, во мне пропадало то приятное чувство безмятежности. Достигнув вершины я обернулся, теперь вся низина была передо мной как на ладони. Чувствовалось, что туман постепенно начинал редеть, но он все равно еще густо укрывал всю низину. Сквозь туман ясно виднелись только очертания домов, вот дом, посреди которого растет ива, а вот и мой дом, только отсюда я не вижу окна комнаты, где провел эту ночь, только пустые оконные проемы большой комнаты смотрят сейчас мне вслед. Я помахал рукой прощаясь с этим местом и продолжил свой путь.

Я шел и думал. А что, если бы я пошел по другой стороне реки? Никаких мостов или переправ мне до сих пор не попалось. Наверно, я бы дошел до садовых участков, и, убедившись, что нет никакой возможности попасть на противоположенный берег, плюнул и отправился бы назад в свое хранилище.

Так что, можно сказать, что тучи, нависавшие вчера над лесом, были все-таки знамением. Хотя нет, если бы их не было, то мне вообще бы не пришлось искать укрытие от дождя, и я бы еще вчера ночью достиг ткацкой фабрики. Да и все равно вполне вероятно, что фабрика все-таки расположена на другом берегу. Так что знак, не знак, не знаю. Вряд ли вообще существуют какие-то знаки, подсказывающие нам верный выбор. Кто знает, что он верный? Очень может быть, что мне теперь придется возвращаться назад к железной дороге и переходить реку там. В итоге получается, что вроде бы правильно сделал, что перешел реку, смог укрыться от дождя, но теперь, может быть, я зря делаю большой крюк.

Хотя если подумать, то вся наша жизнь состоит из таких задачек, нам уже надо понять хотим ли мы забраться на Эверест, когда мы еще не можем толком ходить по земле.

Однако, где-то после обеда, этот вопрос перестал меня так остро беспокоить. Я набрел на старый бетонный причал, у которого было пришвартовано несколько очень старых, тысячу раз перекрашенных весельных лодок. Причал был почти таким же, как и около моего хранилища, но здесь еще присутствовала сторожка или что-то вроде того. На двери сторожки был наклеен выцветший от солнца прейскурант, судя по прейскуранту, хозяин лодок ценил эти лодки как память о былых годах, либо это были летающие лодки-трансформеры. Интересно, много ли было клиентов у этого человека. Хотя мне на самом деле все равно, единственное, что меня удручает так это то, что, человечество само по себе уже практически не существующее, умудрилось оставить после себя только следы собственной жадности и зависти. Ничего светлого, только темнота, те садовые дома, как памятники зависти и теперь вот памятная табличка жадности.

Не суть, главное, что здесь можно переправиться. Конечно, на веслах я в последний раз сидел лет десять назад, когда мы с семьей в выходные наведались на турбазу, но думаю, этого хватит, чтобы просто форсировать реку. Да и противоположенный берег позволяет без проблем причалить к нему.

Теперь, когда до фабрики оставалось по моим прикидкам километров семь, я, наконец, успокоился, даже если я иду не по тому берегу, то крюк назад будет не столь устрашающим, как если бы я возвращался до железнодорожного моста.

Что ж, до хранилища осталось совсем немного, за пару часов я должен добраться. Я шел и думал, какой же прием мне окажет его смотритель. И кто он вообще. Может быть это пожилой дедушка, который сидит там круглыми сутками и смотрит телевизор. Ему тут даже лучше, чем дома, он и так остался один, а тут хоть кормят бесплатно и коммунальных платежей нет. А может какая-нибудь недалекая девица, которая не выдержала одиночества и надела петлю еще в первый месяц пребывания здесь, и, когда я зайду в хранилище, увижу только ее истлевший труп, висящий в петле. А хотя какой смысл гадать, я не могу даже примерно знать, кто там, узнаю только когда увижу. Ведь Аркадий помнится говорил, что эта аномалия проявляется у совершенно случайных людей.

Когда до фабрики оставалось всего пара километров, лес с обеих сторон вплотную подступил к реке, я шел, пробираясь сквозь него, и все время оглядывался по сторонам. Очень уж не хотелось пропустить фабрику, а потом возвращаться назад. По моим прикидкам я уже должен был достигнуть цели, но вокруг был только густой лес. Несколько раз я углублялся в лес, чтобы посмотреть, вдруг я иду вдоль реки по лесу, а в ста метрах в сторону чистое поле, на котором и расположена фабрика. Но лес вдали от реки только густел, а местами так совсем порос бурьяном. Я шел очень долго, сейчас уже давно прошло время ужина, солнце уже собиралось закатываться за горизонт, но лес все не кончался.

Точно прошел, наверняка фабрика на той стороне, отсюда я ее просто не вижу из-за деревьев. Я серьезно думал уже повернуть назад, но тут лес впереди, наконец, начал редеть, и сквозь стволы деревьев забрезжил солнечный свет, хотя прямо над головой висели все те же серые облака. Да где же эта фабрика? От собственного бессилия во мне закипела злоба, теперь благодаря ей во мне проснулось второе дыхание, и я побежал вперед со всех ног. Ветки больно хлестали меня по лицу, кусты цеплялись за одежду, но я бежал как одержимый.

Когда я, наконец, выбрался из леса, во мне уже не осталось совсем никаких сил, и я просто упал на колени и, скинув рюкзак, повалился лицом в траву. Я лежал в траве до тех пор, пока дыхание не пришло в норму, а перед глазами перестали мелькать искорки. Нельзя позволять себе злобу, она отнимает слишком много сил, даже если ее объект я сам собственной персоной. Я поднялся на ноги, и передо мной предстала воистину красивая картина.

Солнце клонилось к закату, серые облака покрывали все небо, но именно на западе был небольшой просвет чистого неба, просвет увеличивался, но очень медленно, будто солнце билось с облаками за ясное небо и потихоньку побеждало. Но победа давалось тяжело, и само солнце постепенно гасло, с каждой минутой его силы таяли и оно светило все слабее и слабее. Пока оно еще не совсем скрылось, у него хватало сил мягко освещать все пространство передо мной. Тут меня коснулось легкое дуновение теплого восточного ветра. Все тело пробрали мурашки, я никогда не видел столь прекрасный закат, хотя наверно просто не обращал внимание.

Итак, когда я выбежал из леса, то попал на большую поляну, с моей стороны реки лес отступил от реки на каких-то пару сотен метров, но на противоположенном берегу он совсем сходил на нет, и поле простиралось предо мной насколько хватало глаз, и именно куда-то туда сейчас собиралось закатываться уставшее солнце. А прямо около реки по ту сторону находились два небольших корпуса старой ткацкой фабрики.

Один из корпусов выходил задней дверью к реке. Около двери были растянуты бельевые веревки, на них сейчас сушилось белоснежное постельное белье, точно такое же, как и в моем хранилище. Ветер бережно колыхал простыни и пододеяльники. Около фабрики, однако, никого не было видно.

Итак, фабрика все-таки оказалась по другой стороне реки. Но все было не так плохо. Прямо около фабрики через реку был переброшен старый подвесной мост, конечно, он был очень старым, и деревянный настил местами отсутствовал, но канаты выглядели вполне надежно. Я, стараясь ставить ноги как можно ближе к канатам, медленно перебрался через реку.

Никого до сих пор не было видно, и я на всякий случай достал из рюкзака пистолет и направился к хранилищу. Я шел мимо развешенного белья, трепетавшегося на ветру. Шум развивающейся на ветру ткани был единственным, что нарушало тишину. На цыпочках я достиг входной двери и зашел внутрь. Внутри был точно такой же предбанник с корабельной дверью, как и в моем хранилище. Я дернул дверь, она оказалась не заперта, в своем хранилище я тоже никогда не запирал эту дверь.

Внутри это хранилище почти в точности повторяло мое. Только коридор был короче. Думаю это связанно с тем, что корпус ткацкой фабрики меньше чем цех асфальтового завода. Я все так же, крадясь, тихо шел по коридору.

На кухне что-то происходило, кто-то ходил там туда-сюда, что-то шкворчало на плите. В игровой работал телевизор, по обрывкам фраз я понял, что включена имитация эфира и сейчас идут новости.

Я тихонько подкрался к кухне и хотел краем глаза взглянуть на местного смотрителя. Но тут я услышал легкую поступь, шаги приближались и тут из кухни навстречу мне вышел человек.

Это была девушка, совсем еще молодая, на вид ей лет шестнадцать, не больше, стояла сейчас передо мной, сжимая в руках мешок с крупой, она, верно, хотела отнести его на склад, и тут то и состоялась наша неожиданная встреча. Она стояла молча и ошарашено во все глаза смотрела на меня.

Еще совсем девочка, ростом ниже моего плеча, очень миниатюрная. Она была одета в разляписто раскрашенную, похожую на детскую, пижаму. Ее светлые, почти как у альбиносов, волосы убраны в конский хвост. Непропорционально огромные голубые глаза-блюдца, окаймленные темными бровями домиком, удивленно и испуганно следят за мной. Довольно пухлые губы создают впечатление, что она всегда улыбается, но сейчас уголки ее губ нервно подергивались, что создавало странную противоестественную картину.

Мы молча стояли и смотрели друг на друга. Вдруг она резко сделала неловкий шаг назад и уперлась спиной в дверной косяк кухни. Тут я все-таки вспомнил, что в руках у меня пистолет и направил его на нее, мало ли что ей взбредет в голову.

Пакет выскользнул из ее рук, и крупа рассыпалась по полу, она неловко подняла дрожащие руки на уровень головы. Ее глаза наполнились слезами, первая слезинка уже катилась по щеке, руки начали дрожать еще сильнее. Она замотала головой и начала что-то приговаривать, слезы уже ручьем текли по лицу. Тут она глубоко вздохнула и сквозь всхлипывания громко сказала: «Не надо! Я же все делаю правильно». Я не понял, что бы это могло значить. Но обратил внимание на одну деталь – голос, вот что было очень странным, это был, голос не девочки, но женщины. Она уже плакала в голос и смотрела куда-то в сторону, стараясь не смотреть на меня.

Я понял, что своим пистолетом только напугал человека, поэтому взял его за дуло в левую руку и поднял обе руки вверх, показывая, что не собираюсь стрелять. Она продолжала смотреть куда-то в сторону, ее грудь вздрагивала в тон рыданиям.

– Эй! Я не буду стрелять, обещаю.

Она, наконец, обернулась ко мне, смерила меня мутным взглядом и разрыдалась с удвоенной силой. Опершись спиной на дверной косяк, она съехала на пол и плакала теперь так горько, будто скорбела обо всем почившем человечестве. Я не понимал, что происходит и склонился над ней.

– Не бойся, я сейчас кое-что посмотрю и уйду, больше ты никогда меня не увидишь.

Она не обратила на меня никакого внимания и продолжала неистово плакать. Может она меня не слышит, а может просто не подает виду, кто знает, что у нее на уме. Может быть, она давно сошла с ума и теперь на все так реагирует. Откуда мне знать, может ее под дулом пистолета засунули сюда, и теперь проснулся забытый страх. Я не стал больше трогать человека и отправился в аппаратную.

Точно такая же комната, как и в моем убежище, только сосудов четыре, а не три, а в остальном точная копия, те же табло так же показывали уровень жидкости. Но здесь вся аппаратная была просто увешана фотографиями детей. Очень много фотографий, они буквально занимали каждый сантиметр площади кроме пола и потолка. На некоторых фотографиях дети были запечатлены вместе с той девушкой, что сейчас плачет в коридоре. На фотографиях девушка была ярко накрашена и красиво одета, от чего почему-то казалась только младше, а не наоборот. На некоторых фотографиях рядом с детьми сидел мужчина, он выглядел обычно, действительно ничем не примечательный человек лет тридцати на вид, с длинными, рано начавшими седеть, волосами и эспаньолкой.

Прямо около табло с показаниями уровня жидкости в сосудах висело большое фото, на котором были запечатлены девушка, мужчина с эспаньолкой, большая собака, кажется колли и трое малышей. Один из них был видимо несколько постарше, он сидел рядом с мамой на полу и характерным испуганным детским взглядом смотрел на фотографа. Двое других малышей были еще совсем грудные и лежали в пеленках на руках папы и мамы. Из пеленок торчали только их лица, еще не успевшие принять определенные черты. Видимо я сильно прогадал с возрастом девушки, но я тут не за тем, чтобы узнавать ее прошлое.

Я схватился за шланг и резко дернул его, сорвав с крепления. Он с металлическим лязгом повалился на пол, и больше ничего не произошло. Все так же, как и у меня в хранилище. Из емкости не полилась вода, не завопила сирена. Я открыл три других крана и ничего не произошло. Я посмотрел на табло, оно сигнализировало о том, что все в порядке и идет своим чередом.

Значит все-таки бутафория. Но зачем? Не понимаю, ничего не понимаю. К чему такие сложные механизмы? Чтобы приковать нас к хранилищу. Но опять же зачем? Ведь видимо без нас система работает чудесно, наше присутствие вовсе не обязательно. Ладно, об этом я подумаю как-нибудь потом. А сейчас пора уходить, я обещал этой девушке, то есть этой женщине, что уберусь, как только все проверю. Я присоединил шланг назад и закрутил все краны, пусть для девушки все останется тайной, возможно, она еще не готова к правде.

Я покинул аппаратную и направился к выходу. Девушка сидела все там же и сейчас плакала, спрятав лицо в ладони. Я уже собрался уходить, но вспомнил, что у меня осталось не так уж много провизии. Вообще я не рассчитывал, что меня ждет такой прием, я рассчитывал на агрессию или, наоборот, на радушие, но то, что сейчас произошло, меня удивило, никакой реакции, она просто сидела и плакала, и, кажется, никак не реагировала на мое присутствие.

Так или иначе мне необходимо было пополнить запасы еды. Я зашел на склад и набил рюкзак консервами, также я прихватил с собой еще два блока сигарет, запасы сигарет на складе, кстати, были не тронуты, значит, эта девушка может справляться с одиночеством без стимуляторов, в отличие от меня. Итак, теперь я не только мародер, но и грабитель. Но я не собирался так просто красть ее еду, ничего не оставив взамен.

Когда я подошел к ней, она никак не отреагировала, все так же сидела и плакала. Видимо она все-таки тронулась умом от одиночества, я, конечно, тоже был немного не в себе после трех лет одиночества, но у меня видимо была более легкая форма помутнения.

– Я взял немного еды со склада. Взамен держи это, – я повертел в руках пистолет, показывая его ей, но она все так же не реагировала. – Он не заряжен, но им можно напугать, – сказал я словами безымянного.

Она не шелохнулась. Я немного постоял подле нее, и, не дождавшись реакции, положил пистолет рядом с ней. Вдруг она неожиданно резко шарахнулась в сторону от меня и начала рыдать с новой силой. Я, честно говоря, испугался такой реакции и инстинктивно отскочил от нее. Нет, тут явно что-то не в порядке. Поэтому я поднял руки, показывая, что в них ничего нет и начал пятиться к выходу спиной вперед, всегда держа девушку в поле зрения. Достигнув двери, я быстро развернулся и выскочил наружу.

На улице же уже начали сгущаться сумерки. Солнце положило на эту битву все силы, и облака окончательно отступили и теперь занимали только треть неба над лесом на востоке. Солнце же почти опустилось за горизонт и теперь окрашивало небо в нежный розовый цвет. Ночь будет ясной и светлой. Сейчас на небе сияла одинокая бледная звезда, пройдет еще пара часов и небо будет усыпано целой россыпью звезд, а эта звезда из бледной точки превратится в ярчайшую звезду небосклона.

Мне пора. Очевидно, что здесь мне больше нечего делать. Я вдохнул полной грудью прохладный воздух и направился к мосту. Идти теперь особо некуда, сейчас, когда я знаю, что провел три года впустую, во мне надломился какой-то стержень, который собственно и держал меня в руках в течение последних лет, теперь какая-то тоска разлилась по всему телу.

Я решил добраться до города и окончательно расквитаться с вопросами, которые передо мной поставила жизнь. Пойду к себе домой и взгляну, наконец, правде в лицо. Но сначала надо как можно быстрее достигнуть города и там уже найти себе место, чтобы отдохнуть. Здесь мне не место, надеюсь, что уже завтра эта девушка решит, что это все был просто тревожный сон.

Похоже, придется идти всю ночь, но выхода нет, не оставаться же здесь, в конце концов. И я, поправив рюкзак, отправился в путь, вновь проходя мимо развешенного сушиться белья, теперь ветер несколько стих и уже был не в силах играться с тканью. Я слышал, как где-то далеко в лесу орудует дятел, какие-то птички чирикают по очереди, почему-то стараясь не перебивать друг друга.

А ведь ничего на самом деле и не произошло, мир все так же жил своим чередом. Ему было плевать на то, что один сумасшедший сегодня окончательно перешел через грань разумного, а другой сегодня узнал, что три года занимался заведомо бессмысленным делом.

Однако самым обидным для меня было осознание того, что я никогда не узнаю, зачем все-таки было устанавливать такую массивную бутафорию. Зачем, кто так жестоко надо мной пошутил? Даже не надо мной, а над всеми нами, над людьми, которые не могут уснуть. Могу только строить догадки, да и это, по сути, бесполезно.

Я уже достиг моста, как услышал какой-то звук, как будто кто-то кричал позади меня. Я обернулся на него. Та самая девушка, укутавшись в камуфляжную куртку, надетую поверх пижамы, бежала ко мне мимо развешенного белья. Она то и дело спотыкалась, норовя упасть, видимо это из-за слез, она не видит толком куда бежит. Подбежав ко мне, она остановилась в паре шагов. Ее лицо совсем опухло, нос шмыгал, а из хвоста на голове выбилось несколько прядей волос, и они теперь в беспорядке развивались на ветру.

– Ночь на дворе. Сегодня будет холодно, – сказала она, отводя волосы с лица и продолжая то и дело шмыгать носом.

– Ты мне предлагаешь остаться здесь? – спросил я недоверчиво.

– Ага, – она очень энергично замахала головой.

– Я думаю мне все-таки лучше уйти, с тебя достаточно на сегодня.

– Нет, просто… пистолет… я очень напугалась. Никак не ожидала. Думала, ты пришел меня убить…

– Из него нельзя убить, только если бросить его в кого-нибудь, – когда я говорил, заметил одну деталь, когда девушка слушала, что ей говорят, она почему-то несколько наклонялась вперед и, смотря прямо тебе в глаза, губами будто повторяла каждое твое слово, периодически при этом кивая.

– Ну, знаешь ли, когда в тебя целятся из пистолета, не задумываешься, заряжен ли он, – она впервые робко улыбнулась, но улыбка тут же сошла с ее лица. – Понимаешь за три года ты первый живой человек, с которым я разговариваю. А ты… так… сразу за пистолет, кто бы ни испугался.

– Но ведь вместо тебя тут мог быть кто угодно. Мне могла угрожать опасность. Я кстати, как и ты стерегу, то есть я имею ввиду стерег, сон людей, и ты тоже первый человек за три года с кем я говорю. Мое хранилище ниже по течению в пятидесяти километрах.

– Что? Не знала, думала до ближайшего хранилища тысячи километров, – она снова улыбнулась и вдруг резко подскочила ко мне, схватила меня на руку, крепко сжала и тут же отпустила.

– Что это?

– Прости, – она покраснела, – я не была уверена, существуешь ли ты на самом деле, – она неопределенно взмахнула руками. – Просто я тут три года одна… мало ли что может случиться.

– Я думаю, что понимаю, о чем ты. Не беспокойся я из плоти и крови, как и ты.

– Просто все это фантастично, похоже на сон или сюжет какой-то дешевой бульварной книжки. Какой-то человек из другого хранилища приходит сюда с пистолетом что-то проверить. Мне иногда снятся и более оригинальные сны. Теперь, когда я поняла, что ты… настоящий, – она снова неопределенно взмахнула рукой, – у меня вопрос, как ты узнал, что здесь хранилище?

– Один из военных, доставивших меня в хранилище, сказал мне это. Я так понял, что мы не должны были этого знать, но тот человек вообще редко считался с кем-то кроме себя.

– Хм, – она уставилась куда-то в пустоту, – меня же просто привезли сюда, пару раз дали прикладом автомата по лицу и объяснили, что делать, потом они куда-то уехали. – Она задумчиво смотрела куда-то в пустоту перед собой. – Обещали вернуться, если я буду делать что-то не так.

– Не знаю, что и сказать, – я все время ловил себя на мысли, что мы говорим как роботы, как будто речь для нас это что-то абсолютно чужое и не нужное.

– Не надо, я не очень хочу это вспоминать. С тех пор уже прошло три года, я думала, что отошла. А тут ты со своим пистолетом. И меня прорвало, – она шмыгнула носом. – А что ты здесь проверял?

– Систему подачи раствора.

– Зачем?

– В моем хранилище она не работает.

– Кошмар, сколько людей погибло… Ужасно, – она, кажется, действительно переживала за них. Удивительно, они бросили ее тут одну, а она переживает за их судьбу, хотя может с ней все в порядке, это я теперь закоренелый циник. – Но ничего, тут у меня вроде все в порядке. Ведь так?

– Люди то в порядке, если ты об этом. Но система все-таки не работает.

– Что?

– В твоем хранилище все то же самое.

– Бред.

– Слушай, давай я лучше тебе все покажу, на словах все сложно объяснить. Да и к тому же я вижу, что ты мне не веришь. Это надо увидеть.

– Это значит, ты принимаешь мое приглашение?

– Да, ты вроде не настолько сумасшедшая, как показалось мне сначала, – я улыбнулся.

– Это лучший комплимент за три года, – она снова улыбнулась, теперь уже не столь робко.

Мы направились к хранилищу, она шла несколько впереди. Я прикинул в голове, может все-таки стоит просто сбежать, так будет проще. Но я решил пока этого не делать, вроде никакой угрозы с ее стороны я не чувствую. До входной двери мы дошли не произнесли ни слова.

Когда мы зашли внутрь и проходили мимо места, где лежал пистолет, она вдруг резко шарахнулась в сторону и указала пальцем на пистолет.

– Забери его. Очень тебя прошу. Забери и спрячь, чтобы я его больше не видела, – ее рука, указывающая на пистолет начала крупно дрожать.

– Хорошо, только не паникуй так, я же говорю, что все в порядке он не заряжен, – я поднял пистолет и спрятал его за пазуху.

– Спасибо, просто я… – она закрыла лицо рукой, – тяжелые воспоминания. Ты не хочешь есть? Проходи на кухню, я сейчас.

С этими словами она развернулась и скрылась за дверью игровой, ничего больше не сказав и даже не обернувшись. Я немного в нерешительности потоптался в коридоре, все-таки девушка вела себя очень странно, и, может быть, идея убежать отсюда потихоньку является весьма разумной. Кто знает, что у нее на уме, усну, а она мне голову расшибет чем-то тяжелым.

На улице конечно действительно очень холодно, но соседний корпус фабрики вроде как пустует, можно попробовать укрыться там. Ночь пережду, а потом рано утром отправлюсь к городу. Я уже начал было медленно пятиться к выходу, стараясь никак не выдать себя, как вдруг она вышла из игровой. Ее глаза снова покраснели от слез, нет определенно что-то тут не чисто.

– Не уходи, – тихо сказала она.

Она стояла напротив меня, в ее глазах блестели слезы. Она сказала всего фразу, но сколько было в ней искренности. Так же я говорил Лине: «Проснись». Искреннее, из глубины души, когда одна фраза заменяет целый ворох слов. Ты можешь сказать пару тысяч слов, но они не смогут передать всех эмоций, как это может сделать всего одна фраза.

Конечно, она тронулась умом, это уже неоспоримо. Однако сейчас я понял, что вреда она мне не причинит. Она может плакать по любому поводу и даже без него, может быть несколько странной, но вреда она мне не желает. Она желает провести с живым человеком хоть несколько часов, не более.

Да и чем я не псих. Она сейчас наверно точно так же думает обо мне. Какой-то мужик пришел из ниоткуда, угрожал оружием, что-то сделал с подачей раствора у себя в хранилище, а теперь, видимо поломал ее и в этом хранилище, еще и говорит, что люди от этого не пострадали. Потом украл еды и пытался вручить взамен не заряженный пистолет. Хотя может и заряженный, с чего бы ей доверять мне. Да если так подумать, то у нее не меньше причин считать меня сумасшедшим. И конечно она так же мне не доверяет, как и я ей.

Но сейчас она стоит передо мной и просит меня не уходить, она искренне не хочет, чтобы я ушел, не хочет остаться одна. Возможно, она боится сегодня остаться одна. А может, это я не хочу на самом деле уходить и сейчас придумываю себе витиеватые философские конструкции про искренность. Может, это я боюсь остаться один.

Я снимаю с плеч рюкзак, ставлю его на пол и прохожу на кухню. Возле дверей я перешагиваю через пакет с рассыпавшейся по всему полу крупой, вспоминаю, как впервые увидел эту девушку, кажется, что это было уже когда-то очень давно, а не сегодня. Девушка идет сзади меня, все еще хлюпая носом.