Read the book: «Кларк и Дивижн»

Font:


© Naomi Hirahara, 2021

© Э. Меленевская, перевод на русский язык, 2025

© А. Бондаренко, художественное оформление, макет, 2025

© ООО “Издательство Аст”, 2025

Посвящается

Хизер Джейн

и Сью Кинитоми Эмбри

(1923–2006)



Глава 1

Роза всегда была рядом, даже в самый миг моего рождения. Плод лежал неправильно, ножками; акушерка, вся в поту, своем и моей матери, билась уже часы, и не до того ей было, что моя трехлетняя сестренка подкралась к истерзанной кровати. По словам акушерки, мама выкрикивала что-то непотребное по-японски, когда Роза, первой углядев выскользнувшую частичку меня, схватилась за липкую ступню и что было сил потянула.

– Ито-сан! – прорвался вопль акушерки сквозь хаос, и мой отец вошел, чтобы вывести Розу из комнаты.

Она вырвалась и убежала; папа не смог сразу ее поймать, а когда поймал, не смог удержать. Несколько минут, и Роза, нимало не испугавшись вертлявого окровавленного тельца, вернулась, чтобы принять меня в свои объятья и в свой фан-клуб. До конца ее дней и даже после она всегда была со мной.

Наша первая встреча стала преданием семейства Ито о том, как я появилась на свет в городке Тропико, название которого сегодня вряд ли кто в Лос-Анджелесе вспомнит.

Было время, когда я не представляла себя отдельно от Розы. Мы спали вместе, свернувшись мокрицами, на тонком матрасике пачанко, плоском, как блин, но нам все было нипочем. Позвоночники тогда были гибче. С нас бы сталось и на земле спать на одном только одеяле, да мы и спали порой, в жару южнокалифорнийского позднего лета, с золотистым щеночком Расти в босых ногах.

Тропико был местом, куда мой отец и другие японцы приехали возделывать плодородную аллювиальную почву, выращивать на ней клубнику. Они были “иссеи”, первое поколение японских иммигрантов, пионеры, которые породили второе поколение – нас, “нисеев”. Папа справлялся успешно, пока не началось наступление жилых кварталов. Другие фермеры-иссеи уехали на юг, в Гардену, или на север, в долину Сан-Фернандо, но папа остался и подрядился работать на одном из продуктовых рынков в центре Лос-Анджелеса, всего в нескольких милях от дома. На рынке “Тонаи” продавались все мыслимые овощи и фрукты: сельдерей “Паскаль” из Венеции, салат “айсберг” из Санта-Марии и Гваделупы, клубника “Ларсон” из Гардены и “лучшие дыни Хейла” из Империал-вэлли.

Моей матери не было еще двадцати, когда она в 1919 году приехала из Кагосимы, чтобы выйти замуж за моего отца. Две семьи были издавна знакомы, но хотя впрямую моя мать “невестой по фотографии” не считалась, по сути, примерно так. Моему отцу, который получил мамино фото от своей собственной матери, приглянулось ее лицо – сильная и широкая челюсть подсказывала, что ее обладательнице по силам выжить на передовых краях Калифорнии. Эта подсказка подтвердила себя: мать во многих отношениях оказалась покрепче даже отца.

Когда мне исполнилось пять, папу повысили до управляющего, и мы переехали в дом побольше, но по-прежнему в Тропико. Неподалеку от дома располагалась остановка электрического “красного” трамвая, так что до работы папа мог бы добираться на нем, но обычно он все равно ездил на своем “форде” модели А, потому что был не из тех, кто станет дожидаться трамвая. Мы с Розой, как и раньше, жили в одной комнате, но теперь у каждой имелась своя кровать, хотя в определенные ночи, когда ветра со стороны Санта-Аны задували в щелястые оконные рамы, я в конце концов переползала в кровать к сестре. “Аки!” – взвизгивала она от того, что я задевала ее икры своими ледяными ногами. Но отворачивалась и засыпала, а я продолжала дрожать и в ее постели, пугаясь теней платанов, трепещущих на ветру, безумных ведьм в лунном свете.

Может, из-за того, что моя жизнь началась с ее хватки, мне, чтобы чувствовать себя живой, требовалось быть с ней рядом. Я всегда училась у нее и ей подражала, хотя никогда не смогла бы стать такой, как она. Лицо у меня часто краснело и опухало, так как я мучилась от сенной лихорадки, вызванной амброзией, высокие стебли которой проросли в каждой трещине бетонного дна реки Лос-Анджелес. У Розы цвет лица, напротив, был безупречный, лишь одна родинка сидела на верхней точке правой скулы. Всякий раз, оказавшись достаточно близко, чтобы посмотреть ей в лицо, я чувствовала себя приземленной, отцентрованной и затверделой, и казалось, что этого никаким сдвигом в наших обстоятельствах не поменять.

Окруженная почитателями, Роза держала их ровно на таком расстоянии, чтобы выглядеть загадочной и желанной. Этому умению учили нас наши родители. Хотя с другими американцами японского происхождения отношения у нас были хорошие, мы с разбором подходили к знакомствам – по крайней мере, так было до войны. Наши соученики по школе, в основном белые из верхушки среднего класса, бывали на мероприятиях вроде балов и собраний “Дочерей американской революции”, куда таким, как мы, доступа не было. Имелось среди соучеников и с дюжину нисеев, отпрысков владельцев цветочных магазинов и садовых питомников – умных, послушных мальчиков и безукоризненно одетых девочек, но те, как отмечала Роза, “уж слишком старались”. Сама Роза в этом смысле никаких особых усилий не прикладывала, и я, когда ее дома не было, снимала свое клетчатое платье и тайком примеряла фирменный Розин наряд: белую блузку, длинную трикотажную юбку цвета хаки и тонкий лимонно-желтый свитер того оттенка, какой обычная девушка-нисейка ни за что себе не позволит. В полный рост я рассматривала себя в зеркале, вделанном в дверцу гардероба, хмурясь на то, как выпячивается под юбкой живот; к тому ж юбка была мне длинновата, доходила до щиколоток, но зато прикрывала толстые икры. А лимонный тон желтого придавал коже землистый и болезненный вид, еще раз подтверждая, что одежки Розы не про мою честь.

Во внешкольное время мы с Расти подолгу гуляли по Тропико. В те давние годы можно было бродить меж зарослей оленьей травы, кусты которой походили на простертых ничком женщин, под ивами, где на изящных лапках недвижно стояли в воде ослепительно белые цапли, и слушать песни западных жаб, пронзительные, как гуд электрических проводов под напряжением. Это было до того, как река Лос-Анджелес разлилась, в результате чего город залил ее русло бетоном. Потом жабы были еще слышны, но пели потише.

Мне бы и хотелось, чтобы мои подростковые годы прошли на свежем воздухе, наедине с собакой, но нет, взрослея, я должна была взаимодействовать с другими людьми, ровесниками. Поскольку вне школы представлялось не так много случаев пообщаться с белыми девочками (белых в нашей среде звали “хакудзин”), когда меня пригласили однажды, это стало событием.

Как-то в восьмом классе Виви Пеллетье, которая сидела рядом со мной, вручила мне приглашение на вечеринку у бассейна. Оно было написано от руки на белой бумаге с зубчатым краем. Ходили слухи, что Пеллетье, переехавшие в Лос-Анджелес из Европы, как-то связаны с кинобизнесом. Поселились они на Лос-Фелиз-Хиллс и одни из первых в этом районе обзавелись собственным бассейном.

Я так крепко вцепилась в это приглашение, что, когда я показала его маме, оно было влажным, а та призадумалась, стоит ли мне идти. Предстоял прием высокого хакудзинского тона, и кто его знает, вдруг я все-таки опозорю семью. За мной уже числились промашки вроде той, когда во время ундокая, спортивных соревнований, которые проводила в Елисейском парке наша японская школа, я носилась туда-сюда с красным пятном на шортах из-за того, что у меня сбилась прокладка.

И еще встал вопрос с купальником. У меня был старый, из ситца в полоску, бесформенный и обвисший на ошири, то есть заднице, так, будто поддет подгузник. Этот купальник вполне сходил для японских пикников в Уайт-Пойнте, неподалеку от рыбоконсервных заводов на Терминал-айленд, где проживало около двух тысяч иссеев с нисеями. Однако для приема у бассейна Виви Пеллетье он не годился.

– Разреши, и все, – сказала Роза матери. – А мы с ней сходим и купим новый костюм.

Мы отправились в галантерею на Первой улице в Маленьком Токио. Выбор был так себе, но я все-таки подыскала цельный темно-синий купальник, в который поместились мои пышные ягодицы.

Костюм я принесла в сумке вместе с моим подарком, набором пуховок для тела, который, как мне показалось, подходил девушке родом из Франции. Раньше на таких сборищах мне бывать не случалось, и теперь я внимательно присматривалась к гостям, чтобы не допустить серьезной промашки. С некоторыми девочками пришли их мамы, но я была рада, что явилась одна. Моей маме, как единственной там японке, было бы страшно не по себе, а Роза точно спятила бы от скуки.

Мы как раз доели сэндвичи, яичный салат между ломтиками хлеба со срезанной коркой, когда мать Виви потянула меня в комнату, которую назвала салоном. Я испугалась, что снова сделала что-то не так.

– Мне очень жаль, но не могла бы ты в другой день прийти поплавать с Виви?

Что, мать Виви думает, что я пришла неподготовленной?

– Мой купальник у меня в сумке.

– Нет, нет, дорогая. Проблема не в этом.

У миссис Пеллетье были широко расставленные глаза и высокий лоб, что делало ее похожей на какого-то лесного зверька из диснеевской “Белоснежки”.

И тут до меня дошло. Это было как в Бруксайд-парке в Пасадене: матери не хотели, чтобы я находилась в одном бассейне с их дочерьми.

Я выбежала в парадную дверь, не попрощавшись с Виви. Путь был под гору, но долгий, и у меня все тряслось, пока я топала по асфальту.

Когда я вошла в нашу заднюю дверь, Роза оторвалась от выкройки платья, которую они с мамой за кухонным столом вырезали.

– Почему ты дома так рано?

Не сумев удержаться от слез, я рассказала, что произошло.

– Говорила же тебе не ходить, – пробормотала мама по-японски.

С ней так и бывало: если пренебрежение к ней выказывали соотечественники-иссеи, обида ее проявлялась жаркой вспышкой гнева, но когда дело касалось хакудзинов, как мужчин, так и женщин, мать сдувалась, наполовину веря в правоту того, что они о нас думали.

Роза терпеть такое не собиралась.

– Зря я, что ли, потратила день на покупки, – пробормотала она и потребовала, чтобы я пошла с ней разбираться с миссис Пеллетье.

Я пыталась сопротивляться, но сестра, как обычно, одолела меня и потащила к машине. Когда она на чем-то настаивала, вся наша семья в конце концов ей поддавалась.

На пороге Пеллетье Роза несколько раз подряд придавила дверной звонок. Выглядела она потрясающе: платье в рюмочку обхватывало тонкую талию, а кожа почти светилась. Миссис Пеллетье она не дала даже возможности поздороваться.

– Вы пригласили мою сестру на прием у бассейна, а потом не разрешили ей искупаться?

Миссис Пеллетье побагровела, как свекла, и попыталась оправдаться, сказав, что она-то всецело за, но ее гостям было неудобно.

– Аки может прийти и поплавать в любое другое время, – сказала она.

Но Роза, как обычно, не отступилась.

– Это неприемлемо. Вы должны извиниться перед моей сестрой.

– Ох, дорогая, мне так жаль. Правда, жаль. Я недавно в Америке.

“Но мы-то – нет”, – подумала я.

Роза не стала произносить речей о расовом равенстве и о чем-то подобном. Всю дорогу домой мы молчали. Вечером я рано улеглась спать, а Роза, когда стемнело, забралась ко мне в постель и обняла меня. Дыхание у нее после ужина кисло отдавало такуаном, любимой маминой закуской из маринованного дайкона.

– Никогда не позволяй им думать, что они лучше тебя, – прошептала она мне в ухо.

В понедельник Виви со смущенным видом вернула мне мою сумку с купальником и запиской на все той же белой бумаге, вероятно, благодарностью за подарок, который я принесла ей на день рождения. Я едва на нее глянула, а сумку, не прочитав записку, выбросила в мусорное ведро в коридоре.


В школе мне удалось завести пару подружек, но то были девочки, которые выглядели такими же отщепенками, как и я. Если нас что-то объединяло, так это страх остаться одной за обедом и на переменках.

Я дождаться не могла, когда перейду в старшие классы и попаду в один школьный двор с Розой. Здание старшей школы построили за пять лет до того – псевдоготическое сооружение, наводившее на мысль о “Грозовом перевале”, если не считать, что стояло оно не на туманной пустоши, а на залитом солнцем холме.

Когда я наконец поступила в десятый класс, я повсюду таскалась за Розой и ее поклонницами – точно так же, как дома у нас таскался за мной из комнаты в комнату Расти. На людях она едва обращала на меня внимание, лишь иногда роняла, закатывая глаза: “Куда ж деваться, она моя младшая сестра”.

Роза оказалась единственной нисейкой в школьном драмкружке. Однажды вечером она вошла в нашу спальню с переплетенным сценарием в руках. Щеки ее пылали.

– Представляешь, Аки, мне дали главную роль!

Я ждала, что она объявит об этом за ужином, но она ничего такого не сделала, а быстрее обычного проглотила свою порцию маминого оказу, жаркого из свинины и тофу.

– Почему ты ничего не сказала маме и папе? – спросила я, когда мы обе были в постели.

– Боюсь сглазить. Или переволновать маму.

Это и вправду стоило учесть, поскольку с мамы бы сталось, болтая по телефону либо “случайно”, столкнувшись в Маленьком Токио или на рынке с тем или этим, растрезвонить о наших последних успехах – верней говоря, о достижениях Розы. Я не обижалась, что не являюсь предметом маминого хвастовства. Оставаясь вне поля видимости, ты вправе быть заурядной.

Мы с Розой каждый вечер репетировали. “Одно яйцо” Бабетт Хьюз – это одноактная комедия, что меня удивляло, потому что сестра моя была не из шутниц. В пьесе занято три актера, а действие происходит в кафе – посетитель, посетительница по имени Мэри и еще официантка.

По мере того как я зачитывала реплики то за мужчину, то за официантку, мне делалось все ясней, что посетители вздорят из-за чего-то большего, чем просто яйцо на завтрак. Во всем этом ощущался некий любовный накал, меня настораживающий.

– Ты думаешь, это нормально, что тебе дали играть Мэри? – спросила я наконец.

– А почему нет?

– Не знаю.

Выразить свои опасения словами я не могла. Мы все привыкли к неписаным правилам и табу. Мы ими дышали. Они витали в воздухе наших домов, школ и церквей. В Калифорнии японцы не имели права жениться на белых, и я чувствовала, что выбор Розы на роль Мэри являет собой подрывной акт со стороны руководителя драмкружка. Я и радовалась, и боялась за Розу; настойчиво требуя, чтобы с ней обращались так же, как и с любым другим, она могла навлечь на себя неприятности.

Примерно за неделю до спектакля Роза вошла в нашу комнату с глазами не яркими, как обычно, а красными и опухшими.

– Что не так? – спросила я, и желудок скрутило в предчувствии неприятностей.

– Все так. Кто сказал, что что-то не так? – огрызнулась она.

Она больше не просила меня порепетировать, а сценарий исчез из нашей комнаты.

В вечер спектакля Роза сказала, что ей нужно к Дорис Мотосима, распланировать сбор средств для школьного клуба по интересам.

Я не могла усидеть на месте и повела Расти прогуляться до самой школы. Наш актовый зал был без окон, поэтому я прокралась в вестибюль, но одна из билетерш, старшеклассница, вроде Розы, остановила меня и сказала, что с собаками нельзя. Я все-таки схватила программку и, выйдя на улицу, прочла, что Мэри играет Салли Фэйрклот, а Роза – официантку. Привязав Расти к дереву рядом с актовым залом, я вернулась в вестибюль.

– По-моему, здесь ошибка, – сказала я билетеру, который, как мне помнилось, пел в школьном хоре. – Моя сестра играет Мэри, а не официантку.

Парень только плечами пожал. Для него это был пустяк, не стоило разговору. Убедившись, что толку от него нет, я заняла место в заднем ряду. Зал был заполнен наполовину, в основном родителями среднего возраста. Сначала шла еще одна одноактная пьеса; актеры играли истово и слащаво.

А затем началось “Одно яйцо”. Роза вышла на сцену официанткой в простом бледно-голубом платье, какое увидишь на работнице любой забегаловки. Но в облике Розиной героини это была единственная деталь, указывающая, что перед вами обслуга. На ней были блестящие черные лодочки – собственно, ее лучшие туфли, – а волосы старательно завиты и схвачены на макушке большим ярко-синим бантом. Губы она подмазала яркой помадой любимого своего оттенка “царственный красный”. Нарепетировавшись с Розой, я знала: официантка относится к тем работникам сферы обслуживания, что способны разъярить человека и довести его до безумия. Однако в сценической версии Розы она представала сиреной, которая дразнила, заманивала и увлекала посетителя-мужчину: “нет, сэр, да, сэр,” – и затмевала собой Мэри в исполнении Салли Фэйрклот.

Той ночью, когда Роза забралась под одеяло, на губах ее еще оставалась помада.

– Как все прошло? – спросила я, не подняв головы с подушки, но глядя на нее настороженно и пытливо.

– Я видела тебя там сзади, – сказала она. – Не следовало тебе приходить.

– Ну, в любом случае, у официантки роль интересней, – сказала я, и саму себя почти убедив в этом.

Розе не было нужды тратить слова и рассказывать, что роль у нее отняли из-за того, что кто-то пожаловался. К этому времени мы уже знали, какое место отведено нам в этом мире. Мы знали, что, если обсуждать отношение к нам, это придаст ему силы и действенности. Нет, мы предпочитали молча отпускать боль, позволяя ей воспарять незримым воздушным шаром, незримым, но чувствительно бьющим по лбам и плечам, когда мы выходили за границы предписанного.


Окончив среднюю школу, Роза устроилась на тот же плодоовощной рынок, которым управлял папа, печатала на машинке заказы продуктовых магазинов. Папа уезжал на рассвете, чтобы принять ящики с овощами, которые доставляли пикапы, фургоны и длиннющие грузовики. Роза отбывала на работу “красным трамваем” попозже, в более приемлемое время, около восьми.

И я, выпустившись из школы и приступив к занятиям в городском колледже Лос-Анджелеса, иногда ездила в центр вместе с Розой. Радовалась тому, что сижу рядом, и старалась держать ноги скрещенными в лодыжках под стать ей. Однако, когда мы подъезжали к остановке метро на Хилл-стрит, замечала, что колени мои разъехались в стороны, а юбка распластана почти что на все сиденье.

Сын босса, Рой Тонаи, официально числился владельцем овощного рынка, потому что родился в Америке. Поговаривали, что он по уши влюблен в Розу и что они, скорее всего, поженятся, – большей частью на том основании, что Рою стукнуло уже двадцать четыре и пора ему было остепениться.

– Я слышала, в эти выходные в Ниши будут танцы, – как-то после ужина возвестила мама. – Мать Роя говорит, он поедет на новой машине. Он хочет захватить и тебя.

– Меня тошнит от этих разговоров про нас с Роем. – Роза бросила салфетку на стол. – Нет, мам, я не пойду за него замуж. Пусть это и разрушит твои планы верховодить всеми на рынке.

Такой ее ответ матери поначалу меня удивил, поскольку я видела, что другие девушки-нисейки были бы в восторге оказаться на месте Розы. Рой был симпатяга с квадратной челюстью и густой гривой волос, которую зачесывал назад и смазывал маслом. Несмотря на то что он был сыном босса, он таскал ящики с овощами точно так же, как всякий другой работник.

Но Роза, та пошла нравом в отца: ей не нравилось, когда ее загоняют в угол. Всякий раз, когда ее припирали к стенке, она вырывалась. Я и сейчас частенько об этом думаю. Как она, должно быть, боролась в тот день в Чикаго. Сколько уж лет прошло, а я все зажмуриваю покрепче глаза и пытаюсь перенестись назад, притвориться, что если мысленно велеть себе там оказаться, ей, кто знает, может, удалось бы не чувствовать себя такой совсем одинокой.

Глава 2

Воскресенье 7 декабря 1941 года выдалось необычным для нас, представителей семьи Ито, и началось оно на рассвете, задолго до того, как мы узнали, что же случилось.

Я плохо себя чувствовала, и Расти тоже. Ему было двенадцать, многовато для золотистого ретривера. Он почти оглох, задняя лапа вышла из строя; переступая, он дергался, как машина со спущенной шиной. И все же держался молодцом, его большая пасть была открыта в улыбке, а влажный розовый язык вываливался всякий раз, как я снимала его поводок с гвоздя, вбитого в стену.

Мама, папа и Роза в пять утра вышли из дома, чтобы помочь в подготовке к свадебной церемонии в местном буддийском храме. Невеста была дальней родственницей по маминой линии; большинство маминых родственников жили в Спокане, за тысячу миль от нас, так что даже троюродный брат, если он обитал в Лос-Анджелесе, считался родней близкой и кровной.

Из-за высокой температуры я пойти не смогла, поэтому мама перед уходом сварила мне рисовую кашу, окаю. Я как раз и ела ее – красная маринованная слива плавала по глянцевитой белой поверхности, – когда кто-то постучал в нашу дверь. Я проигнорировала это, как и Расти, который просто ничего не услышал.

Стук стал настойчивей. Раздосадованная, я отложила палочки для еды и затянула пояс на халате. Папа просверлил глазок примерно на три дюйма ниже заводского, чтобы он соответствовал нашему росту, и я приникла к нему. Растрепанные черные волосы и темные брови. Рой Тонаи.

Мне не хотелось, чтобы кто-нибудь, тем более мужчина, увидел меня в поношенном халате, но Рой был практически член семьи. Я высморкалась в носовой платок, сунула его в карман и отворила дверь.

– Ради бога, Рой, что такое?

Голова так болела, что я не сразу разобрала слова, слетевшие с губ Роя. Япония разбомбила Перл-Харбор на Гавайях. Погибли американские военнослужащие. Это безусловно означало войну.

Мы были знакомы со многими овощеводами, приехавшими с Гавайев, темнокожими с мелодичной речью, которые раньше работали там на сахарных плантациях. Гавайи представлялись мне раем: кокосовые пальмы, пляжи с белым песком. В голове не укладывалось, что Японии вздумалось разбомбить такое красивое место.

Не прошло и часа, как вернулись мои родители с Розой. Свадьбу отменили из-за “инцидента”. Мне стало совсем плохо. Мама потрогала мне лоб и велела немедля пойти лечь. Я бы и рада была, но какой там покой! То и дело в дом являлись папины подчиненные, высказать свою тревогу и посетовать, что ж теперь будет.

Днем позже президент Франклин Д. Рузвельт официально объявил, что США в состоянии войны с Японией. Наш мир содрогнулся, и друзья наши начали исчезать. Отца Роя схватили и поместили в тюрьму в каньоне Туна заодно с другими иссеями, буддийскими священниками, учителями японского языка и преподавателями дзюдо. Несколько дней спустя правительство вывезло их всех на поезде неизвестно куда. Поскольку папа не входил ни в советы языковых школ, ни в другие японские сообщества, его не арестовали, что впоследствии он воспринял как оскорбление, ведь его сочли недостаточно значимым, слишком мелким, чтобы усмотреть в нем угрозу национальной безопасности, как усматривали ее в других.

И прежде, выпив слишком много сакэ, отец разражался язвительными речами по поводу того, как мир притесняет нас, японцев. Иссеям было запрещено приобретать землю в Калифорнии, а с 1920 года штат препятствовал им даже в аренде. Теперь, с началом войны, ввели комендантский час, который ограничивал передвижение всех американцев японского происхождения. Разве справедливо, что он не может выйти из дома раньше шести утра; все его коллеги-хакудзины, даже те, кто из Германии и Италии, могли свободно разъезжать где угодно в любое время. Он же, прибыв на работу после шести, упускал множество заказов со Среднего Запада и с Восточного побережья.

Роза меж тем возмущалась необходимостью каждый вечер быть дома к восьми. “Они даже отменили собрания на цветочном рынке”, – жаловалась она. Собрания нисеев в мрачном здании на Уолл-стрит, в нескольких кварталах от овощного рынка в центре Лос-Анджелеса, на мой взгляд, вряд ли представляли собой какую-либо угрозу правительству.

Розины связи с нисейскими группами помогли нам сориентироваться, как идти в ногу со всеми в Тропико в начале Второй мировой войны. Ричард Токашики, чей отец владел цветочным магазином на Лос-Фелиз, подсказал ей, куда следует сдать наши радиоприемники и охотничье ружье отца, которым он отпугивал кроликов. Также Ричард подтолкнул Розу к тому, чтобы примкнуть к патриотическому движению “Японо-американская гражданская лига”. На всяких дневных мероприятиях они ставили столики и пытались привлечь новых членов. Роза все пыталась подбить и меня на это, но я не могла отойти от Расти, который совсем слег и перестал есть. Казалось, он знал, что с нами произойдет, а может, вбирал в себя невысказанное напряжение, царившее в доме.

Как-то раз я сдалась и после выступления лидера Лиги из Юты вместе с Розой села за стол, регистрировать новых участников. Я чувствовала себя настоящей мошенницей, потому что сама-то членом Лиги не была. Нужно было подписать что-то вроде клятвы верности, приложить черно-белую фотографию, как на документ, и оставить отпечаток указательного пальца правой руки. В заявлении говорилось, что мы поддерживаем и защищаем Конституцию, “и да поможет мне Бог”. Подпись каждого заверял публичный нотариус, и членам Лиги рекомендовалось носить эту бумажку в кармане или же кошельке как доказательство того, что предъявитель ее – настоящий американец.

Это дело пришлось мне не по душе. Присоединиться к Лиге могли только те, кто родился в Америке. Но как насчет наших родителей? Ведь именно им пришлось приложить столько стараний, чтобы наладить свою жизнь в Америке. Они сами выбрали это, стремились к этому. Тогда как мы с Розой чудесным образом оказались здесь, в чудесной Америке, даже не совершив путешествия через Тихий океан.


Я была одной из двухсот нисеев, учившихся в городском колледже Лос-Анджелеса. Остальные студенты были из японских общин с северной и южной окраин, с Бойл-Хайтс и из Маленького Токио и часто кучковались по территориальному признаку. Я не принимала учебу так уж всерьез, и зиму 1942 года провела, как и Роза, большей частью работая на овощном рынке. Он изменился, как будто сильное землетрясение разрушило его фундамент. Работники стали грубей и нетерпеливей. Некоторые клиенты отказались делать у нас заказы, никак этого не объяснив. Но в одном случае диспетчер сети продуктовых магазинов прямо заявил, что это из-за того, что мы япошки.

Папу это, похоже, не слишком обеспокоило. “Еда нужна всем. Все хотят есть. И все знают, что наши овощи – лучшие”, – сказал он Рою и всем остальным. Но улыбка исчезла с его лица, как только люди вышли из кабинета.

Я боялась заговаривать о том, что Расти стал совсем плох, потому что все в семье были поглощены военными переменами. Однажды пятничным днем на заднем дворе, глядя на то, как тяжко пес дышит, я не смогла этого вынести. Потребовалось три неуклюжие и мучительные попытки, чтобы поднять и уложить Расти в тачку, которую я выкатилаа из сарая. По колдобинам бульвара Глендейл, мимо железнодорожного депо, я доставила его к магазину, где принимал и зоотехник, который вообще-то лечил лошадей.

Ветеринар подтвердил то, чего я опасалась. У моей собаки отказывало сердце. Расти посмотрел на меня понимающе. Он был готов уйти.

К тому времени, как мы вернулись домой, похолодало. Расти лежал под кедром и дышал еще тяжелей, чем раньше.

– Расти, ржавенький, я тебя люблю. Я люблю тебя, – повторяя это, я застегнула свое теплое пальто и улеглась с ним рядом. Смрад его дыхания и запах земли – эта смесь преследует меня до сих пор.

В окна были видны силуэты родителей и Розы, они собирались ужинать, ведь уже стемнело. Разобрать мамин отрывистый японский говор я не могла, но имя свое выделила. Я знала, что должна встать и сказать им, где я, но не хотелось оставлять Расти. И до того я устала, что провалилась в сон.

А когда проснулась, тело Расти было задубелым и ледяным, и я поняла, что его больше нет. Мысль о том, что его плоть расцарапают и порвут еноты или койоты, показалась мне невыносимой. Я сходила в сарай, взяла старую лопату и отыскала грядку, где мама по весне сажала свою мяту, шисо. Земля там была порыхлей. Я принялась копать и на полпути уткнулась в твердый грунт, который пришлось взламывать острием лопаты. Было совсем темно, когда я похоронила его.

В дом я вошла грязная с головы до ног.

– Что случилось? – спросила Роза, чуть не выронив тарелку, которую вытирала.

– Расти умер.

Ни слова никто не сказал, даже не отругали за то, что меня не было дома после комендантского часа.


Приказ о выдворении я впервые увидела в марте. Он был прибит к столбику с уличным телефоном возле популярного, в шотландском духе, ресторана на бульваре Лос-Фелиз. Кричащий черный шрифт “предписаний для всех лиц японского происхождения” вогнал меня в ужас. Говорилось там, что в начале мая мы, “иностранцы и граждане”, должны явиться в Пункт гражданского контроля по такому-то адресу в Пасадене. Приказано взять с собой постельное белье, туалетные принадлежности и одежду, но только в таком количестве, которое мы в силах донести сами. Куда же отправят нас власти?

Поскольку многих мужчин из верхушки иссеев уже забрали, их жены приходили к нам домой, растерянные и перепуганные. Мама старалась гасить каждую вспышку паники. Не время переживать, говорила она, не до переживаний. Нам предстоит пересечь неведомый водоем на шаткой весельной лодке. Если мы остановимся, чтобы поплакать или повопрошать, то точно пойдем ко дну.

Мы упаковали наши пожитки в картонные коробки, в соломенные сундуки, которые привезли наши родители, когда впервые приехали в Америку, и, конечно, в деревянные ящики для продуктов. Один немецкий фермер разрешил нам использовать свой сарай в Сан-Фернандо, и бо́льшую часть ящиков мы сложили туда. Мексиканец-овощевод взял на хранение наше столовое серебро и папины инструменты. Церковь в Глендейле согласилась сберечь наши фотоальбомы. По мере того как от меня отрезали части тела, раскладывая их по разным местам, я быстро училась ни к чему не относиться слишком сентиментально.

Рой, будучи владельцем овощного рынка, имел доступ к секретным сведениям от местных политиков и деловых людей. Однажды он зашел к нам сказать, что он, его мать и сестра собираются пораньше явиться в сборный центр в долине реки Оуэнс в надежде, что нас оставят там, а не переместят бог знает куда в другой штат. То место, куда нам лучше попасть, называлось Манзанар, это примерно четыре часа езды в сторону Долины Смерти, у подножия горного хребта Сьерра-Невада.

– По крайней мере, так мы останемся в Калифорнии, – сказал он.

Мы с родителями стояли в нашей разоренной гостиной, и Роза, которая обычно от Роя отмахивалась, теперь слушала его и кивала.

– Да, лучше бы знать, где мы окажемся, – согласилась она.

Text, audio format available
$5.88
Age restriction:
16+
Release date on Litres:
18 March 2025
Translation date:
2025
Writing date:
2021
Volume:
291 p. 3 illustrations
ISBN:
978-5-17-164335-5
Download format:
Text, audio format available
Average rating 5 based on 1 ratings
Text, audio format available
Average rating 0 based on 0 ratings
Text, audio format available
Average rating 0 based on 0 ratings
Text, audio format available
Average rating 3,3 based on 4 ratings
Text, audio format available
Average rating 4,8 based on 4 ratings
Text, audio format available
Average rating 4,8 based on 5 ratings
Text
Average rating 4,1 based on 17 ratings
Text
Average rating 4,8 based on 6 ratings
Text, audio format available
Average rating 4,2 based on 5 ratings
Игра в прятки
Лора Джонс
Text
Average rating 0 based on 0 ratings
Text, audio format available
Average rating 5 based on 2 ratings
Audio
Average rating 5 based on 1 ratings
Text
Average rating 0 based on 0 ratings