Очерки о югославских информбюровцах

Перечисленные группы обычно занимались развитием нелегальной сети, устной пропагандой и распространением листовок. Но изредка нелегальные организации создавались с иными целями – для вооруженного сопротивления и/или прорыва заграницу.

Первая попытка бегства за рубеж была предпринята в августе 1948 г. В ночь с 11 на 12 августа три высокопоставленных офицера попытались перейти румынскую границу. Это были Арсо Ёванович – генерал-полковник, начальник Военной академии, Владимир Дапчевич – полковник, политический комиссар Военной академии, Бранко Петричевич (партийная кличка Каджя) – генерал-майор, заместитель начальника Главного политуправления Югославской армии. При попытке перехода границы А.Ёванович был убит, Б.Петричевич вернулся в Белград, где позже был арестован, В.Дапчевич перешел на нелегальное положение и был задержан лишь 2 сентября на венгерской границе. В 1950 г. их осудили на 20 лет заключения²⁵⁹. Тем временем, 16 августа Перо Попивода – генерал-майор авиации, начальник оперативной службы Югославской военной авиации предпринял тренировочный полет на аэродроме Авиационного училища в Панчеве. Неожиданно для наземных служб он развернул самолет и, не реагируя на предупреждения, бежал на нем в Румынию²⁶⁰. Эти случаи произвели ошеломляющее воздействие на руководство КПЮ, воочию показав, что в противостоянии с СССР оно в любой момент может потерять поддержку части высшего командования.

Следующая наиболее резонансная попытка бегства произошла в Черногории. Здесь она тесно переплелась с вооруженной борьбой. В ночь с 6 на 7 января 1949 г. партком среза Белое Поле во главе с секретарем Илией Булатовичем в полном составе с оружием в руках ушел в лес и решил пробиваться в Албанию. Численность группы в литературе оценивается по-разному – от 12 до 18 человек. Через 15 дней группа была окружена и ликвидирована²⁶¹. Черногорцы вообще были активны по части бегства. К концу 1948 г. 21 человек успел сбежать заграницу, 5 погибли при попытке бегства и еще 16 находились в бегах²⁶².

Летом-осенью 1949 г. в Хорватии, Сербии, Воеводине, Черногории информбюровцы продолжали прорываться заграницу. Некоторые, не имея шансов покинуть Югославию, переходили на нелегальное положение и скрывались в горных лесах²⁶³. Общее количество успешных беглецов за вторую половину 1948 – 1949 г. оценивается в 250 человек²⁶⁴. В дальнейшем фиксировались случаи единичных побегов через Триест и через Адриатическое море с островов в районе Сплита, иногда также через Дунай. Последний крупный вооруженный прорыв заграницу вне этих зон отмечен в 1952 г. в Заечаре по направлению в Болгарию²⁶⁵.

В источниках также фиксировались отдельные попытки саботажа или диверсий, которые партия приписывала информбюровцам, а именно: в Тимоцкой области в 1949 г., на аэродромах в Земунике (под Загребом) и Батайнице в 1951 г., на предприятиях Вуковара в ноябре 1951 г. и др.²⁶⁶ Однако более вероятно, что эти случаи связаны с глубоким проникновением диверсионных групп из-за границы, а не с акциями местных подпольщиков. По данным Радоньича, в 1948 г. информбюровцы устроили 26 диверсий в армии, из них две довольно крупных²⁶⁷. Некоторые информбюровцы только готовились к диверсиям, но совершить ничего не успели²⁶⁸. Уникальный акт вредительства был зафиксирован в 1951 г. в редакции газеты «Борба». Якобы выявленная там группа «саботировала директивы, делала намеренные опечатки в новостях»²⁶⁹.

Некоторым информбюровцам вменялся в вину шпионаж в пользу СССР. Размах этой деятельности, похоже, был сильно преувеличен как официальной югославской пропагандой, так и фантазиями «органов», но все-таки она имела место. Официальная статистика югославских спецслужб уверяет, что Советский Союз и его союзники завербовали 1932 гражданина Югославии, в том числе 872 – после начала конфликта²⁷⁰. Среди достоверных случаев наиболее показательный связан с неким полковником В.Д. в Риеке, который создал агентурную сеть из 28 человек на военно-морском флоте Югославии. Он был казнен²⁷¹.

Листовки, по-видимому, были самой распространенной формой активности информбюровцев, занимавшей второе место после устных разговоров. В доступных нам источниках они фиксируются в период 1948-1950 гг., но есть один случай относящийся и к 1951 г.²⁷² В основном листовки были малотиражными. В некоторых случаях они изготавливались на печатной машинке. Тогдашнее законодательство рассматривало распространение листовок антиправительственного содержания как преступную деятельность.

Еще одна запрещенная деятельность информбюровцев – прослушивание просоветских радиостанций. Похоже, даже в 1950-1951 гг. это было широко распространенное занятие, сведения о котором мы находим и в Словении, и в Хорватии, и в Сербии, и в Черногории²⁷³. Разумеется, поиск альтернативных источников информации – вполне естественное дело для критически настроенного ума, и выглядеть как преступление оно могло, только если принять шкалу господствующих представлений того времени. То же самое можно сказать и о многих других из «преступлений» информбюровцев. Хранение портретов Сталина, распевание русских песен, распространение слухов, констатация объективного положения дел (например, что Югославия находится в международной изоляции), обсуждение с доверенными друзьями тех или иных проблем в информбюровском духе, анекдоты против Тито, «пассивизация», то есть отказ члена партии или общественного активиста от активной общественной деятельности, терпимость к бывшим заключенным Голого острова – таковы были широко распространенные основания попасть в информбюровцы. Для работников спецслужб был еще один особый профессиональный мотив – «злоупотребление должностью». Современные историки трактуют его как проявление мягкости к заключенным информбюровцам, недоносительство на родственников и т.п. В Хорватии на этом основании были репрессированы 33 работника УДБы из 79, т.е. свыше двух пятых²⁷⁴.

Особенности репрессивной политики давно подтолкнули историков и публицистов к предположению, что значительная часть пострадавших якобы за поддержку СССР и Коминформа на самом деле состояла из случайных жертв. Но сколько же тогда было настоящих информбюровцев? Проблема эта особенно трудная, ведь настоящие коминформовцы могли быть не только в числе репрессированных. Наверняка, среди избежавших ареста какое-то число людей просто затаило свои убеждения, страшась мясорубки репрессий. Косвенно о числе убежденных информбюровцев позволяет судить возобновление их активности во второй половине 1950-х гг., когда репрессии уже были позади. Это число измеряется несколькими сотнями. Но нужно иметь ввиду, что лагерный режим, установленный на Голом острове, большую часть реальных информбюровцев сломил, хотя какую-то малую часть прежде нейтральных людей наоборот ожесточил. К тому же во второй половине 1950-х гг. многие из факторов, подталкивавших людей в информбюровцы, перестали действовать. Поэтому даже без репрессий настроение участников движения могло поменяться.

Попытки определить количество реальных информбюровцев до сих пор предпринимались только на локальном уровне. В частности, это сделал М.Превишич для современного Крижевацкого котара и Славонского Брода в Хорватии. Его исследования дали такой результат: в Крижевацком котаре из 41 зарегистрированного информбюровца были осуждены 23, из них настоящих было или 4 или 15 (к сожалению Превишич неточно формулирует свой вывод, но последнее число нам представляется более правильным)²⁷⁵. В Славонском Броде и его округе были осуждены 50 человек, среди них 22 настоящих информбюровца²⁷⁶. Следует оговориться, что Превишич довольно жестко задает критерии «действительных информбюровцев». По его мнению, это индивиды фанатично преданные Сталину и коммунистическому движению под руководством СССР. Они в содержательном и интенционном смысле понимают текст резолюции Коминформбюро, а потому и действуют в ее направлении²⁷⁷. То есть он жестко привязывает информбюровскую ориентацию к внешнеполитическим оценкам. По нашему мнению, под информбюровцами следовало бы понимать всех противников тогдашнего режима, активно выступавших против него со сталинистских позиций. Такое более мягкое определение, несомненно, увеличило бы круг действительных информбюровцев. Конечно, оценки на уровне двух локальных зон недостаточны, чтобы сделать вывод по всей Югославии, но они позволяют нам предположить, что число действительных информбюровцев не превышало половины числа репрессированных.

По тем же причинам, которые мешают нам судить о реальном количестве информбюровцев, трудно проанализировать их социальный состав. По официальным данным, которые приводит Р.Радоньич, среди них было 5626 крестьян, 5081 рабочий, 4008 студентов, 1722 работника Министерства внутренних дел и УДБы, 2616 работников партийного аппарата, 550 руководителей органов власти, включая сюда 63 депутата союзной и республиканских скупщин, 4153 служащих Югославской армии²⁷⁸. Сумма приводимых чисел составляет 23756, что существенно превышает число репрессированных. Поскольку здесь отсутствуют данные о домохозяйках, пенсионерах, инженерах, учителях, преподавателях вузов, рядовых чиновниках, учениках, работниках творческих профессий, можно предположить, что Радоньич указал социальный состав только для тех лиц, к которым применялись какие-либо санкции (т.е. для 30113 чел.). Кроме того, по опубликованным данным известно, что УДБа выявила 1246 писателей, актёров, художников, судей, прокуроров, адвокатов и журналистов, поддержавших резолюцию Коминформбюро²⁷⁹, но число репрессированных среди них мы тоже не знаем.

На региональном уровне социальный состав информбюровцев изучен не намного лучше. Наиболее полные данные мы имеем по Македонии. Их извлекла из архивов Е.Ю.Гуськова. Согласно подсчетам македонской УДБы, датированным январем 1964 г., в республике были выявлены 2604 информбюровца, из них репрессированы 760. В этом списке было 1249 служащих, 184 военных, 76 сотрудников УДБы, 18 профессиональных партийных работников, 147 человек занимали руководящие должности в партии. Также среди информбюровцев зарегистрированы 287 рабочих, 187 студентов, 167 крестьян, 158 ремесленников, 69 деятелей искусства, 61 школьник²⁸⁰. Для Словении существует статистика социального состава арестованных. По данным историка А.Габрича среди них было 244 служащих, 238 рабочих, 78 студентов, 70 интеллигентов, 48 крестьян и 53 человека отнесены к категории «прочие». Но проблема в том, что треть арестованных была потом отпущена, и, следовательно, их принадлежность к информбюровцам не доказана²⁸¹. На локальном уровне имеются данные по Крижевацкому котару в Хорватии. Там были осуждены как информбюровцы 23 человека. При чем среди них выражено преобладают представители трудящихся классов: 2 рабочих, 9 крестьян, 6 ремесленников, 3 служащих (включая 1 офицера), 1 интеллигент и 2 прочих²⁸².

Таким образом, перед историком возникает два последовательных вопроса: каков был социальный состав репрессированных и каков был социальный состав тех, кто действительно был информбюровцем? В свете приведенных выше данных с долей уверенности можно утверждать только, что информбюровское движение преимущественно городское и в значительной степени в партийно-государственном аппарате. Но и здесь следует обратить внимание на оговорку «с долей уверенности», Не исключено, что имеющиеся в нашем распоряжении цифры указывают лишь на группу риска, т.е. на ту социальную и профессиональную среду, где партия сильнее всего стремилась найти врага. Насаждавшаяся в партии установка «если враг здесь не обнаружен, значит его плохо искали», делает такое предположение очень даже вероятным.

В историографии мало обращали внимание на причины, побудившие настоящих информбюровцев к противостоянию с режимом. На сегодняшний день наиболее полно проблему социальных корней информбюровского движения исследовал черногорский историк Б.Ковачевич. Но сделал он это применительно к черногорцам и с учетом социальной, культурной и исторической специфики Черногории. Тем не менее, если отделить из его анализа собственно черногорское, получается несколько причин, толкавших людей в информбюровцы. Во-первых, это традиционная любовь к России, перенесенная на Советский Союз, и воспитанная компартией вера в непогрешимость Сталина. Во-вторых, это политика привлечения технических специалистов на руководящие должности в системе госуправления, вызывавшая недовольство кадровых революционеров. В-третьих, недовольство граждан моральным разложением партийно-государственных функционеров. В-четвертых, недовольство привилегированным имущественным положением, которое они заняли после войны, предательством коммунистических идеалов. В-пятых, политика превращения партии в массовую, начатая после V съезда, возмущала старых партийцев, поскольку, с одной стороны, в партию шли карьеристы, а с другой, она как будто на деле доказывала справедливость одного из сталинских обвинений. В-шестых, насильственная коллективизация, хлебозаготовки, налоги, принудительные мобилизации рабочей силы породили в народе, особенно среди крестьян, недовольство, которое тоже способствовало появлению информбюровцев²⁸³.

Эти выводы Б.Ковачевича находят свое подтверждение в свидетельствах сознательных коминформовцев. Например, в Хорватии Франьо Лепотинец секретарь котарского парткома Врбовец, чья нелегальная деятельность длилась с 1948 г. по февраль 1950 г., ища потенциальных сторонников, в качестве аргумента указывал им, «что они боролись, а от этого сейчас ничего не имеют»²⁸⁴. 15 июля 1949 г. бежавший в Румынию секретарь парткома 1-го района г. Белграда Корач высказал следующие претензии к руководству КПЮ, которые мы приведем в том же порядке, что и автор: 1) массовый прием в партию весной 1948 г. и карьеризм новых членов, которых Корач считает чуждыми с классовой точки зрения; 2) выделение высокопоставленных партийцев в отдельные от рядовых членов парторганизации; 3) спецмагазины, где можно «покупать продукты и промтовары в неограниченном количестве по твердым ценам, а потом многие из этих привилегированных «деятелей» занимаются спекуляцией»²⁸⁵.

Еще сильнее обвинения в разложении и перерождении звучат в воспоминаниях В.Дапчевича. По его словам, после войны в партии началось «свинство». Он много рассказывает о массовом распространении привилегий и роскошной обстановки в руководящих кругах КПЮ, осуждает спецмагазины, описывает служебные льготы. Одной из причин тяги к материальному благополучию Дапчевич называет женитьбы на буржуйках. В этом он, сам того не зная, повторил оценки Христиана Раковского конца 1920-х гг. Когда после разгрома левой оппозиции в СССР перед Х.Г.Раковским встал вопрос об истоках советского термидора, среди ряда причин перерождения он назвал именно такую брачную стратегию партийных руководителей.

Последствием привилегий стало развитие карьеризма и подхалимства. «Те, кто подлизывались, – продвигались, те, кто критиковали, – нет». Дапчевич был недоволен кадровой политикой партии в тех же вопросах, что и Корач: «Началось оттеснение довоенных революционеров и благосклонность к разным новичкам, да и к людям, которые были во вражеских войсках. Тотчас же наверх начали пробиваться бывшие домобраны, да и усташи, бывшие жандармы и полицейские чиновники»²⁸⁶.

Б.Ковачевич указывает, что по результатам его исследований корни этих критических настроений восходят к концу войны, когда начало разрушаться имущественное равенство между рядовыми бойцами и руководством²⁸⁷. Это обстоятельство заметно сказалось на составе информбюровцев: среди них было 21880 участников Народно-освободительной войны, в том числе 1673 первоборца, то есть участника войны с 1941 года²⁸⁸.

Данные наблюдения хорошо вписывается в нашу концепцию эволюции государственной власти в Югославии. В результате Народно-освободительной войны на короткий момент к власти в стране пришли трудящиеся классы – рабочие и крестьяне. Однако Югославия была отсталой страной, не достигшей уровня развития, необходимого для победы социализма. Поэтому рабоче-крестьянская власть стремительно разложилась. Процесс дополнительно ускорила идеология сталинизма, которая стимулировала членов КПЮ копировать порядки, сложившиеся в СССР к концу 1920-х гг. В результате уже до 1948 г. в Югославии от диктатуры пролетариата и крестьянства осталась только декоративная оболочка, содержанием которой была диктатура бюрократии. Этот процесс перерождения и вызвал недовольство у части сталинистов. Именно поэтому сталинские обвинения против КПЮ, выдвинутые в 1948 г., вполне могли восприниматься жителями Югославии как справедливые, хотя именно обвинение в бюрократическом разложении в них никогда не присутствовало. У многих информбюровцев недовольство, вероятно, не получило бы развития, если бы не многолетняя привычка верить авторитету «великого Сталина». Эта привычка чаще всего перевешивала голос разума и толкала даже высокопоставленных функционеров на борьбу против Тито, хотя раньше признаков оппозиционности они не проявляли. То есть стать информбюровцами людей побуждало критическое отношение к внутренней политике КПЮ, в основе которого часто обнаруживалось некритическое отношение к Сталину и незнание советской действительности.

Исходя из мотивов, толкнувших этих людей к антиправительственной деятельности, можно провести параллель между информбюровцами и советской левой оппозицией 1920-1930-х гг. Оба явления в социальном плане являлись реакцией на разрыв между социалистическим идеалом и реальной практикой сталинизма. Но этот вывод не стоит абсолютизировать и распространять абсолютно на всех информбюровцев. В историографии давно было отмечено, что они отличались крайне разнородной социальной базой и интересами. С этим соглашались такие разные исследователи как официозный югославский историк Р.Радоньич и диаспорный хорватский историк И.Банац²⁸⁹.

Если информбюровцы выступали как критики социальной политики КПЮ, то правомерен вопрос, как они относились к классовой борьбе того времени или хотя бы к недифференцированному социальному недовольству? За недоступностью других источников опорой здесь могут служить главным образом партийные документы. Реакцию информбюровцев на социальные проблемы характеризует анонимный отчет, составленный в конце 1950 г. в Краевом партийном комитете Воеводины. В городах Новый Сад и Кула они вели агитацию, используя недовольство горожан дефицитом потребительских товаров²⁹⁰. Сбои в системе гарантированного снабжения и дефицит достигли в 1950 г. своего пика, поэтому массовое недовольство горожан объективно имело место, а информбюровцы пытались стать тем сознательным фактором, который придаст недовольству политическую форму. Кроме того, информбюровцы агитировали перед выборами 1950 г. против КПЮ, призывали крестьян к выходу из крестьянских трудовых кооперативов (так в Югославии называли колхозы) и отказу от подписки народного займа²⁹¹. Намерение информбюровцев разрушить КТК упоминается и в других источниках партийного происхождения применительно к Воеводине, Далмации и Славонии²⁹². Затем, в партийных документах утверждается, что летом 1951 г. информбюровцы тормозили выполнение плана хлебозаготовок в Винковцах и Вуковаре²⁹³. Кроме того, по данным управления безопасности, в окрестностях Крижевцев информбюровцы тоже работали над уничтожением двух КТК и выражали недовольство хлебозаготовками²⁹⁴. Наконец, в 1951 г. в Белграде был арестован в качестве информбюровца студент, который призывал не подписываться на второй народный заем²⁹⁵. И это, пожалуй, все. Об отношении информбюровцев к специфическим проблемам рабочего класса мы вообще не располагаем никакими сведениями.

Зато у нас есть негативные сведения об отношении информбюровцев к проблемам югославских студентов. Осенью 1951 г. в Югославии отменили студенческие стипендии. Это новшество воспринималось очень болезненно, однако в Белградском университете даже бдительная УДБа не заметила в этом недовольстве каких-либо информбюровских ноток²⁹⁶.

Но можно ли верить даже тому материалу, что есть в нашем распоряжении? Призыв к выходу из КТК звучит поразительно, ведь он исходит от людей, вошедших в историю как образцовые носители сталинистского догматизма. Конечно можно предположить, что информбюровцы, пытавшиеся работать с массами, становились на сторону угнетенных и тем самым снять вопрос. Но есть более серьезная проблема: а не приписали ли им антиколхозные настроения партийные руководители? Ведь стремление навесить на информбюровцев всех собак было типично в тогдашней практике. В опубликованных документах оно ярче всего прослеживается по отчету партийной комиссии перед Политбюро ЦК КПХ о расследовании «вредительской деятельности» Д.Бркича и Р.Жигича, подготовленному в марте 1951 г. Опрошенные комиссией чиновники просто перечислили все проблемы, проколы, ошибки, дефекты и недочеты, свойственные тогдашнему хозяйственному механизму Югославии, но приписали их арестованным министрам²⁹⁷. То же самое может быть и в нашем случае. Является твердо установленным фактом, что крестьяне как класс были враждебны коллективизации и выступали против КТК без всяких внешних стимулов. То же самое касается хлебозаготовок. Не менее хорошо известно, что в 1950 г. в связи с началом экономического кризиса и засухой гарантированное снабжение горожан чрезвычайно ухудшилось, и недовольство дефицитом и дороговизной генерировалось у них естественным образом. Так же естественно это недовольство усиливали попытки добровольно-принудительно расписать среди них госзаем. А когда сверху жестко требовали найти информбюровцев во что бы то ни стало, партийный чиновник приписывал эти стихийные процессы вражеской силе.

При этом точно известно, что фантазия компетентных органов порой объявляла информбюровцами людей, чьи настроения были несовместимы с идеалами сталинизма. Так, в начале 1949 г. в г.Зренянине участник профсоюзной конференции написал на бюллетене «Да здравствуют англо-американцы, долой коммунистов». Его арестовали как информбюровца²⁹⁸. В 1951 г. в Белградском университете были арестованы несколько студентов. Некоторые из них говорили до ареста, что социализм это утопия. Однако УДБе это не помешало счесть подобные разговоры проявлением подрывной информбюровской деятельности²⁹⁹.

Возникшая перед нами дилемма не нова. Она встала с самого начала научного изучения информбюровцев. Вот как двоились чувства у профессора Радоньича. Он пишет: «Отпор крестьян конкретным экономическим и политическим мерам, которые их прямо задевали, во многих случаях отождествлялся с коминформизмом. С другой стороны, такие меры и поступки действительно влияли на то, что определенное количество людей в самом деле переходило на позиции коминформизма». Затем он повторяет: «Многие случаи сопротивления произволу и незаконным поступкам отдельных органов или «ответственных лиц» квалифицировались как проявление поддержки коминформизма». А далее пространно рассказывает, к каким формам сопротивления коллективизации и хлебозаготовкам подталкивали крестьян информбюровцы³⁰⁰.

К сожалению, окончательно подтвердить или опровергнуть эти рассуждения мы не в силах. Для этого нужно располагать альтернативными источниками – материалами следственных дел или хотя бы информбюровскими листовками, но не заброшенными из-за рубежа, а изготовленными на месте. Тогда бы можно было судить о позиции информбюровцев по социальным вопросам и достоверности партийных документов. Но на сегодняшний день все эти материалы в распоряжении историков отсутствуют. Потому решение поставленной проблемы пока еще невозможно.

В связи с окончанием советско-югославского конфликта активные репрессии против информбюровцев прекратились. Большинство заключенных в декабре 1956 г. было амнистировано и выпущено на свободу³⁰¹. Но история информбюровцев на этом не закончилась – они продолжили свою активность. Конечно, их база была узкой, но она существовала. Радоньич указывает, что во второй половине 1950-х гг. они могли рассчитывать на поддержку менее 3 тыс. чел., т.е. менее 20 % от числа осужденных. В Словении к декабрю 1959 г. враждебными считались лишь 57 человек, то есть менее 10 % осужденных. В отдельных котарах Хорватии была такая картина: из 41 зарегистрированного в районе Крижевцев информбюровца 10 человек к 1958 г. не пересмотрели свою позицию. А в Славонском Броде и его окрестностях из 50 осужденных к концу 1959 г. считались враждебными 9 человек³⁰².

В 1957 г. несломленные информбюровцы начали налаживать связи и готовить создание подпольной организации. Во главе этой инициативы стояли Владимир Дапчевич и Милета Перович. Как утверждал Дапчевич, им удалось создать сеть групп во всех республиках и автономных краях Югославии³⁰³. Впрочем, союзная УДБа оценивала их успехи более скромно. По ее сведениям к 1958 г. три группы сложились в Белграде, одна в Сараеве, одна в Печи (Косово) и еще по одной в Загребе и Любляне находились в стадии формирования³⁰⁴. Тем временем, в апреле 1958 г. советско-югославские отношения вступили в фазу нового похолодания. На VII съезде Союза коммунистов Югославии была принята новая программа, которую в СССР признали ревизионистской и развернули в ответ на нее шумную идеологическую полемику. Не зная, как далеко зайдет противостояние на этот раз, югославская УДБа решила перестраховаться и произвести превентивные аресты активных информбюровцев. Однако Дапчевич вовремя получил сигналы о предстоящей операции и, не дожидаясь ареста, решил бежать заграницу вместе с наиболее активными сторонниками. В итоге 15 человек информбюровцев сумели двумя группами перейти албанскую границу, еще трое бежали в Венгрию, в том числе один человек на самолете, двое перешли итальянскую границу и один бежал в Румынию. В эмиграции среди информбюровцев начались конфликты. В 1960 г. большинство из них отправилось из Албании в СССР – часть самолетом, а часть по морю через Одессу³⁰⁵.

В СССР информбюровцев приняли, но с одним условием: им запретили политическую деятельность, направленную против Югославии. Членам группы Дапчевича создали благоприятные условия для интеграции в советское общество, многие из них защитили диссертации и были устроены на работу в вузах и НИИ. Часть этих эмигрантов осела в Москве, часть в Ульяновске, часть в Киеве, часть в Одессе. Некоторые из них полностью отошли от политики, но некоторые продолжали поддерживать контакты с оппозиционными силами в Югославии, как например, Милета Перович в Киеве и Милан Калафатич в Одессе. Что касается Дапчевича, то он недолго задержался в СССР и в середине 1960-х выехал в Западную Европу, думая, что там ему уже никто не помешает продолжать борьбу против Тито. Однако никаких успехов он там не добился и ничего, кроме бесполезных мытарств, не получил.

Тем временем, в 1960-е гг. активность информбюровцев в Югославии практически прекратилась. Новое оживление их деятельности произошло в первой половине 1970-х гг. Как известно, на рубеже 1960-1970-х гг. «самоуправленческий социализм» в Югославии пережил острый социально-политический кризис. Поиски выхода из него вызвали у части общества обращение к информбюровскому наследию. Как это происходило, подробно описал Р.Радоньич³⁰⁶. Кроме того, есть и воспоминания участников событий.

Информбюровские группы стали создаваться с конца 1960-х гг. и были разгромлены к началу 1976 г. За это время в движении приняли участие не только ветераны – появилось и молодое поколение. В связи с этим сталинизм, который исповедовали информбюровцы, претерпел видоизменение. В Югославии установилось общее негативное отношение к информбюровцам как врагам независимости страны, и чтобы достучаться до молодежи, часть активистов скрывала свое отношение к советско-югославскому конфликту. Упор делался на критику «самоуправленческого социализма» с позиций сталинистского взгляда на социализм, режиму бросали обвинение в перерождении и отходе от социализма, и в то же время в ряде случаев подвергался критике «восточный бюрократизм». В первую очередь это характерно для группы, возникшей в Белграде. Впрочем, основная часть участников движения не приняла эти новшества и осталась на ортодоксальных информбюровских позициях.

Информбюровские группы возникли в это время в Белграде, Загребе, Любляне, Скопье, Сплите, Босанской Дубице, Тузле. Всего их было несколько десятков. Центром одной из наиболее крупных групп стали Сремские Карловцы. Она называлась Координационным комитетом по основанию новой КПЮ, приняла свою программу, издавала газету, листовки. Но наиболее значительная группа конституировалась в черногорском городе Баре. Она действовала в тесной связи с информбюровской эмиграцией. 6-7 апреля 1974 г. группа провела в Баре съезд, собравший 12 человек. Съезд объявил себя V съездом КПЮ, «распустил» правящий Союз коммунистов Югославии и избрал новый центральный комитет. Секретарем партии был избран Милета Перович, проживавший в то время в Киеве. Новая КПЮ просуществовала недолго. ЦК собрался лишь один раз через месяц после съезда и был арестован. 32 участника барской группы приговорены к заключению на сроки от 2 до 14 лет³⁰⁷.

Вслед за тем Перович выехал из СССР в Западную Европу, чтобы популяризировать свою партию среди югославских трудовых мигрантов. Но в ход событий опять вмешались югославские спецслужбы. В 1975 г. они выкрали и Дапчевича, который утверждал, что вообще не был причастен к организации Барского съезда, а затем похитили Перовича. Оба были доставлены в Югославию и в том же году приговорены к тюремному заключению сроком на 20 лет³⁰⁸. В начале 1976 г. были арестованы еще 82 человека. Почти все информбюровские группы, кроме одной, были разгромлены. Провала избежала только таинственная Югославская рабоче-крестьянская партия – коммунистов (Ю-РКП-к). Ее деятельность отмечена на территории Югославии в конце 1960-х – начале 1970-х гг. По мнению спецслужб, центр организации находился заграницей. Оттуда она засылала в Югославию многочисленные листовки, воззвания и письма. Кто за ней стоял, так и не установили³⁰⁹.

Деятельность информбюровцев в Югославии вновь прервалась. Правда, Радоньич полагает, что в период после 1976 г. к ним можно причислить Албанскую коммунистическую марксистско-ленинскую партию в Югославии, которая весной 1981 г. добивалась выхода Косова из состава СФРЮ. Впрочем, для этой организации первостепенное место занимал национальный вопрос, и, судя по опубликованным отрывкам из ее программных документов, эту партию следует отнести не столько к информбюровцам, сколько к албанским националистам³¹⁰.