Последнее дело Коршуна

© Пеунов В.К., наследники, 2023

© Хлебников М.В., составление, предисловие, 2023

© ООО «Издательство «Вече», оформление, 2023

«Советская гуманность не может распространяться на врагов народа…»

Постоянные читатели нашей серии могут подумать, что сюжеты и герои советских шпионских романов – плод писательского воображения, подкрепленного идеологическими установками, не имеющими никакого отношения к действительности. Сегодняшний автор и его книга убедительно опровергают подобное представление.

Вадим Константинович Пеунов родился 29 апреля 1924 года в Астрахани. Его отец – военный врач, мать – бухгалтер. Война настигла семью Пеуновых в городе Комсомольске Ивановской области. В январе 1942 года Вадим, приписав себе год, фактически сбежал в действующую армию. Писатель вспоминал:

«Мы не сразу попали на фронт. Наше первое задание было заготавливать сено. Видимо, готовились принимать большое количество скота. Мог выкашивать за сутки 45 соток. Был ударником.

Но тут началось наступление на Волгу. Бывалые фронтовики везли на телегах винтовки и патроны и скидывали нам, пацанам. А мы и винтовку-то толком заряжать не могли. Помню, попали в какой-то противотанковый ров. Заберешься наверх, едва успеешь стрельнуть – и сползаешь на брюхе под собственной тяжестью. Кругом – песок. И кровь. Половина одноклассников погибла в первом же бою».

Выжив в Сталинградской битве, Пеунов – уже десантник – готовился принять участие в форсировании Днепра:

«Затем полгода нас тренировали в лагере, где готовили десантников для высадки на печально известный Букринский плацдарм, юго-восточнее Киева. Это было накануне форсирования Днепра. По 15 раз в день мы прыгали на специальных тренажерах. Натренировали нас, в общем, хорошо. Вот только высадили плохо… Такое впечатление, что фрицы уже нас ждали. Почти всех, кто приземлился в заданном квадрате, перебили. Мне с группой ребят повезло, что нас ветром отнесло километров за 90 от Днепра. К реке пробивались человек пятьсот… Выжил, потому что в свои 14 лет переплывал Волгу. Месяца полтора с боями пробивались к своим. Выручило, что сумели добыть карту с расположением противника…»

Выход к своим ознаменовался очередной сменой ратной профессии. Дальше воевать Пеунову пришлось уже в артиллерии. Войну трудно за что-то хвалить, но старшему сержанту Пеунову она сделала неожиданный подарок. Советские войска освобождали западные области Украины. Неподалеку от Львова находится старинное село Пустомыты. В нём молодой артиллерист встретил девушку из культурной польской семьи – Стефанию Заячковскую. В годы нацистской оккупации она помогала партизанам из отрядов Ковпака: приносила им еду, снабжала информацией. Закончилась война. Демобилизовавшись, Вадим Пеунов приезжает в Пустомыты…

Перед молодой семьёй встаёт нетривиальная задача. Её глава хочет поступить в университет, имея за плечами лишь неоконченный школьный курс. Двадцатилетнему ветерану приходится сесть за парту. Следующая цель – журналистский факультет Львовского университета. И тут не обошлось без трудностей. Приёмная комиссия забраковала предоставленную на конкурс прозаическую работу Пеунова, посоветовав абитуриенту искать себя в другой сфере деятельности. На помощь пришла Стефания, с детства писавшая стихи. Пеунова, неожиданно проявившего поэтический «талант», принимают в университет.

Мирные дневные хлопоты сменялись тревожными ночами, когда на страшную охоту выходили так называемые «украинские патриоты». Понятно, что русско-польская семья привлекала их внимание. Зачастую приходилось дежурить возле тёмных окон, ловя любой подозрительный звук, движение тени. К этому времени семья выросла: сначала родился сын Миша, затем дочь Лена. Не желая рисковать детскими жизнями, Пеуновы уезжают. Новый дом они находят на Донбассе. Молодой журналист устраивается на работу в крупнейшую газету региона – «Социалистический Донбасс». В чём-то повторяя свою фронтовую судьбу, Пеунов совершает резкий поворот и осваивает рискованную шахтерскую профессию проходчика. Параллельно, отрывая время ото сна и отдыха, он пишет дебютную книгу. Её первым читателем, строгим критиком и редактором была Стефания. Без помощи жены книга вряд ли бы состоялась. И здесь молодой автор вытянул свой второй счастливый билет. Путь к читателю оказался достаточно лёгким. В 1955 году «Сталинское областное издательство» выпускает «Последнее дело Коршуна». Роман заметили, через два года последовало переиздание. Кроме того, книгу перевели на ряд языков, включая китайский и арабский. Затем «Последнее дело Коршуна» на долгие годы пропадает с читательского горизонта. О причинах этого я ещё скажу, но сначала поговорим о самом романе.

От рук неизвестных бандитов погибает следователь прокуратуры Нина Дубовая, которая в годы войны сражалась в партизанском отряде. Основное место действия – условный город Пылков, – романный вариант Львова. Очень скоро становится понятным, что гибель Нины напрямую связана с драматическими событиями как прошлого, так и настоящего. Время действия чётко обозначено: ноябрь – декабрь 1952 года, что в целом нехарактерно для советских шпионских романов. На мой взгляд, это подчёркивает документальную основу романа, на которой всегда настаивал автор. Будучи молодым писателем, Пеунов немного похулиганил в тексте. У всех центральных женских персонажей романа неудачная личная жизнь. Так, Вероника Калинович, ставшая жертвой холодной, расчётливой игры женатого негодяя, с тоской вспоминает о подруге юности, которой «повезло»:

«Наверно, всю жизнь сердце будет тянуться к хорошей и большой любви. А ведь есть, есть на свете счастливые люди. И не далеко за примером ходить: Софья Заячкевская, подруга детства и девических лет… Подруга оказалась счастливее Вероники. Ее муж – веселый молодой лейтенант – увез жену на Дальний Восток и помог ей окончить техникум».

Понятно, что «Софья Заячкевская» – слегка замаскированная отсылка к жене писателя. В наши дни такой приём называют «пасхалкой», но, как видим, он активно использовался и семьдесят лет тому назад. Подобные шутки «для своих» немного оттеняют повествование, которое исполнено в довольно мрачных, тревожных тонах. Как первые читатели книги, так и те, кто возьмёт роман в руки сегодня, вряд ли будут долго гадать о том, кто скрывается под кличкой Коршун. Вариант один, и он будет правильным. В этом отношении книга Пеунова близка не к классическому детективу, а повторяет приёмы построения триллера с присутствием в тексте явных следов нуара. Читатель видит преступника, которого пока не замечают профессиональные следователи и сыщики.

Тревога, охватывающая при погружении в роман, имеет и внелитературный характер. Пеунов, описывая послевоенный Львов, создаёт картину, мягко говоря, нерадостную. Последователи УПА (Украинской повстанческой армии), ОУН (Организация украинских националистов)^[1], нацистские прихвостни всех мастей, агенты иностранных разведок достаточно уверенно чувствуют себя в советском областном центре, занимая там нерядовое положение. Да, автор зримо смягчает, отводя им формально вторые роли в социальной иерархии: начальник областных культурных учреждений, директор комиссионного магазина, руководитель крупного курорта. Но, во-первых, эти позиции позволяют оказывать скрытое воздействие на многие стороны жизни: от низовой пропаганды до непосредственного воздействия на управленческую верхушку, которой нужно одеваться, лечиться и отдыхать. Во-вторых, в сознании читателя картина неблагополучия существенно расширяется, включая те сферы (партийные органы, милиция, образование), которые нельзя было назвать по соображениям цензуры.

В романе есть сцена, предвосхищающая то, что мы увидели совсем недавно, когда бывшие высокопоставленные партийные чиновники превратились в отпетых националистов:

«К зданию курорта он подошел уверенным, хозяйским шагом. Возле дверей красовалось огромное объявление:

«Сегодня в помещении кинотеатра санатория

будет прочитана лекция на тему:

«УКРАИНСКИЕ БУРЖУАЗНЫЕ НАЦИОНАЛИСТЫ —

ВЕРНЫЕ СЛУГИ АМЕРИКАНО-КАТОЛИЧЕСКОЙ

РЕАКЦИИ».

Читает действительный член Общества по распространению политических и научных знаний М.Л. Сидоров».

Показательна реакция врага: «Виталий Андреевич, прочтя объявление, улыбнулся». Вскоре выясняется, что «действительный член» на самом деле активный член бандеровского подполья. Улыбался Виталий Андреевич, как показала история, не зря.

Судьба романа оказалась непростой. Напомню, что первое издание вышло в 1955 году. В этом же году вышел Указ Президиума Верховного Совета СССР от 17 сентября 1955 года «Об амнистии советских граждан, сотрудничавших с оккупантами в период Великой Отечественной войны 1941–1945 гг.». Его продавил Хрущёв. Некоторые формулировки указа просто шокируют. Цитата из 7‐го пункта документа: «Освободить от ответственности и тех ныне находящихся за границей советских граждан, которые занимали во время войны руководящие должности в созданных оккупантами органах полиции, жандармерии и пропаганды, в том числе и вовлеченных в антисоветские организации в послевоенный период».

Согласно указу были освобождены десятки тысяч украинских националистов. Им было позволено вернуться в места своего прежнего проживания, возвращено – небывалый случай для советского права – конфискованное имущество. За полтора года до того Крымская область была передана из состава РСФСР в состав УССР…

Трудно сказать, чем руководствовался Хрущёв, принимая подобные решения. Сыграли свою роль скрытые симпатии к украинским националистам? Скорее всего. Было это следствием общей недалёкости Никиты Сергеевича? Несомненно. Пытался он тем самым заручиться поддержкой влиятельной украинской партийной номенклатуры? Вполне возможно. Но вероятнее, перед нами ситуации, когда все три аргумента определили выбор первого лица партии и государства.

В такой ситуации отрицательные персонажи Пеунова, очищенные от претензий со стороны советской юриспруденции, получали шанс заново выстроить свою жизнь и судьбу. Они её и выстроили…

К середине 1970‐х Вадим Пеунов – член Союза писателей, автор многих книг. Назову некоторые из них: «Друзья и враги» (1958), «Любовь и ненависть» (1961), «Чекист Аверьян Сурмач» (1969), «В обнимку с ветрами» (1972)… Попытка переиздать «Последнее дело Коршуна» обернулась фактическим запретом книги. Думаю, что причины этого объяснять не нужно.

Трагический символизм истории заключается в том, что роман, предупреждающий об опасности украинского национализма, вышел именно на донецкой земле, которая через шестьдесят лет снова приняла на себя удар. Мы верим и знаем, что и на этот раз враг будет разбит, победа будет за нами. Очень важно, чтобы ядовитые семена ненависти были уничтожены навсегда.

Думаю, что читатели обратили внимание и на другой частный символизм сегодняшнего выпуска. 29 апреля этого года Вадиму Пеунову, согласно его официальным документам, исполнилось сто лет. Продолжая добрую традицию нашей серии, мы отмечаем эту дату неофициально самым важным и нужным для писателя и его памяти способом – книгой. Автор предисловия благодарит дочь писателя Наталью Вадимовну Пеунову-Шопину за консультации и представленные сведения.

М.В. Хлебников, кандидат философских наук

С этого началось

Полковник Иванилов инструктировал оперативных работников своего отделения:

– Некоторое время тому назад наше управление было предупреждено, что в связи с общеизвестными событиями ожидается оживление деятельности остатков разного рода диверсионных групп в западных областях Украины. В основном это гитлеровские агенты, которые прекратили свою деятельность после разгрома «третьей империи», а поэтому до сих пор не были обезврежены.

Вы сами понимаете, – обратился полковник к офицерам, – что я вызвал вас не для того, чтобы сообщить эти уже известные вам истины. Дело в том, что в связи с этим решено в Рымниках и у нас, в Пылкове, еще раз перепроверить бывшие гестаповские архивы. К разбору их привлекаются участники партизанского движения, солдаты и офицеры частей, стоявших гарнизонами в западных областях, – словом, люди, которые могут оказаться нам полезными.

Полковник внимательно посмотрел на каждого из офицеров. Ближе всех к столу сидел выпускник училища младший лейтенант Звягин – высокий, с мальчишески тонкой талией, пухлыми губами и ярко-синими озорными глазами.

Рядом со Звягиным – лейтенант Сокол. Слушая полковника, он машинально крутил в руках коробку спичек. Это был способный оперативный работник, который считал своим учителем капитана Долотова.

Капитан Долотов был третьим офицером, присутствовавшим на совещании. Потомственный волжанин, он имел самую невзрачную внешность. Сутуловатый, среднего роста. Волосы редкие, светлые. Голос тихий. Но лоб большой, покатый и глаза – глубокие, умные, печальные. Сухощавый подбородок вытянулся клинышком, отчего все лицо чем-то напоминало москвитянина со старинной русской гравюры. Обладая снайперским терпением, капитан умел скрупулезной работой, казалось бы, из ничего добывать мелочи, которые всегда безошибочно приводили к разрешению самых запутанных вопросов. Тонко разбираясь в психологии, он обладал даром располагать к себе людей. По методике работы его можно было назвать человековедом.

Младший лейтенант одернул гимнастерку.

– Младший лейтенант Звягин, вы хотите что-то сказать?

– Книга писателя Лимаренко «Дорогою подвига» построена на фактическом материале. Там много места уделено Нине Дубовой и Виталию Дроботу. Мне кажется, стоит привлечь их к разбору архива.

– Это верно. Но хочу вас сразу предупредить, что к подбору кандидатур надо подходить особенно осторожно. Прежде чем привлечь кого-либо к разбору архива, мы будем тщательно проверять. Но кандидатура Дубовой вполне подходит. Она давно состоит у нас на специальном учете. Я знаю ее по совместной работе. Это коммунист кристальной чистоты. Дробота, к сожалению, знаю только как героя книги и директора областного Дома народного творчества. О нем подумаем. Кто еще хочет что-нибудь предложить?

Встал капитан Долотов.

– По-моему, будет целесообразно обменяться с Рымниковским управлением теми сведениями, которые уже стали известными при разборе архива.

– Хорошая мысль. Мы можем даже послать к ним нашего представителя. Еще?.. Все? Тогда перехожу к другому вопросу.

Полковник вынул из папки фотографию и протянул ее Долотову:

– Присмотритесь к этому лицу. Кто из вас видел его раньше?

Капитан внимательно рассматривал фотографию худощавого мужчины с глубоко запавшими закрытыми глазами.

Затем карточка перешла в руки Сокола и Звягина. Но никто не мог ничего сказать об этом человеке.

– Ну что ж, я и не ждал, что вы его опознаете, – успокоил Иванилов своих подчиненных. – История его такова. 12 октября в Рымниках в одном из буфетов поскандалили двое выпивших. Вызвали милиционера. Когда дежурный подходил к буфету, оттуда стремительно вышел какой-то человек. Милиционер, решив, что это один из скандалистов, остановил его. Тот бросился бежать. Заметив, что его преследуют, он выхватил пистолет и выстрелил несколько раз в милиционера. Тому тоже пришлось применить оружие. В перестрелке неизвестный был ранен в спину. Пуля задела позвоночник, нарушила центральную нервную систему. Сейчас этот раненый лежит в госпитале в тяжелом состоянии. Для спасения его жизни будет сделано все возможное, но за исход врачи не ручаются. Сами понимаете, что допросить его пока нет никакой возможности. При нем были обнаружены деньги, справка Первого отделения милиции города Пылкова, что гражданин Замбровский заявил о пропаже своих документов, трамвайный билет и пистолет американского образца выпуска 1951 года.

Вспомним теперь о другой истории, хорошо известной вам. Я имею в виду двух парашютистов, сброшенных месяц тому назад на территорию нашей области. Один из них, как вы помните, был убит, другому удалось скрыться. При убитом обнаружена значительная сумма советских денег, кое-какие документы и пистолет американского образца… выпуска 1951 года.

Как видите, события развиваются столь стремительно, что требуют от нас самых срочных действий. Вне всякого сомнения, что в наши руки попала нить, которая ведет к шпионско-террористической банде. Центр ее, по-видимому, в Пылкове, а филиал где-то в Рымниках. Дело поручается вам, капитан. Лейтенанту Соколу предлагаю заинтересоваться трамвайным билетом. Необходимо установить день, час и, хотя бы ориентировочно, место, где Замбровский мог сесть в трамвай. Весьма возможно, что где-то в этом районе находится квартира-явка. Майор Наливайко и младший лейтенант Звягин останутся пока в резерве.

– Товарищ полковник, в этой истории есть интересная деталь. Замбровский, имея в кармане справку, которая вполне могла оправдать его в глазах милиционера, все-таки струсил и бросился бежать. Но в Пылкове он явился в милицию, пытаясь стать на легальное положение, – поступок в его положении очень смелый. По-моему, он сам не решился бы на это. Его заставил это сделать инициативный и хладнокровный человек. Весьма возможно, что он-то и является резидентом.

Иванилов внимательно выслушал капитана.

– Мы к этому еще вернемся. Я считаю, что, пока Сокол проверяет трамвайный билет, вам необходимо побывать в Рымниках по поводу разобранных архивов. Кстати, навестите Нину Владимировну Дубовую. Она работает следователем областной прокуратуры. Было бы очень полезно привлечь ее к разбору нашего архива, если ее еще не привлекло Рымниковское управление.

– Когда прикажете отправляться?

– Не позже завтрашнего утра.

«Не к брату»

Дверь в кабинет следователя по уголовным делам Дубовой бесшумно приоткрылась, и посыльная сообщила:

– Нина Владимировна, вас междугородная вызывает.

Дубовая подняла голову на громкий шепот посыльной и улыбнулась. Ее улыбка, похожая на вспышку мягкого теплого света, озарила большие серые глаза под густыми бровями, четкую линию рта с темным пушком над верхней губой, крутой овал подбородка с рельефной ямочкой.

– Что там случилось?

– Из Пылкова звонят.

Дубовая с шумом отодвинула полумягкое кресло и тряхнула головой, откидывая с высокого лба упругие завитушки волос.

В кабинете прокурора ее ждала снятая с рычага телефонная трубка.

– Следователь Дубовая слушает… – Но тут же ее голос потеплел. – А… это ты, Виталий… Я сама хотела тебе звонить… Ну слушаю…

Она долго вслушивалась в отдаленные звуки знакомого голоса. Но вот лицо ее опечалилось.

– Сейчас не могу. Подожди немного… Да ты не сердись. Я знаю, что он и тебе нужен. Но пойми… Меня пригласили помочь разобраться в одном архиве. А дневник поможет мне припомнить кое-что из нашей партизанской жизни… Я тебе его сама привезу. Когда? Возможно, что перед ноябрьскими праздниками. Меня один старый знакомый в гости приглашает, и для него дневник будет небезынтересен.

Собеседник, должно быть, одобрил план Нины Владимировны, потому что она спросила:

– Так, значит, подождешь? Если я не приеду, то вышлю.

Дубовая повесила трубку и вернулась в свой кабинет. Но почти тотчас же в дверь постучали, и, не дожидаясь разрешения, порог переступил Леонид Алексеевич Валуев, один из сотрудников прокуратуры.

– Здравствуйте, Нина Владимировна! Я к вам уже заходил, но не застал.

– Здравствуй, Леня, – приветливо отозвалась Дубовая. – Ты уже просмотрел бумаги Кировского колхоза?

– Да. Мы, наверное, опять вместе поедем в Яблонивку. Дело несложное. До октябрьских праздников еще двадцать дней. Думаю, управимся.

– Должны управиться. Но мне кажется, что там дело не только в неправильном начислении трудодней.

– А что вы еще обнаружили?

– Вот кончу читать, – указала Дубовая на ворох бумаг на своем столе, – тогда и поговорим. Но только… смогу ли я поехать?

– А что вам может помешать?

– Предложили одну очень серьезную работу. Она, возможно, повлияет и на мою диссертацию.

– Но ведь диссертация у вас окончена. Неужели в третий раз будете переделывать?

– Боюсь, что придется. Богатейший материал попадает в мои руки. Вот справлюсь ли только?

– Конечно, справитесь! – уверенно ответил Валуев. Он помолчал. И без всякой связи с предыдущим спросил: – Нина Владимировна, вы вечером заняты?

– Опять билеты в кино взял?

– Взял.

– Не хочется мне тебя огорчать.

– Нина Владимировна! Это же «На дне». Мхатовский спектакль.

– Мхатовский, говоришь? – Дубовая переворошила бумаги. – Придется, видно, пойти.

– Вот и хорошо. Дочитывайте, а я побегу за билетами.

– Так ты еще не купил? Тогда…

Но Валуев уже выбежал из кабинета.

* * *

Трамвайный билет в руках опытного работника – это след в нужном направлении. Капитан рекомендовал лейтенанту Соколу начать поиски с трамвайного управления.

– Потолкуйте с начальником службы движения Попковым. Это старый балтийский матрос, коммунист с дореволюционным стажем.

Сокол так и сделал.

Трамвайное управление размещалось в конце города. Лейтенант без труда добрался до него и нашел конторку начальника службы движения. Попков, высокий старик с гладковыбритым подбородком, распекал кого-то по телефону за то, что тот «вышел из графика». В конторке было много народа, и бывший моряк не обратил внимания на вошедшего Сокола.

Пообещав кому-то «срезать прогрессивку», Попков бросил на рычаг трубку и повернулся к пареньку в телогрейке:

– Давай, Гриша, выезжай. Скоро люди с работы пойдут. Каждому надо поскорее домой добраться. А на этом маршруте уже второй вагон в тупик загнали.

Лейтенант попал, должно быть, перед сменой. Попков рассылал людей. Звонил. Ругался. Сулил «накрутить хвоста». Сокол терпеливо ждал. Наконец в конторке остались только он и Попков.

– Вы ко мне, молодой человек? – спросил лейтенанта начальник службы движения.

– К вам. Моя фамилия Сокол.

– А, Сокол! – подобрело лицо Попкова. – Знаю, знаю, по какому делу вы пришли. Мне уже говорили об этом. Ну давайте ваш билет.

Лейтенант достал из кармана пиджака увеличенную копию билета. Попков положил ее на стол и разгладил рукой.

– Этот надрыв сделан на том же месте, что и в билете? – спросил он, показывая на цифру «5», которая стояла внизу билета за рамкой.

– Копия самая точная, – заверил Сокол.

– Это хорошо. По серии билета мы определим, какого числа он был выдан и на каком маршруте использован. По номеру приблизительно можно определить время выдачи. Кондуктор ведь записывает номера на каждой конечной остановке. А вот цифра, по которой разорван билет, укажет участок остановки «от и до».

Попков куда-то позвонил – «я тут, выйду», – кого-то предупредил «через минуту вернусь» – и вышел. Вернулся он минут через десять, и не один, а с широколицей женщиной, одетой в форменную шинель и серый платок.

– Ну, молодой человек, получайте свой билет обратно… Это контролер, – указал он на женщину. – Она работает на том маршруте, который вас интересует. Билет был реализован 10 октября на кольцевом маршруте, около девяти часов вечера. Остальное вам расскажет сама тетя Шура.

Тетя Шура была явно смущена. Она посматривала то на Попкова, то на Сокола.

– Вы не сможете, хотя бы ориентировочно, сказать, на какой остановке пассажир мог взять этот билет и где мог выйти?

– Могу. Надо будет посмотреть мои маршрутные листы, – оживилась контролер, доставая из сумки свои бумаги. – Вот. В двадцать один тридцать. Я на этом маршруте записала билет № 6842376. Это было на остановке «Почтамт». Ваш билет № 6842371, его реализовали между остановками «Водная станция» и «Почтамт». В половине десятого трамваи ходят почти пустые, и кондукторы обилечивают пассажиров без задержки.

Узнав, где сел Замбровский, лейтенант решил обследовать район водной станции.

От проспекта Коммунаров к водной станции и оттуда к почтамту трамвай поднимается в гору по длинной улице Коцюбинского. На протяжении всего этого большого маршрута не было ни одной боковой улицы, если не считать тупика Песчаного, который оканчивался воротами водной станции. От проспекта Коммунаров до почтамта вдоль всей улицы Коцюбинского тянулись учрежденческие дома, и только в тупике Песчаном было одиннадцать двухэтажных жилых домов.

С восьми утра до семи вечера на остановке «Водная станция» садились и выходили десятки рабочих и служащих. После семи вечера к трамвайной остановке могли выйти только из тупика Песчаного. Летом, когда работает водная станция «Медик», в тупике оживленнее, чем на центральной улице. Зимой здесь никто не появляется.

Когда Сокол рассказал обо всем этом капитану, Долотов поздравил своего ученика:

– Вы почти точно определили место, где искать квартиру-явку. Она где-то в одном из этих одиннадцати домов. Что ж, лейтенант, продолжайте поиски дальше. Необходимо установить, в каких квартирах с 26 сентября по 12 октября проживали или просто ночевали посторонние, не взятые на учет и непрописанные. Возьмите в помощь младшего лейтенанта Звягина. А когда что-нибудь найдете, для наблюдения еще выделим людей. Ну, желаю удачи.

* * *

Над массивными, кованными бронзой дверями областной прокуратуры висит огненный транспарант: «Да здравствует XXXV годовщина Октября!»

Праздничный вечер в прокуратуре окончился. Тяжелая дверь бесшумно выпускает на улицу радостно оживленных людей.

– Так я провожу вас, Нина Владимировна?

Дубовая вздохнула:

– Мне, Леня, надо побыть одной.

– Вовсе вам не надо быть одной. – Валуев решительно взял се под руку. – Что вас мучает? С недавнего времени вы стали совершенно неузнаваемой. Неужели вам не с кем поделиться вашей печалью?

Дубовая ответила не сразу. Ее лицо при матовом свете уличных фонарей выглядело усталым, даже скорбным.

– Жизнь меня обманула, Леня.

– Вы не похожи на человека, который подчиняется событиям. У меня всегда было убеждение, что вы строите жизнь такой, какой она вам нужна.

– Какой ты все-таки романтик! Двадцать девять лет, а восхищаешься как мальчишка…

Леонид Алексеевич не отважился продолжать. В ее словах ему почудился упрек. Но в чем? Он осторожно вел спутницу, приноравливая к ней свой шаг.

Нина Владимировна заговорила сама:

– Помнишь, Леня, ты как-то рассказывал о том, как ваша рота попала под огневой вал своих же орудий. То ли вы поторопились, то ли артиллеристы напутали… Как это было?

Удивленный вопросом, он искоса взглянул на нее. Зачем это ей нужно? И неуверенно начал:

– Наша рота шла в атаку за огневым валом…

– Подожди, подожди, – перебила его Нина Владимировна. – Я не то хотела спросить. О чем ты думал в это время? Что чувствовал? Вот бывает во сне… Поднимаешься на высокую гору. И не один. Тебе кто-то помогает. Еще два шага – и ты на вершине, освещенной солнцем. Вдруг… спутник исчезает, и ты летишь в пропасть… Летишь и чувствуешь, что сейчас разобьешься об острые камни… Бывало такое с тобою?

– Нина Владимировна, – Валуев остановил свою спутницу. Заглянул ей в глаза. – Поделитесь со мною вашими мыслями!

– Страшные они, Леня. Зачеркивают прошлое, а может быть, и будущее. Я им… еще и сама не верю.

– Любое горе вдвоем всегда переносить легче. А я все время… – но, взглянув в окаменевшее лицо Дубовой, Леонид Алексеевич осекся. Такие глаза он видел только у человека, раненного смертельно.

Вот и улица Стефаника. Темная, узкая, как и большинство улиц в Рымниках, похожая на коридор без крыши, освещенная редкими газовыми фонарями, повсюду ставшими музейной редкостью, но почему-то еще сохранившимися в этом большом городе.

– Невеселая улица, – проговорил Валуев.

– Только осенней ночью. А летом она преображается в зеленую аллею. И здесь всегда полно ребятишек.

Они остановились у подъезда. Дубовая достала ключ и вставила его в замочную скважину.

– Нина Владимировна, я давно хочу вам сказать…

– Прости, Леня. Уже поздно. Я устала. – Она нашла его руку, мягко пожала ее, и Леонид Алексеевич вынужден был опять отложить разговор, к которому готовился столько времени.

Несмотря на поздний час, пани Полонская, как называла себя старая полячка, еще не спала. Прежде чем открыть дверь, она долго смотрела в глазок. Дубовая терпеливо ждала окончания неизбежной процедуры.

– Цо так скоро? Юш по свенту?^[2] – спросила хозяйка, пропуская Нину Владимировну в переднюю.

– Да, уже…

В крошечной комнате, которую пани Полонская упорно называла гостиной, все было вычищено до блеска. Маленький диванчик – странное смешение всевозможных стилей, – столь же древний, как и его обладательница, – был покрыт накрахмаленным чехлом; старинный полуразвалившийся шкаф сиял полировкой; буфет улыбался стеклами и пестрыми тарелочками; лихой улан, как всегда, браво посматривал с большой фотографии на стене.

На столе, на белой штопаной скатерти, стояла сахарница – пузатый китайский мандарин, потерявший за долгие годы службы свою шапочку вместе с головой, – и огромная синяя чашка с недопитым чаем. И безголовый мандарин, и синяя чашка появлялись только в особо торжественных случаях.

Хотя в квартире было тепло, Нина Владимировна накинула на плечи пуховый платок.

– Я бы тоже чаю выпила. У нас, кажется, была бутылка портвейна. Давайте ее сюда. Сегодня большой праздник, пани Полонская.

– Так, так… большой праздник.

– Вот мы его и отметим.

Пани Полонская захлопотала возле буфета:

– Я сейчас, сейчас…

Женщины засиделись до утра. Нина Владимировна молчала, думая о чем-то своем, а ветхозаветная старушка рассказывала – в который уже раз – о платьях, сшитых ею для графини Замойской, и о том, какой фурор производила в них вельможная пани среди своих поклонников.

Вот чихнул не выключенный с вечера репродуктор. Маленькую комнатку залила мелодия Гимна. Мимо окна с песней прошла ватага веселых людей. Должно быть, с праздничного вечера. В небесной выси, кутаясь в сумерки, начали мигать угасающие звезды.

Пани Полонская задремала в старомодном кресле. Сквозь дрему она слышала, как Нина вышла из комнаты. На какое-то мгновение перед нею все затуманилось, и она вдруг увидела Нину в платье графини Замойской…

Очнулась Полонская от тонкого звона ложки в стакане.

– А? Кто то? – всполошилась хозяйка.

– Это я, пани Полонская. Поздно уже. Давайте провожу вас в спальню. Да и я устала.

Так начался день. Встали поздно. Днем Нина сидела у себя. Заглянув несколько раз в комнату своей жилицы, Полонская видела, что Нина читает какие-то листы, отпечатанные на машинке.

За обедом пани Полонская рассказывала о том, как ее отец – улан Кшетинский (ее девичья фамилия Кшетинская, это по мужу она Полонская) восставал вместе со всеми поляками против царя.

Обычно Нина с удовольствием слушала эти рассказы, похожие уже на сказку, расспрашивала о подробностях и беззлобно посмеивалась над приключениями отчаянного улана. Но сегодня они не занимали ее.

Полонская осторожно спросила: