– Королевские ящеры, – возвестил герольд, и сердце Соле сжалось.
Никаких шансов.
Огромные, покрытые щитками чешуи создания не знали страха, боли и жалости. Стремительные, голодные и безучастные к чужой боли, они способны были заглатывать огромные куски мяса прямо со шкурой и костями. Кровь отхлынула от лица Соле, когда тварей выгнали на песок.
Люди метались и кричали, ящеры догоняли их и заживо рвали на части. Песок напитался кровью, взрыхлился от множества ног и когтистых лап. Не желая смотреть, Эстев скосил глаза на Сверчка. Студент глядел, не отрываясь, брови сошлись на переносице, ноздри зло трепетали, а затем он шепнул на ухо Соле:
– Уверен, в горшке были только королевские ящеры. Самая страшная кара для самого страшного святотатства.
Ящерицы быстро насытились, оставив после себя только груды растерзанного мяса.
– Скажи, Сверчок, а чем мы отличаемся от Всеобщей Благодати? – спросил Эстев, когда они брели обратно.– Эти люди погибли из—за нас. Мы бросили их в печь, словно дрова.
– Тем, что будем гореть в той же печи, – ответил студент. – Люди, чувствуя это, выбирают нашу сторону. На самом деле им не нужен идол в черной маске и вечное благоденствие. Капля уважения перевешивает полную чашу.
Эти слова иглой засели в голове. «Когда-нибудь мы будем гореть в той же печи, а значит, это неизбежно». Эстев воочию представил, как его рвут на части голодные ящерицы, растаскивая по песку длинные связки внутренностей. Он мертв, но по какому-то недоразумению все еще дышит, ходит, говорит, а значит переживать больше не о чем. Вот что Морок хотел ему показать? Эстев нахмурился, сделал глубокий вдох и поразился этому холодному внутреннему покою.
– Уважение требует мести, – сказал Эстев, расправив плечи.
– Уже скоро, – сумрачно улыбнулся Сверчок.
Эстев почувствовал себя стрелой в умелых руках мастера, терпеливо выполнившего каждый этап по ее созданию. Щелк! – последний штрих, и блестящий наконечник лег на свежеоперенное древко. Мгновенно встали на места обломки былой целостности, все стало ясно, как день. Без него лук – всего лишь палка с упругой жилой, а стрелок – не опасней свинопаса. Ему дано только два пути – зажженным лететь к цели или сломаться. Так пусть его направит холодная рука, а разводить огонь он хорошо обучен.
Эстев, наконец, принял свое предназначение.
***
По письменному запросу Кеана, подкрепленному печатью Протектората, обещания награды за поимку Тьега Обрадана и Асавина Эльбрено покинули пределы Ильфесы и медленно расползлись по городам полуострова, но древние камни хранили молчание. Из Угольного порта пришло неутешительное донесение, что в последний раз Сводника видели на печально известном Угольном Соборе, где полегли верхушки всех влиятельных банд. Эльбрено почти наверняка пошел на местные пироги. С концами пропала и бывшая хозяйка борделя. «Негодницу» продали с молотка, начальник стражи Медного порта утверждал, что Уна Салмао покинула город и вернулась на родину, в Аделлюр. Свежо предание, да верится с трудом. Кеана не покидало желание перетряхнуть Угольный порт, навести там, наконец, порядок, но соваться туда в одиночку уже не рисковал, а Симино упорно отклонял запросы на вылазку с вооруженным отрядом. Казалось бы, старый хрыч ставит ему палки в колеса, но Кеан давно понял, что любые действия Протектората в Угольном требуют согласования с Советом Кардиналов. Слишком глубока эта гнилая, черная яма и слишком велик риск потерять там людей. Оставалось только ждать окончания затянувшихся споров насчет сосуда.
С наступлением осенних штормов адмирал Фуэго попытался вытеснить имперскую эскадру из бухты. Завязалось короткое, но яростное сражение. Ильфесцы с позором потеряли два корабля. Имперцы великодушно отправили к берегу шлюпки с пленными моряками. Вспоминая Фиаха Обрадана, Кеан не сомневался – это жест холодного презрения.
Грандмастер продолжал пилить молодого протектора, но Кассий был прав. Вскоре Иллиола научился пропускать мимо ушей посулы рабской жизни на дальних островах, а чем ближе подходила дата праздника, тем больше у старика появлялось забот по поводу его организации.
Красному дню, что праздновали в девятнадцатый день второго осеннего месяца, предшествовал недельный фестиваль. На площади Урожая проводили сельскую ярмарку с нехитрыми деревенскими забавами, на песке арены скрещивали мечи наемники, развлекая горожан опасным мастерством. Кровавые танцоры схлестывались с дикими зверями, осужденные на смерть – с самой судьбой. Это зрелище не вызвало у молодого рыцаря должного восторга.
Для Красного дня Протекторат припас необычное развлечение – публичную казнь нелюдя. После того как акулы вероломно нарушили границы районов и напали на склад торговой компании Мелифанте, уничтожив целый отряд сизых плащей, Совету Кардиналов пришлось экстренно прервать свои дрязги и переосмыслить отношения с нелюдями. Эдикт о неприкосновенности был пересмотрен, приговор исполнен согласно букве закона. Совет Кардиналов полагал, что демонстрация силы – единственная возможность утихомирить морской народ, но Кеан сомневался в этом решении. Нет, убивать акулу было легче, чем человека, но рев, поднятый его соплеменниками, до сих пор раздавался в ушах Кеана. В нем чувствовалось обещание крови. Спасала только непоколебимая уверенность, что скоро все закончится и начнется новая жизнь.
Два месяца Кеан и Настурция разрабатывали план побега, выбрав для него ночь празднования, когда внимание ослабнет и будет достаточно времени, чтобы раствориться среди горожан. Иллиола настаивал, чтобы Настурция в ту же ночь покинула Ильфесу, но девушка горячо сопротивлялась.
– Я никуда не уеду без тебя, Кеан, – говорила она. – Мы покинем этот город только вместе, до этих пор я буду ждать…
Молодой протектор таял от этих слов, будто сахар на сковороде. Они условились, что после побега девушка поселится в таверне на окраине Певчего и будет ждать его.
– Ты, наконец, сможешь расцеловать меня в шею, – смеялась Настурция, поддевая пальчиком железный обруч.
Кеану пришлось попотеть, чтобы выкрасть у грандмастера ключ от нужного ошейника. Другим преступлением был грабеж протекторской казны, чтобы обеспечить девушку золотом. Рыцарь, опустившийся до воровства! Раздумывая над чередой своих прегрешений, Кеан убедился, что все делает верно. Вор, лгун и, вдобавок, клятвопреступник. Рыцарь из него получился хуже некуда. Ордену совершенно точно будет лучше без него.
В ночь праздника выпивка польется рекой, и все протекторы уподобятся Кассию. На вертелах истекут жиром кабаны и быки, прямиком с сельской ярмарки, и все блюда будут щедро приправлены корицей, сахаром и шафраном. Слуги и Сестры устроят свои маленькие пиршества, и только Кассий, как и каждый год до этого, напьется в гордом одиночестве. Он терпеть не мог шумные застолья.
– Достаточно и собственной пьяной рожи, – бурчал бородач. – Мне больше нравится пить в компании трезвых.
Холодный ветер пробирался под шерстяной плащ. У ворот Кеан уступил дорогу очередной повозке. Из телеги выпрыгнул послушник и протянул стражникам пропускную грамоту, без которой не имел права покидать стены форта. Кеан улыбнулся. Когда-то и он был послушником, и порой все заботы о сопровождении снеди от лавок до кухни Протектората лежали на его зеленых плечах. Утомительная езда туда—сюда по городу, когда все пьют и гуляют. Последнее было самым неприятным, поскольку повозки, груженные змеиным молоком, катались до самого утра, лишая любой возможности отпраздновать. Однажды Кеан честно продежурил до побудки, а на рассвете стражники обсмеяли его:
– Во дурак!
Тогда он узнал негласное правило красного застолья. За щедрую мзду вином и мясом дежурный послушник мог договориться со стражей, чтобы они закрыли глаза на сопровождение повозок. Маленькое послабление в честь праздника, и Кеан намерен был им воспользоваться.
Иллиола передал кобылу конюху, а сам поднялся в келью и открыл крышку рассохшегося сундука под кроватью. Бегло коснувшись конопляной рубахи, которую носил в далеком прошлом, он вынул из недр потертую зеленую маску времен послушничества. Провел по ней пальцами, ощущал легкую шероховатость накрахмаленной ткани. Обычно послушники сдавали старую одежду, но Кеан был сентиментален. Все равно в большинстве случаев ее сжигали или рвали на тряпье для хозяйственных нужд. Завернув маску в плотный узел зеленого комплекта одежды, спрятал его за пазухой, под складками шерстяного плаща, и спустился к старому лекарю. Тот хмуро кипятил повязки.
– Господин Диона… Неловко просить… Мне бы что-нибудь для прочистки желудка…
– Что, уже? – недовольно пробормотал лекарь. – Еще ведь даже не начинали!
– Эээ… Нет, но, боюсь, позже у вас будет слишком много забот. Не хотелось бы отвлекать вас понапрасну.
– Да уж, скоро вас, страшно недомогающих, будет по всем лавкам и по полу … – пробормотал Диона. – Ладно, погоди немного…
Он пошел рыться в склянках, а вернулся с бутылочкой из темного стекла.
– Вот. Настойка рвотного корня. Двух глотков будет достаточно, чтобы исторгнуть из себя любого демона, но не забывай пить много воды, иначе станет только хуже.
Выйдя из лазарета, Кеан украдкой сунул склянку в зеленый узел и пошел в купальни. Вечером огни, подогревающие воду, погаснут, Сестры устроят собственный праздник, так что желающих помыться, пока не поздно, собралась небольшая толпа. Когда-то Иллиола был послушником и довольствовался застеленной холстом лоханью вместо прекрасной каменной купели и жесткой щеткой вместо мягких девичьих ладоней. Он мечтал стать рыцарем бога, но все изменилось, стоило в его жизни появиться Настурции. Разве до нее была жизнь? Разве может хоть что-то сравниться с ней? Даже божество померкло, теперь в его храме пели хвалы женщине.
Кеан хорошо вымылся, надел чистое, а затем пошел на выход, но в дверях свернул за угол, где его уже поджидала Дайре. Она быстро спрятала узел в грязное белье.
Согласно плану, Настурция должна была уединиться в келье, изображая весьма натуральное недомогание.
– Не беспокойся, я уже раньше принимала рвотный корень, – успокаивала девушка.
После второго рога девушке следовало незаметно спуститься в прачечную, взять телегу с чистым бельем и дойти до купален, миновав исповедальную галерею. Там она, облачившись в одежду послушника, поднялась бы в мужское крыло, вышла из главного здания и встретилась бы с Кеаном у стоянки телег со змеиным молоком. В любой момент что-то могло пойти не так и, увы, на любом из этих этапов Кеан ничем не мог ей помочь. Все, что было в его силах – подготовить поддельную грамоту за подписью Симино и ночью передать ее девушке.
Наступил вечер. Главный соборный зал заставили столами, камины жарко затопили. Никаких танцев и пришлых музыкантов, только мелодичные молитвы на испадрите. Кеан цедил вино с Бернардо и Равио, но мыслями уносился далеко за пределы зала. Он думал о том, что будет делать, когда Настурция станет, наконец, свободной женщиной. У него еще не было плана, как сбежать самому, но хитрая девушка что-нибудь обязательно придумает. Куда они поедут? Может быть, и правда на острова? Купят на казенное золото землю, чтобы выращивать эфедру или хлопок, заживут в маленьком доме, вырастят детей… Раньше Кеан бежал от никчемной деревенской идиллии, но сейчас думал о ней с теплым предвкушением. Это было бы незамысловатое счастье, далеко от Ильфесы, казней, восстаний и неминуемой войны со Святой Империей.
После второго рога Кеан вышел из зала и прокрался к стоянке. Последняя телега уезжала не раньше пятого, и порой, когда кто-то допускал оплошность в расчетах, возвращалась с новой партией. Крепкие парни выгружали бочки и закатывали их на кухню через черный ход, кладовщик сверялся со сметой, надзорного послушника нигде не было видно. Он пил в общем зале, откупившись от стражи. Кеан затаился в густой тени, наблюдая за процессом отгрузки. Оставалось только ждать.
Время тянулось бесконечно долго, прозвучал третий рог, подступало время четвертого. Кеан начал беспокоиться. Дайре уже должна была подойти. Неужели не вышло? Поймали? Нет, тогда поднялась бы суматоха. Что-то ей мешает? Может, вернуться и проверить? А что, если они разминутся? Что же делать?
Телеги потихоньку укатывали восвояси, скрипя в темноте несмазанными колесами. Осталась всего парочка, и те неумолимо пустели. Совсем недолго до пятого рога. Кеан представил страшную картину: Настурция отравилась рвотным корнем и теперь умирает. Нужно вернуться и проверить. Кеан вынырнул из тени и пошел в сторону главного входа. Пройдя полпути, он заметил закутанную в плащ фигуру, что быстро семенила в его сторону. Губы сами собой растянулись в улыбке. Ну что за дурочка. Походка ж совсем не мужская.
Фигура замедлилась, когда Кеан подошел ближе. Сразу замерла, вытянулась по стойке смирно, не узнав его в темноте.
– Не семени, – шепнул он, подойдя вплотную. – Иди медленней, широкими шагами, и от плеча, а не от бедра… Как тебя стража не рассекретила?…
– Они пьяные, – хихикнула Дайре, блеснув зубами из—под капюшона.
Кеан едва удержался, чтобы не сграбастать девушку в объятия. Вместо этого он вложил в ее ладонь свиток.
– Пропускная грамота, просто предъявишь, когда будешь выезжать. Ничего не говори, выдашь себя… Я испугался. Тебя очень долго не было.
Дайре схватила грамоту, спрятала за пазуху.
– Все твой дружок, – фыркнула она. – Он снова насмерть упился и устроил какой-то погром в исповедальнях. Мне было страшно, пришлось подождать, пока стихнет. Не помешало бы его успокоить.
«Ох, Кассий! Что ж я раньше не догадался!», – подумал Кеан.
– Ладно, я с ним позже разберусь, – сказал парень. – Подождешь, когда разгрузят фургон, сядешь на задок. Ничего не говори, это обычное дело. Стражники подумают, что молока не хватило. Главное, не трясись, веди себя спокойно и уверенно…
Дайре гордо вскинула подбородок:
– Трястись? Ты забыл? Я смелая.
Кеан с трудом подавил очередное желание обнять девушку. Ничего, совсем скоро у них будет целая бездна таких возможностей.
Скрываясь в тени, он понаблюдал, как девушка подошла к разгруженному фургону и села на задок. Телега двинулась к воротам, Кеан прокрался следом. Спрыгнув, девушка протянула бумагу стражнику, тот что-то спросил.
«Черт!»
Дайре ничего не ответила. Вместо этого показала, как на ее шею накинулась петля и резко вздернулась, лишая дыхания. Расхохотавшись, стражник вернул ей бумаги. Девушка снова села на задок телеги и медленно исчезла за воротами. Кеан спокойно выдохнул. Ее хватятся только через несколько часов, за это время она успеет пересечь мост и залечь на дно.
Пьянка достигла своего апогея, но вино и еда мало прельщали задумчивого протектора. Приличия ради он медленно цедил из кубка и смеялся вместе с пьяными братьями. К шестому рогу Кеан вспомнил про Кассия. Дайре сказала, что он снова буянил в исповедальной галерее. В прошлый раз, будучи в пьяном бешенстве, он отколол руки у одной из статуй и потом долго расплачивался за этот проступок. Не хватало, чтобы друг снова навлек на свою голову неприятности. Вздохнув, Кеан встал из—за стола, предупредив Бернардо и Равио, что пошел усмирять Кассия. Пьяные братья посмеялись над ним, предложив ловить на красный плащ, как разъяренного быка. Очень смешно! Идиоты.
– Не бойся, мы тебе поможем! – кинули они в спину удаляющемуся протектору.
Спустившись в исповедальную галерею, Кеан ожидал услышать нестройные песни вперемежку с медвежьим ревом и грохотом камня, но стояла мертвая тишина. Медленно, чтобы ненароком не наткнуться на обезумевшего здоровяка, Кеан приступил к осмотру камер. Они казались темными провалами на фоне слабоосвещенной галереи.
Кассий быстро обнаружился в одной из камер. Он дрых во тьме, прямо на полу, в огромной луже вина или, может, собственной мочи. Все свечи давно погасли, оставив после себя лишь запах воска.
– Кассий, – тихо позвал Кеан, – это я, – и чуть тише пробормотал под нос, – Всеблагой, пусть это будет только вино…
Кеан пошарил в поясном кошеле в поисках огнива и зажег поднятую с пола свечку.
– Кас?
Свечка задрожала у него в руках.
Стены исповедальной камеры были исписаны запретными символами. Красные потеки застыли на белом мраморе статуй, похожих на изувеченные трупы. Кассий лежал на боку. Горло растянулось в красной улыбке, а рядом, прямо в огромной луже натекшей крови, лежали бритва и книга.
– Нет… нет…
Бросив свечку, Кеан упал рядом с Кассием, пытаясь зажать рану, но тот был уже мертв. Пальцы тщетно размазывали застывшую кровь.
– Нет… не может быть…
Все внутри обмерло. Кеан запоздало обернулся на шаги и смех, доносящиеся из галереи.
– Эй, Кеан ты его усмирил?…
Слова застряли в глотке.
– Что?!
Покачивающийся круг фонаря выхватил из темноты оскверненную камеру и братьев, так и застывших в проеме. Кеан отнял от раны товарища перепачканные кровью руки:
– Я…
– Зачем ты это сделал?! – закричал Бернардо. – Что ты наделал?!
Он кинулся на Кеана, вдавив в окровавленный пол, но тот совсем не сопротивлялся, превратившись в мягкую тряпичную куклу.
В голове Иллиолы промелькнули только две мысли: «Почему это произошло со мной?» и «За что?».
Эпилог
Племя волновалось.
Дельфин чувствовал это каждой полоской на теле, каждой косточкой и мышцей.
Вот—вот грянет шторм.
Скат жестоко избил их за содеянное, а затем долго держал на бескровном посту, пока они окончательно не ослабели, но голод и боль было не сравнить с агонией мысли: Ондатра где-то там, один, изранен.
Буревестник больше не разговаривал с ним. После того как Дельфин вытащил его с полыхающего поля боя, драчун не проронил ни слова. Дельфин чувствовал себя предателем, и в то же время – сильным. Он принял решение и спас жизнь хотя бы одному из братьев. Он тешил себя этой мыслью, пока не увидел казнь собственными глазами. Кости Ондатры ломались, кровь лилась на доски, и люди кричали от восторга, готовые разорвать его брата на части. Красный зверь полыхал от ярости.
После казни Буревестник окончательно отрекся от Дельфина. Конец Ондатры был настолько темным и мрачным, что, казалось, затмил все хорошее, что было между ними, разорвав тесные узы дружбы. Впервые за долгое время Дельфин ощутил себя бесконечно одиноким.
Одиноким, но сильным.
Обожженные солью раны причиняли много неудобств, особенно свежий шрам на лице. Он рассекал его по диагонали, острые углы напоминали хребет Каменных Клинков за стенами города. Расколотое лицо, и старый он тоже был расколот на части.
После казни люди не вернули ни тела Ондатры, ни его копья. Выкинули его, словно тухлую рыбу. Район Акул оцепили плотным кольцом стражи, стаям запрещалось покидать свои гнезда. Люди сначала обманули, потом предали, а после обескровили. Люди не считали их равными себе. Дельфин горько оскалился. Может, так оно и есть. Племя не строило каменных домов, кораблей и не стреляло из огненных трубок, но этого не умеет и владыка океанов, Извечный. Однако люди боятся его.
Теперь им стоит бояться племени.
Ондатра не был любим, но Дельфин не поверил своим глазам и ушам – стая кричала от боли и ненависти, словно каждого из них прилюдно уронили на колени, раздробив все суставы.
Люди надеялись на железную одежду и огненные палки, но они ничего не знали о племени. Обычай требует Кровавой Платы за оскорбительную смерть, и морской народ окрасит этот город в цвета мести, даже если придется прыгать грудью на пики.
Но им не придется. Дельфин снова оскалился уголком рта и посмотрел на Ската, призвавшего стаю к тишине. Сейчас вожак объявит, что пора отправиться за Кровавой Платой, и все будут выть, ликовать и потрясать оружием. Потом он тихо подзовет к себе презренного труса с расколотым лицом, будет спрашивать и слушать, ведь никто здесь не знает людей лучше него. У Дельфина как раз было несколько смелых идей.
Вот—вот грянет буря, и она унесет не одну человеческую жизнь.