Потянуло дымом, и в темноте заиграли всполохи красного света. Эстев с ужасом заметил, что неподалеку от них загорелся домик, где прятались женщины и дети. Едкий смог быстро зазмеился вдоль земли.
– Нет, – шепнул Рихард, дернувшись в сторону пожара.
Наверное, это было спонтанное движение, продиктованное инстинктом, а не разумом. Только стоило ему сделать этот шаг, как серые руки потянули его в темноту, наполненную криками боли, звоном бьющегося стекла и грохотом выстрелов, что звучали все реже. И так же бездумно Эстев метнулся следом за ним, обхватил за ноги и рванул на себя со всей мочи.
Возможно, владелец серых рук не ожидал такого отпора. Эстев упал на спину, увлекая за собой блондина, у которого на груди появилась небольшая кровавая отметинка. «Аспид» сгинул в темноте, огонь разгорался все сильней, фонари падали, рассыпая осколки, и круг черноты сжимался змеиным кольцом.
– На цепи… нато было вешать фонари на цепи, – прошептал Рихард, ставший вдруг каким-то обмякшим. Эстев и Марсэло положили здоровяка под укрепление, а рябой прикрыл их, прохрипев:
– Последний выстрел.
Марсэло и Эстев переглянулись. И без слов было ясно, что если они немедленно не достанут еще один «аспид», то погибнут. Марсэло посмотрел на тот самострел, что лежал поближе, сжал зубы и рванул к нему, передав свое оружие в руки Эстева. Тот трясущимися скользкими пальцами принялся свинчивать прохудившийся шланг.
Стук сердца в висках стал оглушительней грома. Вот издалека послышался крик Марсэло, но вой крови превратил его в неприметный шум, вроде шуршания листвы на ветру или шорох падающих с насыпи камней. Вот хлопнул последний выстрел рябого, ноздри заволокло едкой вонью. Эстев почти не заметил, он превратился в один сплошной процесс.
Дернув за прикрученный шланг, он поднял голову и обомлел. Прямо над ним стоял серый человек, с упоением вонзающий нож в грудь рябого. Тот так и застыл с перекошенным лицом и открытым от удивления ртом, зажав в руке шомпол и «аспид», задравший кверху свое дуло. Эстев хотел закричать, но вместо этого из горла раздался тонкий писк. Нечеловеческое лицо, испещренное золотыми узорами, повернулось к нему, и тут серая фигура опрокинулась на спину. В голове у нее зияла дырка, из которой бодро побежала кровь. Марсэло перескочил через тела, на ходу поправляя шланг.
– Их можно убить, – прошептал Эстев. – Их можно…
–Подними «аспид», – оборвал его солдат. – Мы теперь вдвоем, ты понял?
Соле судорожно кивнул, перехватив исправленное оружие, как палку, потом одумался и упер прикладом в плечо, как Марсэло. Как же там… Утрамбовать пулю шомполом, и… Он не успел подумать, что дальше, руки сами делали подсмотренные у других действия. Бах! – приклад с силой ударился о плечо, Эстев поморщился от гари, не веря, что он сейчас действительно стреляет. Он, трусливый, потный от нервозности тюфяк.
Бом! Бом! бом! – раздалось издали, словно набат. Может, это сам Благой со своею свитой зовет их в обитель тех, кто прожил честную жизнь? Нет, он теперь еретик, путь в мир праведных ему заказан.
Бом! Бом! Бом! – теперь все отчетливей слышался приближающийся звон колокола. Низкий металлический звук, словно где-то рядом зовут в церковь на ночное бдение, но здесь лишь грязные трущобы.
Бом! Бом! Боммм!!! – звон уже так близко, словно Эстев и правда стоял на пороге церкви. Он обернулся на звук и увидел, как в распахнувшиеся ворота, утыканные стрелами, въехала телега, очерченная белым кругом качающегося фонаря. В кузове лежал здоровый колокол прямо с хомутом, рядом с которым застыл Морок. Черные волосы растрепались по бледному лицу с безумными черными глазами, рубашка облепила худое жилистое тело. Он снова замахнулся молотом и приложился к колоколу. Боммм! – раскатилось по двору.
– Что встали? Тушите пожар! – крикнул вожак, замахиваясь в очередной раз, а возница и еще несколько человек в телеге присоединились к нему.
Эстев удивленно оглянулся по сторонам, как и другие стрелки. Боммм! – низко стонал колокол. Крики ужаса и выстрелы оборвались, а нападавшие бесследно растворились во мраке. Кто-то побежал к колодцу. Марсэло медленно опустил «аспид», хмуро оглядевшись. Следом за ним и Эстев осмелился отставить оружие. Сделав шаг к баррикаде, он наклонился к Рихарду:
– Эй, кажется, все закончилось…
Голубые глаза на бескровном лице конюха смотрели мимо Соле. На груди расплылось огромное пятно крови, а под ним – целый красный океан.
– Но это же была царапина… как же так… – шептал Эстев, протянув дрожащую ладонь к белой руке друга.
Боммм! – заунывно выл колокол, разрывая на части окровавленную ночь.
Глава 12
Семейная нора вибрировала от напряжения и разноголосых бормотаний, на все лады повторяющих одно и то же: «Мщение!». Кровь требует крови, все это знают. Там, где прольется капля, вскорости океан расцветает алым. Кровь множится, захлестывает, топит, а когда отхлынывает, словно утренний отлив, оставляет только самых сильных. Однако двуногие рыбы пролили отнюдь не каплю. Они открыли кровавые шлюзы, осквернив тела охотников, надругались над их сутью. Это было бормотание скорби, клокотание злости, словно кипящая вода, поднимающаяся из жерла подводной горы. Это была стихия, которую невозможно остановить. Остается только оседлать и попробовать не свалиться с пенного гребня.
Железные панцири действительно прибежали на крики, да только не сразу поняли, что к чему. Куски острого металла уперлись в грудь братьев, и если бы не кухонные рыбы, пришлось бы вступить в новое сражение. Панцири унесли тела и сказали, что разберутся, а потом пришел Эсвин и нарычал на них:
– Целых три акулы и такое побоище!
Удивительно, но местные рыбы и тут встали на защиту братьев, в красках описывая толпы врагов и неминуемую гибель, если б не троица. Ондатра не был уверен, что это убедило Эсвина, но рычать он перестал, а потом и вовсе унесся следом за панцирями.
Когда братья принесли в нору мешочки с зубами и скорбные вести, все побережье Акул всколыхнулось в едином порыве. Все семьи, что покинули Нерсо и остались на этой проклятой земле, объединились под крышей одной норы, и только усилиями старейшин удалось немного усмирить вскипающий пыл. Резонный вопрос: «Кто виноват и кого убивать?», волнорезом разъединил мнения. Кровавой Платы не требовали уже несколько лет, негодование накопилось. Кто-то желал смерти каждому человеку, живущему на побережье, кто-то понимал, что люди непохожи на племя. Одна стая может быть непричастна к тому, что делает другая, а связки циклов, потраченные на освоение этой земли, не должны пропасть впустую. Так говорил Дельфин, и Ондатра отчасти соглашался с ним, вечерние разговоры с Итиар не прошли даром. Да, он желал вырезать всех причастных, но как же Итиар и Керо? Они тоже люди, они тоже живут на побережье Акул и они точно так же могли погибнуть в ходе того нападения.
Наконец здравый смысл возобладал над гневом, и было принято решение обратиться к Эсвину, старейшине стаи Поморников. Эти скользкие мурены прекрасно знали побережье и каждый кусочек двуногой падали на нем, к тому же сами пострадали от нападения. Эсвин разразился потоком непереводимых слов, а затем сказал следующее:
– Это был Кривой Шимс.
Это имя ничего не говорило Ондатре, но, к счастью, Эсвин поспешил добавить:
– Когда-то он был главным контрабандистом Ильфесы, да и за пределами тоже. Промышлял от Иллалика аж до Крейнира, – Эсвин оскалил кривые зубы. – А теперь ему приходится делиться со мной… и с вами, и эту дележку старая падаль проигрывает из года в год. Совсем, видать, обезумел от ненависти к вашей братии, раз открыл охоту.
Таким образом, ответ на вопрос: «Кого убивать?» был найден. Старейшины всех местных семей долго обсуждали полученную информацию и пришли к выводу, что поганую рыбу нужно выпотрошить. Уничтожить враждебную семью на корню. Единственным препятствием оставалось то, что базировались они за пределами обитаемой зоны племени, глубоко во владениях людей, обладающих огромными каменными гнездами и такой же ужасающей властью над этой землей. Пока лучшие воины племени обсуждали детали предстоящей вылазки, братья сидели поодаль, тихо переговариваясь между собой.
– Чую неладное, – сказал Дельфин, потирая ногу, перетянутую лечебными водорослями. – Стоит осторожней относиться к словам людей…
– Не ты ли восхищался ими? – язвительно процедил Буревестник. – А теперь разонравились?
– Восхищаться и бездумно доверять – не одно и то же. Люди меняют окраску, словно каракатицы. Эсвин мне не нравится. Больно мутная вокруг него вода.
«Крыса, что кинется прямо на лицо», – вспомнил Ондатра свое первое впечатление о нем, но все же сказал:
– Он тоже пострадал. Наверное, мы с ним ненавидим друг друга, но он не так глуп, чтобы пойти против всей мощи племени.
Дельфин промолчал, только кивнул в задумчивости, а Буревестник приобнял обоих за плечи, горестно вздохнув:
– Не о чем тут разговаривать, нам все равно не дано поучаствовать в Кровавой Плате, а другим воинам твои, Дельфин, предостережения покажутся очередной отговоркой труса.
И он залился трелью смеха, в которой, однако, было больше горечи, чем веселья. Дельфин продолжал молчать, пребывая в океанах своих мыслей. За их движениями Ондатра и рад был уследить, но не мог. Собственные мысли возвращались к Итиар, ее перепуганным невидящим глазам, когда она услышала их с братьями хищную песню. Ондатра поразился внезапной горькой мысли – что если он сам неосторожно уничтожит хрупкий цветок? Следовало поговорить с ней, что-то сделать, но в голову ничего не приходило, и его глаза рассеянно блуждали по общему залу, полному собравшихся воинов. После заката они отправятся вплавь, прямо в сердце гнездовья двуногих рыб. Длинный путь по мутной воде, вдоль побережья, до того места, где люди, живущие морем, строят свои лодки. Там вечно пахнет дымом, деревом, прогорклым жиром и рыбьими потрохами, а еще – насквозь просоленной кожей. Эсвин показал им карту побережья и ткнул заскорузлым пальцем в пятнышко на хлипкой разрисованной шкурке:
– Это доки района Моряков, рядом с Адмиралтейством. Ночью там тихо, как в могиле, Шимс любит обстряпывать делишки при полной воде. Незадолго до отлива они укладываются на боковую. Тут их и накроете. Но торопитесь, со светом будет сложней оставаться незамеченными.
– Вы не отправитесь платить кровью за кровь? – спросил Дельфин, встряв в этот разговор.
Ондатра и Буревестник напряглись, когда старейшины смерили их брата злыми взглядами, а Эсвин ответил:
– Вы думаете, он в первый раз пробует грохнуть меня? Кровью, которую мы с Шимсом пустили друг другу, можно наполнить все канавы этого говённого города. В своей берлоге он силен и уверен в себе. Я не раз уже пытался выкурить его оттуда. Уверен, у вас получится лучше. А я сделаю то, что умею лучше всего – спрячу тела и отведу чужие взгляды.
Дельфин только стиснул зубы в ответ. Когда совет закончился, Буревестник шикнул на раненого собрата:
– Безумец! Даже я понимаю, как близок ты был! Встревать между слов старейшин!…
– А человек между тем ушел от ответа, – оборвал его Дельфин. – Нагородил насыпь из слов. Не нравится мне это.
Ондатра больше думал об Итиар. «Что если она убежит от меня в испуге?» – думал он. «Как сделать, чтобы она не боялась?»
По традиции, вылазку за Кровавой Платой всегда возглавляет старейшина. Жребий пал на семью Ондатры. Это большая честь и повод для гордости. Буревестник улыбался во все зубы, Дельфин хмуро смотрел в потолок, а Ондатрой вдруг овладело странное беспокойство. Веревки красного зверя неприятно щекотали вены. Это было явное предчувствие беды, но разум никак не мог вычленить разрозненные знаки и осмыслить их, сложить в одну картину.
Ночь была тревожной. Ондатра видел черно-белые сны. В кипящей пучине плавали кровавые силуэты, вспышки молний рассекали океан до самого дна, доставая до китовых остовов.
Отряд вернулся, уничтожив стаю Кривого Шимса до самой последней рыбины, но в воздухе не слышалось смеха и не чувствовалось ликования. Старейшина пал в бою. Семья осиротела, и от этого было горько. Тело старика, изрешеченное дырками, положили в главном зале, завернув в сплетенное из водорослей покрывало. Ондатра подумал, что именно об этом и предупреждал его красный зверь, но веревки предчувствия все еще продолжали виться внутри, завязываться в узлы. Это новое чувство Ондатре совсем не понравилось.
***
Прошел месяц с того момента, как Мышка приволок раненого протектора в дом целительницы, и ровно две недели с того дня, как они заключили сделку. С той поры они редко разговаривали. Молодой убийца не пылал желанием вести долгие беседы с рыцарем, предпочитая из тени наблюдать за тем, как тот медленно встает на ноги, разговаривает с веридианкой, пытаясь сдержать рвущуюся наружу спесь. С тоскою наблюдает за игрой теней на стенах, в упор не замечая его. Вакшамари был почти уверен, что рыцарь не убьет свою спасительницу. Рука не поднимется и стальные жерди принципов, заменяющие, ему, кажется, кости и плоть, не позволят пасть так низко. Зато как забавно было наблюдать за его душевными метаниями. Мышка решил для себя, что в любом случае останется в выигрыше. Если Кеан не посмеет убить целительницу, то еще крепче увязнет в долге Гильдии Убийц, а если все—таки удивит его… то можно поиграть на его принципах и чувстве вины, а затем понаблюдать, как эта, казалось бы, непреодолимая стена рушится от маленьких метко забитых колышков. В этом не было необходимости, но после всего, что случилось, Мышке хотелось отыграться на протекторе сполна…
Та ночь, в которой растворились четверо, чтобы принести священный поцелуй Богини Убийств, поделила его жизнь на до и после, как обряд обращения. Но если ритуал, несмотря на всю болезненность и мрачность, дарил новую жизнь, то эта ночь подарила горечь осознания – вакшамари тоже смертны. В их маленьком тесном сообществе потерять хотя бы одного члена означало потерять великую драгоценность. В ту ночь погиб Стрела, был ранен Филин, Канюк вернулся в смятении, а мастер заперся в зале переговоров, собрав всех менторов и жреца. Аколиты и неофиты остались на несколько часов один на один с тишиной огромной темной башни и страхом столь бесславной гибели, что постигла Стрелу. Мышка долго не мог отойти от шока. Как возможно, чтобы какой-то человеческий сброд отбил атаку четверых вакшамари уровня менторов?
Он продолжал исправно выполнять возложенное на него поручение и с каждым разом все больше уверялся, что протектор – причина всех возможных бед. Сама Богиня Убийств сидит у него на плече и косит без разбора любого, кто неосторожно подберется поближе.
На следующую ночь после злополучного нападения на логово людей Мышка выудил доспехи протектора из канавы, чтобы вода их не испортила, и припрятал на чердаке одного из заброшенных домов. Рано или поздно дружок встанет на ноги, и ему нужно будет его облачение.
Через несколько дней после этого, Канюк, которому Мышка исправно отчитывался в конце каждого дня, вдруг разомкнул плотно сжатые губы и вместо обычного повелительного жеста, отправляющего аколита восвояси, сказал:
– Хорошая работа. На сегодня ты свободен, но прежде я хочу, чтобы ты помог Луню провести ритуал.
Мышка опешил. Его никогда раньше не просили помочь жрецу, поэтому он не имел представления, что ему делать. Однако он справился с недоумением, почтительно поклонился и отправился прямо в храм.
Казалось, что Лунь никогда не покидал своего храма, словно опасаясь пропустить хоть слово, что могут проронить каменные уста статуи. Если бы крылатое изваяние ожило и рухнуло на него, то он бы просто расставил руки пошире, принимая такую смерть. Лунь был малопонятен Мышке. Загадочный, красноречивый и капельку безумный вакшамари всегда вызывал у юноши неподдельное любопытство вперемежку с небезосновательным страхом. Не стоит привлекать лишнее внимание того, на чьем плече сидит Несущая Смерть.
В храме было тихо. У альковов молилась парочка неофитов. Их бормотания бесстыдно просили удачи в охоте. Мышка подумал, что у Кехет нельзя ничего просить. Нужно красться в ее тени, став продолжением когтей и клюва, но стоит обратить на себя внимание – уничтожит, как блоху.
Луня он обнаружил, где и предполагал, у самой большой статуи. В руках у него было потемневшее от времени кадило, которое не источало дыма. Лунь сделал приглашающий жест и передал кадило в руки Мышки. Когда их пальцы соприкоснулись, парень невольно ощутил холодок. Словно по залу прошел сквозняк, но он точно знал, что это не так.
В кадиле оказалась кровь. Она была черной, как смола, и не сворачивалась. Жрец велел ему обойти все статуи и окропить их этой кровью. Когда парень мерно закачал рукой, наблюдая за тем, как темные струйки побежали по светлому камню, заполняя малейшие щербины, Лунь заговорил.
– Нас стало меньше, – сказал он. – Канюк считает, что пустующее место ментора достоин занять именно ты, несмотря на то, что твое обучение еще не окончено. Наставник будет продвигать тебя, однако я хочу услышать твое мнение на этот счет.
Мышка нутром почуял, что сейчас важно сказать правильные слова. Он сосредоточился на движении гладких звеньев, зажатых в ладони, сделал вдох.
– На все воля Богини Убийств, – наконец ответил он. – Если она повелит, я стану ее смертоносным когтем.
Ответ, достойный религиозного фанатика. Изборожденное шрамами лицо улыбнулось.
– Я долго наблюдал за тобой, – произнес жрец, шагая следом за Мышкой. – Ты прилежен в работе, но не обладаешь религиозным рвением.
Черт! Старый фанатик словно видит его насквозь. Мышка поднял глаза на лицо статуи, потемневшее от кровоподтеков.
– Вы правы, я мало молюсь и хожу на мессы лишь за распитием жизни, – молодой убийца сделал шаг назад, провел взглядом по ощеренным лапам с острыми обсидиановыми когтями. – Я считаю, что нужно находиться в тени богини, а не на ее глазах.
– Мудро с твоей стороны. – Лунь встал за его плечом и тоже посмотрел на хищную птицедеву. – Хорошо, я приму такой ответ. Пожалуй… он мне даже нравится.
Мышка подавил в себе желание удивленно обернуться на жреца, но тот словно прочел его мысли.
– Знаю, кем ты меня считаешь. Однако ритуалы и формальности – всего лишь полезные инструменты. Например, это кадило ничего ровным счетом не значит. Я всего лишь хотел посмотреть, как ловко ты врешь и работаешь руками одновременно. Неплохо. Но те двое у стены наверняка решили, что это какой-то важный ритуал.
«Бессмысленно юлить», – подумал Мышка и посмотрел жрецу прямо в бледные глаза.
– А теперь ты хочешь задать вопрос. Не стесняйся. Я даже отвечу на него.
Парень и правда хотел. Целое множество вопросов роилось в его голове, но он позволил себе лишь один:
– Отче, как вышло, то мы потерпели поражение?
Это вопрос, казалось, был под запретом. Даже менторы не могли ответить на него. Задавать его было страшно, еще страшней ждать ответа. Молчание повисло напряженной грозовой тучей. Лунь долго смотрел на аколита, не отрываясь и, казалось, не моргая. Мышка не смел отвести от него взгляда и мысленно изучил уже бледные вязи золотых узоров на коже, когда жрец, наконец, ответил:
– Самонадеянность – верный путь к погибели. Мы слишком долго жили среди людей и привыкли, что наши силы не имеют себе равных, а слабости известны лишь посвященным. Это было падение сильного человека, который просто не смотрел под ноги, споткнулся о камень и свернул себе шею. Кто мог такое предсказать? Никто. Возможно ли такое? Вполне.
– Нам противостоит кто-то, кто знает о наших слабостях? – осторожно уточнил Мышка.
– Они ждали нас. Развесили эквийских светлячков и били в колокол. Совпадение? Не думаю.
Эквийские светлячки! Мышка слышал об этих странных предметах из города Экве далеко—далеко, на самом севере Золотого Ока. Предметы, излучающие свет, что заставляет силу Кехет сходить с ума и рваться из—под контроля. Ему показалось жуткой и загадочной представившаяся картина: огромный северный город, освещенный сводящим с ума светом… А звон колокола причиняет невыносимую боль, словно из—под кожи прорастает острая сталь.
– Как вы думаете, кто они? – невольно спросил Мышка и тут же прикусил язык: неосмотрительно было задавать так много вопросов.
Однако жрец был в хорошем расположении духа.
– Не исключено, что город посетили эквийцы, – Лунь усмехнулся. – Персонажи сказок, злые колдуны и ведьмы из далекого прошлого. Они почти не покидают родных краев, предпочитая изоляцию. Немудрено, что в Ильфесе давно позабыли об их существовании. Однако волшебники способны серьезно нарушить баланс сил в регионе. Видишь ли, в этих краях им нечего противопоставить. И у них, как назло, есть острый зуб на тех, кто пользуется силой Кехет.
«Что же мы будем делать?» – невольно подумал Мышка, и Лунь ответил на невысказанный вопрос, окончательно убедив парня, что читает мысли:
– То, что умеем лучше всего. Красться в тенях, ждать и не делать резких движений. Прочить сильные союзы, копить силы и знания. Пускай волшебники обладают невероятной мощью, их можно задавить числом, растоптать волною плоти…
– Нас мало, – неуверенно уточнил Мышка.
– Поэтому нам и нужен Протекторат. Поэтому так важна ваша с Канюком работа. Пускай сталь и магия сражаются между собой, а нам оставит тени, – Лунь протянул руку, и аколит, ошарашенный навалившейся информацией, передал в нее кадило. – Ступай теперь. Я услышал все, что хотел.
Мышка сделал рассеянный поклон и пошел к выходу, но прежде, чем коснулся дверных ручек, услышал шелестящий голос прямо в своей голове: «Меня удовлетворили твои ответы. Пожалуй, я поддержу твою кандидатуру».
Слова все еще тихим шелестом отдавались у него в голове. Способности Луня проникать в мысли потрясли Мышку до глубины души и еще долго вызывали морозную дрожь, но после того как он несколько раз посетил храм, страх унялся, и возникла алчность. Он хотел владеть такой же силой и знаниями, что сокрыты в этой загадочной голове, и, судя по огоньку, загорающемуся в глазах жреца – парень поступал абсолютно правильно. Каждое слово Луня, каждый жест несли в себе подтекст: «Ступай со мной, я покажу тебе, как добиться невероятной мощи». Конечно, учителем Мышки так и оставался Канюк, однако фактически он перетек в руки жреца. Помимо пространных разговоров и долгих бессмысленных ритуалов, Лунь учил его управлять силой, настраивать ее внутри себя, как музыкальный инструмент, извлекать эффекты, сочетать и накладывать их, а еще – чувствовать свой предел и постепенно расширять его границы. Жрец делился такими нюансами, о которых молчал Канюк. Например, оказалось, что ценность жизни определяется не только физическим здоровьем жертвы и количеством непрожитых лет, но и происхождением.
– Ценность людской крови выше, чем животной. Можно существовать, охотясь на одних оленей, но, как правило, непрожитая жизнь у них слишком коротка… Это считается основной причиной. А как думаешь ты?
Мышка неуверенно пожал плечами:
– Не знаю… Животные чаще болеют?
Лунь оскалил острые клыки.
– Разум, – сказал он, – придает предсмертным переживаниям человека особенную ценность. Этот всплеск энергии ни с чем не сравним. Однако есть кое—что ценнее.
– Что? – ухватился за возможность Мышка.
– Энергия жизни одного эквийца стоит десятка жизней простых людей. Примесь нелюдской крови наделяет их большой силой и это же делает их такими питательными. Но знаешь, есть что-то и поценней…
Мышка уж не смел спрашивать вслух. «Что?» – подумал он, и Лунь также мысленно ответил: “Нолхиане”.
Конечно же, Мышелов слышал об этих мифических нелюдях. Они – демоны из священной книги Протектората, и неотъемлемая часть мифологии Айгарда. Частые гости сказок, где они выступают то обманщиками, то дарителями, то квинтэссенцией зла. Однако помимо спутанных свидетельств пьяных пастухов, охотников и лжевещунов, каких—либо серьезных доказательств их существования не было. Мышка посмел усомниться в словах учителя, тот прочел это в его мыслях и засмеялся:
– О, блажен тот, кто знает только положенную меру.
Когда протектор стал самостоятельно вставать с постели и, пошатываясь, ходить по коморке Дивники, Мышка почувствовал, что совсем скоро он выпорхнет обратно в свое гнездо. Парень подробно проконсультировался с Канюком, Беркутом и Лунем, как ему поступить, что сказать, а затем передал протектору инструкции вместе с запечатанным конвертом от самого гильдмастера. Черноглазый кривил губы и всячески давал понять, как же ему противен данный союз, Мышку это только забавляло.
И вот сегодня, после смены повязок, Дивника с улыбкой сказала:
– Раны еще не до конца зажили, до полного восстановления еще далеко, но ты больше не нуждаешься в моей помощи. Думаю, завтра ты можешь ступать домой.
Было смешно наблюдать за тем, как изменилось лицо дружка. Наверное, он пытался скрыть смятение, но потерпел полнейший провал. Скорей всего, рыцарь так привык, что его лицо постоянно скрыто маской, что не считал нужным учиться прятать эмоции. До чего же глупый.
Девушка завязала последний узелок на повязках и сказала:
– Что ж … Я пойду проведать больного. Вернусь вечером и проверю твои раны.
Она подхватила котомку с бинтами и лекарствами и ушла из домика. Мышка тут же метнулся за вещами протектора. Вынырнув из тени с огромным мешком, он заставил парня нервно вздрогнуть. Просто услада для глаз.
– Я слышал, ты теперь целехонек, – Мышелов с грохотом кинул мешок на пол. – Одевайся. И вот, – вынув священный символ и маску, он протянул их протектору. – Извиняй, оружие и конская упряжь сгинули, одежда и плащ прохудились, но, думаю, до Протектората продержатся. А там – помни инструкции.
Дружок ответил ему каменным лицом и угрюмым молчанием. Ни кивка, ни хотя бы «угу».
– Ах да! – наигранно спохватился вакшамари. – Убей ее, как только вернется. Теперь можно.
Когда Мышка отступил в тень, чтобы снова стать невидимым, он с удовлетворением отметил, что выражение лица дружка изменилось. Грех было не поддеть его.
Протектор медленно облачился в одежду, все еще морщась от боли, затем затянул на себе ремни доспехов, а потом с какой-то странной торжественностью завязал на лице маску и закрепил символ веры на кирасе. После тотчас вышел из дому, не дожидаясь девушки.
«Все-таки принципы сильней инстинкта выживания», – заметил про себя Мышка, всюду следуя за подопечным, чтобы с ним не стряслось беды. На этих грязных угольных улицах протектор привлекал внимание, но молодой убийца быстро и почти беззвучно обрубал любые ниточки, оставляя за собой череду трупов. Когда протектор дошел до Медного, желающие убить его резко закончились, зато появилось хоть отбавляй желающих оказать помощь рыцарю веры, оставшемуся без коня. Какая-то парочка господ уступила ему экипаж, который укатил в сторону Протектората. Мышка скрупулезно проследил до самых ворот белокаменного форта, и только после этого вернулся в домик целительницы. Ожидание девушки он скрасил составлением письменных отчетов, воспользовавшись бумагой и чернилами хозяйки дома. А после устроился в ее кресле у печурки. Периодически кто-то заходил в домик. Какая-то старуха бросила на порог мешок трав, несколько человек стучали в дверь и заглядывали в окна, наверное, желая воспользоваться услугами.
Наступил вечер, город укутала темнота, а затем подступила ночь. Мышка нетерпеливо притопнул ногой. Девица не вернулась к сроку, подозрительно. Конечно, она могла задержаться, ухаживая за больным, это было вполне в ее духе, но Мышке причудилось вдруг, что дело не в этом. Он прождал до утра, а после и до вечера следующего дня, а затем побродил тенями по округе. Девушки и след простыл. Он попытался взять ее след и не смог. В ней не было жажды убийства, как в том же протекторе, поэтому она была невидима для его чутья.
Наконец убийца сдался. Прислонившись к стене, он беззвучно смеялся, кляня себя за то, что недооценил эту девку. Она ловко сбежала прямо у него из—под носа. Возможно, она все-таки услышала тот злополучный разговор между ним и протектором и все это время выжидала удобного момента. «Люди не перестают меня удивлять», – подумал Мышка, возвращаясь в Соколиную Башню.