Финиш

Copyright © 2021 by Kate Stewart

© Cover design by Okay Creations

© Конова Варвара, перевод на русский язык, 2023

© ООО «Издательство АСТ», 2023

* * *

Примечание для читателей

Вау, вот это путешествие!

Небольшой «бонусный эпилог» неожиданно стал самым длинным романом в моей карьере! Многие из вас, кто следил в соцсетях за процессом его написания, знают, что эта серия не задумывалась как трилогия. Но, закончив книгу, я уверилась в том, что завершающей части было суждено появиться на свет, оставалось только ее придумать. Я очень рада, что мне удалось.

Чтобы написать правильный финал, пришлось внести несколько изменений в предыдущие тексты. Но это не должно вас тревожить! Изменения состоят из незначительных деталей, которые большинство из вас наверняка не заметит. Они были необходимы, чтобы сохранить хронологию событий. Если вы любите подробности, то, пожалуйста, знайте: мы старались исправить их корректно, насколько это возможно.

Вместе с тем минимальные правки ни в коем случае не должны повлиять на радость от чтения книги, завершающей трилогию.

Работа над «Братством ворона» стала для меня честью и одним из самых запоминающихся моментов в карьере.

Очень надеюсь, что вам понравится «Финиш», и благодарю за то, что отправились в это путешествие вместе со мной.

С любовью,

Кейт.

Посвящается Майвенн, mon trésor,

и читателям, которые прошли со мной этот путь.

Merci.

Пролог

Тобиас

Сен-Жан-де-Люз, Франция

Сорок три года

– Viens ici, Ezekiel^[1].

Я подхожу к нему. Он стоит, опустив ладонь, на которой лежит круглая плоская морская ракушка коричневого цвета. Тянусь за ней, но он отдергивает руку.

– Qu’est-ce que c’est?^[2]

– Un clypéastre, un dollar de sable. Lorsque tu en trouveras un, garde-le. Et lorsque tu seras prêt, alors tu le casseras. Mais tu dois le faire bien au milieu pour pouvoir en récupérer son trésor^[3].

– Quand serai-je prêt?^[4]

Он ерошит мне волосы.

– Tu le sauras^[5].

Стоя на морском берегу, бросаю камни «блинчиком» вдоль пенящихся волн, растекающихся у ног. Я ни разу не вспоминал разговор, что состоялся в тот день. Помнил лишь море, песок, отблеск утреннего солнца за его спиной и странную ракушку в ладони. Во время последнего визита в психиатрическую больницу отец в один из редких моментов просветления вспомнил нашу беседу. С удивительной точностью повторил наш разговор в тот день и поведал о сыне Иезекиле, а после попросил его разыскать.

Было это знаком свыше, провидением или чем-то еще, не знаю, но начав строительство дома, я в тот же день нашел на пляже песочный доллар^[6]. И хотя отец оживил мои воспоминания только спустя годы, я понял, что побудило сохранить найденную ракушку. Мне каким-то образом удалось понять ее важность, не зная всех тонкостей.

Как же забавно и безжалостно устроен человеческий разум, в особенности мой. Некоторые воспоминания я постоянно проживаю заново, хотя с радостью предпочел бы забыть. Помню все нюансы в мельчайших подробностях, они так прочно укоренились в сознании, что причиняют муки. А воспоминания, которыми дорожу, порой ускользают. Но побудили меня спрятать эту ракушку интуиция и переменчивая память, закрепившая в сознании тот день, что придало воспоминанию особый смысл. И только посмотрев значение слова «сокровище», я понял, что душевное состояние отца в тот день очень похоже на мое сейчас.

Мы никогда не были близки – мать сбежала от него из-за его трудного характера и психического расстройства (у него диагностировали шизофрению), но сейчас я чувствую с ним необъяснимую связь. И все же с того дня, когда спустя несколько десятилетий нашел отца на улицах Парижа, испачканного собственными фекалиями и бормочущего на французском бессвязный бред, меня неизменно сопровождал страх. Увидев родителя в таком состоянии, я волновался, что однажды меня постигнет та же участь, а все, кому, по их словам, я был дорог, в итоге бросят меня из-за психического заболевания и невозможности контролировать свои действия. Этот страх на протяжении многих лет подавлял меня и мешал проникнуться к людям, доверять им.

Любовь для меня всегда была условной. До нее.

Мать никогда не понимала всей серьезности болезни отца. Теперь я убежден: она пришла к выводу, что он просто сошел с ума. И хотя отчасти это правда, болезнь не была осознанным решением. Дело не в том, что отец позволил возобладать своей темной стороне, как, полагаю, считала мать до самого последнего дня. Его жизнью завладела болезнь, и меня очень долго изводил страх, что я унаследую недуг.

Но на данном этапе разница между нами и мой возраст говорят в пользу того, что я никогда не повторю его судьбу.

Достав выгоревший на солнце камень оттуда, где спрятал его в другой жизни, направляюсь к извилистой лестнице вдоль утеса, которая ведет к финишной черте. Сейчас как никогда становится ясно, что моей целью был не дом. И озарило меня сегодня – в день, когда разум и сердце больше не вступают в противоречия.

Если бы мне пришлось одним словом подвести итог жизненного пути, то я бы сделал это сегодня. Провернул бы все ради этого мгновения. Ирония заключается в том, что я даже не подозревал, что для меня, вопреки замыслам и планам, может наступить такой день. Судьба подкинула мне карты, а карма сплутовала. Никогда не рассчитывал на везение, но иногда оно выручало даже такого беспринципного типа, как я: порой мне способствовала удача, но в иных случаях покидала.

Принято к сведению, удача. Пошла ты на хрен.

Но если я вынужден сравнивать жизнь с неудержимыми силами, которые в любой момент могут либо посодействовать, либо помешать, то придется их отмести. Придется выбрать иной способ оценить жизнь, совсем другую сущность – вселенскую силу, которая превзойдет всех. Ее.

Без нее цель, как и этот день, не имели бы смысла.

Потому что она была права. Мы, все, что у нас есть и что мы нашли друг в друге, – это самое главное. Пройденный путь не дал бы результата без женщины, которая подвергала сомнениям мои замыслы. И нет повествователя, критика способностей лучше, чем взгляд женщины, которая разделила со мной это странствие и помогла миновать худшие годы.

Она – мое зеркало, мой судья и, как оказалось, моя единственная цель. Она оживила мою омертвевшую душу, когда я сбился с пути, и продолжает вести. Она – самая яркая звезда, и все внимание было обращено на нее, даже когда я плутал.

Нет в жизни большей силы, чем предназначение человека. Я много лет считал, что жизнь была чем-то совершенно иным, пока она не показала истину. Я всегда считал себя одиноким странником, пока она не встала на пути как противник, возлюбленная, учитель, партнер и лучший друг. Итог каждого дня, что я провел на этой грешной земле, всегда будет сведен к ней.

Если бы я сумел отказаться от цели, если бы сорвал планы, то не познал бы, что такое чувство возможно. Никогда бы не обрел такого покоя в душе. Мной бы давным-давно овладела тревога и довела до точки невозврата.

Перешагнув через порог дома, я никогда не вспомню, каким безжалостным вышел путь, сколько шагов пришлось проделать в одиночку. Буду дорожить каждым виражом на этом пути, кроме одного нещадного удара судьбы. Его не удастся забыть. Никогда. Потеря настолько мучительна, что до самой смерти будет причинять страдания.

Мой брат.

Ее спаситель.

Неустранимый шрам, который никогда не зарубцуется полностью и является доказательством утомительных странствий. Я уже почти на вершине утеса, когда в кармане вибрирует телефон.

«Леди Пташка в гнезде».

Однако я уже почувствовал ее близость. Слышу, как она зовет меня, бегая по дому. От отчетливо слышимых в ее голосе паники и волнения в груди заходится сердце, и я начинаю перепрыгивать через ступеньки.

– Я слышу тебя, mon trésor, – отвечаю я, ускоряя шаг. Держа в руке хрупкое подношение, чувствую, как гулко бьется сердце.

Я всегда тебя слышу.

Задыхаясь от эмоций, иду по задворкам частной собственности и, кивнув двум Воронам, стоящим на посту, вхожу в дом с черного хода. Бо приветствует, привычно окинув придирчивым взглядом, прежде чем разрешает почесать за ушами. Со временем я научился терпеть его несмотря на то, что он по-прежнему нелепо пытается встать между мной и нашей женщиной.

– И тебе bonjour, жадный паршивец.

Из всех планов этой идеей я был одержим больше всего. Но если здесь Бо, значит, она не только получила мое сообщение, но и поняла заложенный в нем двойной смысл.

«Встретимся на финише».

Я ни разу не бывал в этом доме и отказывался жить здесь без нее, но меня это мало волнует, когда иду мимо кованой железной лестницы, прекрасно зная, где ее найду. За годы я мечтал об этом тысячу раз, сердце и разум прекрасно знают дорогу.

Легкий бриз сопровождает по длинному коридору, выложенному испанской плиткой, мимо стен карамельного цвета с песчаной текстурой. Это не особняк, комнат тут меньше, но дом достоин королевы.

Идя по коридору, не любуюсь тонкостями отделки, потому что интерес вызывает только одна цель. В грохочущем сердце, которое бьется так же сильно, как и в прошлый раз, когда я пришел к ней с просьбой, лишь жар и потребность. Но тогда я был в ужасе. В ужасе, что она откажется меня принять. В ужасе, что она поверила в мою ложь. В ужасе, что я сам так долго верил в эту ложь, что убедил себя в ее правоте.

Двенадцать лет назад я выставил ее из своей жизни. И тем самым потерял себя, цель, предназначение и рассудок.

Половина срока, что я провел без нее, проистекала из чувства вины, страха и самобичевания.

Сегодня я пришел к ней изменившимся из-за тех лет, что мы провели порознь, и лет, что привели нас сюда. Возможно, она не верила в мою ложь, но я всегда верил в ее правду, в ее любовь, в верность ее сердца.

Потому что она спасла меня.

Мое величайшее достижение – она и ее любовь, ставшие самым ценным достоянием.

Сокровищем, которое попытается украсть любой порядочный вор.

Сокровищем, которое многие пытались забрать и потерпели неудачу. Потому что я в этом, черт возьми, убедился. Раньше я бы ни за что не стал торжествовать из-за того, что завоевал ее, поскольку цена была слишком высока. Раньше делать подобные заявления мешало чувство вины.

Раньше… было слишком, черт побери, мучительно.

Тогда, как и сейчас, с ней, я был эгоистом без оправданий, потому что чаще всего потребность перевешивала чувство вины.

Прожив сорок три года, я убежден, что она – единственное, без чего я не смогу существовать.

И что в следующие сорок три года больше никого не полюблю.

Она любила многих. Такова ее особенность. Она определяла ее сущность, но я в отношении своего сердца жаден, и у него только одна владелица. Ничто и никогда не сравнится с теми чувствами, что она во мне пробуждает.

Эгоизм, честолюбие, ревность и алчность едва не лишили меня будущего, едва не лишили меня ее.

Когда она приняла меня обратно, я каждую минуту пытался искупить грехи и тянул время ради этого дня.

Приговор отбыт.

Мое время истекло, и отныне я свободный человек.

Вот почему я обязан ее найти. Сию же. Чертову. Минуту.

Жгучее желание вкупе с тоской в сердце побуждают поторопиться к ней. Бо самодовольно идет рядом, твердо вознамерившись стать первым, кого она осыпет любовью.

– Отвали, пес, до конца ночи она моя.

Бо, не обращая внимания на мой приказ, продолжает идти рядом с важным видом. Для перевозки его сюда понадобился месяц и шесть недель карантина, чтобы впустить в дом. Теперь, кажется, он уже заявил права на дом как его хозяин.

– Уходи. Сейчас же. Или я больше никогда не приготовлю тебе стейк.

Он приподнимает уши, словно понимая подтекст угрозы, останавливается вместе со мной и встает впереди. Щелкаю пальцами, но он невозмутимо смотрит мне в глаза, после чего уходит.

Ублюдок.

Добравшись до цели, вижу ее ровно там, где и рассчитывал застать. Она стоит на балконе, длинные волосы развеваются на ветру. Руки лежат на толстом глиняном выступе, она смотрит на сверкающее море. На ней белый шелковистый наряд с глубоким V-образным вырезом на спине. Кожа загорела под солнцем, но меня возбуждают утонченные крылья вдоль ее плеч. Обвожу ее алчным взглядом, испытывая желание и облегчение.

Встретившись с ней здесь, я довершил последнюю задачу из великого множества.

Жду, когда она поймет, что я рядом, и через мгновение вижу, как она настораживается. Смотрит на меня полными слез темно-голубыми глазами, в которых читается гнев, и от чувств дыхание перехватывает в горле.

Мы очень многое пережили с того дня на парковке в Вирджинии, когда все, что у меня было – футболка, мольбы о прощении, которых всегда будет мало, и непреодолимое стремление завоевать ее, удержать, вернуть все, что украл.

Мы зашли так далеко.

Очень, черт возьми, далеко.

Кажется, что с той поры минула целая жизнь.

В некотором смысле я ждал… но теперь все кончено.

Через несколько мгновений я воплощу в жизнь все намерения. Однако, когда прохожу через двери и бросаюсь к ней, в мыслях всплывают воспоминания о первом дне наказания. Я заново проживаю его за эти несколько секунд.

Глава 1

«Я никогда не был по-настоящему сумасшедшим, кроме тех случаев, когда было затронуто мое сердце».

Эдгар Аллан По

Тобиас

Тридцать семь лет

Ад, день первый.

Меня резко будит неожиданная тяжесть на груди, а через секунду чувствую на лице горячее гнилостное дыхание. Открыв глаза, вижу легко узнаваемую тень четвероногого гребаного демона. Этот бешеный пес величаво стоит на моей груди, из рычащей пасти мне на подбородок капает слюна, а в ушах звенит от его хриплого лая.

– Psychopathe^[7], – ворчу, отгоняя полоумного французского бульдога, который рычит еще громче, когда привстаю и пытаюсь его спихнуть. Он не такой уж и тяжелый, но лай указывает на то, что пес о себе очень лестного мнения.

Этот придурок рычит на меня со вчерашнего дня, когда я вошел в дом, и Сесилия считает его поведение очень забавным.

А вот я – нет.

Приподнявшись в темной комнате, провожу рукой по пустой половине кровати. Бо, названный в честь дорогого человека, щелкает клыками, сидя на постели, где всего несколько часов назад она спала рядом со мной. Пес лает, вознамерившись вызвать у меня ненависть к нему.

Спустя всего несколько часов после нашего знакомства решаю, что это ему удалось.

Насторожившись из-за ее исчезновения, смотрю в окно и вижу, что еще темно, как будто сейчас полночь.

Тру лицо рукой, чувствуя, как подступает тревога.

Я нарисовался спустя восемь месяцев, пообещал целый мир, объяснения, завтрак и поклялся ее заслужить. Взамен мне быстро показали дом, после чего я встал под душ и отрубился к чертям. Почти ничего не помню после того, как оказался под горячим паром, который расслабил настолько, что я прочувствовал облегчение, которого не испытывал много лет.

И после всех данных обещаний спустя час из-за усталости не выполнил ни одного. Когда прошел запал, я отрубился и отрубился крепко.

Какого черта, Тобиас?

Скинув одеяло, переодеваюсь в одежду, в которой приехал сюда, и просовываю ноги в ботинки.

Обыскивая комнату, замечаю на одной из книжных полок небольшие часы из золота с колокольчиками наверху, и пытаюсь разглядеть, сколько времени.

Четыре утра.

Временная метка, обозначающая первый день в аду.

Более того, почти уверен, что Сесилия запаниковала.

Merde^[8].

Надеялся, что она проспит всю ночь, но нужно было думать головой. Устав из-за разницы в часовых поясах и тридцатишестичасового полета, я отключился, не обсудив с ней все всерьез. Я был почти без чувств и не смог дать ей ни одного объяснения, что меня сдерживало. Резко вспоминаю, как она переоделась в фланелевую пижаму, пока я вытирался после душа. Это помню точно, поскольку счел забавным, что она надела такую одежду, и осознал, что она не вознаградит своим телом за возвращение. Однако это не помешало ей украдкой поедать меня взглядом.

Знаю, что обычно Сесилия просыпается ни свет ни заря, чтобы открыть кафе, но сейчас еще слишком рано, и она явно не выспалась. А вот я проспал как убитый – лучше, чем за последние годы, потому что ночевал в ее постели. Знаю, что по той же причине она не выспалась.

Из-за меня и моего эффектного возвращения в ее жизнь.

Может, мне и удалось поставить ногу на порог ее дома, но она все еще держит ладонь на дверной ручке, и стоит облажаться, как Сесилия захлопнет дверь перед моим носом. А начал я просто потрясающе.

Расстроенно вздыхаю, а Бо продолжает на меня гавкать, что напоминает собачье объявление территориальной войны, пока я наконец не гаркаю:

– Putain, tais-toi!^[9]

Внезапно Бо замолкает и, наклонив голову, смотрит черными, как бусинки, глазами, явственно ставя под сомнение мой авторитарный тон.

– Couché^[10].

Бо безропотно выполняет команду. Простые команды он выполняет в совершенстве. Команды, которые хорошо понимает по-французски.

Остроухий пес прыгает у ног, пока пытаюсь привыкнуть к темноте. И хотя безумно хочется побыстрее направиться к Сесилии, где бы она ни была, ничего не могу с собой поделать и из любопытства оглядываю ее спальню. Эта комната значительно отличается от той, к которой мы привыкли – от комнаты в доме ее отца, где я манипулировал ею, трахал и разрушал, а потом начал боготворить и любить.

Она сказала, что дом у нее небольшой, но каждый уголок отмечен цветом, вдохновением и таит в себе уют.

Сесилия словно тщательно продумала каждую комнату в доме, сделав его святилищем и доказательством своего роста. Я вижу это по утонченным произведениям искусства, по ее выбору.

Включив настольную лампу, выполненную в мозаичном стиле «Тиффани», просматриваю книги в твердом переплете, которые она еще не поставила на полку, и замечаю сделанные от руки пометки со списком дел, лежащие рядом со стопкой счетов.

Организовать благотворительный сбор продуктов ко Дню благодарения (отвезти к «У Мэгги»).

Вступить в торговую палату.

Взять кулинарный мастер-класс?

«Горячая» йога?

Девичник с Мариссой?

Книжный клуб?

Угостить мистера Красавчика?

Обуздываю подступающий гнев и решаю не начинать утренний разговор с вопроса «Кто, черт возьми, такой этот мистер Красавчик?»

Оказавшись в затруднительном положении и попав в немилость, понимаю, что должен подавить врожденную склонность доминировать, чтобы помириться с ней перед тем, как объявить войну за территорию. И под войной имею в виду полноценную битву, во время которой мы сделаем все возможное, чтобы вернуть то, что покоится под руинами последнего сражения.

Взвинченный из-за найденного, иду в поисках нее на кухню. Здесь пусто, и меня охватывает волнение, но расплываюсь в улыбке, увидев лежащую на стойке французскую прессу. И в то же мгновение в груди становится больно от того, что ситуацию, в которой оказался, можно истолковать по-разному.

Да, может, я тут, с ней, но не в том качестве, в котором хотелось бы.

Чтобы вернуть ее, необходимо терпение, но в этом я никогда не был силен.

Прошло очень много времени с тех пор, как мы по-настоящему были вместе. Несколько беспощадных лет с тех пор, как мы признались в любви на заднем дворе поместья Романа, а потом нас разлучили ужасные события. События, причиной которых стал я.

С того момента и по сей день все препятствия, с которыми я столкнулся за последние восемь месяцев, преграды, которые преодолел с таким трудом, чтобы оказаться здесь, войти в ее дом, кажется, окупились.

Но даже будучи рядом, она не со мной. Пока нет.

В нерешительности оглядываюсь на кухне, ищу место, где она могла бы оставить записку, но не нахожу. Инстинктивно понимаю, что ее нет в доме. Когда открываю заднюю дверь для Бо, в лицо бьет холодный ветер, и вот тогда впадаю в панику.

Она ушла?

На лбу выступает пот. Смотрю на ее пса, комплекцией напоминающего Наполеона. Он справляет нужду, не переставая на меня рычать. Да, похоже, у нас будут трудности, но от самой главной проблемы в висках стучит кровь.

Имею ли право ее винить, если она все же ушла?

Вчерашний день был серьезным шагом, но чувствую, что как только радость от моего внезапного появления развеялась и наступила реальность, Сесилия от меня отгородилась.

Присматривая с крыльца за Бо, дую на руки. «Бабье лето» пролетело, и кажется, что холод наступил за одну ночь, без предупреждения, как и мое появление. Осенний холод пробирает до самых костей, когда спускаюсь с крыльца и с облегчением замечаю ее во дворе. В свете фонарей Сесилия склонилась над садиком и копает землю в фланелевой пижаме и черных уггах.

Меня пронзает желание прикоснуться, вкусить, трахнуть, укротить. Низменная потребность, которой не собираюсь потворствовать, хотя весь изнываю. Знаю, что и она чувствует то же желание.

Так уж мы устроены.

Для нас взгляды – это любовь, ссоры – это любовь, секс – это любовь, и даже сейчас, пока мы продираемся через наши общие, но совершенно разные страхи, это любовь.

Истина, которую она не позволила отринуть. Истина, которую со временем я принял. Топливо, которое необходимо для будущей борьбы. «Неважно, как между нами все зарождалось, этого не изменишь. Ты украл мое сердце, позволил ему любить тебя и показал, где его дом».

Мне нужно в это поверить. Я должен. Ее слова – мой стимул. Возможно, прошло восемь месяцев, но возвращение к ней по ощущениям заняло вечность.

Все между нами всегда сводилось к любви, она бесстрашно об этом напоминала, пока у меня не осталось иного выбора, кроме как смириться с ее словами и уступить правде.

Правде, заключающейся в том, что я люблю ее так сильно, что, кажется, не перенесу, если это затянется еще на один день – черт возьми, даже на один час. Но я перенесу. Ради нее проявлю терпение.

И пожеланий у меня будет всего несколько.

По пути домой она держалась настороженно и смотрела на меня как на незнакомца, которого пыталась понять. Такой же настороженной она кажется и сейчас, когда вонзает в землю маленькую лопатку. Сесилия перешла в наступление.

Направившись к ней, понимаю, что рано или поздно она почувствует мое приближение. Она всегда его чувствовала, как и я – ее.

Бо, этот жадный ублюдок, подходит к ней первым.

– Привет, малыш, – хрипло шепчет Сесилия псу, сняв испачканную садовую перчатку и погладив его по спине. Обращаясь ко мне, она не удостаивает даже взглядом. – Он тебя разбудил?

– Не важно. На улице очень холодно. Я принесу тебе пальто.

– Мне не холодно. – Она надевает перчатку и возвращается к работе, откинув в сторону ком земли, прежде чем взять контейнер с хризантемами.

– Тебе приснился сон? – спрашиваю, понимая, что ее что-то беспокоит.

– Разве они не снятся мне всегда? – колко отвечает она.

Опускаюсь на колени рядом с ней, пока она продолжает вскапывать землю.

– Помочь?

– Нет, сама справлюсь.

– Поговори со мной, – уговариваю, пытливо смотря на нее в теплом свете.

Она копает и вонзает в землю лопатку, а ее молчание проделывает то же самое с моим сердцем, но все же не предпринимаю никаких попыток ее остановить. Она нервничает или обижена – или и то и другое, а я хочу этого меньше всего.

День первый, Тобиас.

– Поговори со мной, Сесилия.

– Может, я не хочу, – тихо отвечает она. Так тихо, что возникает ощущение, будто не хочет, чтобы я услышал. Но я не собираюсь обороняться. Она уже победила. Сегодняшний день не предназначен для перебранок. Это день, когда я готов покориться. Я чертовски сильно скучал по ней. За прошедшие годы и месяцы порой задавался вопросом, не придумал ли эту потребность, привязанность к ней. Это предположение развеялось как дым в ту же минуту, как спустя долгую разлуку вошел в конференц-зал и встретился с ней лицом к лицу. То была очередная ложь, в которой убеждал себя на протяжении нескольких месяцев после того, как прогнал ее из Трипл-Фоллс. Попытки оспорить любовь бесполезны. Ей плевать на ваши доводы – и веские, и не очень. Любовь не обращает внимания на обстоятельства, ей насрать на то, в какое состояние она вас вгоняет. Любовь – неумолимое и беспощадное чувство, которое никогда не позволит лгать самому себе.

Устремив все внимание на нее в отчаянной потребности увидеть голубые, как океан, глаза, раскачиваюсь на пятках, приготовившись к первой битве из многих.

– Почему сейчас? – спрашивает она, доставая из контейнера хризантему и сажая в подготовленную почву. – Дождался, когда я привыкну к новой жизни. К новой жизни, в которой нет места тебе. Она не имеет с тобой ничего общего. Почему?

– Мне пришлось… – Устало вздыхаю, и Сесилия бросает на меня косой взгляд. – Что бы я сейчас ни сказал, это прозвучит как оправдание, но у меня были причины и не одна. И я все их тебе назову.

На миг она замирает, приминая землю вокруг растения.

– Слушаю.

– Прости, что уснул. Мне совсем этого не хотелось. Это все разница во времени.

Сесилия не утруждается расспросами, где я был. Она слишком привыкла находиться в неведении. Или, что еще хуже, возможно, ей все равно.

– Я был в Дубае по делам «Исхода». Мы только что приобрели компанию. Это мое последнее рабочее задание в качестве действующего владельца, после чего бразды правления перейдут к Шелли. Я не спал несколько дней, а когда все уладил, направился прямиком к тебе и…

– Прямиком ко мне? – Она фыркает. – Знаешь, Тобиас, ты прав. Все, что ты сейчас скажешь, прозвучит как оправдание. Наверное, тебе лучше снова лечь спать.

– Позволь объяснить.

– Не уверена, что мне нужны сейчас твои объяснения.

– Ты их заслужила, а еще тут чертовски холодно. Пойдем в дом и поговорим.

Она игнорирует мою просьбу и продолжает заниматься своими делами.

– Я не уйду, – нежно шепчу, зная, что все напрасно. Сесилия не хочет меня слушать. Не сейчас. Встаю и делаю все ровно наоборот – вхожу в дом и иду в ее спальню. Достаю из ящика толстовку и возвращаюсь на улицу, пока она опустошает следующий контейнер. Когда сую ей толстую кофту, Сесилия смеряет меня взглядом.

– Мне нормально.

– Сесилия, здесь холодно.

Она поднимается, снимает перчатки и вырывает из моих рук толстовку. Натягивает ее через голову, и я вижу логотип с названием университета – яркое напоминание о том, как скучал по ней четыре года ее учебы в колледже и во время летних каникул, которые она провела во Франции, и последующие годы. Мучительное напоминание о том, сколько всего она познала в жизни без меня. Даже с ежедневными докладами о ее благополучии и деталях личной жизни, которые мог вынести, большинство интимных подробностей мне неизвестно. Зная их, я бы не справился, хотя меня не раз одолевало любопытство, и я напивался до беспамятства, отбросив назад свой прогресс. Сейчас она стоит напротив и настороженно смотрит, но даже так по венам пробегает ток. Наше притяжение осязаемо, с первого дня знакомства оно неизменно присутствует между нами. Даже в тусклом желтом свете вижу на ее носу веснушки. Она – симметричное совершенство, начиная с формы лица и заканчивая крошечной ямочкой на подбородке. Тянусь к ней, и она отходит.

Сесилия снова замахивается, и чувствую каждый удар лопаткой. Засунув руки в карманы джинсов, пинаю ботинком отвалившийся с ограды камень, возвращая его на место.

– Что тебе снилось?

Сесилия кусает губу и рассеянно смотрит на меня.

– Думаю, Фрейд интерпретировал бы этот сон так, что я на самом деле тебя не знаю. – Она снова становится на колени. – Я не знаю марку твоей зубной пасты.

– Это легко исправить. Что еще случилось?

– Не помню.

– Врешь. Готов поспорить, из-за этого сна ты вышла на улицу. Потому что уж я тебя знаю.

Она резко вздыхает.

– Мне нужно тут закончить.

– Это называется многозадачностью. – Снова встаю на колени и отпихиваю ее, чтобы тоже приняться за работу. Беру лопатку из старого деревянного ящика с инструментами, стоящего на каменистой дорожке.

– Еще рано, ты устал, и мне не нужна твоя помощь.

– Мы будем вместе. Сегодня, завтра и послезавтра, Сесилия.

– Просто… отстань, Тобиас. – Дрожь в голосе Сесилии выдает все, что мне нужно знать. Она встает и подходит к большому мешку с почвенной смесью, а потом тащит его ко мне. Не порываюсь помочь, поскольку почти уверен, что она вонзит в меня лопатку, если попытаюсь к ней приблизиться.

Она злится. Я это предвидел, но все равно больно. Вчера я вторгся в ее личное пространство так же, как делал это все то время, что мы были вместе, и больше того не желаю, но это выше моих сил.

Словно почувствовав мою борьбу с самим собой, хотя я и видом того не показываю, она опускает голову.

– Тобиас, я не хочу спорить.

– С каких это пор ты боишься конфликтов?

– Я не боюсь. – Моя очень сердитая садовница без особый усилий разрывает плотный пакет. – Просто сейчас мне нечего тебе сказать.

– Мы снова начинаем со лжи?

Выражение ее темно-голубых глаз становится холодным.

– Я устроила здесь жизнь. Пусть даже временную, но я не откажусь от нее ради тебя. Этого не повторится.

– Ну, мне ясна причина. Ты ускоренными темпами движешься к интересной жизни. «Горячая» йога? Торговая палата? – Сжимаю руки в кулак. Сейчас не время и не место для этого спора.

– Ну разумеется, ты снова сунул нос в чужие дела. Как же это в твоем стиле – ворваться в мою личную жизнь спустя столько лет.

– Ты знала, кого полюбила.

– Но вовсе не значит, что я этого хотела.

– Когда дело касается нас, разлука не главное. Теперь я это понял.

– Нет, это не так. Это важно. Важно для меня. Знаю, я согласилась попробовать, но чего ты ждал? Что я, не задавая лишних вопросов, вернусь домой, раздвину ноги и распахну сердце? Тобиас, я уже не та девочка и уж точно не та женщина.

– Мы говорим о тебе, а уж тебя я, черт возьми, знаю. Если бы ты изменилась, перестала быть той женщиной, которая умеет прощать и любить только как умеешь ты, то прошлой ночью я бы не спал в твоей постели. А вот насчет твоих планов не знаю, потому что мы еще не обсудили все, что нужно, и не составили ни одного гребаного плана вместе. Мы сейчас ведем переговоры. Что. Тебе. Снилось?

– А что еще мне могло сниться?

– Я тебя не оставлю. Ни сегодня, ни завтра, ни послезавтра. Скорее ад замерзнет. Скорее я съем бургер.

А вот этого не надо было говорить.

– Думаешь, это смешно? – Испачканная землей Сесилия испепеляет меня взглядом. В ее глазах горят обвинение и оставшийся гнев.

– Думаю, чувство юмора придает нашему разговору не такой кровожадный тон, но, судя по выражению твоего лица, ты не разделяешь эту точку зрения.

– Ты жил с ней, – еле слышно звучит признание.

– Так тебе приснилась Алисия?

– Она тебя знала. Ты позволил ей узнать тебя. Она знала марку твоей зубной пасты. Наверное, и чертовы галстуки по утрам тебе подбирала. С ней ты поделился этими деталями.

– Не надо, – качаю головой, переживая из-за того, куда зашел разговор. – Не говори так.

– От меня ты отказался, а с ней жил. Мне даже не довелось увидеть, где ты жил.

– Нет, ты видела. Ты видела единственное место, которое я считал домом. Гадюшник на окраине города, где жила моя тетя. Это место было единственным моим домом в Трипл-Фоллс. В остальных я просто отдыхал между деловыми поездками. У меня не было настоящего дома с тех пор, как умерли родители, а с ней я не жил.