Read the book: «Разоблачение»

Font:

Jennifer McMahon

DISMANTLED

* * *

Майклу, который умеет разбирать разные вещи

– Наши дни –

– Разоблачение означает свободу.

Сьюзи шептала слова ему на ухо; каждый слог дышал жаром и извращенностью. Она сияла и лучилась, – ей по-прежнему двадцать один год, – и поэтому она пылала лютой потребностью изнасиловать весь мир.

Мертвые не стареют.

Он завязал узел неторопливыми, уверенными движениями, потом забрался на стул и перебросил веревку через одну из потолочных балок на кухне. Старых, вручную вытесанных балок, которые строитель привез с хозяйственного склада. Они напоминали ему о Вермонте… об избушке возле озера.

Он мысленно вернулся на десять лет назад и увидел Сьюзи, выходящую по тропе на поляну с удочкой в одной руке и связкой рыбы в другой: окунь, солнечник, форель. Рыбины блестели, как драгоценные камни, нанизанные на плетеный нейлоновый шнур, искусно пропущенный через рты и плавники.

Сьюзи двигалась плавной, танцующей походкой; длинная шелковая блуза колыхалась вокруг нее. Казалось, будто ветер несет ее, поддерживая и покачивая, как воздушный змей.

Сьюзи подмигнула ему.

Он любил ее.

Он ненавидел ее.

Он не хотел тогда быть там, но и не видел способа уйти оттуда. Когда попадаешь в орбиту Сьюзи, то уже невозможно оторваться от нее.

Остальные собирались вокруг, когда она положила рыбу на стол, чтобы почистить ее. Она сняла форель с нейлонового шнура, выложила на расстеленную газету и ножом разрезала ей брюхо от жабр до клоаки. Рыба раскрыла рот, словно звала на помощь. Сьюзи улыбнулась, показывая кривые зубы, и аккуратно запустила пальцы внутрь, расширяя разрез. Чешуя натянулась, когда изнутри донесся влажный, чавкающий звук.

– Для того чтобы понять природу вещи, ее нужно разобрать на части, – сказала Сьюзи и вытащила липкий комок внутренностей, радужно переливающийся на солнце.

– Ты на самом деле никогда не понимал этого, пупсик? – услышал он вновь ее шепот в своем ухе.

– Нет, – ответил мужчина, набрасывая петлю на шею и доставая из кармана открытку, чтобы последний раз взглянуть на нее. – Но теперь понимаю.

Он сделал шаг со стула.

Открытка выскользнула из его пальцев и медленно упала на пол, переворачиваясь на лету, – лось, слова, лось, слова, – пока не приземлилась, и он последний раз увидел тщательно выведенные печатные буквы, прежде чем потерять сознание:

РАЗОБЛАЧЕНИЕ = СВОБОДА

ЗДЕСЬ БЫЛИ СЕРДОБОЛЬНЫЕ РАЗОБЛАЧИТЕЛИ

– Девять лет назад –

Когда у Тесс отошли воды, она смотрела на давно забытый аквариум, устремив взгляд на тела лягушек, паривших как потерянные астронавты в раздутых скафандрах, – нечто, явно не от мира сего. Они были бледными и рыхлыми, потому что замерзали и оттаивали вместе с жестокими циклами зимы и лета. Тесс казалось, будто они застряли в чистилище, ожидая спасения, когда они восстали бы под ангельское кваканье из крошечной галактики застойных вод и воззвали бы к ней глубокими, гневными лягушачьими голосами: Как ты могла оставить нас здесь? Как ты могла забыть?

И они воняли. Боже, как они воняли! От них несло жестоким уединением, ужасной несправедливостью.

Было первое мая, и Тесс вместе с Генри пешком добрались до хижины, чтобы «оглядеться вокруг». Впрочем, никто из них не смог бы ответить, что они ожидали увидеть. И даже если бы они дали название тому, что надеялись найти, то не осмелились бы произнести вслух.

Тесс оставалась всего лишь неделя до предполагаемой даты родов, и поход был ее инициативой. Она считала, что они должны последний раз посетить хижину, где был зачат их ребенок и где прошла такая важная часть их жизни. Дом вместе с его содержимым стоял заброшенным уже почти восемь месяцев, – с той ночи, когда умерла Сьюзи, – когда они ушли, ничего не взяв с собой, кроме одежды. Лето, проведенное здесь Сердобольными Разоблачителями, осталось замурованным в четырех стенах.

Дом был охотничьей хижиной, построенной в конце 1960-х годов, куда можно было добраться только по старой лесовозной дороге, большую часть года непроходимой для автомобилей. Генри и Тесс выбрали пеший поход, так как дорога была еще топкой и грязной после таяния снега и весенних дождей. Сама хижина находилась на поляне у вершины крутого холма: простая одноэтажная коробка размером двадцать на тридцать футов с коньковой крышей, под которой хватало места для мансардной спальни наверху. Домик был обшит клееной фанерой, некогда выкрашенной в красный цвет, но с годами выцветшей и покоробившейся, местами погрызенной дикобразами, имеющими слабость к дереву, клею и человеческим трудам. Крыша была покрыта проржавевшей листовой жестью, усыпанной сосновыми иголками и кленовыми листьями, образовавшими плотный компост, из которого выбивались кленовые побеги, лишенные возможности для полноценного роста.

Они вышли на поляну, тяжело дыша от напряжения; их обувь покрылась коркой грязи, мошка сердитым облаком роилась над ними. Несколько раз по пути Генри предлагал повернуть назад. Он беспокоился за Тесс, которой, с ее большим животом, было трудно идти даже по ровной местности, уже не говоря о подъеме в гору. Конечно, это было нехорошо для нее и ребенка. Но Тесс была намерена придерживаться плана и добраться до вершины.

Справа от поляны начиналась тропа, ведущая к воде. Озеро вместе с его окрестностями было охраняемым водосборным бассейном с угрожающими табличками «Нарушители будут оштрафованы», приколоченными к деревьям примерно через каждые тридцать футов. Озеро, обозначенное на картах всего лишь как «озеро № 10», было недоступным с главной дороги, и их хижина была единственной, стоявшей неподалеку от берега. Примерно через пятьдесят футов от подъезда к домику было ответвление, выводившее на маленький пляж, но из-за кустов и сорняков дорога стала почти неразличимой. В любом случае, туда можно было попасть либо пешком, либо на полноприводном автомобиле. Они даже не пытались подъехать на фургончике Генри, уверенные в том, что потеряют выхлопную трубу или пробьют бензобак. Они провели там целое лето и не увидели ни одного человека рядом с озером.

Перед хижиной валялись два мусорных ведра, содержимое которых рассыпалось широким веером: ржавые консервные банки, бутылки из-под вина, изорванные пластиковые коробки. Генри поднял растерзанную банку сиропа «Хершис».

– Медведи, – сказал он.

Тесс кивнула и немного поежилась, изучая опушку леса на краю поляны. Генри бросил изуродованную банку и прикоснулся к плечу жены, как ему казалось, ободряющим жестом. Не ожидавшая этого, она удивленно вздрогнула, как будто его рука была толстой бурой лапой с острыми как бритва когтями.

– Извини, – пробормотал мужчина, уже понимая, что был прав с самого начала: им не следовало приходить сюда.

Над грубой тесаной дверью (которую Генри обнаружил открытой, как они оставили ее в конце августа) виднелась надпись: «Здесь были Сердобольные Разоблачители». Она была выведена смазанными черными буквами вскоре после их приезда в середине июня прошлого года, когда они собирались провести самое важное и увлекательное лето в своей жизни. Слова были способом пометить свою собственность, как городские шайки помечают свои охотничьи угодья с помощью граффити. Генри не мог вспомнить, кто написал их, – Тесс, Уинни или Сьюзи, – и это удивило его; он уже забыл этот фрагмент головоломки.

Вокруг хижины, как аллигаторы во рву, кружили кошки. Да, они забыли и про кошек. Не совсем забыли, но решили, что те куда-то убежали и нашли себе другой дом. Теперь кошки казались скорее дикими, чем ручными: шелудивые, кожа да кости, мех свалялся, глаза слезятся, уши порваны. Постепенно их становилось больше, пока Генри и Тесс не оказались в окружении десяти или двенадцати отощавших кошек, как будто помнивших о том, что эти люди раньше кормили их. Кошки мяукали и протяжно сипели; их голоса были визгливыми, умоляющими и становились более настойчивыми после того, как они последовали внутрь за Генри и Тесс. Генри отбрыкивался от них, а Тесс направилась на кухню.

– Может быть, мы оставили немного кошачьего корма, – сказала она. – Если есть вода, я могла бы подмешать сухое молоко.

Генри лишь закусил губу, хорошо понимая, что бесполезно останавливать ее.

Воздух в хижине был спертым и пах мышами; кисловатая вонь исходила от стен и потолка, где воображение Генри рисовало мышиные гнезда, ходы и целые городки, прогрызенные в рваном утеплителе и пропахшие экскрементами многих поколений жильцов. Но за мышиным запахом скрывалось нечто более угрожающее: сырой привкус гнили и разложения.

– Должно быть, там какой-то мертвый зверек, – сообщил Генри, стоявший рядом с входной дверью. – Наверное, одна из кошек застряла и не смогла выбраться.

Тесс что-то проворчала в ответ, сосредоточенная на своих поисках среди кухонных шкафчиков.

Первый этаж хижины представлял собой одно большое помещение, разделенное на гостиную, кухню и столовую. В дальнем конце гостиной с потолка свисали портьеры, отгораживавшие место, где спали Сьюзи и Уинни. Даже сейчас Генри не стал отодвигать занавес, не желая нарушать их уединение. Вместо этого он обратил внимание на стул у окна, стоявший слева от портьеры, и ощутил легкую тошноту, когда увидел обрывки веревки, обмотанные вокруг ручек и ножек. Он помнил ощущение жесткой щетинистой веревки, ворочавшейся в его руках, словно непоседливый зверек, когда он вязал узлы.

«Крепче, Генри, – сказала ему Сьюзи. – Вяжи крепче».

– Тунец! – воскликнула Тесс, державшая в руке две консервных банки, и повернулась к шкафу, чтобы достать банку сгущенки. Ее огромный живот уперся в столешницу, и она торжествующе вскрикнула. Кошки громко замяукали. Генри перевел дух и продолжил осмотр, пока Тесс расставляла миски и выдвигала непокорные разбухшие ящики, гремя столовыми приборами в поисках открывалки для консервов.

Все осталось на месте. Сюда не вторгались вандалы или подростки, искавшие место, где можно накуриться травки и как следует оттянуться. Все казалось застывшим во времени, как в музейной диораме. Генри наполовину ожидал, что сейчас войдет Сьюзи своей танцующей походкой, оживленно жестикулируя по поводу очередного странного проекта, и рукава ее шелковой блузки будут трепетать, словно крылья бабочки.

На столе было полбутылки текилы и пять пустых бокалов. В бутылке плавала дохлая мышь. «Счастливый засранец», – подумал Генри, глядя на утонувшего грызуна, и снова ощутил подступающую тошноту.

Кроме того, на столе оставались еще пять тарелок, грязные столовые приборы и мятые полотняные салфетки. Мыши дочиста подобрали крошки и вылизали тарелки.

В углу стола лежала так и не отправленная записка с требованием выкупа, составная картинка из букв и слов, тщательно вырезанных из газет и журналов. Генри прочитал последнюю строчку: Если вы не последуете нашим инструкциям, то мы убьем вашего сына.

На кофейном столике перед диваном Генри обнаружил старый «Поляроид» Уинни с кучкой фотографий, разбросанных как карты Таро перед гадалкой, предсказывающей не будущее, а прошлое. Генри посмотрел на Тесс, которая была слишком занята с кошками, чтобы следить за ним. Не глядя на снимки, он убрал их в свой рюкзак. Под фотографиями обнаружился дневник Сьюзи – тяжелый блокнот для записей в твердой черной обложке, на которой красным лаком для ногтей было выведено: РАЗОБЛАЧЕНИЕ = СВОБОДА. Он провел дрожащим пальцем по глянцевитым буквам; затем, не открывая дневник, отправил его туда же, куда и фотографии. Взвалив на плечи и без того невероятно тяжелый рюкзак, он с тоской посмотрел на дверь. Генри боролся с желанием выбежать из хижины и подышать свежим воздухом. Ручеек холодного пота пробежал у него между лопатками. Тесс называла их «костяными крыльями».

Крылья.

Сьюзи всегда носила длинные блузки свободного покроя приглушенных землистых оттенков. Вместе с черными легинсами и потрепанными армейскими ботинками на высокой шнуровке. Это была ее стандартная униформа.

– Мы не должны надолго оставаться здесь, – пробормотал он, скорее самому себе, чем своей жене. Мы вообще не должны были приходить сюда. Это не было частью сделки. Той последней ночью они обещали друг другу никогда не говорить о том, что случилось. Никогда не возвращаться. А если кто-то вдруг свяжется с ними насчет Сьюзи, они должны были ответить, что в конце лета, когда они в последний раз видели ее, она собиралась уехать на запад, в Калифорнию. Разве не сама Сьюзи рассказывала им, что секрет действительно хорошей лжи заключается в блестящей жемчужине правды, скрытой внутри?

Генри посмотрел на Тесс, которая расставляла миски с тунцом и разбавленной сгущенкой. Она опустилась на колени, чтобы достать до пола, и ей приходилось обеими руками упираться в столешницу, чтобы подняться обратно. Кошки сражались между собой за место возле мисок.

– Осторожно, – предупредил Генри. – Они больше не знают тебя.

Он всегда ненавидел кошек, не помнил их клички и не следил за их маленькими историями. Теперь у него были причины полагать, что они могут оказаться опасными, а Генри считал первой обязанностью мужа и будущего отца обеспечить безопасность жены. Он не мог контролировать происходящее, но изо всех сил старался быть готовым ко всему. Надейся на лучшее, но готовься к худшему: неплохой лозунг для уроженца Вермонта.

Они были женаты четыре месяца и окончили колледж не более года назад, так что Генри иногда тупо удивлялся, когда видел обручальное кольцо у себя на пальце. Девушка, с которой он не рассчитывал связать свою жизнь, теперь стояла на разоренной кухне и кормила изголодавшихся кошек, а на ее распухшем пальце красовалось такое же золотое кольцо – физическое, ощутимое доказательство их связи. Как будто ребенок не был достаточно веским доказательством.

Его отец оплатил скромную свадьбу, а затем убедил их переехать к нему. Мать Генри умерла год назад в просторном, беспорядочно построенном фермерском доме, оставив мужа в одиночестве. Там было много свободного места для всех, много места для их личной жизни. И там был бассейн, который Рут, мать Генри, распорядилась обустроить за несколько лет до своей смерти. Тесс он очень нравился.

– Новорожденные дети, которые выходят из утробы, уже умеют плавать, – сказала она как-то Генри. – Это инстинкт. Мы сразу же поместим малышку в воду, и она начнет плавать еще до того, как научится ползать.

Генри скривился и подумал: «Еще посмотрим».

Ему была ненавистна эта мысль. Бассейн во дворе сам по себе был роскошью, но в Вермонте, где им можно было пользоваться лишь три месяца в году, он казался полнейшей глупостью. Не говоря уже о том, что это просто опасно.

Генри работал с отцом на полную ставку в компании «Дефорж», откладывая деньги для ребенка. Весь день он проводил с рабочими бригадами и носил футболку с логотипом компании, заправленную в белые джинсы художника, и возвращался домой вечером, чтобы поработать дома. Он подготовил детскую для ребенка и вычистил один из небольших сараев на заднем дворе, чтобы Тесс могла использовать его как свою мастерскую. Он обезопасил все комнаты и надел предохранительные колпачки на все стоки, установил пластиковые замки на шкафчики с лекарствами и средства для очистки дома, покрыл монтажной пеной все острые углы мебели. Он осушил бассейн. Он даже часто готовил ужин для своей жены и отца. Когда Генри наконец ложился в постель, то спал крепко и без сновидений, а просыпался отдохнувшим и готовым к новому дню. В жизни Генри не было времени для того, чтобы оглядываться назад и думать о том, что произошло тогда в хижине. Он жил в мире, где правило настоящее и ближайшее будущее. Поэтому он так воспротивился настоятельному предложению вернуться в хижину после того, как растает снег.

– Зачем тебе это понадобилось? Мы же поклялись никогда не возвращаться туда.

– Я хочу последний раз оглядеться вокруг до рождения ребенка. Мне просто нужно это сделать, Генри.

– Но мы заключили соглашение, – напомнил он.

– Я пойду, с тобой или без тебя.

Генри понимал, что нет смысла спорить с Тесс особенно теперь, на позднем сроке беременности. Если бы она сказала, что хочет феттучини с пармской ветчиной в три часа ночи, то нашла бы способ получить желаемое, даже если это означало бы, что Генри отправится в круглосуточный супермаркет и лично приготовит это блюдо.

Генри не имел иного выбора, кроме присоединения к ее паломничеству. Сделать все возможное, чтобы ей ничего не угрожало. Но здесь, в хижине, это казалось невероятно трудной задачей.

Он поднялся в мансарду, где спали они с Тесс и где был зачат их ребенок. Их постелью был старый футон, уложенный на пол и забросанный спальными мешками, которые теперь были изгрызены мышами. Словно торопливый вор, он быстро перебрал их пожитки: одежда, сложенная в молочных коробках, заплесневелые книги, краски и кисти Тесс, его инструменты для резьбы по дереву. Он подхватил холщовый сверток со стамесками, тисочками и ножиками и запихнул его в рюкзак вместе с некоторыми лучшими кистями Тесс. Краски остались на месте.

Мансарда была тесной и душной. Генри быстро спустился по лестнице и на этот раз направился прямо к закутку за портьерой, сдвинув ее рывком, словно ожидал найти Уинни и Сьюзи, если будет действовать решительно. К черту приватность! Но их кровать была пустой. Одежда валялась на полу вместе с армейскими ботинками и белыми теннисными туфлями с замысловатым узором. Коробка с высохшими фломастерами. Кальян, изготовленный из пластикового мишки, когда-то заполненного медом. Пустая винная бутылка с огарком свечи в горлышке, следы от красного воска на стекле, словно засохшая кровь. А дальше, на стене за их самодельной постелью, был лось, занимавший всю стену. Не деревянная скульптура, – которая, как было известно Генри, валялась за хижиной в виде мелких кусочков, – а картина: девять холстов, составленных вместе, исследование Сьюзи перед ее реальным проектом, перед той самой скульптурой, которая была их концом.

Тесс стояла над кошками, глядя на то, как они жадно поглощают еду, и слушая их приглушенное мурлыканье. Она обдумывала способы убеждения Генри в необходимости забрать их домой. Возможно, не всех. Она начнет с парочки; конечно, отец Генри не будет возражать? И, хотя Генри был аллергиком, от этого есть подходящие лекарства, не так ли? Одна или две кошки – не такая уж большая просьба. Определенно, она возьмет Кэррота, потому что он был первым. И, наверное, маленькую бесхвостую Ташу. Остальные хотя бы смогут вернуться в город. Но как спустить кошек с холма? Она не думала, что животные последуют за ними, даже если они откроют банки с тунцом. Она принялась искать какое-то вместилище для них, большой ящик или коробку. Именно тогда она заметила аквариум, оставленный на месте после их ухода, на столешнице слева от раковины. Тесс сразу же поняла, откуда пахнет мертвечиной.

Она вспомнила тот день, когда они с Уинни принесли с озера банку из-под арахисового масла, полную темных яиц в желатиновой массе. В начале лета, когда все казалось возможным.

– Ох, – только и сказала она, стоя перед стеклянным резервуаром, когда вонь ударила ей в голову.

Сколько их было? Пятнадцать? Двадцать? Трудно догадаться. Аквариум был набит полуразложившимися лягушками, завязшими в тошнотворной зелени, когда-то напоминавшей воду, но теперь больше похожей на первозданную слизь.

Именно там, стоя перед аквариумом, Тесс вспомнила, как Сьюзи произносила слово мет-а-морфо-за, делая ударение на каждом слоге и обещая, что та же участь ожидает их четверку Сердобольных Разоблачителей, что они тоже необратимо изменятся и больше никогда не вернутся к прежнему состоянию.

Именно тогда, когда вонь наполнила ее ноздри, а голос Сьюзи пропел «мет-а-морфо-оза» в ее голове, у Тесс отошли воды.

– Ох, – воскликнула она снова, и теперь ее возглас был больше похож на стон. На возглас ребенка, отчаявшегося найти свой дом.

Когда у его жены отошли воды – когда жидкость просочилась через хлопковые трусы и закапала на истертые доски кухонного пола под куполом юбки, Генри смотрел на лося.

Он встретился взглядом с глазами животного на картине и поверил, что оно пригвоздило его к месту. Он не смел двигаться, чтобы не ожило нарисованное существо. Он впервые заметил, что форма и цвет его радужки были похожи на глаза Сьюзи, – светлый янтарь с золотыми блестками, – и только тогда сообразил, что это Сьюзи смотрит на него, судит о нем и спрашивает, зачем он вернулся и что ожидал найти.

– Ты, – прошептал он, обращаясь к лосю как раз в тот момент, когда услышал, как застонала его жена.

Генри шагнул вперед и сорвал верхний левый фрагмент с левым глазом лося и клочковатым бурым ухом. Потом он решительным шагом направился к Тесс, сжимая оторванный кусок под мышкой. Он протолкался через кошек на кухне и обнаружил свою жену, стоявшую в лужице перед аквариумом. Сначала ему показалось, что она хотела спасти лягушек (хотя он понимал, что там давно уже нечего спасать). Генри подумал, что она руками вычерпывала вонючую зеленую воду, и сама мысль об этом едва не вогнала его в ступор.

– Кажется, ребенок хочет наружу, – сказала Тесс, скрестив руки на животе.

Даже после ее объяснения ему понадобилось какое-то время для осознания случившегося и составления плана действий. Генри умело организовал их уход из хижины и медленный спуск по склону холма и прогулку к автомобилю. Кусок картины выпирал у него из-под локтя под нелепым углом, и карий глаз, глядевший на него, как будто спрашивал: Ну, и что ты надеялся найти?