Черный мел

Они начали с коктейлей «Манхэттен», в честь Чада, и решили: более сладкий вариант лучше. Потом они смешали «Ржавый гвоздь» из ликера «Драмбуйе» и виски – напиток отдавал вереском и медом. До конца семестра Чад и Джолион экспериментировали с джином, смешивая «Розовый джин» и «Гибсон». Затем они стали выбирать коктейли по названиям, какие понравятся: «Обезьяньи глотки», «Не горюй», «Оживляющий мертвецов».

На письменном столе Джолиона громоздилась внушительная коллекция спиртных напитков. Он потратил не одну сотню фунтов из своей студенческой стипендии на то, что в книге называлось «основами». Брать деньги у Чада он отказался наотрез со словами:

– Что посеешь, то и пожнешь.

На кофейном столе стояла нераскупоренная бутылка ликера «Фрамбуаз».

– А вот, кстати! – воскликнул Джолион. – Я специально купил, сегодня можно попробовать сделать «Флорадору».

Чад улыбнулся:

– Ну если ты настаиваешь…

* * *

VI(iii). Сильное впечатление комната Джолиона производила ночью при искусственном освещении: мерцали голые стены, потолочные балки отбрасывали театральные тени. Правда, свет из других окон мешал любоваться оксфордскими башнями и куполами, но хорошенько разглядеть башни и купола можно было и днем.

С бокалами «Флорадоры» в руках они довольно долго обсуждали свою любимую тему – игру нового типа, о ней они мечтали последние несколько дней. Потом, допив коктейль, Чад устроился боком в кресле, положил ноги на подлокотник и блаженно вздохнул. Счастье клубилось вокруг него как дым.

Ему казалось, что Джолион уже заснул, но друг неожиданно открыл глаза:

– Чад, по-моему, ты тем девчонкам понравился, Тамсин и Элизабет. Это сразу видно.

Чад покраснел, надеясь, что Джолион ничего не заметил. Он не знал, каков он на самом деле и надежно ли спрятан за его застенчивой, еще подростковой маской мужчина, на которого стоит посмотреть.

– Разве я им понравился? – удивился Чад. – Да ведь болтали они весь вечер с тобой.

– Болтать легко. Можно и компьютер запрограммировать, он будет говорить очень здорово, и его собеседник отнесется к нему как к особенному существу. Завидую твоей внешности, Чад, твоей мягкости… Вот это настоящее обаяние!

Чад готов был лелеять в душе такой комплимент до конца своей жизни. Его приключение закончилось успешно… а теперь еще и это! Голова закружилась от комплимента сильнее, чем от коктейля.

– Умираю с голоду, – сказал Джолион. – Давай закажем пиццу!

– Нет, давай лучше куда-нибудь пойдем. Знаешь, можно опять купить мясо гриль в лотке, как в прошлый раз… Тебе же понравилось? Возьмем шаурму с сыром и всем полагающимся и побольше соуса чили. Пальчики оближешь!

Джолион лежал на кровати с раскинутыми руками и ногами, выпятив живот, и рассеянно смотрел на штукатурку и балки.

– У меня сейчас как будто бы нет ног, – сказал он. – Правда, там ничего нет – ни костей, ни кожи, ничего. Полная пустота. – Джолион упивался сознанием полной неподвижности. – Если хочешь, – продолжал он, – попросим, чтобы курьер доставил пиццу прямо сюда. Я расплачусь, а ты ее возьмешь.

– Я пиццу не люблю, – сказал Чад.

Джолион поднял голову и озадаченно посмотрел на друга.

– Кто же не любит пиццу? – спросил он. – Ее все любят.

– А я не люблю. Не люблю, и все.

– Из-за помидоров?

– Какая разница, почему я не люблю пиццу?

Джолион снова уронил голову на подушку, и Чад немного успокоился; услышав ненавистное слово в первый раз, он невольно вцепился пальцами в подлокотник кресла. И вдруг, когда ему тема показалась исчерпанной, Джолион снова заговорил:

– Я же видел, как ты ел томатный соус! И сыр. И хлеб. С логической точки зрения непонятно, почему ты не любишь пиццу. – Он приподнялся на локтях и с любопытством посмотрел на Чада.

Чад снова извернулся в кресле, подтянул колени к животу, обхватил их руками и сказал:

– Дело не в моих вкусовых пристрастиях.

Он не находил места своим рукам и ногам, передвинулся на край кресла, закинул ногу на ногу.

– А в чем? – спросил Джолион.

Чад почувствовал: голова стала легкой, словно ее наполнили воздухом. После коктейля ему вдруг захотелось поделиться.

– Ну ладно. – Он опустил ноги на пол. – Видишь вот это все? – Он постучал себя пальцем по лбу и переносице.

– Что?

– Шрамы! Кратеры и ямы.

– Я не замечал, – солгал Джолион. Он прищурился и притворился, будто разглядывает лицо друга в первый раз.

– У меня первого в классе появились прыщи, – продолжал Чад. – В тринадцать лет огромный желтый прыщ выскочил между глаз. Согласись, трудно не обращать внимания, если вся школа пялится на тебя.

– Прыщи бывают у всех подростков. И у меня какое-то время их было довольно много.

– Нет, Джолион… – в голосе Чада послышалась глубокая решимость, – у тебя не было того, что было у меня, иначе ты не остался бы собой. Поверь мне, это просто невозможно. В общем, за неделю меня обсыпало. Прыщи набухали и желтели, а когда созревали, то краснели. Целое море красных точек, здесь, здесь и здесь. – Чад тыкал себя в подбородок, щеки, лоб. – И сразу же появлялись новые, ярко-желтые, которые созревали на поверхности красного моря… – Он помолчал, вздохнул. – Сейчас-то все уже не так. Мне кажется, тогда моя физиономия сильно напоминала пиццу. Очень меткое прозвище!

Джолион вздохнул и покачал головой:

– Дети бывают такими скотами!

– Точно, – кивнул Чад. – И кличкой Пицца дело не ограничилось. Меня дразнили еще так: «доставщик пиццы», «сыр и помидоры». Когда я входил в комнату, кто-нибудь обязательно спрашивал: «Кто заказывал доставку?» Я не мог слышать самого этого слова… пицца. Даже сейчас меня всего передергивает. И если по телевизору идет реклама, я сгораю от стыда. Как тебе известно, в Америке часто показывают рекламу… ты знаешь чего.

Чад рассмеялся, и Джолион тоже рассмеялся.

– И долго это продолжалось? – спросил он.

– У меня до сих пор время от времени выскакивают прыщи, – ответил Чад, – но в старших классах была прямо беда. Меня изводили до самого выпуска. Только в последние два года лицо более-менее очистилось. По сравнению с тем, что было, сейчас я выгляжу не так плохо.

– А ты ничем не пользовался? По-моему, сейчас куча всяких средств от угрей и прыщей.

– Ну да, – кивнул Чад. – Только у меня были не угри, а настоящая бубонная чума. – Он опустил глаза. – Помню, врач выписал мне какую-то жидкую дрянь, от нее лицо воняло и зеленело. Я горстями глотал разные таблетки. Пробовал мазаться тональным кремом, но кто-то в школе пустил слух, что я крашусь. А один прокричал в коридоре, и все сбежались посмотреть. В общем, ничего не помогало. Разве что с тональным кремом я выглядел лучше, но мне хватило одного дня, и я перестал им мазаться.

– Значит, в самом деле не любишь пиццу?

– Да нет, лет до тринадцати любил… хотя точно не помню. Потом я убедил себя, что даже запаха ее не выношу.

– Тогда давай ее закажем, – сказал Джолион. – Нет лучшего способа изгнать демона, чем разорвать его собственными зубами! Обещаю, тебе понравится. А если нет, я лично спущусь к лотку и куплю тебе шаурму и все, что ты захочешь. И море острого соуса чили.

* * *

VI (iv). Они подсели к кофейному столику и ели пиццу прямо из коробки.

Ни один не произнес ни слова, пока не был съеден последний кусок. Тогда Чад откинулся на спинку кресла и похлопал себя по животу.

– Замечательно. Я отлично себя чувствую, – признался он. – Спасибо, Джолион!

* * *

VII(i). Новый день. Я стою перед окном и смотрю вниз, на Седьмую улицу, беспокойный, как лошадь, которая скучает по своему стойлу. Я будто бы пристально рассматриваю страницы атласа. Солнце врывается в комнату и сильно соблазняет меня покинуть сырую пещеру отшельника.

Через пять недель мы снова сыграем, закончится четырнадцатилетний перерыв. Неужели мне действительно казалось, будто я способен бежать? А если я не могу бежать, если вынужден играть, тогда должен основательно подготовиться. Если я не могу даже взглянуть в лицо внешнему миру, какие у меня шансы противостоять Игре?

Да, я выйду на улицу средь бела дня. Целых три года я покидал свою квартиру только в предрассветные часы, рано утром. Каждые две-три недели трусил на помойку, выбрасывал мусор и заходил в магазинчик на углу. Этого было достаточно, чтобы удовлетворить мои потребности. Их не так много – потребностей. Они скромные. Молоко, кофе, хлеб, чай. «Липтон» в ярко-желтой коробке напоминает мне об Англии. Одного пакетика на кружку недостаточно для крепкого чая, нужно заваривать два пакетика, но жалко тратиться. Арахисовое масло «Джиф». Банки с чили, пакеты риса. Сахарная пудра, ее я ем ложками, чтобы восполнить недостаток энергии, – такое случается время от времени. Если все сделать как надо, во рту пудра превращается в тягучую сахарную помадку. И еще виски, моя причуда – хотя виски, конечно, не купишь в магазинчике на углу. В шесть утра виски не купишь нигде. Но в двадцать первом веке все стало проще, даже жизнь отшельника. Все или почти все можно заказать по Интернету. Однако время от времени я отваживаюсь выходить в свет – иду в магазинчик на углу. Если я когда-нибудь отважусь выйти из своей кельи, я должен быть готов ко встрече с реальным миром.

Я смотрю вниз на улицу, где едут машины, половина из них такси, они скользят и останавливаются перед светофорами. Светофоры переключаются, лениво мигая. Стайка голубей пролетает мимо окна – фр-р-р… Они взмывают влево и рассаживаются на краю крыши.

Да, так всегда выглядел мир. Мокрый, сухой. Светлый, темный. Голубой, серый.

Меня это очень утешает. Да, пожалуй, я отважусь. Отшельник выходит наружу.

* * *

VII(ii). Я выхожу из квартиры в состоянии близком к трансу. Целых три года я общался только с курьерами, не переступавшими порога моей квартиры, или с продавцами за прилавком магазина. При мысли о более тесных контактах мне делается не по себе, поэтому я напеваю себе под нос довольно бодрую песенку. Боксер идет на тренировку. Я представляю, как от зажатого в кулаке зуба исходят сила и тепло. Вот я спускаюсь вниз и поворачиваю не направо, к магазину, а налево, в неизведанное, в забытое.

Припоминаю, каким городом светотеней становится Нью-Йорк, когда солнце заходит и небоскребы опускают длинные серые капюшоны. На солнце я вздрагиваю от жары, потом попадаю в тень, улыбаюсь, когда солнце снова щекочет мои руки. И вот первое испытание силы. Навстречу идут люди. Ей за сорок, голова ее выбрита. На ней розовая шапочка-хирургичка, как у медсестры. На каком-то человеке джинсовый комбинезон поверх гавайской рубашки. Мужчина весит килограммов сто, имеет бульдожью челюсть и коротко стриженные черные волосы. Он похож на массовика-затейника, который в состоянии выбить тебе зубы.

Ах, Фрэнк, говорит она, тебе непременно нужно посмотреть малыша. Фрэнк кивает: очевидно, он знает, о каком малыше идет речь. Ах, Фрэнк, как он одет! Она присвистывает. Не как мы… не как ты и я, Фрэнк. Он одет замечательно красиво!

Я мысленно повторяю за незнакомкой и соглашаюсь с ней. Мы, ты и я… да, какая чудесная оговорка! Реальный мир снова приветствует меня. Я не отошел и двадцати шагов от дома, а уже принял первые витамины, которые положены мне по новому тренировочному режиму. Мы, ты и я. Мир несовершенен, но очень красив. Да, пожалуй, я справлюсь. У меня все получится.

Я приближаюсь к зданию, обнесенному строительными лесами. За металлическим каркасом и деревянными помостами замечаю еще не застывшую грунтовку, темно-коричневую, похожую на запекшуюся кровь. Под ржавыми стойками на тротуаре пятна – вчера прошел дождь. Мне нравится все, что я вижу. И ржавчина, и угловатые граффити, и весело капающая вода, подсвечиваемая солнцем. Жизнь вокруг меня кипит свежей красотой; после трех лет жизни в темноте я наконец вышел на свет. Мир заново зажег в моей душе любовь.

Подхожу к концу квартала и вижу большие зеленые пятна. Там прохлада, там растения, там тень и солнечный свет, который попадает на землю сквозь зеленые ветки. Да, припоминаю, там ведь парк!

Я нетерпеливо жду, когда можно будет перейти дорогу, мне не терпится побродить под деревьями и насладиться бутылочно-зеленым светом. Указатель на углу: «Авеню А». Мир проникает в меня.

Я поднимаю голову и вдали, в дымке, появляются белые буквы «НЬЮ», а перед ними еще какие-то. Буквы выводит в небе самолетик, он кружит и петляет. Вот в инверсионном следе на размытом голубом фоне появляются еще буквы. Я останавливаюсь и читаю: «НЬЮ-ЙОРК». Вдруг холод пробирает меня. Перед «Нью-Йорком» виднеются еще три буквы: «ЛЮТ». Неужели пилот что-то не рассчитал или забыл?

Я стою на месте и жду, но больше букв нет. Самолетик удаляется. Наверное, кончилось топливо, и он возвращается на аэродром.

Неожиданно меня охватывает слабость. Ноги подкашиваются, я едва не падаю, снова и снова читая: «ЛЮТ НЬЮ-ЙОРК».

Я со всех ног кидаюсь назад, возвращаюсь в свою квартиру.

* * *

VII(iii). Какой ужасный знак! «ЛЮТ НЬЮ-ЙОРК». Словно символ моей жизни… Точнее, название второй серии. В кино в такое время показали бы ретроспективу: четырнадцать лет назад мы начинаем Игру… Через пять недель продолжение следует! «Лют Нью-Йорк: Игра наносит ответный удар». И все-таки я снова выйду на улицу. Завтра. Да, мне уже лучше. Надо идти потихоньку, несколько минут. Мне хватит времени, чтобы вспомнить, сколько всего есть в мире, надо только набраться сил. А страху на меня нагнал маленький самолетик, пилот которого что-то не рассчитал.

Даже сейчас от воспоминаний об этом я никак не могу успокоиться. Пришлось заварить чай и пить его, перечитывая написанное. К черту расходы – я бросил в кружку два пакетика, поэтому чай получился крепкий и вкусный. Чай меня утешает – напоминает об Англии. Мои руки обхватывают кружку, вот и щекотное тепло…

И вдруг я начинаю смеяться. Смеюсь впервые за много лет, вспоминаю, как удирал от слов, написанных на небе. Я несся с вытаращенными глазами, бешено размахивал белыми, без загара, руками и ногами. Вряд ли меня взяли бы рекламировать достоинства затворнической жизни.

Отсмеявшись, понимаю, насколько замечательно, что у меня еще сохранилось чувство юмора. Оно поможет мне вернуться. Не сомневаюсь, через пять недель я заново проявлю лучшие свои качества. Я сумею победить, искренне верю в это.

И вот как часть тренировочного режима я должен каждый день выходить в мир. За пределами моих четырех стен меня ждут не только демоны, но и источники наслаждения. И скоро я плавно выйду на свет – свободный и сильный, нырну в теплую, ошеломляющую красоту американской жизни.

* * *

VIII(i). Семестры в Питте назывались старомодно, но изящно: Михайлов, Рождественский, Троицын. Последняя неделя перед Михайловым семестром называлась Неделей первогодков. Тогда все новички могли выбрать себе занятия по душе перед началом серьезной учебы. В ту неделю почти каждую ночь они вдвоем проводили какое-то время в комнате Джолиона. Наслаждались коктейлями и свободой. Говорили о справедливости и курили гашиш. В их разговорах и планах о переустройстве мира все преобразовывалось, все противоречия сглаживались, а социальное неравенство исчезало бесследно.

Рядом с Джолионом Чад все больше и больше раскрепощался: он чаще изливал душу, забывал о своем судорожном внутреннем цензоре. Он решил, что когда-нибудь даже расскажет Джолиону о своем отце, как тот смотрел на него, словно в нем, его сыне, имеется какой-то изъян, что-то отвратительное. Джолион будет молча слушать и качать головой. А потом они, вероятнее всего, съедят вместе целую пиццу.

Ближе к концу той первой недели с шутками и притворным негодованием они начали спорить, кому первому в голову пришла мысль об Игре. Буквально спустя несколько дней после первого озарения Джолион начал приписывать эту честь себе. Однако Чад был убежден: Игру придумал он. Каждый пылко приводил доказательства в свою пользу, ни один не желал признавать себя побежденным.

Если бы им довелось оспаривать первенство спустя несколько месяцев или даже лет после начала Игры, скорее всего, никто и не подумал бы называть первооткрывателем себя. Наоборот, они бы, наверное, взваливали вину друг на друга. Вначале они лишь смутно представляли, что собой должна представлять Игра, наметили только общие ее черты. Крупное финансовое вознаграждение победителю. Многочисленные задания или последствия для того, кто проигрывает, вроде подростковой игры на «слабо». Первые задания должны быть просто немного неприятными или стыдными, позже – унизительными, оскорбительными. Участники вносят приличный залог – такая гарантия, что все задания будут исполнены. Накал увеличивается постепенно. И задания или последствия должны оставаться чисто психологическими, никакого риска, никаких физических увечий. Игра разума.

Первым непреодолимым препятствием вскоре стала крупная награда победителю. Чад был сыном фермера, он учился на стипендию. Джолион, сын разведенных учителей из Суссекса, находился лишь в относительно лучшем положении, чем его американский друг. До тех пор пока финансы оставались серьезной преградой, они не видели смысла подробнее разрабатывать стратегию Игры.

* * *

VIII(ii). – О, вот такое личико всегда приятно видеть на конце моего члена!

Хотя Джолион и Чад не следили за Джеком, они сразу поняли, какую девушку тот имеет в виду.

– Дже-ек! – вздохнул Джолион.

– Что? – Джек обернулся к двум разочарованным лицам и выставил вперед ладони: – Не смейте меня судить! Слушайте, я ведь просто шучу.

В Питте уже началось обычное разделение, расслоение. Появлялись ядра, центры притяжения, вокруг которых образовывались группы. Часто студенты объединялись в кружки по интересам, например вступали в секции гребли, регби или кружок изучения «Беовульфа» в оригинале, на англосаксонском. Иногда новых друзей объединяли деньги, красота или претензии. Отличительные признаки их группы Чад вряд ли мог бы назвать. Он сам удивлялся тому, что может навесить ярлыки на все группы, а на свою – нет. Похоже, их объединял только Джолион. Сам Джолион, наверное, назвал бы только их «нормальными людьми в Питте».

С Джеком они познакомились несколько дней назад. После официального представления Джек сообщил, что изучает историю. Они стояли в тени главной башни. Мимо них, держась за руки, прошли парень и девушка – математики. Она в строгой юбке, он в строгом свитере. Михайлов семестр еще не начался, а они уже нашли друг друга. Джек начал шутить – как, по его представлениям, математики занимаются сексом. Гнусаво пародируя компьютерный голос, он зачитывал инструкцию к миссионерской позе:

– Пункт тридцать, введите пенис. Пункт сорок, вытащите пенис… – Закончив пародию, он сказал: – А знаете, я имею полное право судить о таких вещах. Историков всегда называют секс-бомбами среди ученых. Наверное, мне стоит предложить историкам такой девиз: историки – ученые, которые все записывают в аналы. Через одну «н».

Джолиону импонировала склонность Джека к самоиронии. Высмеивая весь мир, Джек и себя считал винтиком в большой комедии жизни. Кроме того, в своих рассказах Джек всегда охотно преувеличивал собственные недостатки и пороки, если считал, что это позабавит слушателей.

Они втроем стояли в переполненном экзаменационном зале. Вокруг толпились такие же, как они, первокурсники, все взволнованно болтали и смеялись. В конце зала бок о бок составили деревянные кафедры.

– Давайте подойдем вон к тем весельчакам! – предложил Джек.

В большом зале проходила «Ярмарка для первогодков», где университет представлял все мыслимые сообщества и кружки. Первокурсников приглашали в студенческие газеты, спортивные секции, дискуссионные клубы, кружки по интересам. Их зазывали к себе любительские театры, доминошники, коммунисты, любители народных танцев, франкофилы, генеалогическое общество, кружок вязания, общество противников охоты, гомосексуалисты, лесбиянки, шопоголики…

* * *

Студенты с удивлением прочли рекламу «Сельскохозяйственного общества», которое предлагало желающим «попахать для университета». Джеку ужасно хотелось позабавиться, хотя он никуда не собирался вступать, но подошел к «пахарям» и спросил, каким образом они предлагают пахать для университета. Неужели у Оксфорда имеются свои пахотные угодья? А может, в университете разводят овец, шерсть же потом продают вязальщицам-радикалкам, которые записывают в свой кружок через три кафедры отсюда? А бойня у них есть? Можно ли студенту, ограниченному в средствах, подзаработать, забивая животных для университета?

В ответ Джека наградили уничижительным взглядом и холодно сообщили, что все куда проще. Время от времени устраиваются региональные и общенациональные соревнования пахарей, если ты зарекомендуешь себя хорошим бойцом, тебя возьмут в университетскую команду.

Соревнования пахарей? Ну конечно! Джек хлопнул себя по голове, извинился за свое невежество и поспешил удалиться.

В названии многих кружков и клубов по интересам присутствовало слово «общество»: «Общество драмы», «Общество любителей футбола», «Общество любителей тенниса», «Метеорологическое общество». В углу помещалось «Псиобщество», а рядом с ним – «Общество физиков». Физики косились на психологов с плохо скрываемой ненавистью. Целых два общества зазывали сыграть в игру «Подземелья и драконы». Джек не поленился подойти к обоим и выяснить, в чем между ними разница. Оказалось, представители первого общества переодевались в волшебников и орков, играли в лесах и полях, так сказать, на местности. Второе общество проводило сеансы игры в уютных старинных пабах или комнатах студенческих общежитий. Конкурирующие общества терпеть не могли друг друга.

Неожиданно Джек заметил новую мишень. Он ахнул, прикрыл рот рукой и ткнул пальцем в вывеску «Общество носочников». Над вывеской между двумя черенками метел была протянута синяя нейлоновая бельевая веревка. На ней под старомодными деревянными прищепками болтались носки всех возможных цветов и размеров.

Джек целеустремленно зашагал к кафедре «Общества носочников».

– Вы только посмотрите, как они веселятся! – восхитился он, обернувшись через плечо. – Траляля и Труляля, мать их за ногу!

На самом деле двое представителей «Общества носочников» были не такими толстыми, как персонажи из «Алисы в Зазеркалье». На груди у обоих были прикреплены карточки с именами в виде носков. Одного «носочника» звали Уильям, а второго – Уоррен.

Подойдя к кафедре, Джек облокотился на нее и попросил:

– Братцы, расскажите, пожалуйста, поподробнее о вашем «Обществе носочников». Мне ужасно хочется в него вступить, вы мне сразу понравились. И название у вас такое… оригинальное.

– «Общество носочников» – это общество для проницательных НОЧНИКОВ и СОЧНИКОВ, – начал Уильям.

– Правда, наши собрания проходят довольно нерегулярно, – подхватил Уоррен.

– Собрания подвергаются переНОСКЕ, – хихикнул Уильям.

– А когда мы все же собираемся, мы любим обсуждать философские вопросы.

– Уоррен хочет сказать, что мы ведем… ноСОКратические диалоги!

– Президент «Общества носочников» – я, – продолжал Уильям.

– Зато я – серый кардинал, – сказал Уоррен. – Некоторые называют наше общество СОЧНЫМ! – Последнее слово они выкрикнули хором.

Надув толстые щеки и от смеха стараясь не прыснуть, Уоррен продолжал рекламировать:

– Естественно, все члены «Общества носочников» получают определенные гарантии.

Видно было, что сохранять серьезный вид ему удается с трудом.

– Да, мы обещаем никогда никого не оставлять с НОСОМ, – сказал Уильям.

Уоррен с ухмылкой подхватил:

– Тех, кто нам не подходит, мы просто бьем пыльным НОСКОМ!

Он вдруг, как фокусник, извлек откуда-то носок с рисунком из розово-голубых ромбов. Оба «носочника» расплылись в улыбке и уставились на Джека. Наверное, они страшно гордились собой. Джолион решил: ребята будто сошли со старой фотографии, снятой на взморье, на каком-нибудь пирсе. На старых фотографиях все очень любят валять дурака.

Впервые с момента появления на «Ярмарке первогодков» Джек лишился дара речи. Он рассмотрел розовые и голубые ромбы на носке и, совершенно ошеломленный, медленно повернулся к своим друзьям.

Чад какое-то время рассеянно озирался по сторонам, потом уловил перемену в настроении и вспомнил, где находится. Он посмотрел на Джека – тот робко пятился от кафедры «носочников». Чад встревожился: неужели что-то случилось?

Джек отошел подальше от «Общества носочников» и наконец дал себе волю – расхохотался так, что все тело у него сотрясалось, а из глаз катились слезы.

– Иногда я задаюсь вопросом: зачем я, на фиг, вообще сюда поступил? – сказал он, отсмеявшись. – Знаете, в нашей стране все-таки есть нормальные университеты, где полным-полно нормальных людей. Я мог бы поступить в один из них.

Чаду «Общество носочников» показалось вполне невинным… наверное, он не ухватил сути, а скоро совсем перестал понимать, о чем говорят друзья.

Джолион торжественно покачал головой:

– Джек, учеба – это не только книги. И я полагаю, сегодня мы все усвоили важный урок.

Джек важно кивнул и произнес:

– В низших слоях общества, где распространены близкородственные браки, как правило, недооценивают значимость такой процедуры, как аборт.

– Джек, я очень рад знакомству с тобой! А ведь мог бы подружиться с уродами, которые считают верхом остроумия низкопробные каламбуры о предметах одежды. – Джолион с благодарностью похлопал Джека по плечу. – Как ты считаешь, кто они такие на самом деле?

– По-моему, все вполне очевидно, – ответил Джек. – Труляля не желает признаваться самому себе в том, что по природе он голубой. И не призна́ется, пока не разменяет шестой десяток. Тогда он будет уже лет тридцать как женат, пройдет в парламент от какого-нибудь спального района вроде Саттон-энд-Чима. Ну а Траляля через десять лет трагически погибнет – станет жертвой несчастного случая. Задохнется во время эротического эксперимента… Его последний сожитель вернется слишком поздно. Траляля с возбужденным членом, но без признаков жизни валяется на кровати в номере дешевого отеля… Рядом на полу лежит зачитанный до дыр номер журнала «Звезды бодибилдинга», а изо рта Траляля торчит носок с мандаринами. Скорее всего, на носке будет узор из розовых и голубых ромбиков…

– Не знаю. А не грех ли издеваться над такими людьми? – с сомнением спросил Джолион.

– По-моему, не грех, – ответил Джек. – Так я справляюсь с ненавистью к самому себе в самые мрачные минуты жизни… Мне помогает смех и еще выпивка. Кстати, может, по пиву?

* * *

VIII(iii). Чад не слушал разговора Джека с «Обществом носочников», потому что отвлекся. Он не воспринимал каламбуров Уильяма и Уоррена, его внимание привлекла соседняя кафедра. Вывеска над ней была мельче остальных: «Общество Игры». Слова были написаны от руки на листе бумаги не больше карточки, на которую заносят результаты в гольфе.

За кафедрой «Общества Игры» стояли не ухмыляющиеся второкурсники, а люди постарше. Их было трое. Чад подумал: «Наверное, студенты старших курсов, а может, даже аспиранты». И ни у одного он не увидел бейджа с именем.

Вот к кафедре «Общества Игры» подошли два парня. Все закончилось довольно быстро. Хотя Чад не слышал их разговора, но он увидел реакцию представителей «Игры». Самый длинный из троих со скучающим, равнодушным видом трижды отрицательно покачал головой и произнес три раза:

– Нет, нет, нет.

Потом к кафедре подошли две девочки, каждая обладала внешностью, по мнению Чада, способной смягчить каменные сердца представителей «Общества Игры». Чад осторожно подобрался поближе и принялся прислушиваться к их разговору.

– Здрасте! – поприветствовала всех троих одна из девочек. – Вот, увидели ваше объявление и хотим спросить, в какие игры вы тут играете?

– А вы какие предпочитаете? – спросил Длинный без всяких, даже косвенных, намеков.

– Я люблю игры для компании вроде «Твистера», – ответила вторая девочка.

– Нет, – сказал Длинный и отвернулся.

– Может, у вас проводятся игры для большой компании?

– Нет.

– Значит, играют в настольные?

– Нет.

– Так в какие же?

Девочке ответил второй по росту представитель «Игры»:

– Вряд ли вам понравится то, во что у нас играют.

– Но ведь вы ничего о нас не знаете.

Другие представители «Игры» переглянулись. Они как будто криво усмехнулись, а может, телепатически обменялись осуждающими словами, трудно сказать.

Наконец заговорил самый низкорослый представитель «Игры»:

– Давайте не будем напрасно тратить ничье время.

– По-моему, вы просто грубияны, – заметила вторая девочка. – Ваши конкуренты наперебой заманивали нас к себе. – В доказательство она помахала стопкой листовок и брошюр.

– А у вас даже листовок нет, – сказала первая девочка. – Так что вряд ли кто-то вступит в ваше дурацкое общество.

Три представителя «Общества Игры» бесстрастно и молча смотрели на девочек.

Девочки ушли, переговариваясь и кивая, – видимо, у них сложилось невысокое мнение об «Обществе Игры». И все же Чад заметил в их позах и жестах признаки разочарования. Паруса обвисли, ветер утих.

На долю секунды Чад восхитился жестокостью «Общества Игры», даже немного позавидовал им. Вот бы и он мог стать таким… Впрочем, он быстро опомнился. Девочек все-таки жаль.

Джек и Джолион куда-то пробирались. Чад брел в нескольких шагах позади и лишь вполуха слушал их разговоры. Что-то об абортах, каламбурах и мандаринах. Чад никак не мог забыть вопросы девочек и ответы представителей «Общества Игры».

– Бар в Питте уже закрылся, может, двинем в «Герб Черчилля»? – предложил Джек.

– Пошли, – согласился Джолион.

– Нет, погодите, – остановил друзей Чад. – Давайте подойдем еще к одному обществу… последнему.

* * *

IX(i). Внутри у меня еще не все улеглось после прогулки. Попробую забыть, как ужасно она закончилась. Теперь в голове ясность, мне почти не нужны мнемоники, чтобы выполнять послеобеденный распорядок. Надо воспользоваться драгоценным временем не только для творчества, но и для подготовки не к таким светлым дням.

Я выхожу на кухню, достаю из жестянки из-под печенья запас таблеток на три недели и принимаюсь раскладывать их по лоткам для льда, но в них мало места. Приятно с усилием отвинчивать крышки, которые придуманы специально, чтобы лекарства случайно не достали маленькие дети, и с хрустом вскрывать новые упаковки. Большим пальцем я выдавливаю таблетки из фольги. Это такое же приятное занятие, как и хлопать пузырьки на пузырчатой упаковке.

У меня скопилась солидная коллекция медикаментов. Диазепам, лоразепам, кодипар, диклофенак, викодин, дигидрокодеин, оксиконтин, перкоцет… Обожаю странные названия лекарств. По-моему, необычные названия тоже играют определенную роль в моем пристрастии – такую же роль для филателиста играют марки, выпущенные в чужих, далеких странах.

Я собираю свою коллекцию уже четырнадцать лет, мне помогают многие уловки, в том числе и простой шантаж – оказывается, этот метод необычайно действенный. Записываюсь на прием к доктору, обычно пожилому, которому осталось несколько лет до пенсии. Постепенно упрашиваю его увеличить дозу. Как только он идет мне навстречу – все, он мой. Визиты учащаются, я прошу новые препараты, в бо́льших дозах. В какой-то момент доктор отказывает, тогда я угрожаю пожаловаться на него в медицинский совет, властям, напишу в газеты. Я журналист, говорю я, и всегда могу сослаться на проводимое независимое расследование. Врач уже влип по уши и сильно рискует.