Лидочкин будущий муж, Виктор, был соседом по комнате еще двум ребятам: Джаферу (из Бахчисарая) и Васе Пузыревскому. Вася вечно был голоден, и как-то раз поспорил с приятелями, что запросто съест полкило халвы с булочкой, причем, за один раз и без капли воды. На такое зрелище в комнате собралась толпа студентов, и Лидочке надолго запомнилось, как бедный Вася, под подбадривающие выкрики, доедал последние кусочки, едва двигая стянувшимися от халвы челюстями…
Виктор оказался в Керчи (в одном с Лидой классе, а потом – и в одном институте) из-за печальных обстоятельств. Он был младшим сыном в семье, жил с матерью и отцом в деревне. Отец был середняк, но семья обладала весьма обширным подсобным хозяйством. Старшая сестра жила в Керчи, а старший брат, Иван, работал трактористом в деревне под Джанкоем.
Когда отец умер, сестра забрала Витю к себе, в Керчь. Мальчик строил планы на поступление в Севастопольское военное училище, но увы, так называемое «социальное происхождение» напрочь закрывало для него карьеру военного кадрового моряка.
Осознав, что с военным училищем он потерпел неудачу, Виктор подал заявление в мединститут, и поступил туда. Правда, только благодаря своей будущей супруге.
Дело в том, что у Виктора были серьезные проблемы с русским языком***, а у Лиды – отличная зрительная память, которая в сочетании со страстной любовью к чтению, позволяла писать практически без ошибок . Поэтому когда пришло время вступительного сочинения, на которое отводилось 4 часа, Лида быстренько написала свое, а за оставшееся время продиктовала сочинение Виктору (благо – помещение для экзамена было огромным, и сидели они далеко от экзаменаторов, на самой «камчатке»). В результате Лидочка получила «пятерку», а Виктор – «4».
Но «нет ничего тайного, что бы не стало явным»! После сочинения был устный экзамен по русскому языку, где правда, практически, выплыла наружу. В предложении из четырех строчек (экзаменуемые писали на доске) Виктор сделал 6 ошибок. Однако, женщина-экзаменатор, посмотрев на доску и на сочинение, не стала требовать объяснений. Вздохнула, сказала «стирай и садись!», и.. поставила проходную «3»!
Так и Лида, и ее будущий муж Виктор стали студентами-медиками.
–
*Я, человек далекий от медицинского образования, конечно же спросила бабушку – что это за зверь такой, какая профессия потом ожидает его выпускников. На что бабуля, саркастически хмыкнув, заметила «Это те, кто потом ходил проверять магазины и выходил оттуда с полными сумками». Безусловно, это была шутка. И в далеком (тогда) будущем я узнала, что эти самые «полные сумки» несли в лабораторию, на проверку бабушке моей подруги. Ведь именно этим и занимались выпускники санитарно-гигиенического факультета: проверяли продукты, потребляемые населением, на предмет вредных веществ и вредоносных бактерий, чтоб не допустить массовых отравлений и эпидемий.
** В бабулиных устах это была констатация факта, не больше – не меньше: было именно такое общее мнение на основании именно такого признака.
*** По выражению бабушки – «"Корова" через «ять» писал!». Но, в конце концов, не всем же быть отличниками…
9. перелом
На этой фотографии, на обратной стороне надпись, бабушкиным почерком: «гор. Симферополь. Общежитие Крым мединститута». (под окнами – бульвар Ленина, именно тут шли танки) И вторая надпись, тоже бабушкиной рукой, но другими чернилами и, очевидно, сделанная в указанную дату: «Армавир 10/Х-41 г. Не в шумной беседе друзья узнаются. Они познаются бедой. Коль горе нагрянет и слёзы польются, Тот друг, что заплачет с тобой.» Эти немудреные, и в то же время, очень точные слова – то, что было тогда в сердце у 20-летней Лидочки…
Симферополь. 1941 год.
Это лето обещало быть крайне жарким для 20-летней Лиды, и не только из-за погоды.
Во-первых, в мае прошлого года (в конце второго курса) они с Виктором, наконец, поженились, и теперь Лидочка собиралась стать молодой мамой – через несколько месяцев.
А во-вторых… самым важным для будущих медиков (на данный момент) были уже подходящие к концу экзамены, за третий курс. Как раз по этому поводу Лида с подружкой и сидели сейчас на подоконнике общежития – 22 июня, ни свет ни заря – аж в 4 утра! – чтобы, как и в предыдущие дни подготовки, позанимавшись в эти самые тихие, самые продуктивные для обучения часы – до полудня, потом не менее продуктивно отдохнуть.
Вдруг на улице раздался, всё нарастая, страшный грохот, лязг металла – по бульвару Ленина, прямо под окнами общежития, один за одним, шли танки. Наши, советские танки.
Вскоре стал слышен другой грохот – более тихий, более далекий, но от этого куда более зловещий…
В полном недоумении и тревоге прошли долгие, томительные в своем ощущении беды, часы.
Позже по радио прозвучали* те самые слова, которые сейчас известны всем: «Сегодня… германские войска напали на нашу страну…». И от кого-то стало известно, что далекий грохот – это была бомбежка лётной школы близ Севастополя, в Каче.
… "И треснул мир напополам"(с). Нельзя сказать, чтоб прежняя жизнь Лиды была легкой – нет. Но она вела – как крепкая, надежная дорога, по которой хорошо шагать солнечным звонким утром, и даже если уже усталость берет своё, и тяжело – знаешь, что впереди будет, точно будет светло и спокойно, и можно будет отдохнуть. И это будущее – не просто мечты, оно уже вполне реальное, потому что выстраивается собственным честным трудом, и трудом тех многих людей, кто рядом… то самое светлое будущее, сейчас уже безнадежно нами забытое, или упоминаемое лишь с горьким сарказмом…
… Перекрывая тот свет, что солнцем сиял впереди – загрохотала, посыпалась чёрная, беспощадная лавина войны. Многих – смяла под собой, перемолола, отбросила, изувечила… Не только у Лиды, но у каждого из этого огромного числа людей – миллионов, попавших под эту злую силу (вы просто остановитесь на миг и задумайтесь, сколько это – миллионы живых людей!) – у каждого человека, с его идеями и планами, с надеждами, радостями, печалями – жизнь переломилась, будто тонкая веточка.
И на этом изломе, делящем мир на "до" и "после", у каждого человека в нашей стране стояла одна и та же, общая дата – выгравирована, выбита, впечатана в душе, навечно – 22 июня 1941 года.
…Многократно перечитывая эти строки, я спрашиваю себя: мы, сидящие за компьютерами и беспрерывно жалующиеся на плохие условия жизни; где бы мы сейчас были – если бы не люди, заслонившие нас от той чёрной лавины (что катилась прямиком из цивилизованной Европы), заслонившие собой – нас, своих еще не рожденных, не знакомых им детей, внуков, правнуков, пра-пра…? А БЫЛИ БЫ мы сейчас…?
***
… Когда война только началась, почти все в Крымском меде – и студенты, и преподаватели – были твердо уверены, что эту гадину, уже ползущую по нашей земле, вот-вот раздавят, у самой границы… И институт все закончат спокойно, и мирная жизнь снова будет радовать прекрасными минутами труда и покоя.
Поэтому, несмотря на постоянную, гнетущую тревогу, сокурсники сдали экзамены и разъехались по домам. Сама Лидочка с мужем провела каникулы под Джанкоем – у Ивана, старшего брата Виктора.
В августе все ребята и девочки снова съехались в институт, так как собирались продолжать обучение, в обычном порядке. Поскольку – да это же очевидно! – война закончится, если не в ближайшие недели, то в ближайшую пару месяцев – точно!…
…Всех студентов собрали в актовом зале и сообщили примерно следующее:
«Не разбегайтесь. Есть распоряжение правительства сохранить весь наш институт как единицу и эвакуировать в Армавир Краснодарского края эшелоном – преподавателей, а также второй и третий курс.».
И студенты мединститута, в ожидании эвакуации, занялись делами, имеющими очень мало общего с медициной: на территории студенческого городка они рыли окопы** , точнее – зигзагообразные канавы-щели, прикрытые палками, досками, присыпанные сверху землей, чтобы прятаться при бомбежке.
Это была уже не превентивная мера: бывало, трижды за ночь объявляли воздушную тревогу. В конце концов, Лидочке с Виктором уже настолько надоело каждый раз вскакивать, хватать коробочку с документами и куда-то бежать, что некоторые объявления воздушной тревоги они, 20-летние, стали просто игнорировать. Тем более, что Лидочке всё труднее и труднее давались эти ночные "пробежки" – из-за подрастающего животика.
И вот что интересно: среди студентов и преподавателей даже не было разговоров о том, что нужно прервать обучение. Только студенты 4-5 курсов получали ускоренные дипломы и отправлялись на фронт или, согласно указанию, в больницы тыла. А остальные дружно собирались эвакуироваться, согласно приказам руководства института и города. То ли потому, что понимали – стране как никогда требуется много квалифицированных медиков, то ли потому, что авторитет старших был тогда очень силен.
–
* Бабушка сказала, что объявлял Левитан, но в интернете по этому поводу противоречивая информация. Я нашла, что объявлял в полдень и Молотов, но тут же написано, что «Примечательно, что такие маршалы как Жуков и Рокоссовский в своих мемуарах тоже писали, что первым сообщение передал диктор Юрий Левитан.»
**«глубиной – как могила” – по сравнению бабушки. Думаю, это не только характеристика размера.
10. Эвакуация. Армавир
Надпись на обратной стороне фотографии, бабушкиным почерком (фиолетовыми чернилами): "г. Армавир, 10/Х – 1941 г. Не в шумной беседе друзья узнаются/Они познаются бедой/Коль горе настанет и слёзы польются/ Тот друг, что заплачет с тобой."
Когда-нибудь история рассудит – кто был виноват в том, что подготовка к эвакуации в Крыму затянулась, и время, драгоценное время было упущено.
К сентябрю 1941 года немецкие войска перерезали железную дорогу, соединяющую Крым с Украиной и, соответственно, Москвой (путь через Перекоп, рядом с озером Сиваш, после которого можно было повернуть на Ростов по ж\д). Таким образом, наиболее простой, надежный, «гуманный» способ массовой отправки людей из Крыма – из Симферополя, из Керчи – эшелоном, по железной дороге, стал невозможен. Такой эшелон ушёл только один: в Нижний Тагил, с заводским оборудованием и необходимыми для его работы людьми: ИТР, квалифицированными рабочими и, по возможности, их семьями. Начальником этого эшелона был Лидочкин папа. Он ехал один: сын остался защищать город, дочь и жена эвакуировались с мед.институтом.
Для медицинского института снарядили несколько автобусов и погрузили в них преподавателей, студентов и студенток (среди последних было некоторое количество с детьми и беременных). И этот «авто-эшелон» двинулся из Симферополя, через Феодосию – в Керчь.
В Керчи, с пристани, переправляли на Кавказский берег всеми доступными плавсредствами всех: и пассажиров «эшелона» мединститута, и тех, кого должны были организованно отправить по железной дороге, другим составом*, да и вообще – всех, кто просто хотел переправиться.
Отправка растянулась на несколько дней.
По ночам не отправляли. Благодаря этому, Лида, которая была на последнем месяце беременности, бегала спать домой. Получилось целых две последних ночи – в доме, в котором прошло, и так внезапно закончилось детство.
Вещи, которые собирали с собой, так и оставались на пристани – удивительно, но их не украли**! – и каждый раз приносили еще «добавку»: то – мисочку для стирки пеленок, то какие-то новые вещи, которые можно было бы, при необходимости, потом продать.
Мама Лиды предусмотрительно пошила рюкзачок для детских вещичек – ползуночков, пеленок и прочего, чтобы носить все это с собой, на плечах – ведь ребенок молодых супругов должен был появиться на свет совсем скоро, и кто знал – в каких условиях они тогда окажутся…
В это же время пришло решение, что мама едет с вместе со студентами, со своей дочкой, хотя должна была ехать с эшелоном семей заводских ИТР, но не могла же она оставить 20-летнюю Лиду в таком положении – и без своей поддержки.
Перед самым началом войны Лидочкин брат, Шурик, начал «серьёзно» встречаться с девушкой Клавой, и когда разразилась война – они спешно поженились***. Шурик записался в ополчение – защищать город. По его просьбе, Клаву эвакуировали вместе с институтом, как студентку. Полагаю, многим нашим современникам было бы удивительно узнать – на это действительно не потребовалось ни взяток, ни ответных услуг, ни даже обещаний. Просто – взяли, по просьбе …
…Эвакуируемых распределяли по группам. Давали маленькие и большие пароходы, а так же рыболовецкие катера, весь «перевозочный потенциал» которых был трюм для рыбы, да кубрик на 4 койки, и вся команда – 5 человек… Именно такой (точнее – несколько таких) медицинскому институту и достался.
Настала очередь Лидочкиной группы. В трюм загрузили всех, но там можно было только стоять – стоять вплотную, и метафора «как сельди в бочке» была уже почти совсем не метафорой.
Лиду, в ее светло-коричневом коверкотовом пальто, белом берете, и с огромным, выпирающим животом, поместили в кубрик, на место матроса, находившегося на вахте. Можно сказать, что ей очень повезло: так хорошо знакомое по институту, а сейчас – совершенно измученное лицо знаменитого профессора терапии Батинкова (он вместе с остальными стоял в трюме) Лида запомнила на всю жизнь. Когда судёнышко было уже в пути, сверху, с палубы ей было видно, как время от времени он поднимал голову к 4-х угольному открытому люку и, слабым голосом, умоляюще взывал: «Вынимите меня отсюда!»(именно так – «вынимите», а не «выньте»). При этом его часто рвало, и, поскольку иного выхода не было – он пользовался своей собственной шляпой…
Едва отплыли от Керчи – начался шторм.
Катер, вопреки объявленному, направился не в Черное море – на Кавказский берег, а в Азовское море (городок Приморско-Ахтарск или Ахтари-Приморск – кто как тогда называл). Оттуда, с побережья, шла железная дорога на Краснодар, на линию, соединяющую Ростов, Владикавказ, Минводы, Грозный и Туркмению.
Из-за шторма пришлось плыть дольше: на море успела опуститься ночь. Катерок бросало бурными волнами, и он мог запросто разбиться о берег, что был сейчас невидим – из-за режима светомаскировки.
Поэтому посудинку направили ближе к косе, на эту косу выбросили якорь, и потом всю ночь вахтенные следили, чтобы катерок не отнесло ближе к берегу.
Ночью Лидочке, по причине ее "серьезного положения" без конца требовалось в туалет. Матрос из кубрика каждый раз выводил ее на палубу – в гальюн, который представлял из себя три холщовых полотнища – боковые и переднее, а четвертой «стенки», со стороны моря, не было. С палубы в море немного выдавались доски с характерным отверстием, а ноги оставались на палубе. По бокам были поручни, чтобы держаться. Такое не забывается…
Только на рассвете следующего дня, когда стал виден берег, и стало возможно подойти к причалу, катерок высадил измученных людей в Ахтарске.
Их привели в здание, напоминающее школу, в небольшое помещение, где все прибывшие сразу же легли вповалку на пол и заснули. Теснота была такая, что человеку, лежавшему у двери (которая открывалась вовнутрь), приходилось вставать, если кому-то надо было выйти. Бедная Лида снова не смогла заснуть…
Руководство Ахтарска оперативно организовало пункт питания, и днем прибывших накормили густой баландой****, выдали по куску хлеба и посадили в поезд.
Следующим пунктом назначения был город Армавир, Краснодарского края – между Ростовом и Владикавказом.
В Армавире новоприбывшим сразу выделили помещение под учебный корпус – трехэтажное здание бывшего техникума. Институт развернули по всем правилам (насколько это было возможно) и прожили в Армавире почти целый год – с 1 октября 41 года до конца июля 42 года. Решением жилищного вопроса эвакуированные занимались самостоятельно – искали сдаваемые комнаты.
По прибытию в Армавир, Лидочкина мама, оставив присматривать за измученной дочкой – её супруга и золовку Клаву, походив по городу, нашла своей семье квартиру для жилья, а точнее – маленькую комнату. Хозяйка – тетя Катя, худенькая пожилая женщина – сдавала жилплощадь почти без мебели, зато – и это было очень важно, потому что за осенью неумолимо приближалась зима! – с русской печью. Точнее – с грубой (часть печки, которая стояла топкой в другой комнате). Рядом с печкой был топчанчик из кирпичей – лежанка.
Через 5 дней после приезда – 5 октября – Лиду забрали в роддом, где у нее родился сыночек Володя.
При выписке состояние здоровья обоих – и мамы, и сына – было нормальное, но через несколько дней у молодой мамы поднялась температура – под 40.
В это же время началась первая бомбежка Армавира. Лидочка, в ознобе, дрожала на лежанке, рядом с печкой, и никак не могла согреться. Хуже всего было то, что она была в тот момент совсем одна: Виктор ушел в институт, а мама отправилась на базар, за продуктами*****.
Вскоре стало известно, что немцы заняли Ростов…
–
*– семьи ИТР и квалифицированных рабочих с завода, после уже состоявшейся отправки – поездом – оборудования и сотрудников в Нижний Тагил.
** Думаю, что тогда хватало слов «пожалуйста, посмотрите за нашими вещами!» .
***Одним из аргументов жениха, по словам бабушки, было «Да чтоб я такую красивую девушку немцам оставил?!» Конечно, отчасти это была шутка…
****Я наивно спросила «с мясом?», на что бабушка хмыкнула: «Еще чего! Может, с котлетой?»
***** Как раз на базаре ее и застала бомбежка, и, в состоянии полной паники, Лидочкина мама выбрала в качестве самого подходящего укрытия, за которым и спряталась… бочку с керосином!
11. Разбитое сердце
На фото: май 1940 года. Счастливые молодожены. Кто бы видел будущее, кто бы знал – что ждёт впереди…
20 ноября 1941 г. немцы заняли Ростов. Расстояние между Ростовом и Армавиром не слишком велико – всего 270 км по прямой. И эвакуированному мед институту дали приказ: срочно грузиться в эшелон и ехать на Махачкалу (а потом – дальше, в Ереван).
Приказ есть приказ: все спешно собрали вещи и явились на перрон, к эшелону, в котором им на этот раз выделили дачный вагон*. После посадки люди – преподаватели, студенты – сидели так плотно, что Лида не могла покормить голодного сына – он все плакал и плакал….
Постепенно сгустились сумерки. Все ждали команду на отправление, но её так и не дали. Просидев в страшной тесноте так и не тронувшегося с места вагона несколько часов, люди выбрались на перрон – в тоскливую, ноябрьскую ночь Армавира – и пошли по уже совершенно опустевшим и темным (в режиме светомаскировки) улицам обратно, к единственным, ставшим знакомыми, домам. Холод, казалось, проникал под одежду без малейшего препятствия. Руки Лиды в тоненьких нитяных перчатках совсем заледенели.
Комната, которую снимали всей семьёй, была уже занята другими беженцами. Но добросердечная хозяйка, тетя Катя, уложила их – Лидочку с малышом, ее мужа, маму и золовку Клаву – спать остаток ночи в своей кухне.
Наутро они нашли съемную комнату в другой квартире, а прошедшая ночь еще очень долго вспоминалась как кошмарный сон.
В новой комнате хотя бы мебели было побольше: большая деревянная кровать, а рядом – маленькая детская коечка.
Еще неделя прошла в тягостной неизвестности, занятий почти не было.
28 ноября 1941 года наши войска отбили Ростов, и дальше, до конца курса, студенты уже доучивались нормально. Если, конечно, обучение в таких условиях можно считать нормой…
Питались так: по карточкам один раз в день давали обед (сваренные капустные листья, в качестве борща, и каша), по 400 г хлеба или «птичек» – булочек-рогаликов.
Мама продавала простыни, скатерти и «носильные» вещи, захваченные с собой из дома как раз с этой целью, и покупала продукты: подсолнечное масло, лук… Лук макали в масло и так ели.
Еще покупали\выменивали на рынке макуху (пресованый отжим от подсолнечных семечек – брикет размером с ноутбук, толщиной сантиметра 2). В нормальной жизни его используют в качестве корма скоту, но в те годы он спасал от голода людей.
Базары были большие, купить можно было абсолютно все, но… денег не было.
Чувство голода было постоянным спутником…
…На практику студенты ходили в местный госпиталь.
И тут появилась она – девочка-студенточка по имени Валерия. Блондинка пышных форм, глаза «с дымкой» – как у киноактрисы. Была она местная, жила с родителями, и потому – весьма прилично одета и ухожена (особенно по сравнению с полуголодной, исхудавшей молодой мамой, нянчившейся с грудным сынишкой).Валерия училась в Ростовском медицинском институте, и на практику ее записали в ту же группу, что и Лиду с мужем.
Целенаправленно ли эта девица «строила глазки» Виктору, или же он сам не смог устоять против ее свободного женского обаяния – кто сейчас знает.
Тем не менее, его отношение к Лидочке сильно изменилось. И поведение – тоже.
(Не вдаваясь в безрадостные подробности, приведу один обмен репликами молодых супругов, в ночном разговоре: "Виктор, что же ты молчишь?!!!" – "Я о НЕЙ думаю!")
Да, наверное – тогда, в сороковом году, они поженились просто «по дружбе», не по любви.
Да, наверное – именно в Армавире он действительно влюбился, так как следовал за Валерией, словно тень.
Лида потом всем говорила, что ей просто обидно – и больше ничего, что особенно она, в общем-то, и не расстраивается…
Возможно, это была Судьба, Рок, Неотвратимость…? Последствия немыслимо сложного, спроектированного шахматного хода кого-то из тех, кто может влиять на жизни нас и наших потомков? Ведь цепочка событий, вызванная этим "брошенным в воду камнем", растянулась на очень, очень многие годы и судьбы.
А возможно – это просто безответственность молодого отца и мужа.
Но – не мне о том судить.
С этих пор доверие ко всем представителям мужского пола Лидочка утратила.
В 20 лет – действительно, навсегда.
Впрочем… а какие они были – двадцатилетние сороковых годов? Я знаю одно: они были много, много старше сегодняшних двадцатилетних.
…Валерия потом вышла замуж за однокурсника, а Виктор и Лида в июле 42 года, несмотря на фактически распавшийся брак, уехали, вместе.
–
*наверно, что-то вроде вагона в электричке – не смогла найти точное определение.
12. Одна бомбёжка
На изображении: так далеко от дома. Но еще дальше – от мирной жизни…
Было начало мая 1942 года.
В Армавире погода баловала теплом, но занятия в институте никто не отменял, так что Лида и Виктор, оставив сына дома, усиленно постигали последние премудрости, которые могли им дать в области медицины именитые профессора, да и просто преподаватели.
Маленькому Володе шел 7-й месяц от роду, и его бабушка решила, что как раз сейчас ей надо сходить на рынок, а малыша вполне можно доверить жене Лидочкиного брата, Клаве…
И тут объявили воздушную тревогу – вой сирен слышался во всем городе, в том числе и в трехэтажном здании бывшего техникума, выделенном под учебный корпус эвакуированного Крымского мединститута.
Студенты, сидевшие до этой минуты на лекциях, побежали прятаться в щель* – все, кроме 21-летней Лиды и ее подруги Нины Барулиной.
Эти две легкомысленные девушки выбежали на террасу первого этажа, присели за перилами и, задрав головы, стали смотреть вверх, в небо.
В вышине показались самолеты. «Лид, это наши летят!» – закричала радостно Нина.
Но она ошиблась. От самолетов стали отрываться бомбы.
Девчонки, как учили на занятиях по обороне, скрючились за хлипким укрытием, зажав голову между коленок…
Оглушающий взрыв, совсем рядом. Посыпались некрупные куски кирпичей, мелкие камушки, пыль… Когда, спустя долгие минуты (или это были бесконечные секунды?) подруги поднялись на ноги – самолетов уже не было видно, а они, обе, с ног до головы были покрыты красной пылью (в городе находился свой кирпичный завод, поэтому абсолютное большинство построек в городе было из красного кирпича). За изгородью техникума медленно оседало красное облако – бомба попала в дом рядом.
Увидев это, девчонки мигом выскочили с террасы, и бросились что было духу бежать через двор – до спасительной щели. Оказалось, что не они одни легкомысленно пренебрегли безопасным укрытием: совсем рядом откуда-то выскочила и побежала с ними еще одна студентка.
Внезапно послышались звуки пулеметной очереди – их ни с чем нельзя было спутать. Один из немцев, сбросивших бомбы, развернул свой самолёт, и, на бреющем полете, принялся строчить из пулемета по "наземным объектам", в том числе и по бегущим подружкам…
(Я всё думаю – какой был в этом действии глубинный, стратегический замысел немецкого пилота, немецкого солдата? Человека, наблюдавшего через прицел ростки мирной жизни внизу, и все равно жавшего на гашетку пулемета? Наверно, примерно такой же, как и, через 72 года, у его наземного «коллеги»– снайпера, «срезавшего» такую же легкомысленную девчонку, вышедшую на балкон своего дома на окраине Украинского Славянска, чтоб поглазеть на настоящую войну, которую до этого видела только по телику, в художественных фильмах … )