Read the book: «Кларк и Дивижн», page 3

Глава 4

Язнала, что у Розы было несколько соседок по комнате: Луиза из Пасадены, из лагеря на реке Гила, и еще одна девушка, из Сан-Франциско, чье имя я не смогла вспомнить. Раз уж от Роя мне толку добиться не удалось, пойду к женщинам, которые с ней жили.

Поскольку эта часть Чикаго распланирована в виде сетки, я легко могла определиться по карте, куда мне нужно идти. Наш многоквартирный дом стоял на улице Ласалля, которая шла с севера на юг. Параллельно ей следовала Кларк-стрит, а за ней – Дирборн. Дивижн-стрит пересекала их все с востока на запад. Привыкнув в одиночку бродить по Лос-Анджелесу и Манзанару, я легкомысленно решила, что добраться до перекрестка Кларк и Дивижн будет проще простого.

Однако стоило мне выйти на Ласалль-стрит, как меня обдало вонью автомобильных выхлопов, а глаза запорошило поднятой транспортом пылью. Я пыталась сморгнуть грязь, безуспешно: пылинки прилипли прочно, из-за чего глаза слезились все больше. Я смешалась и потеряла всякое чувство направления.

Два квартала я прошла не в ту сторону. Ничего похожего на величественный Чикаго из рекламных роликов, которые нам показывали в лагере, не наблюдалось. Здесь сумеркам не хватало того уютного свечения, которое на закате окутывало Тропико и окраинные сизые холмы. Пыльный бульвар выглядел неприветливо, а люди, которые торопливо шли по нему, казались худыми и изможденными.

Я даже подумала, не вернуться ли мне назад, в квартиру, но затем обнаружила, что стою на пересечении улиц Кларк и Дивижн, напротив внушительного, на вид нового здания, того самого отеля “Марк Твен”, что был на открытке Розы. То, что я оказалась рядом с домом, имевшим значение для моей сестры, ориентиром, с которым она отождествляла себя настолько, что отправила его изображение нам по почте, укрепило мой дух.

Кларк-стрит, расположенная по другую сторону отеля, выглядела пооживленней – нигиякана, как сказала бы мама. Сплошняком шли различные заведения – рестораны, бары, парикмахерские и очень много пансионов с меблированными комнатами. В центре квартала, зажатое между химчисткой и баром, находилось трехэтажное здание, в котором жила сестра. У входной лестницы стояла группка парней-нисеев в костюмах стиля “зут”: свободных брюках на узкой манжете и длинных, просторных пиджаках с подложенными плечами, широкими лацканами и с цепочками, свисавшими с поясов. Мне встречались такие еще в Лос-Анджелесе, в центре или в Бойл-Хайтс, где американцы японского происхождения жили бок о бок с мексиканцами, русскими и евреями. А в лагере поговаривали, что парни воруют цепочки, которыми крепятся пробки для раковин в туалетах, и ими украшают одежду.

Я прижала сумочку к груди и на секунду пожалела, что отправилась в этот поход одна.

– Привет тебе, девушка из Манзанара. Двадцать девятый, – окликнул меня один из парней, вогнав в ступор, пока я не сообразила, что он имеет в виду номер нашего блока.

Кто этот парень, я понятия не имела, и общаться с ним настроения не было. В лагере водились такие, от которых, ты это знал, стоило держаться подальше. Но там-то за всем присматривали старейшины, иссеи, и существовали границы, которых молодые переступать не могли. Здесь, в Чикаго, все было по-другому. Крепло ощущение, что тут рулит молодежь. Я опустила голову и, не ответив ему, пошла себе вверх по лестнице. Но с тем, чтобы открыть застекленную дверь, справиться не сумела, и тогда тот же парень поднялся ко мне и отодвинул задвижку. От него так терпко пахло одеколоном, что я чуть не чихнула. “Вот как это делается”, – сказал он. Отвернувшись от него, я толкнула дверь левым плечом.

Лестницей, крытой ковром, поднялась на второй этаж. Мимо пробежал таракан, и вспомнилось, как Роза писала, что город кишит клопами. Я подавила желание почесать лодыжку. Насекомые беспокоили меня меньше всего.

Квартира номер четыре, в которой жила сестра, располагалась слева от лестницы. Чуть было не разревевшись, я сделала два глубоких вдоха и пробормотала себе: очицуканай, успокойся. Нужно держать себя в руках. Ради Розы.

Два сильных удара костяшками пальцев. Лязгнул замок, и дверь открылась, явив мне худенькую нисейку с каштановыми волосами, собранными в низкий пучок. В коридоре свет не был зажжен, но из комнаты растекалось мягкое электрическое сияние. На женщине, которая выглядела совсем немногим старше меня, было бежевое платье в обтяжку и малиновая помада. Похоже, она знала толк в том, что выглядит привлекательно на ее тощей фигурке.

– Я сестра Розы, – сказала я.

У женщины вытянулось лицо. Глаза и яркие губы как бы опали, на мгновенье она замерла.

– Соболезную, – выговорила наконец. – Ну, входите, входите.

В комнате стояли три узкие кровати, две одна напротив другой, а третья почти перегородила собой дверь. На вбитых в стену гвоздях висели платья на вешалках. Обои над одной из кроватей отслоились, открыв длинную трещину в бурых пятнах, надо думать, следах протечки воды. В углу имелись маленький холодильник и плита, но раковина отсутствовала.

– Аки, верно? Я видела вашу фотографию. Роза все время говорила о вас. Меня зовут Луиза.

Дверь снова открылась, и вошла еще одна женщина, с полотенцем на шее. У нее были большие глаза и густые брови, которые казались нарисованными, но, скорей всего, были свои. Походила она на тех крепких деревенских девок, которых в работе обойдет не всякий мужчина.

– Привет, – жизнерадостно сказала она, увидев меня.

– Это сестра Розы, – вполголоса произнесла Луиза. – Ее зовут Аки.

– Ох! А я Чио.

Она протянула руку, которая производила впечатление мягкой, как подушка, пока не сжала мою. Я сосредоточилась, вспоминая. Не похоже, чтобы Чио была из Сан-Франциско, и ее имя мне не показалось знакомым.

– Сдается мне, у нее была другая соседка.

– А, вы, должно быть, говорите о Томи, – сказала Луиза. – Она переехала несколько месяцев назад. Сейчас работает горничной в Эванстоне. Не смогла приноровиться к жизни в большом городе.

– Я тут как раз вместо Томи. Раньше спала в прихожей, так что здесь, конечно, в тысячу раз лучше. – Сложив полотенце вдвое, Чио перекинула его через перекладину вешалки, а ту повесила на один из гвоздей в стене. Когда она снова повернулась ко мне, щеки у нее слегка раскраснелись. – Я не так уж и долго знала вашу сестру. Мы мало общались. Но я, конечно же, сожалею, очень.

Неужели с этих пор так и пойдет? Люди будут смотреть на меня и на родителей с жалостью? Я опустила голову в ответ на сочувствие.

Луиза достала откуда-то бежевый чемодан Розы.

– Она держала все свои вещи здесь.

– Ее зубная щетка и стаканчик все еще в ванной, – добавила Чио. – Я сейчас за ними схожу.

У меня голова шла кругом, и Луиза, должно быть, заметила, что мне плохо.

– Вот, садись.

Она указала на кровать, которая нескладно стояла посреди комнаты, и я опустилась на матрас. Пружины скрипнули под моим весом. Это здесь спала моя сестра?

Пытаясь отдышаться, я чувствовала на себе взгляд Луизы. Ее внимание ко мне скорее нервировало, чем вызывало признательность.

Чио вернулась с красной зубной щеткой и баночкой вроде тех, в каких продают клубничный джем. Я не знала, зачем они мне нужны, но сказала спасибо.

– Какая ужасная случайность, – сказала Луиза.

– Что, так все и говорят?

Луиза и Чио обменялись взглядами.

– Ну, конечно, а что же еще?

– Коронер считает, что Роза совершила самоубийство.

– Что?! – Луиза, казалось, искренне удивилась.

Но Чио, с другой стороны, удивления не выказывала.

– Роза бы так не поступила. – Нет, она бы меня не бросила. – Не могли бы вы рассказать мне, какой она была в тот день?

– В последнее время она неважно себя чувствовала, – сказала Чио.

– Да, норовила все полежать, – добавила Луиза. – Я думала, она подхватила грипп.

Это моя-то сестра, которая была сильной, как лошадь. Даже не заболела в лагере от прививок, из-за которых другие то и дело бегали в туалет.

– Она была у врача?

– Нет, не захотела. – В голосе Луизы слышалось сожаление, как будто ей следовало на посещении врача настоять. – В некоторых больницах нас, японцев, не принимают.

– Но достаточно и таких, где нас лечат, – сказала Чио.

Мне нужно было понять, что происходило с Розой.

– Не могли бы вы сказать мне, с кем она проводила время?

– Ну конечно же, с Роем. Вот почему я позвонила ему, когда приехала полиция, – объяснила Луиза.

– А с кем еще? Она еще с кем-то встречалась?

– Насколько я знаю, нет, – сказала Луиза. – На самом деле больше никого не было. Я имею в виду, мы все ходили на танцы и все такое, компанией. И вы же знаете Розу, вокруг нее всегда были парни.

Чио не подтвердила это наблюдение Луизы.

– А я вот на танцы не так уж и часто хожу.

– Они с Томи проводили много времени вместе, пока Томи не переехала в Эванстон.

– Вы дадите мне номер телефона Томи?

– Конечно. Однако должна предупредить, что леди, у которой она служит, не любит, когда ей часто звонят.

– В таком случае, ее адрес?

Луиза надула щеки, как будто я ей, вообще говоря, докучаю, но потом все-таки опустилась на колени у кровати, на которой я сидела, и вытащила из-под нее коробку. Полистала зеленую записную книжку, продиктовала адрес, который я записала на той сложенной газетной странице, что дома сунула в сумочку. Когда она поставила коробку на место под кроватью, я увидела стопку книг и ахнула.

– Это старые книжки Томи. Мы всё просим и просим ее их забрать, – сказала Луиза.

Но я узнала корешок дневника, который я на прощание подарила Розе.

– Это же дневник Розы!

Луиза посмотрела на меня с недоверием, когда я выдернула дневник из середины стопки, отчего верхние книжки свалились на деревянный пол.

– Я сама это для нее сделала. – Я погладила шершавую обложку дневника и буквы “Роза”, которые выжгла вместо заглавия.

– Как чудесно, что ты его углядела, – сказала Чио, когда я открыла чемодан Розы и положила дневник поверх ее вещей.

Я достала шарфик, который сестра заказала по каталогу, потому что зимы в Оуэнс-вэлли были очень холодные, и завернула в него баночку из-под джема. Вместе с зубной щеткой она отправилась в чемодан Розы.

– Да мы и знать не знали, что у нее был дневник. – Луиза встала и отряхнула пыль с пальцев и платья. – Никогда не видела, чтобы Роза что-то писала, кроме открыток.

Я закрывала чемодан, когда раздался тихий стук в дверь.

– Надо же, еще один гость, окьяку-сан! – Чио, похоже, обрадовалась. У них, должно быть, бывало не так много гостей.

Это оказалась еще одна женщина примерно нашего возраста с голубым чемоданом в руках. Я чуть не потеряла сознание, увидев ее. Она была прямо-таки двойник Розы. Высокая, с продолговатым лицом и быстрой улыбкой, которая способна смягчить любого ворчуна-иссея или бюрократа-нисея. И только голос ее, намного более мягкий, полностью перечеркивал поражавшее поначалу сходство.

– Здравствуйте. Я Кэтрин. Приехала из Ровера, штат Арканзас. Меня прислали “Американские друзья”¹. Извините, что так поздно, но там получили сведения, что здесь может оказаться свободное место.

Повисло неловкое молчание, но затем Чио пришла в себя и сказала, как их с Луизой зовут. Она запнулась, когда подошел черед представить меня, и я пришла ей на помощь:

– Я – Аки.

Кэтрин обратила внимание на бежевый чемодан Розы.

– А, так это вы съезжаете?

– Нет-нет. – Я поднялась с кровати. – Но мне нужно уже идти.

Чио кивнула, как будто выделенное мне время и впрямь истекло.

– Я провожу вас, – сказала Луиза.

– Не беспокойтесь.

Мне стало обидно, что Розу заменили так быстро. Почувствуют ли соседки по комнате ее отсутствие уже завтра?

– Ну, хотя бы до лестницы.

Кэтрин весело попрощалась, и я подумала, интересно, расскажет ли ей кто-нибудь, что случилось с девушкой, чья кровать теперь отведена ей.

Я вышла вслед за Луизой, обратив внимание на основательный дверной замок, который выглядел слишком блестящим и новеньким по сравнению с остальным убранством обветшалой квартиры.

На лестничной площадке я поняла, что должна что-то сказать.

– Роза не убивала себя. Вы знали ее дольше всех, Луиза. Вы знаете, что я говорю правду.

– Да, но, если честно, то я почти что не знала ее. – Луиза потеребила верхнюю пуговку своего платья. – Она была погружена в свой мир, а я – в свой. Мне так жаль!

Я больше ничего не сказала. Пошла вниз по ступенькам, левой рукой прихватив свою сумочку и чемодан Розы, а правой скользя по перилам. “К этим перилам прикасалась Роза”, – думала я.

Несмотря на вежливость Луизы и ее безупречный внешний вид, доверяла я ей не до конца. С чего это мне пришлось столько настаивать, чтобы добыть адрес Томи? А крепкая и бодрая Чио как-то слишком легко приняла версию коронера о самоубийстве. И как они могли так быстро оправиться от смерти Розы и с лету принять новую соседку? Значила ли для них что-нибудь жизнь моей сестры?

Томи. Возможно, Томи – ключ к Розиным секретам.

Вход на станцию “Кларк и Дивижн” возник передо мной так внезапно, что сначала я даже не поняла, на что смотрю. С улицы в нутро подземки вела лестница, похожая на тесную глотку чудовища. Я хотела спуститься и посмотреть на платформу, где Роза стояла перед тем, как испустить свой последний вздох. Но при мне был чемодан, и не хотелось таскаться с ним вниз и вверх. “Я приду завтра”, – сказала я себе. Пожалуй, как раз около шести и приду, в тот час, когда, как утверждалось в газетной статье, Роза погибла.

Я переложила чемодан в правую руку. С каждым кварталом он становился все тяжелее. Мужчины, слонявшиеся возле баров с сигарами и сигаретками, окликали меня.

– Детка!

– Токийская роза!

– Милашка!

– Подойди, а?

– Давай-ка поговорим!

Уже стемнело, и мне сделалось страшновато.

Некто в вечернем платье, с лицом, сильно накрашенным – и ростом выше шести футов! – промчавшись по улице, влетел в двери отеля “Марк Твен”. Я начала понимать, что в Чикаго ничего нельзя принимать за чистую монету.

Даже в квартире мне не стало спокойней. Скинув туфли, я в белых носках прокралась в столовую. Сквозь дверь спальни доносился всегдашний храп отца. Ну, по крайней мере, у родителей сейчас передышка от кошмара, в котором мы очутились.

В столовой я разобрала чемодан Розы со всем, что там находилось. В прихожей имелся небольшой бельевой шкаф, но других мест для хранения в квартире в общем-то не было. Пришлось вынуть вещи из чемодана, а потом сложить их обратно.

Я тщательно все перебрала. Несколько пар шелковых чулок, очень большая ценность. В лагере их у Розы не было точно. Три платья, в том числе одно помодней, которого я раньше не видела. Платье в горошек пропало. Альбом для военных сберегательных марок – я вспомнила, что она купила его в Лос-Анджелесе перед нашим отъездом в Манзанар. Альбом был рассчитан на 187 десятицентовых марок, красных, с изображением минитмена, ополченца времен Войны за независимость США. Роза аккуратно вставляла марки десятками, пока не осталась всего одна пустая страница.

Бережно выпростав завернутую в Розин шарф баночку из-под джема, я поставила ее на стол в знак того, что Роза еще с нами.

Из всего этого больше всего мне хотелось взглянуть на дневник. В самом ли деле Роза его вела? Она ведь была не из тех, кто записывает, что сделано, и размышляет о том, стоило ли. Я раскрыла дневник. Из него выпал на пол бумажный квадратик с напечатанной красным цифрой “20”. Мне эта цифра решительно ни о чем не говорила, оставалось предположить, что Роза использовала квадратик вместо закладки. Сунув его в конец дневника, я начала наугад перелистывать страницы.

При виде знакомого почерка, разборчивого, с удлиненными петлями, у меня навернулись слезы. Эмоции переполняли, и я решила, что оставлю чтение на потом. Закрывая дневник, я заметила, что страницы сохранились не все. Частично их кто-то вырвал, и трудно было не задаться вопросом, не потому ли, что в них содержалось нечто тайное, касающееся тех причин, по которым моей сестры больше на свете нет.

Глава 5

Сегодня первый день моего нового большого приключения. Чикаго.

У нас дома, на рынке, я иногда звонила по просьбе папы в Чикаго, и при этом старалась говорить высоким голосом и подчеркнуто правильно, культурно, чтобы на слух было как у белой, а не как у японки. Моя учительница английского в старших классах говорила, что голосок у меня приятный, что я могла бы даже стать диктором на радио. Только представить!

Моя сестра Аки сделала для меня этот дневник, так что, наверно, стоит попробовать его вести. Она знает, что я не из тех, кто записывает, что было, но, может, я докажу, что она не права. В поезде все равно не с кем поговорить. Но сейчас время обеда, так что, пожалуй, схожу-ка я в вагон-ресторан. Никогда еще не обедала в поезде.

На следующий день я еле разлепила глаза. Мама с папой поднялись рано и оделись в свои вторые по качеству наряды – в первых по качеству они ехали в поезде в Чикаго.

– Вы куда собрались?

Тряся головой, чтобы прогнать сон, я смотрела, как папа надевает часы, а мама собирает свою сумочку. Накануне вечером я не поленилась накрутиться на бигуди, и теперь, когда я их сняла, кудри встопорщились вокруг моей головы, как лапы гигантского паука.

– В Агентство по переселенцам. Нам с папой нужно найти работу.

Я поднялась с кровати и, как была в хлопчатобумажной пижаме, поплелась за ними в столовую. Впервые моя мама искала оплачиваемую работу. Но нам, что и говорить, были нужны деньги. Дома не было никакой еды, вода из крана и в ванной, и в кухоньке текла бурая, ржавая, а холодильник по-прежнему нуждался в том, чтобы в него сунули кусок льда.

Всю ночь я ломала голову, стоит ли пересказать родителям то, о чем сообщил коронер. Что, если в газете напечатают еще одну заметку, в которой упомянут про аборт? Вот будет удар! Аборты запрещены законом. Я слышала, что в старших классах нашей школы девочки, случалось, беременели, и тогда их обычно отправляли к родне, куда-нибудь в глушь, подальше. Одна из Розиных одноклассниц вроде бы сделала аборт у врача, но это было до того засекречено, что большинство из нас не осмеливалось даже рот открыть по этому поводу.

Однажды, еще в лагере, я дома зачла вслух заметку из газеты “Пасифик ситизен”, которую издает Японо-американская гражданская лига. Там говорилось о докторе-иссее из свободной части Аризоны, которого приговорили к тюремному заключению за то, что сделал аборт женщине-хакудзинке. “Ну и ну”, – осуждающе произнесла мама, и больше, чем слово “аборт”, ее возмутили слова “тюремное заключение”. Было ясно, что раз уж ты сделал аборт, то не говоришь об этом и уж точно не должен быть уличен.

И как, ввиду этого, я заикнулась бы об аборте?

Розин чемодан я спрятала в бельевой шкаф, чтобы родители сразу на него не наткнулись. Им и без того досталось, зачем лишний раз напоминать, что сестры больше нет.

– Мы еще не договорились о похоронах, – сказала мама перед уходом.

– Я возьму это на себя, – вызвалась я, и ее нахмуренное лицо сразу разгладилось. – На какой день назначить? На выходные?

– Чем раньше, тем лучше.

– Ты имеешь в виду, можно даже и завтра?

Мама взглянула на папу, не за советом, а чтобы проверить его душевное состояние.

– Завтра было бы хорошо…

– Если только мы не найдем сигото, – встрял папа.

Мы с мамой знали, как нелегко будет двум пожилым японским переселенцам найти приличную работу, особенно такую, которая не связана с готовкой или уборкой.

– Ну, мы пошли, иттекимасу, – сказала мама, как делала каждый раз, когда выходила из дома; это было так обычно, так буднично. Японская фраза ложилась на мою шею, как теплая мазь. Папа, напротив, только кивнул, будто я просто знакомая, с которой он столкнулся на улице.

Я только успела наскоро ополоснуться в душе под коричневатой водой и надеть платье из хлопка, как раздался стук в дверь.

– Кто там? – спросила я, застегивая последнюю пуговицу у ложбинки на шее.

– Харриет Сайто. Я живу на втором этаже. – Голос звучал бодро и твердо, напомнив мне мою учительницу из начальной школы.

Я открыла дверь. Харриет оказалась нисейкой, как я, среднего роста, с высоко уложенными темно-каштановыми завитками. Мне стало стыдно за свои кошмарные бигуди. Нужно спросить, кто ей делал прическу.

– Я работаю с мистером Тамурой в Агентстве по переселенцам.

Она протянула мне термос и крафтовый пакет с чем-то.

– Я подумала, что вам пригодится съестное.

С благодарностью все приняв, я пригласила ее войти. В термосе был горячий кофе, а в пакете – газетка “Пасифик ситизен”, буханка хлеба и клубничный джем. Я узнала банку: она была такой же, как та, которую Роза использовала в ванной вместо стаканчика.

– О, спасибо большое.

Незатейливые эти дары показались дороже злата.

– И не стоит волноваться, что в “Пасифик ситизен” напишут про Розу. Я случайно услышала, как мистер Тамура сказал, что собирается этим заняться. Он постарается, чтобы и во “Фри пресс” ничего не попало.

Я не знала, что на это ответить. С одной стороны, хотелось уберечь от досужей болтовни, особенно лагерных сплетников, и память сестры, и нашу частную жизнь, но, с другой стороны, уважительно ли это по отношению к Розе, вести себя так, словно ничего не случилось?

Харриет, должно быть, почувствовала мои метания, потому что направилась в наш кухонный уголок, проверила, включается ли плита, распахнула дверцу шаткого холодильника. “Вам понадобится лед”, – заключила она, порекомендовав развозчика льда, который значился в одной из брошюр, оставленных мистером Тамурой.

Мы сели за стол, и я постаралась запомнить все полезные сведения, которыми она сочла нужным поделиться, в том числе и насчет того, где лучше причесываться. Хорошую парикмахерскую держит в отеле “Марк Твен” семья, прибывшая в Чикаго из лагеря Амаче в Колорадо.

– Они сделают вам скидку, когда и вы обоснуетесь.

Я маленькими глоточками пила кофе из колпачка термоса, смакуя каждую каплю.

Харриет посмотрела в пол.

– Мой брат погиб на войне. Я знаю, каково вам сейчас.

Я вскинулась.

– В Европе?

Она кивнула.

– Да, в Италии. Месяц назад.

– Это ужасно.

– Поминальную службу родители устроили в лагере. Я была здесь и туда попасть не смогла. Не странно ли, правда, что, стоит только выйти из лагеря, как становится сложно туда вернуться?

Горькая ирония этого замечания отозвалась и во мне. Да, трудно смириться с мыслью, что прощаться с погибшим сыном родителям Харриет пришлось за колючей проволокой.

– Он и так знает, что я люблю его, – сказала она в настоящем времени, будто он еще жив.

Речь об этом она завела, чтобы утешить, но меня охватил гнев. Почему наши родные должны погибать, а нас вырвали из родных гнезд?

Завинтив крышку термоса, я объявила:

– Собираюсь сегодня сходить в полицейский участок.

– Зачем?

– Хочу забрать оттуда вещи сестры.

– Мистер Тамура может сделать это за вас, и вам не придется сталкиваться со всем… неприглядным.

– Нет, я хочу сама.

Если она, Харриет, сумела смириться с тем, что ее брата убили за океаном, то я не такая, я из другого теста.

– Кроме того, мистер Тамура сказал, что мог бы одолжить вашей семье денег на похороны.

Папа, скорей всего, отверг бы подобное предложение, но вряд ли у нас есть выбор. Каждому, когда мы уезжали из лагеря, выдали по двадцать пять долларов от Комитета по делам беженцев, и еще у меня имелось около десяти долларов, заработанных в отделе снабжения в Манзанаре. Большая часть этих денег пошла на оплату квартиры.

– А насчет погребения обратитесь в “Кланер”. Это в двух кварталах отсюда, – сказала Харриет. – Мистер Тамура уже там предупредил. Вы будете первыми из нас…

Закончить фразу она не смогла, а я не собиралась ей помогать. Харриет стало неловко, она поднялась с места и извинилась: ей пора, она уже опаздывает на работу. Я предупредила ее, что она может встретиться там с моими родителями, которые час назад пошли в Агентство в надежде устроиться на работу.

– Это хорошо, – сказала она, – что они собрались пораньше. Иногда там приходится ждать целый день.

– Только вы, если столкнетесь случайно с ними, сделайте одолжение, не говорите им, что я пошла в полицию.

– Конечно, конечно. Я понимаю, – кивнула Харриет, одарив меня тенью улыбки, в которой сквозило беспокойство.

Судя по карте, полицейский участок находился всего в шести кварталах от дома. На Ласалль-стрит сдавалось много меблированных комнат и стояли старинные церкви с высокими шпилями и арочными деревянными дверьми.

Размещался участок в трехэтажном прямоугольнике, сложенном из особо крупных кирпичей. По каждому этажу шел ряд из семи больших окон, широкая лестница вела к парадному входу под козырьком. Поскольку в Лос-Анджелесе мне редко когда случалось переступать порог полицейского участка, подойдя к нему в таком огромном и чужом городе, как Чикаго, я несколько взволновалась. Пришлось пару раз глубоко вздохнуть перед тем, как подняться по лестнице.

Входная дверь распахнулась, на пороге возникли три хакудзинки в обтягивающих платьях, растрепанные, с размазанной вокруг губ помадой. За ними вышли двое чернокожих мужчин, один из них в воротничке священника и с Библией в руках, но эти, казалось, были не с женщинами, а сами по себе. Надо ж, полдень еще не наступил, а в полицейском участке на Восточной Чикаго-авеню вовсю кипит жизнь.

За стойкой никто и глазом не повел, когда я заявила, что являюсь сестрой женщины, погибшей на станции метро “Кларк и Дивижн”. Место было такое, что трагический финал тут – простая обыденность.

Мне пришлось ждать с полчаса, не меньше. Сидя на скамье, я наблюдала, как полицейские в фуражках и в темной форме вводят мужчин, как хакудзинов, так и чернокожих, со щетиной на щеках. Наконец, ко мне направился полицейский с иссиня-черными волосами.

– Ито-о, – он произнес мою фамилию с сильным акцентом, которого я раньше не слышала.

Он подошел ближе, и я увидела, что лицо у него изборождено морщинами, отчего он выглядел старше, чем я подумала поначалу.

Я встала со скамейки.

– Это я, Аки Ито.

Он представился дежурным Трионфо. Когда он оглядывал всю меня, от бежевых туфелек до синего повседневного платья, взгляд у него был змеиный. Влажность творила с моими волосами что хотела, и краем глаза я заметила у себя выбившуюся, торчащую прядь.

Я объяснила, что я сестра Розы и пришла забрать ее вещи.

– Зачем они вам? – поморщился он. – Всё в запекшейся крови. Тяжкое зрелище. Пусть ваш отец за ними придет, или попросите кого-нибудь из Агентства по переселенцам.

– Нет, – отказалась я. Папа на грани срыва, я не стану подвергать его такому испытанию. А Эд Тамура – чиновник. Человек он довольно приятный, но все же не член семьи. – Нет, я хочу забрать их сама.

Я смутилась, услышав, что голосок у меня сделался тоненький и задрожал, на что полицейский отозвался понимающей улыбкой, как будто знал, что я отступлюсь.

Но нет, так не пойдет. Я здесь как адвокат Розы. Я не намерена от нее отступаться – и не успела я глазом моргнуть, как уже почти что в голос кричала:

– Отдайте мне вещи моей сестры!

Полицейский, похоже, обалдев от такого всплеска эмоций, схватился за дубинку. Я представила, как на меня сыплется град ударов, и даже обрадовалась – вдруг физической боли удастся заглушить ту, что я сдерживала внутри. Я зажмурилась, но ничего не произошло. Открыв глаза, я увидела, что между нами встал другой полицейский, хакудзин средних лет. Он был без фуражки, и его коротко стриженные волосы были медового цвета.

– Что тут происходит? – осведомился он у Трионфо.

– Младшая сестра Ито. Она хочет забрать сумочку и платье сестры. Но они все в клочья.

– Так подите и принесите. Они лежат в сейфе.

Дежурный сцепился взглядом с человеком, который, судя по всему, являлся его начальником.

– Дежурный Трионфо, – сурово проговорил блондин.

Дежурный покачал головой и направился к лестнице в подвал.

– Спасибо.

Я разгладила складки своего платья.

– Я сержант Грейвс.

У Трионфо куртка топорщилась на плотных плечах и на животе, а форма этого человека ладно облегала его худощавое тело. Открытая взгляду кожа была вся в бледных веснушках.

– Аки Ито.

Похоже, мое имя показалось ему забавным, как какая-то шутка. Он указал на стойку.

– Мне понадобится кое-что у вас уточнить, прежде чем мы отдадим вещи.

Я заполнила бланк, указав свое имя, степень родства с Розой и адрес. Запомнить номер нашего дома я еще не успела, и пришлось полезть в сумочку, уточнить.

– Мы прибыли в Чикаго два дня назад, – объяснила я.

Сержант отреагировал так, словно это не было для него новостью.

– Что ж, добро пожаловать. Мне жаль, что в наш прекрасный город вам пришлось прибыть в таких обстоятельствах.

– Моя сестра не убивала себя, – сказала я. – Она была не из таких.

– Вашему народу пришлось через многое пройти за последнюю пару лет.

Меня поразило, что хакудзин говорит об этом так прямо.

– Да, – ответила я. – Да, так и есть.

Я думала, он заверит меня в том, что расследование будет продолжено, но он молчал и терпеливо улыбался. Поскольку он так и не пообещал ничего, я решила, что следует надавить посильнее.

– Вы разберетесь, что случилось с моей сестрой?

– Конечно, – кивнул Грейвс. – Дело не закрыто. У нас есть ваш адрес, и как только выяснится что-то новое, я обязательно отправлю к вам домой человека.

Я не очень рассчитывала, что он доведет дело до конца, но, по крайней мере, с ним хоть разговаривать можно, в отличие от того дежурного.

– Куда вы сейчас направляетесь? – спросил он.

– В похоронное бюро. Кажется, “Кланер”.

– Что ж, там вы будете в надежных руках. – И добавил, что ему пора по делам, но дежурный Трионфо скоро принесет вещи Розы.

– Спасибо, сержант.

Прощаясь, он пожал мне руку. Прикосновение его пальцев показалось прохладным и целительным, будто он привык пожимать руки скорбящим женщинам.

Трионфо появился через несколько минут.

– Вот.

Крафтовый пакет он швырнул мне в лицо так, что тот задел меня по лбу. Меня потрясло, что со мной обращаются так неуважительно. Я оглянулась посмотреть, заметил ли это кто-нибудь, но люди вокруг были поглощены другими проблемами, видимо, более насущными, чем моя.

Похоронное бюро “Кланер” оказалось весьма впечатляющим заведением на Северной Кларк-стрит, 1253. Находилось оно в квартале к северу от Дивижн-стрит, и при нем имелся собственный торжественный зал для прощаний.

Мама и папа нечасто захаживали в церковь и скорей больше придерживались буддизма, но мы с Розой время от времени ходили на службы в японскую христианскую церковь в Глендейле. Впрочем, в отпускных документах мы все написали, что христиане. Так было проще.

Сотрудник бюро с лицом в ужасных оспинах любезно позвонил в отдел судебной медицины, чтобы узнать, когда можно забрать тело Розы. Знакомство с церковью в Глендейле пригодилось мне при опросе касательно церемонии прощания.

– Какой-нибудь псалом из Священного Писания, – сказала я. – О том, что Бог ведет нас к зеленым пастбищам.