О дивный новый мир

– Восемьдесят восемь кубических метров – объем картотеки! – объявил – просмаковал цифру – мистер Фостер при входе в зал.

– Здесь вся относящаяся к делу информация, – прибавил Директор.

– Каждое утро она дополняется новейшими данными.

– И к середине дня увязка завершается.

– На основании которой делаются расчеты нужных контингентов.

– Заявки на таких-то особей таких-то качеств, – пояснил мистер Фостер.

– В таких-то конкретных количествах.

– Задается оптимальный темп раскупорки на текущий момент.

– Непредвиденная убыль кадров восполняется незамедлительно.

– Незамедлительно, – подхватил мистер Фостер. – Знали бы вы, какой сверхурочной работой обернулось для меня последнее японское землетрясение!* – Добродушно засмеявшись, он покачал головой.

– Предопределители шлют свои заявки оплодотворителям.

– И те дают им требуемых эмбрионов.

– И бутыли приходят сюда для детального предопределения.

– После чего следуют вниз, в Эмбрионарий.

– Куда и мы проследуем сейчас.

И, открыв дверь на лестницу, мистер Фостер первым стал спускаться в цокольный этаж.

Температура и тут была тропическая. Сгущался постепенно сумрак. Дверь, коридор с двумя поворотами и снова дверь – чтобы исключить всякое проникновение дневного света.

– Зародыши подобны фотопленке, – юмористически заметил мистер Фостер, толкая вторую дверь. – Иного света, кроме красного, не выносят.

И в самом деле, знойный мрак, в который вступили студенты, рдел зримо, вишнево, как рдеет яркий день сквозь сомкнутые веки. Выпуклые бока бутылей, ряд за рядом уходивших вдаль и ввысь, играли бессчетными рубинами, и среди рубиновых отсветов двигались мглисто-красные призраки мужчин и женщин с багряными глазами и багровыми, как при волчанке, лицами. Приглушенный рокот, гул машин слегка колебал тишину.

– Попотчуйте юношей цифрами, мистер Фостер, – сказал Директор, пожелавший дать себе передышку.

Мистер Фостер с великой радостью принялся потчевать цифрами. Длина Эмбрионария – двести двадцать метров, ширина – двести, высота – десять. Он указал вверх. Как пьющие куры, студенты задрали головы к далекому потолку.

Бесконечными лентами тянулись рабочие линии: нижние, средние, верхние. Куда ни взглянуть, уходила во мрак, растворяясь, стальная паутина ярусов. Неподалеку три красных привидения деловито сгружали бутылки с движущейся лестницы.

– Эскалатор этот – из Зала предопределения.

Прибывшая оттуда бутыль ставится на одну из пятнадцати лент, и каждая такая лента является конвейером – ползет неприметно для глаза с часовой скоростью в тридцать три и одну треть сантиметра. Двести шестьдесят семь суток, по восемь метров в сутки. Итого: две тысячи сто тридцать шесть метров. Круговой маршрут внизу, затем по среднему ярусу, еще полкруга по верхнему, а на двести шестьдесят седьмое утро – Зал раскупорки и появление на свет, на дневной свет. Выход в так называемое самостоятельное существование.

– Но до раскупорки, – заключил мистер Фостер, – мы успеваем плодотворно поработать над ними. О-очень плодотворно, – хохотнул он многозначаще и победоносно.

– Люблю энтузиастов, – похвалил опять Директор. – Теперь пройдемтесь по маршруту. Потчуйте их знаниями, мистер Фостер, не скупитесь.

И мистер Фостер не стал скупиться.

Он поведал им о зародыше, растущем на своей подстилке из брюшины. Дал каждому студенту попробовать насыщенный питательными веществами кровезаменитель, которым кормится зародыш. Объяснил, почему необходима стимулирующая добавка плацентина и тироксина. Рассказал об экстракте желтого тела. Показал инжекторы, посредством которых этот экстракт автоматически впрыскивается через каждые двенадцать метров по всему пути следования вплоть до 2040-го метра. Сказал о постепенно возрастающих дозах гипофизарной вытяжки, вводимых на финальных девяноста шести метрах маршрута. Описал систему искусственного материнского кровообращения, которой оснащается бутыль на 112-м метре, показал резервуар с кровезаменителем и центробежный насос, прогоняющий без остановки эту синтетическую кровь через плаценту, сквозь искусственное легкое и фильтр очистки. Упомянул о неприятной склонности зародыша к малокровию и о необходимых в связи с этим крупных дозах экстрактов свиного желудка и печени лошадиного эмбриона.

Показал им простой механизм, с помощью которого бутыли – на двух последних метрах каждого восьмиметрового отрезка пути – встряхиваются все сразу, чтобы приучить зародышей к движению. Дал понять об опасности так называемой раскупорочной травмы* и перечислил принимаемые контрмеры – рассказал о специальной тренировке обутыленных зародышей. Сообщил об определении пола, производимом в районе 200-го метра. Привел условные обозначения: Т – для мужского пола, О – для женского, а для будущих «неплод» – черный вопросительный знак на белом фоне.

– Понятно ведь, – сказал мистер Фостер, – что в подавляющем большинстве случаев плодоспособность является только помехой. Для наших целей был бы, в сущности, вполне достаточен один плодоносящий яичник на каждые тысячу двести женских особей. Но хочется иметь хороший выбор. И разумеется, должен всегда быть обеспечен огромный аварийный резерв плодоспособных яичников. Поэтому мы позволяем целым тридцати процентам женских зародышей развиваться нормально. Остальные же получают дозу мужского полового гормона через каждые двадцать четыре метра дальнейшего маршрута. В результате к моменту раскупорки они уже являются неплодами – в структурном отношении вполне нормальными особями (с той, правда, оговоркой, что у них чуточку заметна тенденция к волосистости щек), но неспособными давать потомство. Гарантированно, абсолютно неспособными. Что наконец-то позволяет нам, – продолжал мистер Фостер, – перейти из сферы простого рабского подражания природе в куда более увлекательный мир человеческой изобретательности.

Он удовлетворенно потер руки.

– Вынашивать плод и корова умеет; довольствоваться этим мы не можем. Сверх этого мы предопределяем и приспособляем, формируем. Младенцы наши раскупориваются уже подготовленными к жизни в обществе – как альфы или эпсилоны, как будущие работники канализационной сети или же как будущие… – Он хотел было сказать «Главноуправители», но вовремя поправился: – Как будущие директора инкубаториев.

Директор улыбкой поблагодарил за комплимент.

Остановились далее у ленты 11, на 320-м метре. Молодой техник, бета-минусовик, настраивал там отверткой и гаечным ключом кровенасос очередной бутыли. Он затягивал гайки, и гул электромотора понижался, густел понемногу. Ниже, ниже… Последний поворот ключа, взгляд на счетчик – и дело сделано. Затем два шага вдоль конвейера – и началась настройка следующего насоса.

– Убавлено число оборотов, – объяснил мистер Фостер. – Кровезаменитель циркулирует теперь медленнее; следовательно, реже проходит через легкое; следовательно, дает зародышу меньше кислорода. А ничто так не снижает умственно-телесный уровень, как нехватка кислорода.

– А зачем нужно снижать уровень? – спросил один наивный студент.

Длинная пауза.

– Осел! – произнес Директор. – Как это не сообразить, что у эпсилон-зародыша должна быть не только наследственность эпсилона, но и питательная среда эпсилона.

Несообразительный студент готов был сквозь землю провалиться от стыда.

– Чем ниже каста, – сказал мистер Фостер, – тем меньше поступление кислорода. Нехватка прежде всего действует на мозг. Затем на скелет. При семидесяти процентах кислородной нормы получаются карлики. А ниже семидесяти – безглазые уродцы, которые ни к чему уж не пригодны, – отметил мистер Фостер. – А вот изобрети мы только, – мистер Фостер взволнованно и таинственно понизил голос, – найди мы только способ сократить время взросления, и какая бы это была победа, какое благо для Общества! Обратимся для сравнения к лошади.

Слушатели обратились мыслями к лошади. В шесть лет она уже взрослая. Слон взрослеет к десяти годам. А человек и к тринадцати еще не созрел сексуально; полностью же вырастает к двадцати. Отсюда и этот продукт замедленного развития – человеческий разум.

– Но от эпсилонов, – весьма убедительно вел далее мысль мистер Фостер, – нам человеческий разум не требуется*.

Не требуется – стало быть, и не формируется. Но, хотя мозг эпсилона кончает развитие в десятилетнем возрасте, тело эпсилона лишь к восемнадцати годам созревает для взрослой работы. Долгие потерянные годы непроизводительной незрелости. Если бы физическое развитие можно было ускорить, сделать таким же незамедленным, как, скажем, у коровы, – какая бы гигантская получилась экономическая выгода для Общества!

– Гигантская! – шепотом воскликнули студенты, зараженные энтузиазмом мистера Фостера.

Он углубился в ученые детали: повел речь об анормальной координации эндокринных желез, вследствие которой люди и растут так медленно; ненормальность эту можно объяснить зародышевой мутацией. А можно ли устранить последствия этой мутации? Можно ли с помощью надлежащей методики вернуть каждый отдельный эпсилон-зародыш к былой нормальной, как у собак и у коров, скорости развития? Вот в чем проблема. И ее уже чуть было не решили.

Пилкингтону удалось в Момбасе получить особи, половозрелые к четырем годам и вполне выросшие к шести с половиной. Триумф науки! Но в общественном аспекте бесполезный. Шестилетние мужчины и женщины слишком глупы – не справляются даже с работой эпсилонов. А метод Пилкингтона таков, что середины нет – либо все, либо ничего не получаешь, никакого сокращения сроков. В Момбасе продолжаются поиски золотой середины между взрослением в двадцать и взрослением в шесть лет. Но пока – безуспешные. Мистер Фостер вздохнул и покачал головой.

Странствия в вишневом сумраке привели студентов к ленте 9, к 170-му метру. Начиная от этой точки, лента 9 была закрыта с боков и сверху; бутыли совершали дальше свой маршрут как бы в туннеле; лишь кое-где виднелись открытые промежутки в два-три метра длиной.

– Формирование любви к теплу, – сказал мистер Фостер. – Горячие туннели чередуются с прохладными. Прохлада связана с дискомфортом в виде жестких рентгеновских лучей. К моменту раскупорки зародыши уже люто боятся холода. Им предназначено поселиться в тропиках или стать горнорабочими, прясть ацетатный шелк, плавить сталь. Телесная боязнь холода будет позже подкреплена воспитанием мозга. Мы приучаем их тело благоденствовать в тепле. А наши коллеги на верхних этажах внедрят любовь к теплу в их сознание, – заключил мистер Фостер.

– И в этом, – добавил назидательно Директор, – весь секрет счастья и добродетели: люби то, что тебе предначертано. Все воспитание тела и мозга как раз и имеет целью привить людям любовь к их неизбежной социальной судьбе.

В одном из межтуннельных промежутков действовала шприцем медицинская сестра – осторожно втыкала длинную тонкую иглу в студенистое содержимое очередной бутыли. Студенты и оба наставника с минуту понаблюдали за ней молча.

– Привет, Линайна*, – сказал мистер Фостер, когда она вынула наконец иглу и распрямилась. Девушка, вздрогнув, обернулась. Даже в этой мгле, багрянившей ее глаза и кожу, видно было, что она необычайно хороша собой – как куколка.

– Генри! – Она блеснула на него алой улыбкой, коралловым ровным оскалом зубов.

– О-ча-ро-вательна, – заворковал Директор, ласково потрепал ее сзади, и в ответ девушка его тоже одарила улыбкой, но весьма почтительной.

– Какие производишь инъекции? – спросил мистер Фостер уже сугубо деловым тоном.

– Да обычные уколы – от брюшного тифа и сонной болезни.

– Работников для тропической зоны начинаем колоть на 150-м метре, – объяснил мистер Фостер студентам, – когда у зародыша еще жабры. Иммунизируем рыбу против болезней будущего человека. – И, повернувшись опять к Линайне, сказал ей: – Сегодня, как всегда, без десяти пять на крыше.

– Очаровательна, – бормотнул снова Директор, дал прощальный шлепочек и отошел, присоединился к остальным.

У грядущего поколения химиков – у длинной вереницы бутылей на ленте 10 – формировалась стойкость к свинцу, каустической соде, смолам, хлору. На ленте 3 партия из двухсот пятидесяти зародышей, предназначенных в бортмеханики ракетопланов, как раз подошла к тысяча сотому метру. Специальный механизм безостановочно переворачивал эти бутыли.

– Чтобы усовершенствовать их чувство равновесия, – разъяснил мистер Фостер. – Работа их ждет сложная: производить ремонт на внешней обшивке ракеты во время полета непросто. При нормальном положении бутыли скорость кровотока мы снижаем, и в это время организм зародыша голодает; зато в момент, когда зародыш повернут вниз головой, мы удваиваем приток кровезаменителя. Они приучаются связывать перевернутое положение с отличным самочувствием, и счастливы они по-настоящему бывают в жизни лишь тогда, когда находятся вверх тормашками. А теперь, – продолжал мистер Фостер, – я хотел бы показать вам кое-какие весьма интересные приемы формовки интеллектуалов альфа-плюс. Сейчас пропускаем по ленте 5 большую их партию. Нет, не на нижнем ярусе – на среднем, – остановил он двух студентов, двинувшихся было вниз. – Это в районе 900-го метра, – пояснил он. – Формовку интеллекта практически бесполезно начинать прежде, чем зародыш становится бесхвостым. Пойдемте.

Но Директор уже поглядел на часы.

– Без десяти минут три, – сказал он. – К сожалению, на интеллектуалов у нас не осталось времени. Нужно подняться в Питомник до того, как у детей кончится мертвый час.

Мистер Фостер огорчился.

– Тогда хоть на минуту заглянем в Зал раскупорки, – сказал он просяще.

– Согласен. – Директор снисходительно улыбнулся. – Но только на минуту.

Комментарии

«О дивный новый мир»

Строка из пьесы Уильяма Шекспира «Буря», акт V, сцена 1.

О чудо!

Сколько здесь замечательных созданий!

Как прекрасно человечество! О дивный новый мир,

в котором живут такие люди.

Шекспир использует эту фразу с иронией, поскольку произносящая эти слова Миранда не в состоянии распознать злую природу посетителей острова из-за своей невинности. У Хаксли эти слова также превращаются в издевку.

Эпиграф

«Утопии оказались гораздо более осуществимыми, чем казалось раньше».

Цитата философа Николая Бердяева взята из его сборника статей, вышедшего на французском языке. Хаксли предпосылает английскому тексту эпиграф на французском языке из статьи русского философа.

Николай Александрович Бердяев (1874–1948) – русский религиозный и политический философ, социолог, который подчеркивал экзистенциальное духовное значение человеческой свободы и человеческой личности.

«Огромный зал на первом этаже обращен окнами на север, точно художественная студия».

В художественную студию не должен попадать яркий солнечный свет, он мешает цветовосприятию и цветопередаче в живописи. Хаксли с первых страниц задает сатирический тон романа, сравнивая производство людей на конвейере в бутылках с творчеством художника.

«…ныне, на 632 году эры стабильности, Эры Форда…»

Как далее говорится в романе, эра стабильности начинается с выпуска автомобиля модели Т на заводе Генри Форда, что произошло в 1908 году, то есть действие романа происходит в 2540 году нашей эры.

Хаксли пишет Anno Fordii, как Anno Domini – от рождества Христова, подчеркивая, что Форд стал новым богом этого мира.

«…там альфы и беты <…> гаммы, дельты и эпсилоны…»

Считается, что Хаксли придумал разделение на касты в своем романе, наблюдая современное ему кастовое общество в Англии. Но если создавать низшие расы относительно просто (во всяком случае в теории), то как быть с высшими кастами? Хаксли применяет чистейшую евгенику для формирования каст альфа и бета. Но у гениальных родителей далеко не всегда рождаются талантливые дети. Так что никто не гарантирует появление людей с необходимым уровнем интеллекта при выборе «правильного» генетического материала. На что, кстати, с иронией указал Джордж Оруэлл.

«…по методу Бокановского»

Хаксли дает исследователю фамилию французского политика Мориса Бокановски (1879–1928), который ратовал за стабильность в политике, союз политиков и технократов, а также занимался вопросами подъема рождаемости во Франции.

«Общность, Одинаковость, Стабильность»

Хаксли заменяет этим лозунгом знаменитый лозунг Великой французской революции: “Liberté, Égalité, Fraternité” («Свобода, Равенство, Братство»). Отрывок из романа «Хром Желтый» содержит краткое описание грядущего Дивного нового мира. Мистер Скоуган, один из персонажей романа «Хром Желтый», описывает «безличное поколение» будущего, которое «займет место отвратительной системы природы. В огромных государственных инкубаторах ряды тяжелых бутылок обеспечат мир необходимым населением. Семейная система исчезнет; обществу, подорванному у самого основания, придется искать новые основы; и Эрос, прекрасный и безответственно свободный, будет порхать, как веселая бабочка с цветка на цветок, по залитому солнцем миру».

В 1924 году Джон Холдейн в своем эссе «Дедал, или Наука и будущее» выдвинул концепцию экстракорпорального оплодотворения, которую он назвал эктогенезом. Он рассматривал эктогенез не как средство борьбы с бесплодием, а как инструмент для создания лучших личностей, то есть предлагал заняться евгеникой, и собирался клонировать лучших людей в возрасте 50 лет (спортсменов чуть раньше). Холдейн до конца жизни восхищался Иосифом Сталиным, а жить переехал в Индию. Ученый предложил прямое вмешательство в геном человека, которое позволило бы манипулировать с наследственным материалом.

«…благодаря методике Подснапа»

Джон Подснап – второстепенный персонаж книги Диккенса «Наш общий друг», который настолько доволен существующим положением вещей, что не может понять, что кто-то может чувствовать себя по-другому. Он убежден, что Англия – лучшая из всех возможных стран, а остальной мир – не более чем «ошибка». Имя Подснапа сделалось нарицательным, а слово «подснапперство» вошло в Оксфордский словарь английского языка.

«Директор окликнул его: „Мистер Фостер“, сделал приглашающий жест.»

Мистер Фостер получил свои имя от Генри Форда, а фамилию – от Майкла Фостера (1836–1907), выдающегося британского физиолога и автора книги «Элементы эмбриологии» (1874). Майкл Фостер был помощником деда Хаксли, Т. Г. Хаксли^[11].

Генри Форд (1863–1947) – американский промышленник, владелец заводов по производству автомобилей в различных странах мира, изобретатель, автор 161 патента. Завод Форда выпускал наиболее дешевые автомобили в начале эпохи автомобилестроения. Генри Форд известен тем, что впервые стал использовать промышленный конвейер для поточного производства автомобилей. В 1914 году он ввел самую высокую минимальную зарплату у себя на заводах – 5 долларов в день (по тем временам это очень много), построил образцовый рабочий поселок, но не допускал к себе на заводы профсоюзы, а также вмешивался в частную жизнь рабочих: если рабочий пропивал свою зарплату, его увольняли. Эти правила об увольнения действовали вплоть до Великой депрессии. Также Форд известен своими антисемитскими выпадами, от которых он потом публично открещивался. Впоследствии принимал заказы от нацистской Германии на своих заводах в Европе.

Практически все имена в романе – это имена и фамилии известных изобретателей, политических деятелей и революционеров, ученых или знакомых лично Олдосу Хаксли людей. Причем имя и фамилия создают уже одним своим сочетанием сатирический эффект.

«…легла на место морула…»

Морула – от лат. morum, «тутовая ягода» – одна из стадий развития зародыша. На этой стадии он напоминает ягоду тутовника.

«Знали бы вы, какой сверхурочной работой обернулось для меня последнее японское землетрясение!»

Хаксли посетил Японию во время своего кругосветного путешествия в апреле 1926 года. Токио и Иокогама были практически полностью разрушены Великим землетрясением Канто (1 сентября 1923 года), в результате которого погибло более 142 000 человек, из них 40 000 пропали без вести и считались погибшими. В своей книге о путешествиях «Смеющийся Пилат» (1926) Хаксли так описывает город после землетрясения: «Йокогама после землетрясения выглядит как лагерь шахтеров, который еще не достроили. Среди лачуг – кучи пыли, на дорогах – ямы, есть недостроенные мосты».

Землетрясение получило название по региону Канто, которому был нанесен наибольший ущерб. По масштабу опустошений и по количеству пострадавших считается самым разрушительным за всю историю Японии (хотя и не самым сильным).

«Дал понять об опасности так называемой раскупорочной травмы…»

Ироническая отсылка к монографии Отто Ранка «Травма рождения и ее значение для психоанализа».

Отто Ранк (1884–1939), коллега Фрейда, утверждал, что родовая травма – основная причина всех неврозов.

«Но от эпсилонов <…> нам человеческий разум не требуется.»

Производство людей напоминает массовое производство автомобилей. Потеря не только индивидуальности, но самых обычных человеческих способностей, превращение здоровых людей в полукретинов не вызывает ни у кого из альф ни протеста, ни возмущения.

«– Привет, Линайна…»

Линайна – на самом деле Lenina, то есть имя образовано от псевдонима Владимира Ульянова. Линайна носит фамилию Краун. Это реальная фамилия, существующая в английском языке. Она, конечно, вызывает ассоциацию с «короной» и «коронованной», но написание отличается от того и другого. Отсылка здесь к драматургу Джону Крауну.

Джон Краун (1641–1712) – драматург эпохи реставрации. В пьесе «Женатый кавалер» есть песня «Глупая служанка». В песенке звучат насмешки над склонностью служанки к моногамии, что может привести ее к «гибели».