Про Панаса и шпиона-аса

Начальник Управления генерал Песочников заседал в президиуме. Вокруг расположились начальники рангом чуть пониже, но с амбициями чуть повыше. Каждый вошёл в свой образ. Трещали надутые щёки, принимались философские позы. От собственного величия закатывались глаза, как при обмороке. Демонстрировались многозначительные жесты, отдавались тупые распоряжения, в избытке разливалось подобострастие и закамуфлированный подхалимаж. Никто особо не старался скрыть желание приукрасить свою репутацию и поднять в глазах «зала» свою значимость. В воздухе витала непонятная напряженность и глупая торжественность. Президиум шевелился, как облитый бензином муравейник. Разворачивающийся «спектакль» чем–то напоминал «сходку», на которой надо было поделить и утрясти, кому что достанется «на грудь», если «возьмут» «америкоса».

Генерал взял в руки свою речь и направил её исключительно на Панаса. Из неё следовало, что надо сделать это, это, это и ещё много чего. Одновременно «Песок» в течение часа рекомендовал за помощью обращаться к товарищу Горбачеву из другого «сектора». Потому что товарищ Горбачев хотя и специализируется по другим делам, но: «…очень опытный и ответственный товарищ».

И здесь Панаса прорвало.

– Товарищ генерал, да какой он мне товарищ. Мне такой товарищ в сорок первом на Днепре – хату спалыв!

Зал, как компрессор, засосал весь воздух до отказа. Стало видно и слышно, как солнечные зайчики в предчувствии затмения забились в дальний угол помещения. На сцене из прогрызенного паркета появилась морда здоровенной крысы, чем-то напоминавшей одну из ведущих НТВ. Президиум сделал равнение направо, сконцентрировав свой взгляд на выступавшем. Панас живо представил себя невинной жертвой одного из процессов 37-го года.

– Товарищ Бандура, я призываю Вас к порядку, и не забывайте, что Вы находитесь на служебном совещании, – выдавил из себя остаток речи генерал.

Общий вздох присутствующих чуть не просквозил Бандуру. Однако от помощи «горбатого» Панас отказался категорически. На то были свои причины.

Месяц назад оперработник Трофим из соседнего «сектора» подготовил к реализации материалы по валютчикам. Над разработкой преступной группы он «кувыркался»²⁷ целый год. И вот перед самой реализацией, – захвата с поличным, «горбатый», облизав одного начальника и поплакавшись другому, отстранил от дела Трофима, взял себе в производство материалы и попытался «снять сливки».

Реализация прошла как нельзя коряво. Большая часть группы разбежалась. Удалось взять «пешек» и одного из МВД. На первом допросе в «секторе» тот отпросился в туалет и незаметно от «горбатого» выбросил в сортир солидную пачку «баксов», потом «сходил» и спустил воду. Однако «отмыть» деньги ему не удалось – забился унитаз. Их обнаружили, и «горбатому» пришлось доставать каждую купюру, тщательно их чистить и сушить. Зрелище было незабываемое – воняло на весь Директорат. Желающих прийти посмотреть и посмеяться было так много, что Панас вынужден был выстраивать очередь и организовывать продажу билетов. Дети младше 16 лет, а также лица, не имеющие допуск по форме номер 2, на сеанс не допускались. На входе в здание он успел повесить объявление «Представителей муниципальной канализации просьба не беспокоиться».

После этого случая «горбатый» ежедневно обливался всякими одеколонами, но запах так и не улетучивался. Он никак не мог понять, что этот запах тянется с детства, а он самый устойчивый, и «баксы» здесь не причем.

Однако очередной орден «горбатый» себе на грудь всё же прикрутил и в среде домочадцев рассказывал басни о своей героической работе по захвату шпиона. К сожалению, таких «горбатых» орденоносцев в Директорате уже набралось процентов пятьдесят. И, возможно, настало время им организоваться в какой-нибудь союз членов «Ордена горбатого» («ОГО»), чтобы официально «втирать очки» операм – «рабочим лошадкам» и всем остальным сослуживцам, а также неискушенному российскому обывателю.

В конечном итоге к реализации оперативных материалов «секции» были привлечены другие лица, никакого отношения к делу не имеющие, смутно представляющие оперативную работу и, как следствие – хамоватые, надменные и высокомерные. При каждом случае лишний раз напоминавшие, что они кураторы, и требовали отчётности по каждому документу, встрече или проведенному мероприятию. Получив желаемое, тут же доносили вышестоящему руководству, не забывая подчеркнуть, в случае положительного результата, свою заслугу и всячески очернить или принизить роль исполнителей. Коллектив «секции» ворчал, но приходилось смиряться, ссориться с вышестоящими коллегами было опасно и бесполезно.

С целью подстраховки и обеспечения дополнительных гарантий успешного завершения работы по «Штуцеру» было принято решение провести оперативно-техническое мероприятие – ОТМ «Экскурсия»²⁸ или «Вояж». В «секцию» прикомандировали ребят из группы «Фомка»²⁹ (11 человек) технического подразделения Директората.

Чтобы вывести «америкоса» из номера его проживания, по согласованию с Министерством обороны России, на указанное число были запланированы войсковые учения «Ответный плевок-99» на территории Новой Земли³⁰. На них должны были слететься все посольские, и не только, разведчики, находящиеся в стране. Планом учений предусматривался отстрел оставшихся на боевом дежурстве стратегических ракет, общевойсковой конкурс на лучшее исполнение песни «Yеllоw submarinе», а также военно-спортивная викторина «Когда же дембель?».

Заход в номер начался задолго до рассвета, когда все постояльцы гостиницы отдыхали, «ночные блюстилки» разобрали своих клиентов, а по телевизору полуночников стали «грузить»³¹ россказнями об очередной встрече родного Президента на высшем уровне, «без штанов».

Пашка Сибирцев обесточил этаж гостиницы, затем отключил телефонную связь, водопровод, сигнализацию, заблокировал пожарные лестницы. Спиридон Тёмный собрал в кучу все ключи от номеров и принёс Панасу. Два выхода на этаже были тут же заварены переносным аппаратом группы «Фомка». Администраторши отсутствовали, отпущенные в бессрочный и неоплачиваемый отпуск. По приказу Панаса фонарями на этаже не пользовались. Тьма и тишина были гнетущими, как перед очередным финансовым кризисом. Ориентировались только по запаху. Панаса все находили безошибочно. Перед «экскурсией» он специально съел цибулину и пять головок чеснока.

Бандура приставил ухо к двери номера «Штуцера» и услышал негромкую музыку. Приятный женский голос напевал:

«Не зажигай огня. В столь поздний час.

Никто к нам не придёт, не вскроет двери.

Любовь одна – ты слышишь – верит

И плачет тихо с жалостью по нас»

– Тебе чего, Иван? – спросил Панас.

– Ничего, – по запаху ответил Божко.

– Зачем звал? Что случилось? – начал заводиться Панас.

– Да, не звал я Вас, Панас Романович, – возмутился Ваня.

– Ты меня, что уже совсем за Бетховена³² принимаешь?

Все были на взводе. Опять назревала потасовка. В раскалённом от напряжения коридоре из-за любого нецензурного слова мог вспыхнуть кислород.

– Панас Романович, – вмешался шепотом рядом стоявший Прохор, – это вас какая-то барышня за дверью кличет.

«Что за чушь, какая барышня? Неужели снова даёт знать контузия», – подумал Панас и, успокоившись, перевёл дыхание. Не хватало только галлюцинаций.

Ключ плавно повернулся, и дверь без скрипа приоткрылась. Бандура запахом пустил команду на вход.

Проникшая в предбанник группа «Фомка» рассредоточилась кто куда. Панас, открыв дверь в комнату, мелкими, неуверенными шажками стал подкрадываться к игравшему приёмнику, по-прежнему просившему не зажигать огня. Как только Панас нагнулся над приемником, чтобы отыскать кнопку выключения, рядом на кровати что-то зашевелилось.

– Лёша, – послышался протяжный сонный голос, – опять ты в ресторане чеснока наелся! Ты же знаешь, я его переносить не могу! Не дыши на меня! И вообще я хочу спать. Давай ложись рядом. Мне завтра утром рано вставать.

Панас обомлел и принял позу «ступора».

Вспомнились детские годы, родное село на берегу Днепра и тот памятный день, когда его в голову лягнул колхозный жеребец. Ему очень хотелось верить, что это очередной куплет песни. Он даже попытался тихонько напеть припев…

Испуг догнал Бандуру в чужой кровати, куда он улегся, предварительно раздевшись. Неизвестная, прижавшись своей грудью к его спине, приятно дышала в затылок своим пятым «Шанелем». Ни живой ни мёртвый Панас с открытыми беспомощными глазами всматривался в темноту, в сторону группы «Фомка», и пытался запахом передать команду «Полундра!».

Однако, в этом не было необходимости. Когда «Фомки» поняли, что это не приёмник, всех слизало, как сбербанковские вклады в девяносто втором году.

Прошло минут десять. Панаса постоянно сверлил возникающий в таких ситуациях извечный вопрос шо делать?. Двигающаяся от дыхания грудь незнакомки явно не кстати массажировала спину. Бороться с преступным мужским желанием становилось невмоготу. Но сорвать операцию и подставить товарищей он не имел права. Для укрепления нравственности и супружеской верности Панас мысленно вызвал образ «Железного Феликса», того самого, который очень любил детей, но ненавидел их родителей. Вызов был осуществлён при помощи вопроса: «А как бы он поступил на моём месте?» В тот же миг Панасу послышался какой-то шум на улице, невнятные, пьяные крики людей за окном, одиночные ружейные выстрелы, отдаленные слова песни «Смело товарищи в …». Медленно, со скрипом отворилась дверь. В комнату вошёл Феликс и еще двое в кожаных куртках. Своими горящими, безумными глазами Феликс сверлил Панаса, как последнюю, недобитую гидру революции, при этом в грязных трясущихся руках сжимал какую-то бумагу.

– Решением Московского ГУБЧК,³³ – загробным голосом вещал дух «железного», – за моральное разложение, срыв ответственного революционного мероприятия и предательство делу мировой революцией сотрудника ЧК Бандуру приговорить к расстрелу. Приговор привести в исполнение при обнаружении последнего. Двое стоявших тут же выхватили пистолеты. Вспыхнули огни, раздался грохот.

От спины что-то отлегло.

Панас конспиративно открыл глаза.

Его слегка знобило. Все терзания по поводу мужского желания куда-то мгновенно улетучились. Было отчетливо ясно и понятно, «шо» надо делать. Из-за принятой неудобной позы тело начало затекать, а от нервного стресса Панас стал погружаться в сон. Однако успел про себя отметить, что бюст незнакомки на размер больше, чем у Зинки, и что, к сожалению, Феликс этого не почувствовал, а он ему не успел объяснить.

Ему приснился сюжет из «Тараса Бульбы» Николая Васильевича Гоголя.

Старый Тарас, с огромной связкой амбарных ключей, вёл под уздцы коня, на котором сидел его сын Ваня.

– Батьку, за шо-о? Батьку? – плаксиво вопрошал сынок.

– Что же ты, курчый сын, наделал? Ты мне какие ключи подсунул? А ну, слезай с коня и на колени.

– Я тебя открыл, я тебя и закрою! – с этими словами Панас замахнулся связкой ключей над головой Ивана. Тот бросился в рёв, похожий на храп.

Незнакомка сняла свою руку с его плеча и перевернулась на другую сторону. Панас умудрился одеться и, пятясь задом, оказался в предбаннике. Не успев развернуться, он споткнулся о какой-то чемодан (его забыли в спешке «фомичи»). Раздавшийся грохот заглушил звук тупого удара его головы о косяк двери.

Панас потерял сознание.

На этот раз ему снилось, как сын Тараса Бульбы – Иван, тащит бездыханное тело своего отца. При этом приговаривает:

– Батьку, я же Вам говорил, что «Штуцер» живёт в соседнем номере, а Вы мне – мовчы, мовчы. Батьку, а зачем Вы на голову одели женский лифчик?

От этого кошмара Панас быстро пришёл в себя. Обернувшись в темноте, он увидел какие-то тени.

– Хлопци, цэ вы-ы-ы? – протяжно простонал Панас.

– Мы. Мы, Панас, – ответила темнота.

Стало тихо. Где-то на улице ковырялись электроремонтники. Возле входа скопилась целая толпа постояльцев, требовавших именем демократии открыть двери и пропустить их в номера. В окно заглянула любопытная луна, чтобы посмотреть на чудовищный панасовский синяк, напоминавший водолазную маску, и рассмешить «экскурсантов». Кто-то, хихикая, дополнительно осветил лицо Панаса «ФЭДом»³⁴.

– За мной, хлопцы! Вперед! – простонал Панас и показал на номер «Штуцера». Рука Панаса повисла в воздухе.

Опера быстро справились с дверью. «Фомка» ушла в работу. В предбаннике остались Прохор и Иван. Сквозь наползавший сон Панас услышал сдавленный шепот.

– Ванёк, а что у него в холодильнике? Посмотри, – убедительным тоном порекомендовал Прохор.

– Прохор, да тут вискаря немерено! Давай по пятьдесят грамм! – радостным писком проверещал Иван.

– Ты еще спрашиваешь! Тем более Панас в завязке, – наливай!

От неслыханной дерзости и возмущения Панас снова потерял сознание. Придя в себя часа через два, он услышал тягучий голос Ивана.

– Ну, что, Проша, – на посошок?

– Ну, ладно, давай, – ответил изрядно захмелевший Прохор, – на посошок и тихонько споём мою любимую «По диким степям Забайкалья».

От нахлынувшей досады Панас решил отлежаться в коридоре. Для второго захода у него не осталось живого места на лице и «вискаря» в холодильнике. Рядом прошла уборщица. Панас притворился спящим.

– От свинюка, – услышал он явно недружеский голос, – нажрутся, облюются, а нам потом убирать.

Шаги остановились. «Лишь бы она не полезла в карман, где лежали: пляжный снимок «Герды», фотографии тёщи на каких-то похоронах и жены с авоськами», – проскочила мысль. Тут же он почувствовал, как женская рука заботливо приподняла его голову и сняла лифчик. Шагов больше не было. Панас, прищуриваясь, вглядывался в темноту коридора. Мимо пробежала мышка. Где-то мерно постукивали часы. Рядом с ним кто-то заботливо оставил ведро и швабру. За дверью ковырялись «экскурсанты». Было тепло и уютно.

«Чуден коридор при лунной погоде», – подумал Панас.

На проводимом совещании в Директорате Панаса пригласили в президиум. Когда он сел возле трибуны, в зале стало ещё светлее. Сначала он подумал, что хотят отметить его заслуги как отличившегося «экскурсовода», – синяк в пол-лица так и не сошёл. Но потом понял, что он приглашен как образец и напоминание всему «сектору», к чему приводит самодеятельность в работе, отсутствие должной «отцовской заботы» и кураторства со стороны руководства. А также дерзкая оперативная независимость, пренебрежение к организующей роли вышестоящего «сектора», несогласованность и уход от выполнения четко выверенных и откорректированных пунктов плана.

Несмотря на успешное проведение вчерашней «экскурсии», руководство было недовольно (Вообще-то оно всегда всем недовольно – автор). Каждый выступающий со словами: «Я не участвовал, но я скажу», считал своим долгом дать рекомендации Панасу, как надо работать, при этом «лягнуть» посильнее.

Как всегда, на этом совещании Панас ничего полезного не услышал.

«Ясно одно, – со «Штуцером» пора кончать! Но как?» – начал размышлять Бандура. Если взять как «шпиона», разразится дипломатический скандал. Государству не предоставят очередной «транш»³⁵. Чинуши и казнокрады будут лишены возможности его разворовывать, чтобы достраивать свои виллы на Багамах и посещать бани в Москве. «Братва» не сможет «наезжать»³⁶ на коррупционеров, чтобы потом «оттягиваться»³⁷ в кабаках и в других злачных заведениях. Бюджетники не получат «объедки» с разворованного «барского» стола. Бандура будет не в состоянии заправлять свою «Таврию», чтобы использовать в работе против шпионов. Получался какой-то заколдованный, демократический круг!

К тому же по договоренности с «америкосами» мы их «шпиков» не сажали, а отпускали на рождественские каникулы – безвозвратно, а они наших по полной программе – бросали в тюрьмы с пожизненным заключением. Несмотря на это каждый день «зловонное» чрево внутренних и внешних СМИ выливало на «оболваненного» россиянина целые ушаты кортавых панегириков, доказывающих, что наконец-то мы стали жить в свободном обществе, и в то же время взрывалось злобными выпадами в адрес кошмарного «совдеповского» прошлого «этой» страны.

В действительности, как считали многие в Директорате, государство превратилось в тоталитарный анклав, под названием «демократия», окруженный со всех сторон кредиторами, со слюнявым нетерпением ожидавшими, когда же «клиент» сдохнет, чтобы приступить к разделу его заложенного имущества.

– Да–а, – вздохнул Панас, – ну, Запад! Ну, «контра»! (враждебный человек или целая страна. – Ред.) – это же надо было до такого додуматься, – насадить свой «режим» и создать систему, заставившую работать на себя своего бывшего главного врага, предварительно его ограбив.

* * *

В дверь заглянул Максим Фиников, держащий в руках какие-то бумаги и объёмистый пакет.

– Панас Романович, я принес рапорт на отпуск, – прострочил «Финик».

– Поставь на стол, – оживился Панас.

– И вот ещё что, Панас Романович, мы уточняем вопросы по линии мобилизационной готовности «сектора». У Вас на случай эвакуации в Сибирь вывозятся все, кто указан в мобилизационном документе?

– Нет! Не все! – решительно заявил Бандура, – вычеркни тёщу!

Вчера вечером тёща, «подогретая» женой, нашла в кармане брюк Панаса ветхий червонец, оставшийся от ежедневного празднования дня контрразведчика. Разразился скандал. По квартире летали громы и молнии, осыпалась штукатурка, дал ещё одну трещину потолок. С антресоли был срочно востребован желтый с голубыми замками походный чемодан Панаса, в который упакованы все его личные вещи. Рядом лежала шинель-скатка, валялся противогаз и стояли солдатские ботинки без шнурков. Наскоро был собран трёхчасовый сухой паёк. Ключи от квартиры и портмоне он сдал по реестру³⁸ старшему сыну. Назревало очередное прощание и бессонная ночь в автомашине. В мыслях возник перрон Киевского вокзала. Паровоз под парами с транспарантом «Зустричай свого сына, вильна Украина», толпа сотрудников американской посольской резидентуры под руководством «Штуцера», на радостях горлопанящая «Розпрягайтэ, хлопци, кони». Особенным усердием в подпевании отличалась тёща, визжащая от радости в последнем ряду.

Бандура ещё больше покрылся грустью, когда маленькая дочурка своим плачем начала исполнять походную украинскую писню «Йихав козак за Дунай». Начали звонить жильцы дома, брать на себя ответственность и прикрывать Панаса. Приезжали вызванные ими же сотрудники 910-го отделения милиции засвидетельствовать своё сочувствие и вручить передачу. Соседка из 17-й квартиры снова предложила переждать «ночную грозу» в её доме.

На пороге квартиры состоялось экстренное выносное заседание «тройки»³⁹, – жена, тёща и семейная собака, московская сторожевая по кличке «Лужок». Предъявление обвинения проводилось с особым цинизмом, нарушением статей кодекса «О браке и семье» и новой Конституции России.

Оглашались все панасовские грехи, большинство из которых он и не помнил. Безосновательно и безпадежно спрягались все его друзья, начальники, разоблаченные и ещё нет шпионы, ночные «засады», «экскурсии» и ресторанные дежурства. Подсчитывалось количество не подаренных жене цветов, духов, браслетов, проигнорированных выездов на дачу для разброски навоза, вспахивания огорода и уборки лесного мусора в районе. Озвученную цифирь

тёща сверяла по «журналу регистрации обращений и заявлений психдиспансера № 13» в чёрных обложках.

Свои свидетельские показания жена, как всегда, посвятила давно набившей оскомину семейной теме «Где деньги?», а также ложным обвинениям под общим виртуальным заголовком «Он меня не любит!» Хорошо, что отсутствовал состав преступления – «измена». Иначе – «расстрел», то есть выдворение за границу России с конфискацией всего подаренного и обещанного тёщей движимого и недвижимого имущества.

В ходе слушаний припомнилось всё: предательская сущность Мазепы в 1709 году, Разумовского в период царствования Екатерины Второй, преступно-ошибочный выкуп поэта-рекрута Шевченко Тараса Григорьевича, сепаратизм Симона Петлюры и революционная несознательность батьки Махно. Словесному осквернению был предан картуз Панаса, который якобы напоминает головной убор солдата дивизии СС «Галычына». Особенно досталось Степану Бандере, прямым продолжателем «дела» которого был признан лично Панас.

Отдельным пунктом обвинения проходил «украинский языковый шовинизм». В качестве отягчающих вину обстоятельств оглашались словесные хулиганские выражения, использованные Панасом при общении с тёщей до и после 1991 года. А именно: «Дэ ты, курва, винык дила?», «А мэни всэ по цымбалам»⁴⁰, «Хай жэвэ вильна Украина и хай жэвэ хто з кым хочэ!».

В это время по коридору распространился неприятный запах. «Лужок», виновато опустив уши, что-то проскулил в защиту Панаса и покинул «судилище». Свой обвинительный «спич», продолжавшийся без перерыва на совещание три часа, тёща была вынуждена закончить. Из комнаты вышла заспанная жена и, зевнув, поинтересовалась:

– Мама, ну, что? Ты закончила? Ему ведь завтра с утра надо детям приготовить завтрак, сбегать в магазин, выгулять собаку и замочить бельё. Да я смотрю, он тебя что-то не особо внимательно слушает?

Панас, напоминавший героя известной картины «Опять двойка», попросил последнее слово. В своей краткой признательной речи, с возложением рук на фотографию жены и проект справки из ЖЭКа о «…выписке гр-на Бандуры П.Р. из адреса…», он выразил свое глубокое раскаяние в совершенном им тяжком «семейном деянии». Попросил снисхождения. В качестве смягчающих вину обстоятельств указал на тот факт, что приобщённый по его делу червонец является неденоминированным и изъятым из обращения.

Он по-прежнему очень любит жену и её родственников. (Панас не стал конкретизировать, кого именно.) Одновременно сослался на плохое знание русского языка и отсутствие в городе цветов после 5 часов утра. Насчёт картуза уточнил, что в магазине хотел выбрать что-то нейтральное, но там были только «жириновки». Поэтому он купил, как его уверял продавец, – «Лужковку».

В отношении вышеперечисленных украинских фамилий слышал только про Тараса, Степана и Кучму. Близких отношений с ними не поддерживал, семейные деньги им не передавал, в подписании Беловежского сговора не участвовал. За киевское «Динамо» больше не болеет. Купил портрет Романцева и «спартаковские» трусы. Горилку разлюбил, употребляет только «Золотую Москву», и только с разрешения жены. С сегодняшнего дня слово «Сало» он будет писать с маленькой, а «москва» с большой буквы. На подпольных выборах президента Украины в украинском посольстве в Москве голосовал против всех, и президента России в том числе. В РУХе⁴¹ не состоит, так как не знает, куда еще дальше можно «рухаться»⁴². И вообще, после инцидента десятилетней давности от политики отошел.

Именно последнее и соответствовало действительности.

А инцидент возник вот по какой причине.

После памятного решения о закрытии КПСС в «секторе» состоялось нелегальное совещание партактива по ускоренному роспуску ячейки.

Голосовали партбилетами. Потом был стол, то ли праздничный, то ли траурный, каждый трактовал как хотел. Но всем было очень весело. Пригласили окружных демократов и пару иностранцев, объектов оперативной проработки, – установленных разведчиков. Были приглашены и местные, уважаемые «авторитеты». Непонятно по какой причине свой партбилет Панас принёс домой. Тёща, якобы, случайно, обнаружила его в кармане пиджака. И всё! Разница между официально декларируемой дома получкой и реально записанной в партбилете составила 30 рублей. Тёща с услужливой помощью жены умножила все на пятнадцатилетний партстаж и вынесла приговор (несмотря на то, что пять лет Панас был коммунистом ещё до женитьбы).

Жильцы в то время Панаса знали плохо, соседка из 17-й находилась в загранкомандировке, «Лужка» вообще не было, да и походный чемоданчик находился на работе. В нем хранились дела партячейки.

Панаса спасло единственное алиби – он, якобы, собирал деньги для детей и хотел им вручить в день совершеннолетия. Вердикт тёщи был по-демократически мягок – к завтрашнему вечеру принести все отложенные для детей деньги (4 тысячи 400 рублей 13 копеек). Удар был почти смертельный. Деньги, занятые у «щырых»⁴³ друзей, Панас отдавал недолго. В 1993 году помогла девальвация. Но всё равно, Гайдара и его команду он не любил ещё больше, чем тёщу.

На этот раз тоже пронесло. Но спать Панасу пришлось в коридоре вместе с «Лужком».

Проснувшись чуть свет, Панас убежал на работу, предварительно разбудив сына, и попросил вернуть ключи и портмоне. Сын, претворяясь сонным, вернул только ключи, заявив, что портмоне он потерял.

Как только за дверью скрылся Максим Фиников, Панас полез в сейф за припрятанным Салом.

* * *

Утро очередного дня, как всегда, началось с бестолковой «пятиминутки», на которой всех предупредили, что сегодня ожидается проверка из Директората по вопросу исполнения запросов и ориентировок. Всех присутствующих пронял неприятный озноб, а кое у кого расстроился желудок.

Оперативное предчувствие ничего хорошего не предвещало. Сказать, что все это – идиотизм, значит, сделать комплимент душевнобольным и поставить вопрос об их досрочном освобождении из больниц по всей стране. Большего маразма, как исполнять подобного рода документы, не мог придумать даже главврач Маргулис.

Неожиданно Бандуру вызвало руководство «сектора» и заявило, что на завтра самим Директором назначена реализация его дела, и он должен срочно составить план, предоставив его проект в течение двух часов.

Через 30 минут всё было готово.

Утверждённый план операции «Коляда» предусматривал провести задержание «Штуцера» в гостинице «Президент отель». С этой целью создавалось несколько групп захвата и обеспечения мероприятия. Основная роль отводилась Панасу, Ивану и Прохору, которые под видом заезжих артистов ансамбля народного творчества «Украинский самовар» должны были добиться от «Штуцера» главного, – чтобы тот открыл дверь номера. После чего группа захвата «Беспредел» врывается в комнату и «пакует»⁴⁴ всех находящихся, не допуская, чтобы «Штуцер» чего-нибудь не выбросил в окно вместе с собой.

После внесения «Песком» незначительных дополнений план был окончательно утверждён. Панас с экипажем тут же выдвинулся в адрес.

Войдя в гостиницу, Панас и его хлопцы, по привычке, не обращая внимания на присутствующих, сразу направились к лифту. В это время раздался истошный крик, словно на улитку наехал грузовик: «Стойте! Назад! Вы куда! Ваш пр-р-р-опуск!» На руку Панаса что-то прилипло – то ли вахтёр, то ли охранник, лет пятидесяти и ростом чуть меньше хоккейной клюшки. Судя по орлиному «шнобелю»⁴⁵, редким зубам и пене у рта, его звали Бор-р-рис. Вообще-то Панас ошибся, – его звали Зяма.

Прохор, в предчувствии очередной потасовки, с нескрываемым удовольствием схватил «клюшку» за изголовье и оторвал от пола. Панас хмуро посмотрел на Прохора, и тот сразу вернул вопрошателя на исходную позицию, предварительно «ущипнув» Зяму своим кулаком за живот. Через минуту подошёл лифт и очнувшийся Зяма смог произнести первые слова.

– Да что вы так беспокоитесь, я только хотел сказать, что соседний лифт не р-р-работает и в наш буфет завезли почти свежее пиво.

В коридоре, как на митинг, начали скапливаться народные массы постояльцев и просто представителей сервиса услуг. Среди них Панасу приглянулись две сочные проститутки и по физиономии Прохора он понял, что вкус у них один. Зяма в лучах любопытных глаз возомнил себя очередной жертвой тоталитарного произвола и попытался что-то визгнуть, но Прохор со словами: «Папаша, а где тут у вас параша?», пнул Зяму в печень, и тот с открытым «клювом»⁴⁶ влетел в соседнюю дверь. На двери красовалась буква «Ж». Экипаж быстренько последовал туда же.

– Вот что, умник! – прорычал Прохор, – если ты ещё что-то вздумаешь пискнуть, у тебя пересохнет горло, а когда оно у тебя пересохнет, я заставлю тебя выпить всю воду в унитазе.

– Да я, я, – гнусавил Зяма, – я хотел пр-редложить убр-рать ваш номер.

– Еврей с метлой, что негр с румянцем, – огрызнулся Прохор, – а этих двух «тёлок» предупреди, что нам надо их опросить.

Выйдя в коридор, экипаж продолжил рекогносцировку гостиницы. Последняя представляла собой скромное, но со вкусом организованное и обставленное заведение с «демократическим» душком, в которое давно не ступала нога «нашего брата», – опера госбезопасности.

Откуда ни возьмись появился Тимофей.

– Ребята, я слышал, вы будете проверять паспортный режим, возьмите меня. Я уже установил всех постояльцев и среди них есть очень интересные экземпляры, у которых нет прописки, но есть деньги. Панас, честное слово, скоро старый Новый год. Я не подведу, – заискивающе улыбался Тимофей.

Экипаж что-то начал блеять про «тринадцатую», которая ещё не скоро. Но Панас был непреклонен.

И в это время, внезапно, на гостиницу упала ночь, как будто споткнулась о соседний часовой пояс.

Спустившись в бар, экипаж наткнулся на сервированный Зямой столик.

– Слушай, Панас, мы про девчонок забыли, – оживился Прохор. – Эй, «полотёр», – рявкнул он в сторону Зямы, – а где обещанный десерт?

– Ай момент, господа, – встрепенулся Зяма и подлетел к соседнему столику, где изнывал от безработицы сочный товар, – Наташенька, Машенька, – эти молодые люди желают вас что-то иметь, – пролебезил сутенёр, с начинавшим засыхать горлом.

Опрос девчонок был проведён в «люксовском» номере с соблюдением необходимых мер конспирации и личной гигиены. Ничего интересного он не дал, но осталось памятное удовольствие и добровольное согласие «матрёшек» на оказание «любой» помощи в деле защиты интересов государственной безопасности.

Вернувшись на работу, Панас доложил результаты рекогносцировки и выразил уверенность в успехе задуманной операции, указав на главное условие её проведения, если дело «Штуцера» вёл он, то и реализовывать материалы должен его «экипаж», а не присосавшиеся со стороны якобы коллеги, а по службе – «оперативные импотенты». Руководство «сектора», немного покривившись, заверило, что постарается доказать это «крыше».

Зимним днём «экипаж» радостно будоражило в предвкушении ожидаемой победы. Азартное состояние грело душу. Первоначальная авральная суета потихоньку стала спадать. За квартал от гостиницы Панас заметил Зяму, который со свежевыпеченным караваем встречал оперативных сотрудников. Бандура зло посмотрел на Прохора.

– Что Вы, Панас Романович? Вы же меня знаете, я в любом состоянии нем, как рыба, – виновато пояснил Прохор, – возможно, Зяма узнал о нашей операции через свои связи в Директорате.

Панасу ничего не оставалось делать, как проехать мимо сутенёра. Поднятые автомобилем грязные лужи с гиганьем и шипением набросились на Зяму.