Если для завершения впечатления непременно нужно было утопить Катерину, то она могла броситься в Волгу и без своего монолога, и не в виду (почти) у зрителей. Могли, например, застать ее на прощальном свидании с Борисом, могли погнаться за ней – она тогда еще скорей бы утопилась. Развитие характера закончилось в четвертом действии. В пятом он является уже совершенно созданным. К нему нельзя прибавить ни йоты, чтоб еще более объяснить его: он и без того ясен. Можно только усилить некоторые черты его, что и сделано автором в сцене прощания. Самоубийство ничего тут не прибавляет, не выражает. Оно нужно только для завершения впечатления. Жизнь Катерины разбита и без самоубийства. Будет ли она жить, пострижется ли в монахини, наложит ли на себя руки – результат один относительно ее душевного состояния, но совершенно другой относительно впечатления. Г. Островскому хотелось, чтоб этот последний акт своей жизни она совершила с полным сознанием и дошла до него путем раздумья. Мысль прекрасная, еще более усиливающая краски, так поэтически щедро потраченные на этот характер. Но, скажут и говорят уже многие, не противоречит ли такое самоубийство ее религиозным верованиям? Конечно противоречит, совершенно противоречит, но эта черта существенна в характере Катерины. Дело в том, что по своему в высшей степени живому темпераменту, она никак не может ужиться в тесной сфере своих убеждений. Полюбила она, совершенно сознавая весь грех своей любви, а между тем все-таки полюбила, будь потом, что будет; закаялась потом видеться с Борисом, а сама все-таки прибежала проститься с ним. Точно так решается она на самоубийство, потому что сил не хватает у ней перенести отчаяние. Она женщина высоких поэтических порывов, но вместе с тем преслабая. Эта непреклонность верований и частая измена им и составляет весь трагизм разбираемого нами характера.
Но все это можно было высказать и без последнего монолога, в более драматической форме.
Нам привелось на днях слышать странное обвинение. Как, говорят, могла Катерина полюбить такого пошлого господина, как Борис! Среди стольких выпуклых и ярких лиц в драме, это лицо в самом деле бросается в глаза своею безличностию и ничтожеством. Ни одно свойство, составляющее характер, не обозначено в нем прямо и положительно автором. Дряблость и пассивность этого лица выходят в нем как будто сами собою, без ведома автора. Все это правда, но что же из этого? Разве Катерина так сейчас и могла узнать, что это за человек? Влюбилась она в него, не перемолвив с ним ни одного слова; на первое свидание к нему пришла как к незнакомому человеку; прежде чем она его увидала, сердце ее уже требовало любви. Понравился он ей потому, что он точно так же терпит горе, как и она. Наконец, просто ей полюбилось его лицо, и она полюбила Бориса. Мало ли кого и за что любят женщины, самые развитые, не чета в этом отношении Катерине, женщине простой и непосредственной.
Мы не остановились бы на этом замечании, если б ежедневно не слышали самых странных суждений о взаимных отношениях лиц в литературных произведениях. Как, говорят, такая-то могла полюбить такого дурного человека, как такой-то? Как этот господин может доверяться такому низкому животному, как NN? Но мало ли что известно читателю и что совершенно остается в тайне для других лиц, выведенных в романе или драме. Читателю хорошо судить их: он знает все их сокровенные мысли и дела, часто перегоняет их жизнь и предчувствует, чем разрешится их судьба. Чем, например, дурен Борис для Катерины! Он любит ее горячо; на это в нем хватает натуры и, по всей вероятности, десять ночей, проведенные с ним, были для нее лучшим временем в жизни. Бросаясь в воду, она громко кричит: «Друг мой, радость моя, прощай!» Для читателя он точно дурен, тем что безличен.
Лица гоголевских повестей и комедий уморительно смешны, но только для читателя. Друг дружке они кажутся весьма почтенными и приличными людьми.
Оканчивая разбор главного характера пьесы, скажем в заключение, что по нашему мнению, он необыкновенно верно и смело создан автором.
Это характер, конечно, нечастый в жизни, но его нельзя назвать также и исключительным. Есть такие поэтические натуры, их трудно отыскать только потому, что они не видны, не выказываются сами. Нужно стечение известных обстоятельств, чтоб они явились с такою яркостию, как Катерина, например. Они могут прожить целую жизнь, не обнаружив себя ничем странным, выходящим из общей колеи. Каждый из нас на веку своем встречал лица, не обратившие ничем на себя внимание. И вот, потеряв из вида такое лицо, даже совершенно забыв о нем, вдруг слышишь: а знаете, говорят вам, что такой-то или такая-то сделала? И вам рассказывают такой факт, которому вы едва можете верить. Как? – говорите вы, да я сам знавал это лицо и ничего подобного в нем не заметил. Такое вот лицо и Катерина. Никто из домашних не знает ее, никто не предвидит тех порывов, которые в ней кроются. Для всех она самая обыкновенная женщина. Почему же она должна быть исключительною только для нас, читателей?