Путь палача

6 глава

Снова сон. Снова холодный пот на лбу и на шее. Я вынырнул из него, словно из ледяной проруби. Кончики пальцев онемели, затем к ним подступил холод, потом – жар на щёках. Непонимание. Отторжение самого себя. Это длилось минуту, две… Затем сон стал отходить, отпускать моё тело. Скованность исчезла, я расслаблялся с каждой секундой ещё больше.

И, наконец, он ушёл. Я забыл о сне так, будто и не спал. А если спал, то мне думалось, что больше ничего и не снилось. Пустота. Вся ночь в беспробудном чёрном пустом сне. Так я утешал себя всегда, когда мельчайшие мысли затрагивали воспоминания о другом ужасном «я».

7 лет – это уже не малыш, но всё ещё ребёнок, который требовал объяснить ему любопытные вещи. Я уже более отчётливо различал разные изменения в окружающем мире. Понятия многих мелочей, попадающихся мне на глаза, я озвучивал своими устами. При любом раскладе я должен был услышать ясный ответ на свой, в большинстве случаев, корявый вопрос. 7 лет – это не период, когда я спрашивал: почему? Это лишь старт моего изучения всего происходящего. Фиксирование в памяти важных моментов. Я умел немного читать, не быстро и по слогам – как вслух, так и про себя. Первой книжкой моей стала книга Ванессы Голд «Как стать вампиром» – сказка-ужас, которую обожал перечитывать папа. Дошёл до неё я совершенно случайно. Но начав читать, уже не смог закрыть.

Обучение в дом пришло не резко, плавно. Из всей книжки к тому времени я осилил уже 4 листа, то есть, восемь страниц, а это – очень и очень много для меня несмотря на то, что оставалось всего лишь 473 страницы. Мама пребывала во вдохновленном расположении духа, я видел это по её загадочно горящим глазам и распеванием песен себе под нос. Меня это настроение тоже подхватывало и уносило за собой. Поэтому я стал ходить по дому с важным видом и искать «Как стать вампиром».

– Чего ищешь, Стенни? – наигранно-игриво спросила меня мать. Я вспыхнул. Щеки загорелись. Не знаю, почему, но я не очень любил, когда меня так называли. Поэтому мама, не получив от меня ответа, произнесла:

– Ты действительно хочешь стать вампиром?

– Хочу. – буркнул я со хмурыми бровями.

– Ну ладно… Просто много кем можно стать. Например, биологом или географом… О, а самое замечательное – писателем! Замечательная вещь. Тогда бы ты смог тоже написать книгу о чём угодно, опираясь только на свои фантазии, знания и опыт.

Я опешил и некоторое время не втыкал, к чему она клонит. Она называла ещё странные слова, такие как историк, химик, физик, математик и многие другие, в понимании которых я тогда еще не разбирался.

– Ну так что? – спросила мать, всё также доброжелательно, но крайне заинтересованно к тому, что я на это скажу.

– Мама, а что это такое? У меня нет таких книг.

– Они у тебя будут. – Мать нетерпеливо подскочила с места и, подтолкнув меня в плечо, повела к столу, где лежали всякие бумаги, исписанные ручками или черными чернилами. Усадила за высокий стул, снесла со стола всё так, будто это мусор, и достала из шкафа стопку разноцветных книг, напугавших меня своей громоздкостью и весомостью. Как только они с грохотом прилетели на стол, я ощутил запах пыли. В носу засвербило, но аромат старого и затхлого влюбил меня в себя раз и навсегда.

– Теперь у тебя есть эти книги. Во всех них – знания, которые пока сложные для твоего маленького мозга, Стенни. Да-да, и не злись, что я тебя так называю. И не стоит негодовать из-за того, что большинство книг тебе сейчас ещё не пригодятся. Но вот загвоздка. Как же ты поймёшь книги, к которым еще нельзя прикоснуться? Подумай.

Она огорошила меня своим вопросом, что я растерялся:

– У тебя есть другие книги, которые я пойму?

– Может быть и есть. А может, нет… Вот как, скажи мне, человек может что-то понять? С чьей-то же помощью, я верно говорю?

Я озадачился.

– Я тот человек, который поможет тебе понять. Я твой учитель, понимаешь?

– Ты будешь меня учить?

Это был тот самый вопрос, которого она добивалась от меня все эти 5 минут. И остальные 30 она посвятила рассуждениями о том, что обучение – важный этап в моей жизни. Вспоминая сейчас, я практически дословно цитатами могу пересказать то, что она мне объясняла. Потому что её твердый голос что внушал уверенность и небывалое воодушевление, которое у меня бывало всегда, когда я брался за чтение новых книг. Новые знания. С помощью них я мог стать кем угодно. Понимание сложных названий профессий пришло ко мне намного позже. А сейчас у меня кружилась голова от нетерпения начать обучение прямо сейчас. Но мама не торопилась. Она готовила меня морально и даже физически, что даже после объяснений разрешила мне поесть печенье, от которых я заводился как моторчик.

И целый день носился по улице.

Спрашивается, зачем? Я понял это спустя годы, когда только стал осмысливать свою жизнь. В самом деле, это очередной трюк матери (а у неё были феноменальные умственные способности), чтобы я как следует выплеснул накопившуюся у себя внутри энергию, выдохся и успокоился. Она подцепила меня на этом спокойствии, взяла за ручку и повела к столу с заваленными учебниками. Мне стало нравится учиться. Действительно, нравилось все последующие дни. Прописи, чтение вслух, арифметика с палочками, я познавал в теории разнообразный мир животных, растений, особенности органов человека и еще многое другое.

Но всё это начало быстро надоедать. Если раньше я бездельничал и мог заниматься своими ребяческими делами, то тогда времени на это уделялось ещё меньше с приходом учёбы в мою жизнь. Как минимум, три часа в день точно уходило на задания, умные разговоры с мамой и истолкованию материалов из старых учебников.

Я уставал, и внимание моё рассеивалось.

Однажды я не выдержал. То был урок истории, нудный предмет, который давался мне с трудом. Мама неинтересно рассказывала материал. Скорее, рассказывала-то она интересно, только вот я особо не горел желанием слушать. Мне хотелось свободы. Не знаю, почему, но к ней меня тянуло всю жизнь. И я лопнул. Терпение моё разлетелось на кусочки. Бросив ручку, соскочил со стула и под охающие вздохи матери рванул на улицу, успев нацепить на себя только ботинки, уже изорванные и хлябающие.

Ветер долбанул в лицо. К чёрту, к чёрту… Выученное от папы слово так нужно было сейчас. O, небо. Оно раскинулось перед моим взором как простынь, приглашающая на себя лечь. Эти белые пушистики, плавающие надо мной, манили, чтобы я их погладил. И мне казалось: я трогаю их! Кончики пальцев чувствовали нежность, она разливалась по телу, опускалась в ноги, к ступням, что мне продолжало казаться: я лечу!

И я летел. Навстречу ветру, пыли, людям – всему миру. Летел навстречу своему собственному безумию и непониманию того, зачем всё это со мной происходит? Навстречу улыбкам, сверкающим глазам, клыкам, шерсти, воротам, дорогам, шпалам. Я думал, что летел навстречу всей Земле.

И неизвестное накрыло меня нежданно. Я оказался в незнакомой местности напротив огромного здания, которого не видел ранее. Ровные кирпичи бледно-бордовой расцветки. Стеклянные и вымытые дочиста окна. Лестница бетонная, ведущая к главному входу. Здесь ветра не было, из-за этого тишина давила на уши. Я притих. Остановился. Странное ощущение непричастности ко всему вокруг разлилось по всему телу. Я словно отстранился от мира, будто тело – растворилось. И осталась только одна душа, невидимая и свободная.

Ватные ноги потянули меня в правую сторону, где стоял серый деревянный заборчик, из-за которого можно было выглядывать. И быть незамеченным, когда из кирпичного здания стали выходить дети и иногда взрослые. Большинство веселилось. Их чувства беззаботности вселилось вглубь меня тоже. Людей проходило всё больше и больше, и я становился еще более незаметным.

Будто призрачным.

Завороженный, я простоял так долгое время, пока не опомнился и уже собирался уходить. Но дверь в кирпичном здании громко хлопнула. Оттуда вышел молодой парень, высокий, прилично одетый (как мне вспоминается сейчас). Его невероятно тёмные волосы сильно отличались от его кристально зелёных глаз, сверкающих из-под челки. Он стоял, долго всматриваясь в небо, его рука засунута в карман серых брюк. Рубашка, идеально выглаженная, пестрела своим ярким отбеленным цветом. Сверху – пиджак, такой же серый, как и брюки, вальяжно расстёгнут и с одной стороны заправлен в подштанники. Особенно в глаза бросался мне бордовый галстук с серыми тонкими полосками по диагонали.

Только галстук и только зелёные глаза. Глаза, которые одномоментно уставились на меня.

Меня окатило ледяной водой.

Я нагнулся, притих. Как назло, стал дышать тяжело вслух. Пару минут я сидел на корточках, а потом, трясясь, посмотрел в щель в заборе. Парня уже не было.

– Потерялся? – Я вздрогнул всем телом и резко развернулся. Зелёные глаза с укором и насмешкой уставились на меня. Молодой человек нагнулся, и глаза стали ещё больше. – Смеркается. Ты здесь учишься? – и указал на здание.

– Нет, – пролепетал я. – А что это?

– Школа. Сколько тебе лет?

– Семь.

– Гм.

Он неважно и немного грубо протянул мне свою руку. Не знаю, как я смог ему довериться – скорее, это было больше подчинение. И после этого он повел меня к моему дому, а я иногда подсказывал ему, куда идти. Когда мы дошли, он не стал заходить внутрь и отпустил меня так. Я не ощущал к нему благодарности, потому что от него это чувствовалось не в качестве жеста благородства или рыцарства.

Дом встретил меня хмуро. Тишиной. Больше всего я боялся отца, мама могла сказать ему о моем побеге. Но оказалось, что его нет дома.

Мать сидела в комнате, вязала спицами. Это ничего доброго не сулило. Я знал, что, если она вяжет – значит, она злится. Лишь украдкой поглядывая в ту зловещую комнату, я сел за обеденный стол и тоже нахмурился. Мне было голодно. И стыдно. Впервые стыдно за то, что я натворил. Щёки пылали. Я поверхностно анализировал своё поведение и тут же осознал, что только я ответственен за свои поступки.

Мне пришлось встать, достать из холодильника яблочное пюре и наложить себе в тарелку. Можно было взять макароны, но мне нельзя было пользоваться печкой, чтобы их разогреть.

Не наелся. Снова хмурость. Краем уха только слышал, как стучали друг об друга спицы. Я боролся с самим собой. С одной стороны, злился на себя, что не сдержал своих эмоций, дал им волю и позволил себе дерзость. А с другой – агрессировал на мать за то, что она держала меня в строгом воспитании, и негодовал, что мне не позволяли полностью делать всё, что я пожелаю.

Сражался. Бросался то в одну сторону, то в другую. И решился. Встал и подошел к родительнице.

– Прости.

Я положил ладошку на её плечо. Она не повернулась и даже не вздрогнула. Ком слёз подступил к горлу. Вот-вот я готов был разреветься.

– Я больше не буду тебя расстраивать. – пробубнил я, ощущая, как дрожат губы.

Всё же заревел.

– Ладно. – Мама повернулась, улыбаясь. Она ждала этих слов. – Ты еще взрослеешь, но уже сейчас ты маленький взрослый человек. Если тебе что-то не нравится, ты всегда можешь мне сказать. Прямо. А не убегать из дома, ведь я не понимаю, что с тобой. И как тебе помочь. Хорошо?

– Да. – пропищал я сквозь слёзы.

Она обняла меня. Я быстро успокоился.

С того момента я начал понимать, почему я на домашнем обучении. Только мама могла дать те необходимые знания, в которых я нуждался. Только она могла сделать из меня того человека, которого она хотела видеть в будущем.

Во-первых, я усваивал информацию в том объеме, сколько мог осилить. Как это ни странно, я рос буйным и беспокойным, поэтому часто не мог усидеть на одном месте. Мама же ухитрялась сделать так, чтобы усидчивость моя возрастала, на 2 минуты каждый день увеличивая время занятий. Это происходило настолько незаметно, что мне даже не к чему было придраться. Создавалось ощущение, что я сижу столько же, сколько и всегда. Поэтому терпение выращивалась внутри постепенно. Как цветок, мама кормила его удобрениями.

Во-вторых, она преподавала мне то, что мне нужно было знать на разном этапе жизни. Так, изначально я учился, конечно же, писать. И писать достаточно хорошо, а не «лишь бы что-то было». На втором месте стояло, неудивительно, чтение. Я учился читать вслух и про себя. И вскоре начал делать это быстро. Тут же была история – настолько поверхностная, насколько я мог воспринимать информацию. Поначалу мне думалось, что это слишком скучно, но дальше становилось все интереснее. Мама доставала фигурки бойцов, маленьких, таких же, как мои малюсенькие пальцы, расставляла их на полу (их было так много, что не пересчитать), и с помощью них демонстрировала различные войны или другие важные исторические события. Такие показательные уроки нравились мне больше всего. Часто потом я сам доставал фигурки, создавал собственные битвы и даже продумывал стратегии.

Я изучал мир животных – особенно тех, что обитали в нашем регионе, чтобы знать, как себя вести при встрече с ними. Я познавал первичные особенности своего организма. Постепенно мама объясняла мне различия между женскими и мужскими телами. Таким образом, я получал достаточно хорошее половое воспитание, что уже лет в 10 мог спокойно говорить о сексе, не стыдясь этого.

В-третьих, чуть позже, я мог самостоятельно выбирать именно те дисциплины, которые, как мне казалось, пригодятся в будущем. Поэтому мама очень бережно относилась к моему мнению – так, словно это было нечто хрупкое.

Я понял, что я – не просто частичка общества. Я понимал, что являюсь полноценным человеком, независящим от мнения других людей, полностью погруженный в собственные заботы, самосовершенствование, саморазвитие и прямое движение вперёд.

Правда, я не знал, куда именно я шёл. Я просто чувствовал это. Но теперь точно уверен: об этом знала моя мама. С самого начала, ещё до того, как я родился, она всё прочитала, продумала, выяснила. У неё действительно имелась невероятная сообразительность. Такая, что она смогла предугадать моё рождение. Потом – продумать, как именно она будет воспитывать своего единственного сына, оберегать его, подводить главному.

И её кристальное продумывание до самых мелочей оказалось невероятным. Потому что в итоге всё стало таким, как она и планировала очень-очень давно.

Только я это понял слишком поздно.

7 глава

Легкая волна слухов проходит по башне Тасмагонии. Её горьковатый запах впивается в ноздри, словно клещ. Поэтому с момента дуновения я уже едва ли сомневаюсь в услышанном: предатели есть. Их нужно только поймать. По всем этажам – по всем устам, рукам, глазам продвигается это новость, возникшая из ниоткуда. Ведь как берутся слухи? Кто их создаёт? Не может же загореться дом, если не перегорела проводка. Или, если кто-то намеренно не поджёг его. Если есть ситуация, значит, за ней стоит причина. Потому что ровно от неё исходит следствие. Это логично. Причинно-следственная связь.

Сначала волна захлестывает первые этажи, затем идет выше и выше, но с каждым этажом её действие ослабевает. До последнего она едва ли доходит, но – запах. Он горький, пугающий – я точно его знаю. И ни на секунду не сомневаюсь, что рядом со мной ходят предатели Чёрной партии, и теперь их ничто не спасет на смертном одре.

«Они совершили это… Аллен их не простит».

Чтобы собраться с мыслями, я намечаю себе задачу проследить за всеми членами совета и выяснить за ними изменения поведения.

Дэниэл Старк. Когда я захожу в его кабинет, он встречает меня задумчивым взглядом. Этот молодой человек всегда доброжелательно относится ко мне, хотя и не подозревает, с чем связана моя деятельность. Сегодня он выглядит еще более мечтательным. Я сразу понимаю, что если не сегодня, то в другой день он обязательно возглавит революционную группировку. Но слух о предательстве в данный момент его не касается. Мысль покоится рядом, но еще не дошла до него.

– Президент в своем кабинете? – спрашивает меня Дэниэл, лишь слегка улыбнувшись. Я киваю, бросая на стол ему стопку бумаг. Он тоже сидит в запыленном кабинете, лишь делая вид, что работает с документами. На самом деле, глава страны тоже возложил на него какую-то миссию, о которой мне пока что, к сожалению, неизвестно.

«Как дела на рабочем месте?» – спрашиваю я жестами. Мгновенно анализируя, Старк осторожно отвечает:

– Всё в норме, но сегодня стало напряженнее: то и дело говорят о предательстве… думаю зайти к Президенту, спросить, известно ли ему что-то об этом?

«Хочешь отвести подозрения от себя?» – и игриво моя бровь скачет вверх. Я усмехаюсь.

– Было бы что скрывать, – разводит он руками. – сомневаешься в моей преданности?

Я мотаю отрицательно головой и скоро выхожу из кабинета. В самом деле, истинно преданных в башне Тасмагонии по пальцам пересчитать. Все остальные – жертвы своего страха, потому что Президент абсолютный манипулятор и гипнотизер. Ему всегда хочется беспрекословно верить и подчиняться. Подчиняюсь ли я ему? Несомненно. Боюсь ли я его? Едва ли. Мной управляют деньги. Только ради них я состою на этой должности. Из-за денег я решился на мерзкую работу. Однако я не искренен с вами. Деньги – не первое, за что я беспокоюсь.

Итан Оруэлл, работающий на третьем этаже в отделе программистов, встречается мне сегодня на последнем – 26-ом этаже, ходит из одного кабинета в другой. Он выглядит нервно, скрывает это за веселым, шутливым настроением. Я подхожу к нему, и он тут же обращает на меня внимание.

Он знает, кем являюсь я.

Я читаю это по его беспокойному всплеску в глазах, как только я появляюсь в поле его зрения. Дёргается его вена на правом виске, а затем лицо моментально разглаживается, и возникает неестественная улыбка:

– Коллега, – весело обращается он ко мне. – есть проблемы с техникой?

Он указывает на чемодан со своими инструментами, и все в коридоре оборачиваются на нас многозначительными взглядами. У меня нет проблем с компьютером, но я киваю головой, и мы проходим в мой кабинет. Лишь только закрывается дверь, Итан вздрагивает. Он подходит к ноутбуку, ставит ладони на стол так, что вены на кистях вздуваются, а затем он спрашивает:

– Ну? Показывай, что не так.

Совершенно бесшумно оказываюсь рядом с техникой и указываю на мышь. Оруэлл начинает копошиться с ней, взаимодействовать с компьютером и, видимо, чувствуя, что я не собираюсь отходить, как бы под нос разговаривает:

– Да вот решил сегодня заняться налаживанием техники. Сам понимаешь, времена нелегкие. А без компьютеров сейчас куда? У каждого он должен исправно работать…

Ещё вчера я видел его, и он вел себя совершенно иначе. Он даже никогда не здоровается со мной, что уж говорить о том, чтобы предложить помощь. Всегда поведение Итана Оруэлла холодное и беспристрастное. Сегодня же – его будто подменили. Пока я стою рядом и действую ему на нервы своим присутствием, его уши несколько раз загораются, а потом бледнеют.

Совершенно точно: первый вычислен.

Когда Итан Оруэлл догадывается, что дело в отсутствии батареек в мышке, я делаю страдальческий вид, что забыл об этом. На самом же деле я всегда их почему-то вынимаю прежде, чем выйти из кабинета, и прячу в выдвижной шкаф.

Только программист уходит, я слежу за тем, куда он идёт. Прямая походка, взгляд потуплен вниз, рядом с ним проходит Рэйчел Льюис, что состоит в Совете. Они проходят мимо друг друга вплотную, при этом не отводя друг от друга взгляды. И тогда приходит еще одно осознание: второй предатель вычислен.

У Льюис нет семьи. Одинокая девушка, с головой погрязшая в работе и нашедшая в этом смысл жизни. Я понимаю её положение. Все те, кто ей дорог – это только она сама. Никаких родственников или даже друзей. Помощница, всегда ходящая за ней по пятам, сейчас бог знает где. И это уже звонок тревожности, потому что, по обыкновению, они ни на шаг друг от друга не отходят. И чаще всего доверяют друг другу абсолютно всё.

Моментально оказываюсь в нелюдимых коридорах и подхватываю на пути Аманду, помощницу Рэйчел. Толкаю её к стене под лестницей, что она ударяется и слегка скулит от боли. Не подходя слишком близко, я спрашиваю её жестами:

«Какого чёрта творится с Льюис?»

Она тупо смотрит на мои вопрошающие руки, но вертит головой и, едва сдерживая слезы, сипит:

– Я… я не понимаю тебя…

Вытаскиваю из кармана судорожно комок бумаги, расправляю его, хватаю из её переднего кармана карандаш и пишу имя «Рэйчел» огромными буквами. Видя это, она вся передёргивается, но не встает: так и остаётся сидеть, поджав колени у стены.

– Рэйчел… да… Она… Отстранилась. – Аманда плачет. Её лицо слишком приятное мне, чтобы я не смотрел на него без сожаления. – Кажется, она связалась с Ними… Но я не могу это утверждать, послушай…

И больше я уже не слушаю её, оставив наедине, краем уха улавливая короткие всхлипывания.

Остаётся только один, которого следует вычислить.

Дело к вечеру идёт дольше, чем нужно, но, как только я выхожу из кабинета, слышу, как разговаривают Рэйчел и Аллен. Её голос слегка дрожит, но он ещё увереннее, чем прежде. Как только она выходит, то резко закрывает дверь, и всё её тело пронзает секундная судорога. От неё так и исходит абсолютная ненависть к Президенту, и каждый разговор с ним ей даётся с большим трудом. Теперь, смотря, как она уходит к лифту, я уже не сомневаюсь в том, что волна слухов, прошедшая сегодня по башне Тасмагонии, касается непосредственно её.

– Надеюсь, ты осознаешь, что делаешь. – отрезает Шарль, видя, что я не отрываю взгляда от уходящей Рэйчел.

Я удивлённо вскидываю бровью.

– О, да я же вижу, ты собираешься что-то сделать.

Я мешкаюсь, но всё же отвечаю:

«Не переживайте, вам это понравится».

Когда я тоже подхожу к лифту и нажимаю на кнопку вызова, он тихим голосом вслед мне говорит:

– Жду завтра с хорошими новостями.

***

Ночь сгущается. Сигарета одна уже выкурена. Её отвратительно-сладостное послевкусие распространяется по моему организму быстрее, чем кажется. Беру в руки смартфон, высвечивается пропущенный звонок от Веры Уокер. Я ругаюсь про себя, ведь она знает, что мне бессмысленно звонить. Неужели она считает, что я отвечу?

Ночь еще более напряженная, чем все остальные. Пока я, прикасаясь спиной к бетонному зданию, стою и выкуриваю сигарету за другой, то по приходу ощущения человеческого приближения, кидаю сигару и одним взмахом ноги тушу её в сырой земле. Я чую, что они безостановочно разговаривают внутри помещения. Я следил за Льюис весь её путь и выяснил, что она пришла на встречу с Итаном Оруэллом. К ним присоединяется еще кто-то третий, имя которого мной пока ещё не вычислено, но вслед подходят к зданию ещё двое анархистов. Их легко узнать: от них чаще всего несёт самогоном, и их поведение особенно выделяется среди остальных граждан. Они беспокойнее и развязнее. Их ни с кем перепутать нельзя.

Я настраиваю экшн-камеру так, чтобы она не была прикрыта рубашкой, затем выглядываю из-за здания, точно зная, что сейчас оттуда кто-то выйдет: и выходит Дэниэл.

Дэниэл Старк, с кем я сегодня общался, и кто выглядел безобиднее всех. Мне казалось тогда, что он непричастен… Но сейчас я вижу, как он выходит, спрятав руки в штанах. Его походка развязна, движения резки. В кабинете он выглядел моложе, сейчас – ему лет под 40. Я точно вижу, что он старше, чем кажется, и его поведение теперь тщеславное и гордое.

Вслед за ним выходят Рэйчел и Итан, а также двое неизвестных.

Пуск. Камера нацелена. Разговор продолжается:

– Северная 85, – оповещает негромко Льюис.

– Мне нужны гарантии, что никто из нас не пострадает.

– Крыша следит за всем, – отвечает другой. – Можешь не переживать. 7 сентября вам не нужно там находиться.

– Будет жарко. – с наслаждением добавляет Дэниэл.

Я действительно ошибался. Но отступить назад подобно самоубийству. Именно по этой причине я никогда не завожу дружеских связей. В этом мире никогда не угадаешь, кому стоит доверять, а кто предаст тебя в первые же минуты…

«Встретимся сегодня?» – приходит уведомление от Веры, пока я стою рядом с Алленом, а он внимательно вглядывается в лица на видео, что я вчера записал. Лицо бесстрастно, но изменяется цвет болотных глаз, в которых узнается сестра. Их сходство порой пугает.

– Ты знаешь, что делать, – говорит он выдержанно и совершенно спокойно.

Я киваю головой.

– Соберём сегодня всех из Совета и нескольких из других отделов. – Аллен улыбается мрачной улыбкой. Я вижу кровь в его глазах, она стекает по его щекам и шее… И затем исчезает.

– Это будет небольшой пир. Дела идут лучше, чем прежде, нужно это отметить. Ты тоже приглашён.

Приглашён.

Я приглашен на кровавую вечеринку, но если все только этому радуются и думают, что Президент таким жестом показывает, что становится нежнее, то я точно знаю, что за нежностью и беспокойством за подчиненными скрывается полное ледяное и абсолютное безразличие ко всему, кроме себя. Есть ли у него толика чувств? Он забыл об этом также, как когда-то сбился с пути и я. Я тоже перестал что-либо чувствовать. Но если за Уокером скрывался явный нарциссизм, то за мной, кажется, не скрывалось уже более ничего.

Мы сидим за огромным столом в кабинете заседаний, где закрыты все двери и жалюзи. Но никого это не волнует, потому что только разливается алкоголь по рюмкам, лица всех багровеют, и разговоры становятся оживлённее. Аллен выглядит счастливым. Он даже не смотрит в мою сторону, а с увлечением разговаривает с рядом сидящими людьми и ведёт себя, как кажется мне, совершенно естественно. Лишь я, погружённый в себя, многозначительно иногда поглядываю на Дэниэла, что выглядит также молодо и ведёт себя невинно. Тот Старк, которого я видел вчера, совершенно не вяжется с сегодняшним образом.

Уокер в один момент поднимается из-за стола, начиная свою речь:

– Дорогие друзья, я рад, что могу сообщить вам, что горжусь некоторыми из вас, – Он проходит мимо Итана и трогает его за плечо, затем касается Рэйчел, а потом останавливается за Дэниэлом и кладет обе руки ему на плечи. – Каждый из вас заслужил моей похвалы, но особое внимание я хотел бы уделить Оруэллу. Вчера он починил всю, практически всю технику у нас, чего не дождёшься от других специалистов в области программирования.

Аллен медленно достает из шкафа бутылку виски и многозначительно улыбается. Все мурашки встают на моем теле.

Президент наливает в рюмки Старк, Льюис и Оруэлла алкоголь и вещает:

– Я обожаю этот виски, он очень долго у меня стоял, и, наконец, он нашел своих героев! Рэйчел, дорогая, твои заслуги оценены. Особенно Дэниэл – этот скромный мальчишка сумел удивить меня своей смекалкой.

Все радостно аплодируют. Их щёки еще краснее прежнего, они уже практически не могут мысли мыслить здраво, но все счастливы. Просто счастливы, будто похвала касается и их тоже.

– Давайте выпьем за этих молодых достойных специалистов! – И все, кроме меня и Дэниэла Старк, залпом выпивают по рюмке.

Я внимательно смотрю на Итара, весело беседующего с Рэйчел. Они уже опорожнили свои стаканы и не замечают, с каким счастьем и удовольствием, не отрываясь, смотрит на них Президент. Не замечают, что вместо того, чтобы краснеть, их лица, наоборот, бледнеют. Не замечают, как синеют их губы, а потом они прекращают разговаривать, хватаются за свои шеи в поисках воздуха.

Всеобщее оживление останавливается. Взгляды обращены в их сторону. Задыхаясь, они пытаются что-то сказать, но, увы, не получается. Все смотрят в ужасе, не смея пошевелиться. Я тихо восторгаюсь Алленом, видя, как его лицо всё больше вытягивается от удовольствия, будто он занимается любовью или мастурбирует.

Изо рта Оруэлла и Льюис выходит кровь, и ею они забрызгивают своё место на столе и тарелки. Итан тянется к воде, чтобы запить, остановить агонию, но руки трясутся и опрокидывают бутылку вина. Он, поднимаясь со стула, тут же падает на пол и продолжает содрогаться всем телом, изрыгивая кровь и блевотину.

Рэйчел Льюис скоро падает замертво.

Дэниэл, чья рука лежала на рюмке с налитым ядом, моментально отскакивает, и Аллен смеется.

– Что такое, молодой человек? Это великолепный виски. Попробуйте.

Но Старк судорожно подскакивает с места и бежит к выходу. Моя реакция срабатывает сразу же: хватаю нож со стола и кидаю его в Дэниэла. Лезвие врезается в шею, в самую артерию. И он падает, когда я уже закрываю глаза, чтобы не видеть его предсмертные конвульсии.

Так всё и происходит здесь, в этом чертовски странном сне, который не имеет окончания. Который продолжается каждый раз, стоит реальному «я» только погрузится в ночь и уснуть.

Так и происходит с теми, кто выдвигается против Аллена и его политики. Тебе кажется, что мир нужно изменить, и единоправие этому не поможет? Ты ошибаешься. Любое преступление против Президента и Чёрной партии не остается безнаказанным. Он убивает сам, может назначить войска, а может попросить меня. И тогда любой человек, даже если в душе он чист, прекрасен и не испорчен, но всего лишь жаждет свободы и призывает к этому других – теперь не обладает своей жизнью. Возможно, в другой реальности. Возможно, в другом мире или стране. Но не при Аллене Уокере. Не при нём.

Содрогаюсь, только рука Президента касается моего плеча. Он наклоняется к моему уху и шепчет:

– Хорошо сработало. Теперь я доверяю тебе.

Что в этом мире не так? Почему, чтобы заработать безграничное доверие, нужно убить человека? С этим же вопросом все сидящие за столом смотрят на меня пристально и с испугом. Теперь они знают, кто я. Теперь об этом узнает каждый из башни Тасмагонии.

Я снова закрываю глаза, чтобы не видеть, как Аллен достает из кармана кармелис и кладет на каждого валяющегося на полу. Все начинают уходить, но я также не вижу никого. Не вижу, как Президент закрывает за собой дверь и уходит тоже. Лишь спустя некоторое время я распахиваю ресницы, поднимаясь из-за стола и смотрю на мертвого Дэниэла. Еще вчера мы разговаривали с ним совершенно непринужденно, и я думал, что из нас могла бы выйти отличная команда. Может быть… В дальнейшем. Если бы я решился нарушить свои принципы. А теперь я внимательно вглядываюсь в его труп, и меня пронзают смешанные эмоции. Я действительно чувствую. И мне совершенно не нравятся эти ощущения.

Я бросаюсь из стороны в сторону. Начинаю сожалеть о случившемся, но стараюсь подавлять это в себе. Мне нравился Старк как приятель, с которым душевно сходить покурить на балкон и послушать его мечтательные заявления о ближайшем или далёком будущем, наслаждаться тишиной, молчанием, прикрывать его, когда он втихушку на рабочем месте выпивает банку пива. Что, если бы мы стали друзьями?

Меня ударяет под дых, и уже ничто не останавливает. Едва ли вспомнить, как добираюсь до квартиры Веры, как она встречает меня трезвой и возбужденной, в приподнятом настроении. Пока она тараторит о последних событиях, я стою в прихожей у стены, почти не слушая. Внутри – невероятных размеров пустота, а в горле непреодолимое желание выпить алкоголь и забыться на долгие месяцы. Это пустота дрожит, напоминает о себе, что я не замечаю, как Вера останавливает свой оживленный монолог и спрашивает, что случилось.