Бетховен. Биографический этюд

В одной из кривых, узких, старинных улиц Бонна, на так называемой Bonngasse, во дворе дома № 20 (прежде № 515), находится флигель с крошечным садиком, привлекающий к себе ежегодно сотни паломников-туристов; в верхнем, третьем этаже его, или, вернее, в мансарде расположена комнатка около пяти шагов в длину, с одним окошечком, проделанным в скате крыши. Здесь родился Бетховен. Среди ветхих стен, поддерживаемых по сие время в своем первоначальном виде, помещены лишь три предмета: бюст работы Хагена, факсимиле выписки из церковной книги о крещении 17 декабря 1770 года и подлинное печатное приглашение на похороны 29 марта 1827 г. В трех комнатах 1-го этажа, где жила семья Людвига, и в одной комнатке второго этажа, составлявшей квартиру музыканта Саломона, размещено свыше 400 предметов: портретов, рукописей, бюстов, музыкальных инструментов, печатных нот, мебели и пр. Вот портрет масляными красками, работы Шимона (1819 г.), где, по уверению современников композитора, художник «прекрасно схватил необычайный блеск и выражение глаз его во время работы», томно устремленных вдаль, несколько вправо и вверх; характерны также пучки волос, обрамляющие высокий лоб. Могильным холодом веет от маски, снятой по смерти его; впалые, худые черты лица и длинная линия рта едва напоминают того, кого Шимон изобразил в минуты поэтического экстаза. Здесь же, в стеклянных шкафах, покоятся неизменный спутник композитора и немые участники его бесед: толстая камышовая палка и медные слуховые приборы, из коих некоторые с перевязками для одевания на голову.

Как бы ни спешил посетитель, малознакомый с деталями жизни композитора и со значением каждой выставленной здесь реликвии, но, пробегая комнату с рукописями, он невольно обратит внимание и остановится пред автографом первой части фортепианной сонаты op. 111. Если он недолюбливает последних произведений Бетховена, то, может быть, самодовольно улыбнется и подумает:

– Благозвучие не может отражаться в этих перечеркнутых, перемаранных строках, и едва ли сам автор мог разобраться в них.

А вот рукопись финала фортепианной сонаты cis-moll (op. 27 № 2), посвященной «бессмертной возлюбленной». Размашистым почерком набросал автор арпеджии, лишь по одному такту на каждую строку, и небрежно отметив ключи… В соседней комнате красуется клавесин английского изделия, с деревянной инкрустацией, с двумя ящиками по сторонам, в 5 октав, на которых, быть может, упражнялся Людвиг в годы своей юности; там же вытянулся рояль венской фабрики Графа, в шесть с половиной октав, и с клавишами, сильно стертыми от выколачивания звуков оглохшим композитором.

За стеклянными дверцами шкафов виднеются связки его волос, различные медали, струнные инструменты работы Н. Амати, И. и А. Гварнери, подаренные ему кн. Лихновским, а на письменном столе – печати, очки, ножницы, подсвечник, чернильница, пресс-папье со скачущим казаком и т. п. мелочи. И все это хранится здесь в образцовом порядке комитетом Beethoven-Haus, приобретшим в 1895 году в свою собственность весь дом, устраивающим ежегодно ряд концертов и пользующимся поддержкой боннского городского самоуправления.

Во времена Людвига одной из наиболее выдающихся достопримечательностей Бонна был театр, примыкавший ко дворцу, с небольшим зрительным залом, с двумя ярусами лож, построенный под землей; едва ли чем-либо иным, кроме причуды, можно объяснить такую затею; над театром, выше уровня земли, помещался обширный и красивый зал, который вместе с таким же залом во дворце служил для концертов придворного оркестра и хора. На концерты и спектакли публика являлась бесплатно, по приглашению архиепископа, для которого в театре была отделана обширная ложа первого яруса против сцены, занимаемая обыкновенно свитой курфюрста, тогда как сам прелат предпочитал проходить по особой лестнице и через потайную дверь в боковую ложу второго яруса, ближайшую к сцене. В начале XVIII века исполнителями на этой сцене выступали певчие капеллы, в том числе знакомые нам отец и дед Людвига, что видно из следующей программы:

СИЛЬВАН

Комедия в одном действии с пением.

Текст Мармонтеля, музыка Гретри.

Дольмон, отец – г. Людвиг ван Бетховен, управляющий капеллой.

Дольмон, старший сын, Сильван – Иоганн ван Бетховен.

Базиль – Христ. Брант.

Елена, жена Сильвана – Анна-Мария Рис.

Паулина, дочь Сильвана – Анна-Мария Саломон.

Люсет, дочь Сильвана – Анна-Якобина Саломон.

Впоследствии театр сдавался антрепренерам и странствующим труппам, имевшим свой оркестр; ставились преимущественно комические оперы или «комедии на музыке», как тогда называли их в России, французских авторов Гретри, Монсиньи, Филидора, Госсека, Дезеда, ныне совершенно забытые, простенькие, представляющие собой смесь диалогов, примитивных арий и порой куплетов; впрочем, тут же Людвиг познакомился с такими значительными, образцовыми произведениями драматической музыки, как «Орфей» и «Альцест» Глюка, «Армида» Сальери, «Похищение из сераля» Моцарта; здесь видел он также модные оперы Гульельми, Бенда, Пиччини, Чимарозы, Саккини, Сарти. Подобно тому, как при исполнении драматической труппы юный Людвиг имел возможность познакомиться с типами и идеями нарождавшегося направления Sturm und Drang, с произведениями Шиллера, его современников и ближайших предшественников, Лессинга, Клопщтока, а также Шекспира, Гете, Геллерта, Иффланда, Гольдони, драмы которых полны идей и чувств, волнующих человека в его сношениях с окружающим реальным миром; точно так же в операх французских композиторов, передовых реалистов в драматической музыке, и в операх Глюка, Моцарта встречал он аналогичное тяготение к проявлениям движении человеческого духа. И там, и здесь не было также недостатка в юмористических сценах и типах, столь милых сердцу немца; преподаватель Людвига Неефе в своих оперетках, часто ставившихся в Бонне, давал не менее забавные эпизоды, нежели Бомарше в своих комедиях, имевших огромный успех, благодаря своему благородному стилю, живости изображения и сатирическому содержанию.

Глава II
1787–1796

Поездка в Вену. – У Моцарта. – Возвращение в Бонн. – Смерть матери. – 1791 г. – Поездка во Франкфурт-на-Майне и возвращение. – Братья Карл и Иоганн. – Занятия и развлечения. – 1792 г. – Переезд в Вену. – Смерть отца. – Занятия с Гайдном. – Гелинек, Шенк, Альорехтсбергер. – Ван Свитен, граф Кинский. – Постоянно влюбленный композитор. – Доктор Вегелер, Элеонора Брейнинг. – Театр и искусство в Вене. – Поездка в Берлин. – Первые произведения.

Мечты Иоганна ван Бетховена относительно концертного путешествия с чудо-ребенком не сбывались; более всего препятствовало этому, надо полагать, частое посещение кабачка, содержателю которого перепали флорины и крейцеры, предназначенные для путевых издержек; второй опыт подобной поездки также не удовлетворил его: в 1781 году Людвиг с матерью посетил Роттердам, где привел всех в восторг своей игрою, но материальным успехом родители юного виртуоза остались, видимо, недовольны, и с их слов мальчик часто повторял:

«Голландцы скупы, я никогда больше не поеду в Голландию…» Людвиг мечтает о поездке в резиденцию Гайдна и Моцарта, в столицу тогдашнего музыкального мира, где юному виртуозу-композитору открывалось широкое поле для развития своих дарований, но нелегко было бедному музыканту выбраться из Бонна, и не скоро осуществилась его мечта.

По приезде в Вену Людвиг немедленно отправился к Моцарту с рекомендательным письмом, вероятно, от курфюрста Максимилиана; это было весной 1787 г. – «Дон Жуан» был только что начат; Моцарт, вообще жизнерадостный и гостеприимный, неохотно принимал вундеркиндов, появлявшихся тогда не реже, чем в наши дни, и представляющих в большинстве случаев яркий пустоцвет. Один из таких малолетних гениев просил Моцарта научить его писать интересные пьесы.

– Вам еще рано думать об этом, – ответил Моцарт.

– А вы сами были моложе меня, когда сочиняли…

– Да, но я никогда не обращался к кому-либо с подобными просьбами.

Семнадцатилетний Людвиг был принят Моцартом тоже недружелюбно; игра его на фортепиано показалась автору «Nozze» (Перед выездом в Вену Бетховен набросал для своих друзей «Элегию на смерть пуделя», заурядную грустную песенку, пролежавшую ровно сто лет в рукописи.) не более талантливой, чем многих других юных виртуозов, навещавших его; когда же Бетховен, вслед за игрой, стал на фортепиано разрабатывать экспромтом тему, заданную ему Моцартом, то последний обратился к знакомым, находившимся в соседней комнате:

– Обратите внимание на этого мальчика: в будущем весь мир заговорит о нем.

Существует предположение, что Бетховен виделся с Моцартом более одного раза и даже брал у него уроки, но знакомство это не могло быть долговременным, потому что в конце мая, когда Моцарт был потрясен вестью о смерти боготворимого им отца, Бетховен принужден был выехать на родину к умиравшей матери. Тощий кошелек Людвига опустел уже на полпути, в Аугсбурге его ссудили известный фабрикант фортепиано Штейн и некий доктор Шаден.

Бетховен у Моцарта

Дома он застал такую же нужду, вызвавшую следующее прошение отца курфюрсту:

«Придворный музыкант ван Бетховен честь имеет доложить, что продолжительная и упорная болезнь жены привела его в крайне плачевное положение. Он был принужден заложить и продать все свое имущество, так что лишен ныне вместе со своими малыми детьми средств к существованию. Поэтому он покорнейше умоляет о выдаче ему ста талеров».

Смерть матери, последовавшая 24 июля, повергла Людвига в глубокую печаль, о чем можно судить по письму Людвига к Шадену, у которого он взял незначительную сумму на проезд до Бонна.

Бонн, 15 сентября 1787 г.

Благороднейший и достойнейший друг.

Что вы обо мне думаете – о том нетрудно мне догадаться. Я согласен, что вы имеете основательную причину быть обо мне невыгодного мнения; однако ж не желаю извиняться, пока не укажу на причины, по которым могу надеяться, что мое извинение будет принято. Я должен вам сознаться, что со времени моего отъезда из Аугсбурга здоровье мое и настроение начали быстро ухудшаться; чем более приближался я к родному городу, тем чаще стал получать от отца письма с требованием поскорее ехать, так как здоровье матери внушало опасения. Поэтому, несмотря на собственное нездоровье, я спешил чрезвычайно: желание еще раз повидаться с больною матерью устранило все препятствия и помогло мне преодолеть величайшие затруднения. Я застал ее еще в живых, но в самом жалком состоянии; у нее была чахотка, и после долгих страданий умерла она, наконец, около семи недель тому назад. Она была для меня такой доброй, любящей матерью, лучшим моим другом! Я был счастливейшим человеком тогда, когда еще мог произносить дорогое слово мать, на которое всегда мне отзывались! И к кому могу я теперь обращаться с этим именем? К немым ее образам, которые носятся в моем воображении? С тех пор, как нахожусь здесь, грустное настроение преобладает во мне; все время я страдаю одышкой и опасаюсь, что это может превратиться в чахотку. К этому еще присоединяется меланхолия, которая тяготит меня почти столько же, как и самая болезнь. Представив себя в моем положении, вы, надеюсь, простите меня за долгое молчание. Насчет трех карлсдоров, которые вы, по своей чрезвычайной доброте и дружбе, одолжили мне в Аугсбурге, я принужден просить вас – еще немного и великодушно повременить. Путешествие мое стоило дорого, а здесь не могу я ничем возместить этих расходов и не могу надеяться даже на самую малость. Судьба здесь, в Бонне, мне не благоприятствует. Простите, что я так долго задерживаю вас своей болтовней; все это нужно было для моего извинения.

Прошу вас не отказать мне и в будущем в вашей драгоценной дружбе, так как для меня ничто так не желательно, как возможность хоть чем-нибудь оказаться достойным вашего расположения.

С совершенным почтением ваш покорный слуга и друг

Л. в. Бетховен, придворный органист курфюрста Кельнского.

Нужда и беспорядок царили в семье; Людвигу приходилось давать уроки в частных домах, вести хозяйство, смотреть за тринадцатилетним братом Карлом, за другим братом, одиннадцатилетним Иоганном, за годовалой сестрой (вскоре умершей) и следить за постоянно пьяным отцом, чтобы своевременно приводить его домой из кабака или выпрашивать снисхождение полиции. Вместе с тем служебные занятия его значительно увеличились: он был не только органистом, но придворным пианистом, «камер-музыкантом» архиепископа. Подражая своему брату, Иосифу II, учредившему в Вене национальный театр, Максимилиан вздумал сделать то же самое в Бонне; для исполнения новейших немецких опер он составил оркестр из опытных и известных музыкантов: сюда вошли братья-виолончелисты Андрей и Бернгард Ромберг, скрипач Пернер, флейтист Антон Рейха (впоследствии профессор контрапункта в парижской консерватории); дирижером был Иосиф Рейха, дядя Антона; в этом оркестре Людвиг играл на альте, что также поглощало много времени. Еженедельно, по четвергам, курфюрст устраивал концерт на Годесберге, в павильоне, к которому вела прелестная аллея платанов. Перед павильоном расстилалась живописная равнина, окаймленная справа цепью лесистых гор, у подножья которых расположился ряд деревень, а слева волнами величественного Рейна.

Здесь Бетховен охотно исполнял просьбы приглашенных архиепископом знатных дам и отдавался импровизациям или варьировал задаваемые ему темы. Вероятно, здесь сложились многие из вариаций, изданных автором впоследствии, например, на прелестную тему Ригини «Venni Amore» (сер. 17, № 17); в последних столько богатых украшений, такая развитая гармония, что их можно смело поставить рядом с лучшими вариациями Моцарта; та же кокетливость, то же остроумие, богатство фантазии, блестящей техники; но еще нет признаков бетховенского настроения, волнений мятежного духа. Ромберг назвал вариации на тему Ригини причудливыми, другие музыканты тоже не всегда одобряли странности в некоторых импровизациях молодого виртуоза и, вероятно, не раз острили над ним, возвращаясь толпой в город после концерта.

Играя в этих концертах, Бетховен, конечно, старался не только угодить знатным слушателям, но также своим коллегам-специалистам, которых не раз удивлял оригинальностью и неожиданными эффектами; о степени музыкальности и музыкального чутья юного виртуоза можно судить, между прочим, по следующим эпизодам, сообщенным его современниками. Однажды, исполняя новое трио известного в свое время композитора и основателя фортепианной фабрики И. Плейеля (1757–1831), Людвиг нисколько не смутился, заметив два пропущенных такта в своей партии, и, вместе со своими партнерами, Рисом и Б. Ромбергом, настолько гладко провел всю пьесу, что слушатели даже не заметили грубой ошибки переписчика. В другой раз препятствие было вызвано сбившимся виолончелистом и устранено Людвигом, начавшим громко напевать виолончельную партию и тем помогшим партнеру вступить. Опытному певцу и отличному музыканту Хеллеру предстояло петь во время богослужения под аккомпанемент Людвига, который, заручившись его согласием, вздумал импровизировать, варьировать свою партию и, хотя все время подыгрывал партию певца, но все же сбил его; последний пожаловался курфюрсту, который был в восторге от такой шутки и тем не менее запретил Людвигу подобные опыты в соборе. В воскресные дни, после обедни, музыканты курфюрста часто собирались отдохнуть в весьма приличном ресторане, на базарной площади, посещавшемся охотно придворными чинами и университетскими профессорами. Здесь молодой Людвиг, сидя за стаканом рейнвейна, среди шумного веселья своих приятелей и под аккомпанемент бильярдных шаров, не раз, бывало, заглядывался на прелестную Барбару Кох, неприступную, хотя любезную конторщицу, впоследствии вышедшую замуж за графа Антона фон Белдербуша, племянника министра; но такое времяпровождение Людвиг охотно заменял наслаждением красотами природы, которую автор «Пасторальной симфонии» боготворил с юношеских лет и которой посвящал почти все свои праздники. Скитаясь по окрестностям Бонна в воскресные дни, он старался исчерпать удовольствия, доставляемые такими прогулками; то он располагался под тенью развесистого дерева, на пестром ковре цветов, под голубым небом, близ тихо журчащего ручья, то навещал крестьян, беседовал с ними, любовался их народными танцами, чудным, изящным и скромным рейнлендером, то прислушивался к их песням, то подымался на окрестные горы, входил в монастыри, где приводил в восторг монахов своими импровизациями на органе. Нотная записная книжка всегда была при нем, и каждая прогулка сопровождалась появлением новых точек и палочек или афоризмов, к которым склонен народ-философ. Праздники Людвига бывали продолжительны, когда князь-электор отправлялся в Вену или объезжал свою епархию, гостил в Мюнстере, лечился в ближайшем курорте или ездил во Франкфурт, как, например, по случаю коронования своего брата Леопольда (1790), преемника Иосифа II.

В одну из таких поездок курфюрст взял с собой лучших музыкантов и артистов; это было осенью 1791 г., в Мергентхейме состоялся съезд членов Тевтонского ордена, председателем их собрания был Максимилиан. Придворные артисты и музыканты занимали тогда положение все еще близкое к valet-musical, каким был когда-то Моцарт у архиепископа Зальцбургского; чтобы избежать неприятностей и недоразумений, вытекающих из такого положения вдали от постоянной резиденции, эта часть свиты Максимилиана сплотилась в самостоятельную, организованную группу, избрала своим председателем, или «королем» талантливого комика и певца Лукса и назначила каждому из своих членов исполнение определенных обязанностей; неуклюжий, неловкий Бетховен получил звание поваренка и соответственный указ «Короля Нибелунгов» с огромной смолевой печатью на куске каната. Два больших парусных судна поплыли медленно вверх по Рейну, достигли устья Майна, затем направились вверх по течению последнего. Кратковременная остановка в Ашафенбурге позволила Бетховену с товарищами посетить жившего здесь аббата Штеркеля (1750–1817), знаменитого в свое время пианиста, исполнение которого отличалось тонкостью отделки, изяществом, женственностью, «дамским стилем», как говорили тогда. Он долго уговаривал Бетховена сесть за фортепиано, но наш виртуоз упрямился; тогда аббат прибегнул к маленькой хитрости:

– Я играл ваши вариации на тему Ригини «Venni Amore», но последние из них настолько трудны, что сам автор, я думаю, не может сыграть их бегло.

Самолюбие Людвига было задето; он сел за фортепиано и, проиграв все свои вариации, уже напечатанные, стал импровизировать на ту же тему, подражая манере Штеркеля, чем вызвал улыбку своих товарищей.

В Мергентхейме Бетховен вернулся к обязанностям придворного пианиста, но долгие годы хранил поварской колпак и указ с печатью, как память об увеселительной поездке по Рейну и Майну, среди живописных берегов, мимо гор Шпессарта, Оденвальда и Рюдесхейма. О пребывании кельнского курфюрста в Мергентхейме и, в частности, о фортепианной игре Бетховена его современник, пастор Юнкер, как бы угадав значение его гения, сообщает следующие подробности:

…Слышал я одного из величайших пианистов, милого, славного Бетховена; инструмент был неудовлетворительный… интереснее всего были его импровизации; я также был в числе лиц, задававших ему темы. Степень виртуозности этого доброго, спокойного юноши можно определить по неисчерпаемому богатству идей, по исключительной экспрессии и по ловкости исполнения. Не знаю, чего ему недостает еще для славы великого артиста. Я слышал игру Фоглера на фортепиано и довольно часто, целыми часами, всегда удивляясь его необыкновенной ловкости. Но у Бетховена, кроме ловкости, глубокая, выразительная игра, глубже проникающая в сердце, т. е. он так же хорошо исполняет adagio, как allegro. Превосходные музыканты этой капеллы наслаждаются его игрой и с увлечением слушают ее. Но он скромен, без малейших претензий; тем не менее он признавался, что во время своих поездок по поручению курфюрста он был разочарован игрой знаменитейших пианистов. Манера его весьма отличается от обыкновенных приемов игры, точно он открыл себе новый путь к достижению той степени совершенства, которой обладает ныне… В заключение выводы мои таковы:

1) из своей капеллы, состоящей из 50 человек, курфюрст привез с собой только 20, вероятно, лучших, хотя гг. Неефе и Рейха не были среди них, о чем я глубоко сожалел, так как давно мечтал познакомиться с первым из них;

2) высокое достоинство этой капеллы видно из безукоризненного состава скрипок и басовых инструментов;

3) сыгранность и взаимные добрые отношения членов капеллы поразили меня; это подтвердили также многие знатоки, даже камердинер курфюрста, которому это лучше всего известно;

4) поведение капеллы учтивое, нравственное; они держат себя прилично, вежливо, в высшей степени скромно. Во время концерта несчастных музыкантов так мучили, их так стесняла толпа слушателей, так прижала, что они едва могли играть и обливались потом. Но они переносили все спокойно, терпеливо, не выражая неудовольствия;

5) персонал капеллы молодой, здоровый, хорошего роста и сложения. В форменной одежде они представляют великолепное зрелище; она красного цвета и обильно расшита золотом;

6) до сих пор полагали, быть может, что кельнская область представляет страну мрака, куда еще не проник луч просвещения, но двор курфюрста производит совершенно иное впечатление; среди капеллы я нашел немало людей просвещенных и здравомыслящих;

7) лучший из всех князей и гуманнейший курфюрст не только сам играет, но и увлекается исполнением капеллы, точно не может достаточно наслушаться ею. Во время концерта он был самым внимательным слушателем.

Вскоре после посещения Мергентхейма архиепископ отправился во Франкфурт на коронацию своего племянника Франца II (1768–1835), преемника Леопольда, царствовавшего только два года; в то же время, летом 1792 г., Иосиф Гайдн, на обратном пути из Лондона в Вену, остановился в Бонне; капелла курфюрста, остававшаяся в резиденции, обставила пребывание знаменитого композитора в Бонне соответствующей помпой, завершив свое гостеприимство угощением на вершине Годесберга, где произошло его знакомство с молодым Бетховеном; он познакомился с его рукописями, внимательно просмотрел одну из них, – кантату, едва исполнимую вследствие чрезмерно трудных партий духовых инструментов, и, в заключение, дал совет Людвигу поехать в Вену, где обещал руководить его занятиями.

Жизнь в Вене была заветной мечтой Бетховена, и если ему удалось вскоре осуществить ее, то этим он обязан графу Фердинанду фон Вальдштейну, временно проживавшему в Бонне в качестве члена, а потом командора Тевтонского ордена; с древностью и знатностью происхождения молодой человек этот соединял страстное влечение к музыке, прекрасно играл на фортепиано и, что еще важнее, гордился дружбой с еще бесславным тогда Бетховеном, не раз навещая его скромную комнатку, не раз прибегая к хитрости, чтобы помочь деньгами бедному, но до щепетильности самолюбивому юноше; этому меценату был обязан Бетховен своим новым инструментом работы Штейна, заменившим старый хромой клавесин; ему был он обязан также поручением написать к карнавалу 1701 года балет всадников (Ritterballet из 8 разнообразных номеров, сер. 25, № 286), программу которого составил сам Вальдштейн, а блестящее исполнение составляло одно из роскошных развлечений местной аристократии; ему был он обязан, наконец, разрешением отправиться к Гайдну в Вену, с сохранением содержания и 100 дукатами на переезд и обзаведение. Не раз этот знатный покровитель утешал Людвига в его семейном горе, не раз обращался к нему за помощью молодой композитор, чтобы вырвать пьяного отца из рук полиции, но не всегда можно найти достаточно сочувствия и поддержки за порогом дома, где семья бедствует и страдает изо дня в день. Пьянство отца и положение семьи вызвали прошение Людвига об отставке первого и о прибавке себе жалованья, на что вскоре последовало следующее распоряжение курфюрста:

«Ввиду прошения Людвига ван Бетховена его высочество повелевает уволить Иоганна ван Бетховена от службы с тем, чтобы он поселился в одном из поместий епархии и получал только сто талеров в год. Остальные сто талеров из жалованья его следует выдавать сыну, помимо жалованья, получаемого последним с давних пор. Упомянутый сын имеет получать также по три меры пшеницы в год на содержание своих братьев».

Но указ архиепископа не был исполнен в точности; старый тенор предпочел жизнь в Бонне, в Wenzelgasse, прелестям сельской жизни; свои 200 талеров он продолжал получать по-прежнему и, возмущенный опекой сына, он обещал тем не менее выдавать ему по 25 талеров каждую четверть года, на что Людвиг, конечно, согласился.

Проходили месяцы, а молодой человек все еще не мог вырваться отсюда, все еще служил в капелле архиепископа и бегал по урокам, поддерживавшим его существование. По-прежнему он находил отдохновение и ласку в семье Брейнинг, жившей в центре города, на соборной площади, в доме кардинала Бармана. Здесь добрая мать семьи утешала его, старалась сгладить и смягчить резкие, бурные порывы страстной и впечатлительной натуры; «она – по выражению самого Людвига – очищала розы от тли». Он питал отвращение к преподаванию и тем не менее принужден был посвящать этому занятию долгие часы; расстроенный, утомленный прибегал он сюда, вместо того, чтобы отправиться через площадь к барону Вестфаль фон Фюрстенбургу, где его ждали к уроку, и умная, ласковая хозяйка, успокоив молодого человека, отсылала его к исполнению противных, но неизбежных обязанностей; не раз Людвиг следовал ее советам, отправлялся к барону, подходил к дверям, брался за задвижку двери и вновь прибегал к Брейнинг.

– Не могу сегодня, – твердил он, – лучше завтра я дам два урока…

– Ну, – замечала госпожа Брейнинг, – опять дурь нашла.

Охотно и даже с удовольствием он давал уроки только в этом доме, только Элеоноре, взрослой миловидной девице, одной из многочисленных богинь, которым поклонялся увлекающийся артист; с ней он зачитывался лучшими произведениями литературы, Шекспиром, Гете, Шиллером, Лессингом и Клопштоком; здесь он впервые прочел «Одиссею», впоследствии свою любимейшую поэму. Здесь он часто напевал свою песенку «Кругосветное путешествие Уриана» (ор. 52, № 1), написанную за год до первой поездки Бетховена в Вену; здесь он охотно предавался своим импровизациям, стараясь звуками нарисовать образ кого-либо из присутствовавших или выразить его душевное настроение; виртуоз так удачно достигал своей цели, что слушатели безошибочно отгадывали задуманное им, причем чаще всего он останавливался, конечно, на юных красавицах, среди которых сначала отдавал предпочтение Лорхен. Ученица, вероятно, отвечала взаимностью молодому учителю. По смерти Людвига в портфеле его была найдена украшенная искусственными цветами записка следующего содержания:

 
Счастья и долгой жизни
Желаю сегодня тебе,
Но также, должна я признаться,
Желаю кое-чего себе.
Желаю себе сердечно
К тебе питать поклонение;
Тебе же ко мне желаю
Терпенья и снисхожденья.
 

От вашего друга и ученицы

Лорхен фон Брейнинг.

1790 год.

Если между ними произошел вскоре разлад, о чем мы узнаем из письма Людвига к ней, то причину можно найти в увлечении артиста подругами ученицы, часто посещавшими радушную, гостеприимную семью Брейнинга, например: красивой блондинкой из Кельна, Иоганной фон Гонрат, или же не менее миловидной фон Вестерхольд, которую он не мог забыть даже сорок лет спустя. Несмотря на любвеобильное сердце Людвига, прелестные прирейнские девицы не могли удержать его и приковать к Бонну. Еще летом этого года Людвиг решил, пристроив своих двух братьев, Карла и Иоганна, переселиться туда, куда манили его тень Моцарта, слава старика Гайдна, кипучая деятельность и щедрые меценаты столицы музыкального мира. С Карлом, проявлявшим музыкальные способности, он сначала занимался сам, а потом определил в капеллу архиепископа; Иоганна он дал в обучение придворному аптекарю, где мальчик оставался, вероятно, до 1795 года, когда армия Наполеона заняла Бонн. К этому времени относится документ, гласящий о его службе и последующей отставке.

Госпиталь в Бонне.

Ввиду многочисленности больных, находящихся в боннском госпитале, что в замке курфюрста, предлагаю именуемому Бетховеном (Иоганном) явиться завтра утром ровно в шесть часов для исполнения обязанностей аптекаря третьего разряда на соответствующий этому званию оклад жалованья.

Диве.

Бонн, 26 вантоуза III года республики Главный аптекарь.

(18 марта 1795 г.)

Тут же на полях сделана приписка:

«6 флореаля (23 апреля) гражданину Бетховену прекратить выдачу жалованья, полагающегося аптекарю третьего разряда».

После того как оба брата были пристроены, главное препятствие поездке Людвига было устранено, и вот 29 октября 1792 года граф Вальдштейн, принимавший деятельное участие в судьбе молодого виртуоза, пишет ему:

Дорогой Бетховен!

Вы отправитесь в Вену, осуществив таким образом вашу заветную мечту. Гений музыки все еще оплакивает смерть Моцарта; он приютился временно у Гайдна, неисчерпаемого источника гармонии, но не там ему проявить свое величие и мощь; он уже ищет вокруг себя избранную натуру, чтобы служить ей. Поезжайте, работайте без устали; из рук Гайдна вы получите дух Моцарта.

Ваш истинный друг Вальдштейн.

Это напутствие, вероятно, сопровождалось необходимой денежной поддержкой, без которой Людвиг не мог бы так скоро, 2 ноября, выехать из Бонна; его кошелек, по обыкновению, был тощ, а положение курфюрста было настолько трагично, приближавшиеся раскаты пушечного грома настолько оглушали князя-архиепископа, что робкие просьбы молодого артиста не могли обратить на себя его внимания. Войска французской республики заняли уже Вормс, 22 октября они вошли в Майнц, откуда курфюрст заранее велел вывезти в Дюссельдорф архив и казну; 31 октября он сам бежал из Бонна в Клев (на Рейне, к северу от Везеля) в сопровождении князя Нейвида. В начале ноября германские войска выступили из Кобленца и рассыпались по окрестным деревням в ожидании появления французской армии Кюстина.

Песня, которая напутствовала Бетховена с берегов Рейна, не блещет музыкальными красотами, но в ней много глубокого смысла и велики чудеса, вызванные ей; раздавшись здесь впервые, она как бы направила юного артиста на новый путь, открыла ему новые горизонты искусства. С этой песнью марсельцы вступили в Париж 29 июля 1792 года, под ее звуки распалось ветхое здание французской монархии, чтобы уступить место осуществлению великих идей, возросших и взлелеянных вдали от дворцов, среди неведомых борцов за свободу, равенство и братство. Много ли страниц можно найти в симфониях, квартетах, в фортепианных сонатах Бетховена, где бы не слышался более или менее отдаленный отзвук этого напева, поразившего даже невозмутимого олимпийца Гете.