Книга поколений. Нижегородским троцкистам посвящается

Нижегородским «троцкистам» посвящается

© Татьяна Дмитриева, 2023

ISBN 978-5-0060-3653-6

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Ученые историки заметили странную закономерность. С годами одни и те же события вспоминаются их участниками по-разному. Часто приводится пример со смертью Кеннеди. Свидетели теперь рассказывают разные версии увиденного, существенно расходясь в деталях.

Существует несколько версий таких расхождений:

– парадоксы памяти;

– непроизвольная подгонка показаний под сегодняшние реалии;

– свершение похожих событий в разных, параллельных реальностях, которые потом схлопнулись в одну, а свидетели видели аналогичные в целом, но разные в деталях события.

Такие парадоксальные явления относятся к событиям, которые произошли на отрезке одной жизни, точнее – на отрезке жизни одного поколения. Что же говорить о событиях, которые произошли несколько поколений назад? От них остаются легенды, которые передаются из поколения в поколение, и архивные документы, которые отражают ту, давнюю реальность сухим языком казенных учреждений.

В наше время остаются еще и многочисленные фотографии и видеоролики, на которых иногда зафиксирован каждый шаг, каждый чих людей, которые предпочитают реальной жизни ее имитацию. В надежде, что наивные зрители примут ее за настоящую жизнь.

Но еще пару поколений назад фотографии были дорогим удовольствием, которое люди позволяли себе по праздникам, а поколения наших бабушек и прабабушек вообще могли их не иметь, или имели только те фотографии, которые украшали их арестантские дела. Поэтому в моей книге будет мало фотографий.

Все началось с того, что моя дочь, юрист по специальности, смогла наконец-то получить из Нижегородского архива дело моей бабушки, репрессированной в 1936 году и реабилитированной в 1956. Это оказалось сложным делом. Дочери пришлось по суду доказывать свое родство. А проблема состояла в том, что наши предки время от времени меняли свои имена и даже отчества, совершенно не думая о том, как их потомки будут доказывать свое с ними родство.

Кроме смены имен осложняло дело правописание. Фамилия моей бабушки Жестяникова в разных документах пишется то с одной «н», то с двумя. Разница в правописании коснулась и многих других, упоминаемых в этой книге. Баташев иногда в документах, особенно в протоколах допросов, становится Баташовым, Махмудбеков становится Махмутбековым, неувязки есть и в биографиях видных политических деятелей, таких как Троцкий, Рокоссовский, Блюхер и другие.

Первой, вполне официально, сменила имя Рахиль на имя Роза моя бабушка. Была она урожденной еврейкой, и в те времена было принято менять инородные, чуждые для русского уха имена на более привычные и благозвучные. Ее первое имя осталось только в автобиографии, в официальных документах она числилась уже Розой.

Грамотность пришедшего к власти пролетариата тоже оставляла желать лучшего, поэтому в разных протоколах допросов, партийных собраний и даже приговорах не только ее фамилия пишется то с одним «н», то с двумя, но и имя ее сына (моего отца) из Будимира превращается в Вудимира, а отчества ее братьев меняются с Вульфовичей на Владимировичей. Те же ляпы в написании фамилии затруднили поиск ее родных, чья история была не менее захватывающей и трагичной.

Далее возникли трудности со сменой имен моего отца и его сестры. Пламенные революционеры, Жестяникова Роза Вульфовна и ее муж, Гришанин Николай Иванович, назвали своих детей в духе времени: Будимир и Искра.

Ко времени получения паспортов дети уже репрессированных родителей свои имена поменяли. Отец мой стал Дмитрием, а его сестра – Ириной. В результате в свидетельствах о рождении у них одни имена, а в паспортах – другие. Такие фокусы были возможны из-за неразберихи начала войны. В Арзамасе, в котором они родились, были частично разбомблены архивы с метрическими данными. Немцы в Арзамас не входили, но бомбардировщики долетали. Метрики были восстановлены позже, уже после войны. Кроме имени отец поменял и год рождения – приписал себе год, чтобы уйти на фронт на год раньше. Вряд ли это было сделано, чтобы скрыть информацию о своих репрессированных родителях – их-то в восстановленных свидетельствах о рождении и паспортах они указали правильно.

При чтении официальных документов могут броситься в глаза особенности правописания того времени. Например, слово «партком» в большинстве документов написано с большой буквы. То же касается и Института Марксизма-Ленинизма. В большинстве документов в наименовании этого института все три слова пишутся с большой буквы. То же касается горкомов, райкомов и других учреждений. Я старалась сохранять орфографию того времени, позволяя себе лишь разбивать сплошные листы нечитаемого текста на абзацы и расставлять знаки препинания более привычным для нас способом.

Изменены и правила склонения некоторых фамилий, особенно не русских. Например, фамилии мужчин Михельсона и Партигула в половине документов не склонялась, поэтому создавалось впечатление, что их носители – женщины. В таких случаях я пользовалась современными правилами написания фамилий. То же относится и к склонению некоторых названий, которые раньше склоняли направо и налево. Особенно это относится к географическим названиям. Например, название городка Сормово, который сейчас является районом Нижнего Новгорода, повсеместно склоняется, но это не так режет ухо, поэтому в текстах оставлено без изменений.

Многие могут подумать: зачем ворошить прошлое? Отбросим все стандартные ответы типа:

– чтобы не повторять прошлых ошибок;

– чтобы сохранять память поколений;

– чтобы черпать силы в прошлом для преодоления сегодняшних проблем;

– чтобы гордиться своими предками и так далее.

Я решила написать эту книгу по трем причинам:

– об этом просят мои дети и внуки;

– об этом просит моя душа;

– в трудные минуты жизни я черпаю силы в истории моего рода, и неоднократно мне доводилось принимать правильное решение и проявлять стойкость там, где было бы проще согласиться и поплыть по течению.

Всю жизнь я ощущаю за спиной силу рода, она дает мне силы и право поступать так, как мне велит моя совесть. Предки мои по отцовской линии большую часть жизни провели в Нижегородской губернии, учились в Москве, часть семьи уехала в Ленинград, поэтому репрессии захватили их родных, друзей и коллег в Нижнем Новгороде, Москве и Ленинграде. Читая материалы дела, я пыталась найти информацию обо всех фигурантах дела – как они проявляли себя в качестве свидетелей обвинения, какое будущее было уготовлено им в Сталинские и более поздние времена.

Принято считать, что на допросах в НКВД многие не выдерживали физического и морального давления и начинали давать те показания, которые от них требовали. Материалы дела моей бабушки показывают обратное: стойких коммунистов и порядочных людей было гораздо больше. Возможно, кто-то из их предков, прочтя строки об их далеком предке, тоже почувствуют за своей спиной силу и стойкость рода?

Возможно, многие просто не знают истории своей семьи и сейчас вслед за не помнящими родства начинают призывать вернуть сталинские времена. Это их право. Но не исключено, что, прочитав протокол допроса их бабушки или дедушки в застенках НКВД, они задумаются, стоит ли слепо копировать канувшие в Лету времена.

В этой книге я взяла на себя роль копирайтера – человека собирающего по крупицам информацию и старающегося не давать найденным фактам никакой эмоциональной оценки, особенно в отношении чужих для меня людей. Иногда мои эмоции прорываются только в отношении моих родных. Поведение других людей я не оцениваю, а только констатирую известные факты, потому что не знаю, как бы повела себя в предложенных обстоятельствах.

В тех случаях, когда мне кажется, что нужен мой комментарий к тому или иному документу, я выделяю свои мысли курсивом, чтобы было понятно, что это – мое личное мнение. Раньше авторы делали сноски со словами «от автора».

И еще одна причина толкает меня написать эту книгу. Сейчас в интернете много рассуждений на тему: не так уж много жертв НКВД было уничтожено, такой погрешностью можно пренебречь. И приводят официальную статистику. Господа и товарищи! Грош цена той статистике. Кто знает, сколько смертей стояло за формулировкой «10 лет без права переписки»? Такой формулировке удостоился мой убитый на допросе дед. У части родственников жизнь оборвалась в 1937—1938 году вообще без всяких формулировок: вот жил человек, работал, любил, растил детей, а потом просто исчез, будто его и не было. И что с ним произошло, история умалчивает. И даже запрос направить в архивы мы не имеем право, так как не являемся их прямыми родственниками. А таковых уже и не осталось.

В приводимых в книге протоколах партийных собраний, допросов и очных ставок – дух того времени. В книге нет ни грамма вымысла – только документы, и в них дух времени, судьбы моих родных и тысяч других людей, попавших под «молот правосудия».

Я искренне благодарна моей дочери Ольге, которой удалось получить материалы о моей бабушке, ее прабабушке. И моему внуку Владиславу, который помогал собирать материалы для этой книги, и который моей бабушке и дедушке приходится уже прапраправнуком. Они проявили живой интерес и сделали все, что могли. Значит, тоже чувствуют силу рода, значит, не прерывается связь времен. Я благодарна и моей младшей дочери Наталье за то, что поддерживала меня в моем желании написать эту книгу.

Я читаю протоколы и диву даюсь. Такое впечатление, что мирно беседуют два интеллигентных человека. В протоколах нет ничего о мерах физического воздействия, но душой я чувствую те места, где мирная беседа могла перерасти в избиение подследственной или свидетеля. Обычно сердце сжимается, когда я читаю вопрос следователя: вы говорите неправду, дайте следствию правдивые показания. Я чувствую, как старается не потерять спокойствия после удара молодая женщина, как она тщательно подбирает слова, чтобы не нанести вред кому-то из друзей или знакомых.

И есть и еще одна причина, почему я думаю, что книга может заинтересовать кого-то еще, кроме членов моей семьи. Дело в том, что в ее истории отражена история моей страны. В показаниях и протоколах упоминаются имена видных политических и военных деятелей страны – Ленина, Троцкого, Зиновьева, Блюхера, Рокоссовского и Кирова; великого ученого Вавилова; крупных деятелей троцкистской оппозиции, среди которых были и те, кто даже не знал, что он – троцкист.

В этой книге будет гораздо больше стойкости, мужества и патриотизма, чем подлости, малодушия и предательства. Да, в ней будет жестокость – но не выдуманная, а просто имевшая место в те далекие времена, память о которых помогает нам выстоять в любые времена и в любых обстоятельствах.

Книга начнется с той информации, которую хранят поколения нашей семьи, и продолжается уже на документальной основе полученных в архиве документов. Кстати сказать, пока получить удалось только дело моей бабушки. Дело сгинувшего в кабинетах НКВД дедушки найти пока так и не удалось, хотя Ольга разослала запросы в архивы всех городов, через которые прошел з/к Гришанин.

Семейные предания

Когда арестовали родителей, моему отцу было 10 лет, а его сестренке – 8. Поэтому многие семейные устные предания основаны на понимании ситуации десятилетним Будимиром, который рассказывал мне, своей дочери-подростку, о своей семье.

Отца моего и его сестру ждала судьба всех детей врагов народа – специнтернат, мало чем отличавшийся от тюрьмы для малолетних. Хотя позже Сталин и сказал свою знаменитую фразу: «Сын за отца не отвечает», дети отвечали по полной. Отцу удалось сбежать из этого учреждения. Он не знал, куда идти, и долго бродил по Горькому, от дома к дому, где проживали знакомые или очень дальние родственники, но нигде не мог найти пристанища – от него шарахались, как от чумного.

И тогда он решил пойти к самому близкому когда-то человеку – его нянечке, которая растила их с сестрой, пока их мама занималась партийной работой в Сормове. Сейчас название этого отдаленного района не принято склонять, но тогда во всех документах писали именно так: в Сормове. Там жила его бывшая няня, простая деревенская женщина. Вот она-то и приняла ребенка, голодного и еле волочившего ноги – жители Нижнего знают, как далек от центра этот район, который в то время считался самостоятельным поселком или даже городком. Она его обогрела, накормила, пожалела и спрятала: отвезла к своей родне в деревню Дубское, дальнее село на речке Пьянке, до которого-то и в 60-е годы было не легко добраться. Вела к нему от железной дороги многокилометровая «сельская» дорога – десятки километров такого бездорожья, что никакой воронок в те годы не стали бы гонять по ней ради сбежавшего мальчишки.

Интересный факт открылся для меня из протокола допроса моего дедушки. Оказывается, он тоже родился в деревне Дубское. Тогда многое встает на свои места. Тогда было принято нанимать в няньки дальних родичей или просто знакомых женщин из родной деревни. Не исключено, что там еще оставались дальние родственники моего отца.

К сожалению, я не запомнила имени той пожилой женщины, которая приютила моего отца, но знаю, что она была на селе персоной уважаемой – бабкой-травницей, которая лечила односельчан травами от всех хворей. Отец пацаном ходил с ней в лес за травами, и меня всегда удивляло его знание растений, понимание поведения птиц, насекомых и всех живых лесных тварей. Кстати, через пару лет он выкрал из специнтерната свою сестру, которую тоже приняли в деревне.

Много лет спустя, когда у папы нас, дочерей, уже было две, а сам он был майором советской армии, он повез нас в Дубское, чтобы показать спасших его людей. Деревня была все так же далека от цивилизации, за хлебом ездили километров за 10 на лошадке, запряженной в телегу, или ходили пешком. В реке было полно рыбы, в огородах – овощей и ягод, на полях – пшеницы. Быт был очень скромным, но простым и здоровым. Многих из тех, кто знал папу мальчишкой, уже не было в живых, но большинство помнили его и искренне радовались, что он стал офицером, что воевал, и что не зазнался и вспоминает о них. Его с мамой водили из хаты в хату, и везде накрывали щедрые по-деревенски столы и наливали самогоночки.

А днем, когда сельские жители работали в поле, мы ходили на речку. Она была невероятно по нынешним временам чиста, глубока и быстра, с омутами, в которых спали сомы, и с водоворотами, к которым отец нам запрещал подплывать. Нам, городским девчонками, сельский быт пришелся по нраву – ведь мы не видели, как вкалывают сельчане, пока мы прохлаждаемся на речке. И только позже мы поняли смысл поездки. Он был не в том, чтобы вывезти семью на отдых, а в том, чтобы отдать дань тем людям, которые делали для него добро, которые заменили ему семью и близких, которых время слизало, как корова языком.

Еще раз напомню, что семейные предания основывались на восприятии событий моим отцом, в то время десятилетним мальчиком. Он ушел рано, и в то время никаких документов из архива он получить не мог, кроме постановления о реабилитации, поэтому легенды оставались единственной информацией о тех временах.

Баба Роза

Так мы, ее внучки, называли ее уже в 60-е годы, когда она вернулась из ссылки, и еще однажды, когда мы ездили к ней куда-то в Марийскую глубинку, где она оставалась на поселении после отбытия наказания. Я еще не ходила в школу, точнее, была совсем крошкой, поэтому не помню названия деревни, помню только бесконечно долгую поездку на поезде, с пересадками. И еще – боковые места и маленький столик, к которому мы, все четверо, могли сесть, придвинув еще и чемодан, и почему-то мы с сестрой оспаривали право сидеть в проходе на чемодане.

От бабушки осталось тогда очень теплое ощущение и непонимание, чему она так радуется, что у нее есть сын, который от нее никогда не отказывался. А что? – так можно было? И зачем? И радость встречи с внучками. Подумаешь, девчонки, как девчонки. И еще ее гордость о том, что ей восстановили партийный стаж. Ну, это уже вообще было выше моего понимания, и я уснула прямо у нее на руках, утомленная многодневной дорогой.

Потом, когда ей было разрешено вернуться в Горький, мы тоже к ней приезжали, она всегда была ласкова и добра, но и разговоров о политике при нас сроду не было, поэтому история у нас в головах оставалась такой, какой ее рассказывал нам, детям, взрослый человек так, как понял ее в детстве. Возможно, что каждый из нас представлял и дополнял ее деталями так, как подсказывал нам тогда наш скромный жизненный опыт.

В папином пересказе арест бабы Розы, в то время молодой коммунистки Жестяниковой Розы Вульфовны, происходил из-за ее защиты знакомых троцкистов. Кто такие троцкисты мы точно не знали, но папа нам говорил, что Троцкий сначала был другом Ленина, а потом стал с ним спорить, а Сталину вообще встал поперек горла.

Защиту троцкистов мы представляли так: бабушку, секретаря парткома, стали настораживать аресты настоящих коммунистов, большевиков и преданных ленинцев. Она долго терпела, даже когда исключили из партии ее мужа, Гришанина Николая Ивановича. Но аресты продолжались, и она решила поехать искать правду в Москву. Ей удалось прорваться в приемную Сталина, где на вопрос о цели поездки она ответила, что арестованы ее друзья, верные партийцы, за которых она может поручиться. Ее спросили, кто она такая, чтобы давать такие поручительства. Роза ответила, что она секретарь Парткома Института Марксизма-Ленинизма, что она коммунистка с 1919 года, что знала самого Ленина. Тут же последовал вопрос: а, может, вы и Троцкого знали?

– Конечно, – ответила бабушка. – И Троцкого, и Зиновьева. Близко не знала, но видела их на двух съездах партии, когда они были еще близкими соратниками Ленина, слушала их выступления.

Так бабушка стала троцкисткой и заступницей контрреволюционеров.

Ездила ли бабушка на самом деле в Москву заступаться за троцкистов, мне не известно, об этом в деле нет упоминаний, но такая инкриминированная ей статья там есть, есть и многочисленные показания на эту тему. Точнее, есть факты ее заступничества за троцкистов, которые в то время еще таковыми не считались, а были просто друзьями и коллегами, которые подвергались травле за не к месту сказанное слово или не во время сделанный неосмотрительный поступок.

Дедушка Гришанин Николай Иванович

В отличие от бабушки, своего деда я никогда не видела, так как он сгинул задолго до моего рождения. Семейная легенда гласит, что дедушка был сначала исключен из партии, потом осужден как троцкист. Но непосредственным поводом для преследования стал якобы взрыв в лаборатории Чернореченского химического завода под Дзержинском, где он работал главным инженером цеха. Хотя взрыв и произошел в ночную смену, а лаборантка, пока была еще жива, дала письменные показания, что сама виновата в происшедшем, так как нарушила инструкцию и произвела опыт, который ей никто не поручал, ответственность все равно легла на плечи деда. А тут уж подоспел арест его жены, который стал отягощающим обстоятельством.

Тут уж ему припомнили его троцкистское прошлое, которое заключалось в том, что в начале 20-х годов, когда в партии шла открытая дискуссия с троцкистами, он однажды проголосовал за резолюцию, предложенную Троцким. За это он был отчислен из Московского Коммунистического института им. Свердлова и отправлен на практическую работу в Нижегородский край.

Круг замкнулся. Ей ставили в вину родство с троцкистом Гришаниным, а ему – с контрреволюционеркой Жестяниковой.

В Горьком он окончил Индустриальный институт им. Жданова по профессии инженер-химик и приступил к работе на ЧРЗ. Арестовали их с бабушкой почти в один день, 4 и 5 ноября 1936 года. Исключили дедушку из партии, в которой он состоял с 1917 года, в сентябре 1936 года, а бабушку еще раньше – в июле. В дальнейшем у каждого из них пытались получить компромат друг на друга, но, судя по протоколам допросов, сделать это не удалось.

Мой дедушка относится к числу тех лиц, которые не вернулись из застенков НКВД. Официально родственникам сообщили приговор: 10 лет без права переписки. Это могло означать все, что угодно. В нашем случае эта формулировка прикрывала тот факт, что дедушку застрелили прямо во время допроса, когда с помощью побоев не смогли выбить из него нужные следствию показания.

Об этом бабушка узнала по «тюремному телеграфу», когда уже отбывала заключение в лагере. Тогда к ним поступил заключенный, который сидел в тюрьме вместе с дедом. Из биографий тех, кто фигурирует в этой книге, я поняла, что у многих судьба делала трагические зигзаги. Сначала их приговаривали к ссылке, тюремному заключению или исправительным лагерям, а потом арестовывали повторно и приговаривали уже к высшей мере. Скорее всего, так было и с моим дедом. Сначала – 10 лет без права переписки, а потом снова – допросы, допросы. Теперь уже нужен был компромат не на бабушку…

Теперь его «крутили» на компромат на Рокоссовского и Блюхера. И застрелили, когда он отказался свидетельствовать против Блюхера. Так ли это, не знаю, но попытаюсь узнать, возможен ли такой ход событий, исходя из фактографии, точнее, исходя из фактов биографии.

Оказывается, обвинения в троцкизме следователям оказалось мало, и его стали раскручивать за знакомства времен Гражданской войны. Скорее всего, это произошло уже позже, в 1937—1938 году. Тогда было нормальным арестовывать уже осужденных повторно и ужесточать наказание. Из анкеты к протоколу допроса по поводу «активной контрреволюционной троцкистской деятельности» Жестяниковой Розы Вульфовны мы узнаем, что в Гражданскую он воевал с 1918 по 1921 год в 35-й стрелковой дивизии в качестве старшего начальствующего состава – военкома батареи, политрука и секретаря партийной ячейки.

Его воинская 8-я категория учета означает, что он занимал должность помощника командира полка или ему равную. Со слов моего отца, который видел своего отца последний раз в возрасте 10 лет, дед в Гражданскую командовал полком. Это вполне могло быть в случае гибели комполка.

Это разговор состоялся, когда в школе я изучала биографию Гайдара и сказала отцу: надо же, он был совсем молоденький, когда в Гражданскую командовал полком. На это отец ответил: твой дед был не многим старше, когда ему тоже пришлось командовать полком. Он воевал у Рокоссовского и знал Блюхера. Тут он тяжело вздохнул и дальше рассказ прервался. Уже позже, когда я немного повзрослела, отец рассказал, что узнал от матери, что деда убили на допросе, когда с него пытались получить компрометирующие показания на Рокоссовского и Блюхера.

Так ли это, мы узнаем, если получим архивное дело на заключенного Гришанина Николая Ивановича, которое пока найти по архивам не удается. Возможно, дело просто уничтожили, так как даже в те времена для расстрела нужно было хоть какое-то подобие законности – решение Особого Совещания или Особой Тройки. Последние его показания по бабушкиному делу датируются 1937 годом, значит, тогда он еще был жив.

Мог ли дед знать что-то о Рокоссовском или Блюхере? Оказывается, они вполне могли встречаться, хотя вряд ли могли иметь тесные отношения – слишком разное положение они занимали в армейской иерархии.

Однако история 35-й стрелковой дивизии наводит на размышления о том, что знакомы они вполне могли быть. Дивизия освобождала от белогвардейцев Урал и Сибирь. Дивизия Блюхера принимала участие практически во всех операциях по освобождению Сибири. В ноябре 1919 года 51-я дивизия Блюхера вошла в состав 5-й отдельной армии, где служил Рокоссовский, который в августе 1920 года был переведен туда на должность командира 35-го кавалерийского полка 35-й стрелковой дивизии, входившей тогда в состав 5-й армии. Именно в 35-й стрелковой дивизии и служил дедушка.

Надо иметь в виду, что вероятность знакомства не так уж велика: Гришанин был артиллеристом, а Блюхер и Рокоссовский – кавалеристами. Если с Рокоссовским они занимали примерно одинаковое положение – командиров полка, то до комдива Блюхера моему деду было далеко.

Как видно из приведенных обстоятельств, дедушка, тогда совсем юный офицер, все же мог пересекаться и с Рокоссовским, и с Блюхером. Не думаю, что они были дружны, или что дедушка имел на них хоть какой-то компромат. Но даже, если и имел, то не рассказал, а ели не имел – то не выдумал, за что и получил расстрел на месте без приговора суда.

Если учесть, что аресты обоих командиров Красной армии датируется 1937—1938 годами, то, скорее всего, и смерть моего дедушки произошла не ранее этого периода. Хотя компромат на обоих командиров Красной армии начали собирать еще в 1937.