Quote from the book "Чайковский. История одинокой жизни"

объятия Онегина, – возмутил очень многих: Тургенев, Катков требовали изменить это “кощунство”, и Чайковский, спохватившись, переделал всю сцену. Печать отдала должное “музыкальности” и “интимности” произведения. Антон Григорьевич пожал плечами и, вернувшись в Петербург, объявил, что “будничное либретто погубило всю оперу”. Но для Чайковского “суд людской” сейчас уже был не тем, чем был когда-то. И то, что Антон Григорьевич его не оценил, и то, что Ларош говорил про