Глава 5 Октябрь
1. Отто
Я не курю; да и вообще, отрицательно отношусь к табаку и всему, что с ним связано. Но у никотина есть пара привлекательных качеств, которые мне сложно отрицать: он успокаивает нервы и придаёт сил. В молодости, был у меня не самый лучший период, связанный как раз с курением и выпивкой. Теперь, я могу говорить об этом лишь как персонаж из не слишком креативной социальной рекламы.
Прошлого уже больше двадцати лет, как я пью не чаще пары раз в год и к алкоголю остаюсь равнодушным. Но иногда, бывает, мне сниться, как я курю, и сигаретный дым подымается в воздух… Как же сильно этот наркотик влияет на тех, кто хотя бы раз в жизни имел с ним близкие отношения. И всё же, теперь я совсем другой человек. Я не из тех, кто станет искать выход в табаке – молить пачку сигарет в кармане облегчить мои страдания, не тот, кто станет говорить, что у него нет зависимости. Сигареты помогают скрыть проявления затянувшейся депрессии. Но я предпочитаю лечить болезни, а не справляться с симптомами. Наркоз необходим лишь тем, кто оказался на операционном столе. С прочей болью, человек способен справиться собственными силами. К этому я пришел не за один год; потребовалось многое испытать в этой жизни, чтобы я стал таким, какой есть сейчас.
Но дети совсем не похожи на своих отцов – если бы всё было так просто, и каждый ребёнок становился точной копией своих родителей, то большей часть проблем в этом мире просто не существовало бы.
Первые подозрения родились у меня ещё в Берлине. Но доказательств у меня не было, да и если посмотреть на это стороны, мои чувства действительно больше походили на родительскую паранойю. Так часто бывает, когда любишь своих детей, но можешь проводить с ними столько времени, сколько хотел бы. А ведь если бы проводил, а не занимался одной только работой, нам не пришлось бы в спешке покидать родную страну и прятаться тут, на краю цивилизованного мира. Я быстро забыл о запахе табака, исходившего от его одежды. И вспомнил теперь, когда нашел початую пачку сигарет.
Она беспечно лежала в незапертом отделении шкафчика у его кровати. Я искал зарядку – свою забыл на новой работе. Он доверял нам, зная, что мы не будем заглядывать в его личное пространство, а потому совсем не заморачивался с укрытием для своей тайны. С минуту я тупо глядел на пачку, надеясь, что она окажется не тем, чем казалось с первого взгляда. Но ничем другим она быть не могла. Я аккуратно положил её на прежнее место так, чтобы Штефан не смог обнаружить, что его тайна раскрыта. Я был растерян, меня обуревала ярость и грусть. Я совершенно не понимал, что должен делать, где допустил ошибку, с какого момента я уже не мог этого предотвратить. Пример, описываемый во всей литературе о воспитании подростков, но который поставил меня в тупик и надолго вывел из колеи. А ведь это был мой единственный за месяц выходной.
Каким-то чудом, я понял, что должен делать в первую очередь: отправиться на кухню, выпить стакан воды, сделать вдох, второй, а затем ещё десять. Так я и поступил. Стало легче, но от этого я не переставал ощущать себя бессильным что-либо изменить. Семнадцать лет – да разве можно сделать что-то с ребёнком в таком возрасте?! Он стал спокойнее, но от этого лишь ещё упрямее, чем был, скажем, ещё три-четыре года назад. Я знал, что должен рассказать об этом Марии, но боялся её реакции. Мне не хотелось портить наши отношения с сыном – ведь с тех пор, как мы переехали, они и без того висели на волоске, грозясь свалиться в пропасть, и только теперь начали постепенно приходить в норму. Если мы испортим всё сейчас – это будет настоящей катастрофой. Но если я буду молчать, то кем тогда стану? Сообщником?! Нет, это звучит слишком драматично. Скорее, просто плохим отцом.
Как же я жалел, что выпросил этот выходной. Вот судьба меня и наказала. На работе исчезают семейные неурядицы, остаются где-то там, далеко, откуда им до тебя не добраться. Тем более, если бы не было сегодняшнего дня – то вряд ли бы я узнал о вредной привычке Штефана в ближайшее время, а может, вообще никогда. Тогда, намного легче было бы справиться с совестью, которая точно заявит о себе, поскольку я здраво оценивал свои возможности и понимал, что вряд ли смогу повлиять на Штефана и заставить его бросить курить. Нет, я только всё испорчу. А ведь на самом деле, вредные привычки наших детей вредят не столько им, сколько нам самим, ведь что может быть хуже, чем чувствовать гнев и беспомощность одновременно?
И всё-таки, жене рассказывать я не стал. Я ясно представлял себе, как в итоге проигравшими оказываемся мы втроём. А это был худший исход из всех, которые могут произойти. Я решил, что поговорю со Штефаном сам, когда настанет время – остаётся лишь надеяться, что идеальный для этого момент настанет не слишком поздно. А ведь я уже не молод. Какая-то чёрная моя сторона заставила меня представить, как я лежу при смерти в украинской больнице, Штефан сидит рядом со мной и я тихим голосом шепчу ему: «Не кури». Ох, как же мне было не до смеху, а мозгу с его безудержными фантазиями лишь бы пошутить.
Выходной только начинался, а я уже соскучился по ненавистной работе. Чем-нибудь руки занять было надо. А может, лучше ноги? Пробежка, разминка, любой спорт – как же люди недооценивают его значение, особенно в моменты, когда голова от нервов раскалывается на части. Но это всё не для меня – мы со спортом недолюбливаем друг друга. Вместо того чтобы подобно Челентано из «Укрощения строптивого» выйти во двор рубить дрова, я вышел на проспект в ближайший художественный маг. Купил альбом, кисточку и акварель к нему. Скупился так, что мне даже выдали дисконтную карту.
Штефан вернулся домой со своим знакомым. Мы встретились в коридоре, но не обратили друг на друга особого внимания. Дом большой – места всем хватит, а мне не особо хотелось знать, чем таким они планируют вместе заниматься. Найдя укромное местечко, я медленно стал вспоминать молодость – уроки рисования. В чём-то я действительно когда-то был хорош – до того, как судьба свела меня с моей работой и обо всём остальном надолго пришлось забыть. Теперь, всё это в прошлом. Я будто только познакомился со своей молодой женой – тогда, у меня было много подружек, а на неё я почти не обращал внимания. Свой нынешний ненужный опыт я готов был обменять на тогдашний ветер в своей голове, который за эти годы развеяло по всему свету. Но техникой рисования акварелью я владел тогда, как мне кажется теперь, на уровне мастера. Руку не пришлось долго уговаривать держать кисть как когда-то – она сама соскучилась по прежним временам. И теперь, с лихим задором, я размазывал краски по листу. У меня вышел портрет сына с сигаретой. Я посмотрел на него, думая, что жена, когда вернётся с ярмарки, куда пошла сегодня с одной из своих новых подруг, обязательно заметит, что я снова взялся рисовать и попросит показать ей все мои рисунки. Я вырвал «Курильщика» из альбома и отправил сушиться туда, где ей его не найти не найдёт. Какое странное чувство – владение тайной. Зато, теперь я точно знал, чем занять этот день. И старался не думать, что всего лишь справляюсь с симптомами.
2. Штефан
Этот день начался слишком рано, чтобы оказаться таким же, как и все.
За день до Дня учителя мы должны были встретиться и прорепетировать, но нам было лень. Не бог весть какое дело тот концерт – мы работали как волы и можем позволить себе в этот день передохну́ть. Я планировал проснуться не раньше полудня – редко выдаётся такая прекрасная возможность. Но как наивно было полагать, что мир, в котором я живу, просто так не оставит меня в покое. Да и давно нужно было смириться с тем фактом, что если твой друг Хайдеггер – то в выходные, скорее всего, тебя разбудит с утра его звонок.
– Привет. У тебя дома кто-нибудь есть?
С этих слов и начался мой день. Я даже не с первой секунды уловил их смысл.
– Не знаю. Ещё не проверял, – своему голосу я постарался придать максимально измученный, усталый тон – но мой палач был безжалостен.
– У меня с собой две банки пива и я иду к тебе. Выйди меня встретить, а затем на месте и решим.
После этих слов, он бросил трубку. Он хотел, чтобы я встал и пошел, а точнее, побежал; вот только я не успел его послать и сказать, что болен и устал, и эту ночь не спал. Да уж, реальная жизнь – сильно отличается от песен.
Сперва-наперво, я узнал, что дома, помимо меня, ещё был папа – в кои-то веки сегодня у него выходной. Дядя Альберт пропадал где-то на рыбалке – он мог себе это позволить, своё в этой стране он уже отработал. Мама вместе с тётей и своими подругами отправилась на какую-то ярмарку с украинским колоритом. Помнится, она даже пыталась завлечь и меня вместе с ней: «Ощутишь душу страны, в которой мы живём», – сказала она. Тогда, я ответил ей, что это всё равно, что искать настоящую Германию на Октоберфесте. Одна видимость культуры, а под оболочкой… Я отказался так вежливо, как только мог. Хорошо, что она быстро всё поняла. С ней мы говорим теперь чаще по-украински или по-русски. Немецкий, наш родной язык, звучит в нашем доме всё реже – и хорошо, быстрее привыкнем, быстрее забудем, откуда мы родом.
В рекордно короткие сроки, я вышел к Хайдеггеру навстречу, оставив папу одного в доме. Но далеко идти не стал. Зная по какому маршруту он будет идти, я выбрал лавочку поудобнее, сел и с невозмутимым видом стал его дожидаться. Это было нелегко – мои глаза грозились в любую секунду закрыться и погрузить меня в сон. Странное чувство, когда находишься на границе между сном и явью, с трудом отличая одно от другого. В такие минуты погружаешься в себя и перестаёшь замечать всё вокруг. Я пропустил тот момент, когда Хайдеггер подошел ко мне и сел рядом.
– Привет, ты чего такой убитый?
Я взглянул на него сквозь полузакрытые веки. Мой внешний вид должен был говорить куда больше, чем слова. И всё равно, я выдавил из себя ответ:
– Да так, встав из могилы, забыл, что должен привести себя в порядок и выглядеть как живые.
Вскоре, он силой поднял меня с лавки, где я уже собирался прилечь, и потащил меня в сторону дома. Я кивнул консьержке, что незнакомец со мной – свой и мы поднялись на нужный этаж, вошли в квартиру. В коридоре нам повстречался папа, но сразу уразумев, что к чему, он предпочёл сделать вид, что не заметил гостя и поспешно ретировался по каким-то своим выходным делам. Выглядел он как-то странно, обеспокоенно, будто всё утро у него шалят нервы. Я обратил бы на это больше внимания, если бы не усталость, которая даже после продолжительной прогулки, всё ещё напоминала о себе.
В моей комнате он достал обещанное пиво. Со стороны это выглядело вполне безобидно – ну, мало ли, захотелось парню выпить – не в одиночку же. Но зная Хайдеггера, я догадывался, что выпивка в его руках – это всего лишь предлог для чего-то намного большего. Скорее всего, он к нему даже не прикоснётся – так, слегка пригубит. Напитки легче водки, как я понял, для него – просто вода.
К пиву я не спешил притрагиваться. Две банки на столе так и стояли, как символическая плата Харону за переправу на ту сторону реки. Иное дело, не другой берег интересовал Хайдеггера, а сам перевозчик. Видимо, во мне есть что-то, что притягивает к себе сумасшедших всех мастей и калибров.
– Так, зачем ты здесь?
И о чудо, он взял банку с пивом и сделал из неё глоток. Но затем, поставил обратно и, забегая наперёд, навсегда забыл о её существовании. Он стал рассказывать мне историю о том, как неделю назад провёл время на реке Каменка вместе с турклубом университета. Он и меня звал в этот поход, но я отказался и, как выяснилось вскоре из его повести, не зря.
3. Хайдеггер
Это был день нашего первого выступления перед публикой.
Я всё время чувствовал на себе чужие взгляды, которые точно были брошенные неслучайно. Всё было продумано до мелочей – и взгляды публики на артистов, и переживания актёров – всё было предсказано задолго до этого. И всё равно от страха и восторга подгибались коленки.
Помимо концерта, мы взяли на себя так же главные роли в одной юмористической сценке про олимпийских богов. Гоголь играл Аполлона, я – Зевса, Андрей – Гермеса, а Штефан – бога студенчества. Мы втроём были «преподавателями», а Гёте – не прилежным, но смышленым учеником на пересдаче экзаменов у сильных мира сего, но не смог с ним справиться, а за свои шалости и хитрость был вычеркнут из списка богов и забран зловещим Военкоматусом. Хотя, окончания имён на «-ус» – это скорее римская грамматика, чем греческая, но в рамках этой простой истории такие ошибки сценаристов незначительны. Вот и весь сюжет, в ходе которого идут шутки о студентах, преподавателях и про то, как тяжело нам жить вместе под одной крышей.
Чтобы мы больше походили на своих персонажей, несколько ответственных девочек из студсовета принесли из дома старые простыни, которые мы, раздевшись до пояса, должны были надеть, наподобие древних греков. Мы-то и прорепетировать нашу сценку смогли всего пару раз, и слова запомнили плохо; а к подобным переодеваниям я подавно не был готов. Но моё личное мнение по поводу всего происходящего и в этот раз осталось никем не услышанным.
У меня были не самые лучшие предчувствия, граничившие с паранойей. Мне, как идущий по пустыне путник нуждается в утолении жажды, нужно было успокоить нервы. Переодевшись в покрывала, мы дружной толпой отправились в курилку, что была в туалете на пятом этаже. Ещё никогда это место, служившее точкой сбора курильщиков всех групп колледжа и университета, а так же некоторых преподавателей – не становилось временным пристанищем четырёх олимпийских богов.
Туалет был одним из тех, в которых ни у кого не возникнет желания разглядывать стены или задерживаться внутри кабинок надолго. В ней было всего одно маленькое, квадратной формы окно, располагавшееся возле двух сломанных раковин на уровне лба – в него можно было увидеть футбольное поле, если хватит роста; а если нет, можно было разглядеть кусочек синего неба, как тюремному заключённому во время прогулки. Это поле в окне – стало для нас символом курения, почти таким же, как надписи на пачках сигаретами. Суть, заложенная внутрь этой картинки, мало кому ясна – нужно было хоть раз побывать здесь. Если ты олимпийский бог, а имя твоё Зевс – то кому, как не тебе придумывать символы. Хотя, в мифах о нас и так сказано уже слишком многое. Был только Штефан, бог студенчества, о котором не существовало ни одного мифа и которому только предстояло придумать свой – о себе, о нас, про людей и полубогов вокруг, со своими собственными, личными символами.
Я сделал всего пару тяг, а затем, у меня полностью отпало желание курить. Глядя на тлеющую меж пальцев сигарету, я думал, до чего же в нелепом положении оказались мы – четверо парней в простынях на голое тело в университетском туалете на перекуре. Вот-вот, и слабенький огонёк дойдёт до фильтра – сигарета выкурена почти без моего участия. Я бы мог наблюдать этот процесс в мельчайших подробностях, если бы время от времени не бросал взгляды на Штефана, ожидая, пока он сам повернётся ко мне. Я сказал ему:
– Кажется, совсем немного осталось до концерта, – я перевёл взгляд на Аполлона с Гермесом, – но на самом деле, в запасе у нас – целая вечность.
Иногда, слова сами находят выход. Вот бы самому понимать смысл всех сказанных мною фраз. Я снова посмотрел Штефану прямо в глаза и спросил:
– Ты помнишь историю, которую я рассказал тебе вчера?
Конечно же, он помнил – прошел всего один день. Я заглянул к нему с пивом, которое, разумеется, пить не стал. Мне хотелось поделиться с кем-нибудь своими наблюдениями и этим кем-то оказался Штефан, хотел он того или нет. Всё началось с его слов: «Зачем ты здесь?».
– Эту историю, – начал я, сидя на его кровати, пока Гёте внимательно вслушивался в каждое моё слово – ну что, удачи ему в этом, – я успел рассказать многим, но каждый раз – по-разному, отрывками. Я хотел бы, чтобы ты услышал её целиком, от начала до конца, если забыть о том, что любая человеческая история, рассказанная полностью, должна заканчиваться смертью.
Общение с Гоголем привело меня к тому, что теперь я говорю такие фразы: двусмысленные, манерные и непонятные. Но мне нравится его способ рассказывать истории. Теперь, моя очередь усыпить слушателя потоком слов, невнятных по отдельности, но вместе составляющими прекрасную мозаику человеческой судьбы.
Я пригубил пива из банки, поставил её обратно и долго не вспоминал о её существовании.
– С чего бы мне начать…
Мысленно, я вернулся в нашу туалетную курилку. Штефан уточнил:
– Ту самую историю о том, как ты на несколько дней отправился в поход с турклубом?
– Да, отличная была поездочка. Жаль, что тебя не было с нами. Впрочем, тебе бы там вряд ли понравилось. Сейчас узнаешь почему.
– Не могу дождаться.
Для начала, наше путешествие было не совсем походом. Это слово сразу навевает мысли о длительных переходах с тяжеловесными рюкзаками на плечах и стремительной смене локаций. А мы, по сути, всё время провели на одном и том же месте. В сорока километрах от Никополя есть чудесная земля, где вода стекает по скалам, а невиданные просторы теряются в зарослях высокой травы. До реки Каменки мы доехали на автобусе, спустились вниз, к скалистым уступам у самого его подножия, где и разбили лагерь, прямо у маленького водопада. Раньше, вся эта территория была дном этой реки, но за тысячелетия, она стала мелководной. Легко было представить, как одно небольшое наводнение возвращает воде отвоёванные у неё землёй территории. Возможно, это произойдёт века спустя после нашей смерти. Так или иначе, мне было приятно думать о нашей поездке как о дум-туризме на минималках.
В туалете роль пепельницы играла жестяная банка «Бычков в томате», и с ней она справлялась лучше, чем у нас получалось изображать из себя греческих богов. Я раздавил окурок об кучку из других бычков от сигарет, уже лежавших в ней. Глядя на Штефана, я пытался прочесть его мысли. Да, его внимание полностью занимал не я, не река из моей истории, а только концерт. Для меня – это всего лишь забава; для него – намного больше, чем для всех нас вместе взятых.
В сотый раз я стал прокручивать в голове калейдоскоп событий, произошедших за те несколько дней. Каждый раз, я рассказываю совершенно другую историю – невозможно повторять её раз за разом одинаково, по крайне мере, у меня это точно не получится. Вчера, я рассказал Штефану её лучший вариант. Теперь, мне хочется, чтобы он вспомнил его во всех подробностях, будто я рассказываю эту историю вновь и вновь. Время в курилке – самая непостижимая материя. За несколько мгновений, он способен пережить те три дня на реке так, будто всё это время находился там со мной.
Надпись на скале неподалёку: «Здесь курили дурь Орджин и Курфджи». Не знаю, кем они были и правильно ли я прочитал их имена, но подозреваю, что время они провели неплохо. Да, люди с древних времён, в поисках истины, приходили к реке, и находили её разными путями. Человек продолжает искать её, но возможно, он просто забыл где.
В обед, когда лагерь был поставлен, а ветки и камни уже образовали костёр, я сказал всем собравшимся, что этот маленький водопад на реке, обширные равнины и голые скалы – лучшее что я видел за последнее время. Фотограф, сидевший рядом со мной и потягивавший крепкий чай, ответил, что если это правда, то жизнь у меня серая и тоскливая, и от такого её качества мне следует поскорее избавиться. Я ничего не ответил, но подумал, что необязательно она такая уж и скучная. Просто мир вокруг настолько прекрасен, что перекрывает собой всё остальное. По крайне мере, пока что-нибудь не отвлечёт моё внимание, пока не начнутся первые трудности и проблемы. Но тогда ещё, пока я пил чай, сидя на скалах, забредя туда, где меня не найти тревогам и любовался рекой – не было ничего важнее этого.
Я почти успел забыть, что всё это время провёл в курилке-туалете на пятом этаже.
– Ну что, ребят, пойдём, что ли, ещё раз прорепетируем там, – предложил Гоголь.
– Нам бы разыграться лучше, – напомнил Штефан.
– А как? Барабаны уже перенесли в зал – стоят там теперь, красуются.
– И без них можно попробовать.
– Долго нам ещё осталось?
– Ещё полчаса.
Двое моих знакомых, Денис и Дима, с которыми мы были в походе, взяли с собой всё для приятного, душевного вечера. Задолго до отъезда, мы договорились с ними скинуться на что-нибудь попить. Свою двухлитровую бутылку я потребовал уже через три часа, как мы приехали – когда я сделал для лагеря всё, что от меня требовалось и пообедав. Сразу после этого меня начала одолевать скука. Я оказался предоставлен самому себе, на этом красивом, на маленьком клочке земли. Знакомая мне по городской жизни тоска нагрянула внезапно, но вполне ожидаемо. А я до сих пор не научился справляться с ней самостоятельно.
– Эх, Штефан, – сказал я ему, рассказывая об этом, – выведи на моём надгробии эти слова: «Он не смог справиться со скукой». Лучшей эпитафии не сможет придумать никто.
Не помню, было ли в моей жизни что-нибудь хуже этого ада в раю. Пиво было отвратительным. Но кого это волнует, особенно тогда, когда кружка только опустев, наполняется вновь? Уж точно не меня; уж точно не тогда. Наверное, я сделал бы это вновь – возможно, чуть более осторожнее. Хотя, какая тут может быть осторожность?
Штефан стал разыгрываться на аккордеоне, а мы тем временем пытались вспомнить свои слова в сценке. Послушав нас, Гёте сказал: «Что-то – лучше, чем ничего». Продолжая тему эпитафий, я задумался над тем, чтобы высечь эти слова на его надгробии – что ж, что-то – действительно лучше, чем ничего.
Концерт уже начался. Времени у нас оставалось мало. Глава студсовета и её заместитель читали на сцене стихи, другие участники показывали свои нелепые номерки. Чем ближе подходила наша очередь, тем я с Гермесом и Аполлоном волновались всё больше, повторяя свои слова снова и снова – сложно было это объяснить, будто за малейшее отклонение от текста всех нас ждала смертная казнь. Единственным, кто сохранял хладнокровие и меньше всех проделывал бессмысленные нервные движения, был Штефан. Свои слова он выучил чуть ли не сразу, хоть их и было больше, чем у нас всех вместе взятых. Сложно было не уважать его, глядя, как он спокоен и целеустремлён. Но за то время, что мы знакомы, я многое успел о нём узнать. Боится и переживает он сильнее любого из нас. Но внешне он всегда неприступен, его голос хорошо поставлен, а русские слова он произносил так, будто говорит на родном языке, так же свободно и чувственно. Но он чаще молчит, чем говорит. И слушает он всегда внимательно, ни разу не перебив собеседника. Сейчас – в точности, как и вчера, когда я рассказывал ему свою историю.
– Самый худший способ исчезнуть, – говорю я, – это выпить. Особенно это плохо, когда тебе необходимо скрывать своё присутствие от окружающих. Меняется всё вокруг, особенно время, которое окончательно сходит с ума. Четыре часа могут пройти как двадцать минут; и эти же двадцать минут вполне могут показаться четырьмя часами – всё зависит от внешних и внутренних условий.
Именно благодаря этому эффекту, опьянение похоже на сон разума – и часто бывает, что ему снятся кошмары. Алкоголь забирает души тех, кто влюбляется в него. Само существование таких людей сводится к постоянной подпитке, как лампе, чтобы гореть, нужно масло, а костру дрова. На самом деле, я редко получаю от этого процесса хоть какое-то удовольствие.
– Ты, правда, можешь не верить мне, Гёте, думать, что я заливаю, но когда я пью пиво или, тем более, чего покрепче – я всегда страдаю. А в тот раз – мне было плохо вдвойне.
Хуже всего, когда пытаешься сделать вид, будто с тобой всё в порядке, хотя какое там. Я помог своей однокурснице и снял на её телефон видео, как она плывёт по реке на байдарке – возможно, лучшее из видео, которые я когда-либо снимал. Я не преувеличиваю. Тогда, мне казалось, что я понял всю суть плавания. Судно движется по течению, следует его ритму и сливается с ним. Течение воды в реке воздействует не только на лодку, но и на самого пловца. Учитывая то, что весь мир тогда точно тёк перед глазами, я сам будто очутился в реке, и хоть стоял в стороне, был един и с ней, и с рекой, по которой она спускалась.
– Позже, она отругала меня. Сказала, что видео получилось таким, будто всё плывёт. Хоть это было, забегая наперёд, когда я давно уже протрезвел, но ответил ей так: «Это хорошее видео – на нём всё плывёт вместе с тобой, в этом суть течения, глубина этого видео». В общем, у неё было достаточно причин, чтобы больше со мной не разговаривать, а встретив в колледже, обходить стороной.
Вплоть до самой ночи я просидел на скале и наблюдал, как мерно течёт вода в реке, а вместе с ней и время. То и дело перед моими глазами мелькали ангелы и демоны – реальные и всего лишь последствие токсинов. Со своим собутыльником, державшимся более стойко, чем я, мы обсудили то, что значит быть лучшим другом, просто знакомым и «да так». Интересный выдался разговор; жаль только, что ни слова оттуда не могу вспомнить.
Мы светили лицами из-за кулис, надеясь, что никто нас не заметит – рисковали, но было так интересно, что было не до страха. То и дело мы пробегали взглядом по неровным дорожкам текста на смятом листке бумаги. Эти минуты запомнятся мне как бесконечно долгие мгновения отчаянной и тревожной скуки. Мы – актёры перед выступлением – всё равно, что солдаты, которых вот-вот бросят в бой. Ещё раз пробежаться взглядом по тексту – всё это отвлекало, но заставляло волноваться только сильнее. Штефан застыл на месте. Раньше, его заботило лишь одно – репетировать, репетировать и ещё больше репетировать. Но он замер, прислушавшись к своим внутренним ощущениям. Сложно было скрыть, что они сообщали ему лишь то, что напуганы до поседения. И всё же, этот ужас, который он так отчаянно пытался скрыть, делал его одним из нас, живым, настоящим артистом. Мы сделали всё, что могли, что хотели сделать. Остаётся лишь отпустить – получить этот ни с чем несравнимый драйв, который мы заслужили.
Вечером мы собрались в палатке и стали играть в «Сундук». Правила просты: нужно угадать карты на руках у соперника. Если называешь правильно достоинство, говоришь, сколько таких карт и какая у неё масть: «два туза, трефы и пики» или «одна десятка червей» и так далее. Если карты угаданы, то ты забираешь их к себе – больше их никто угадать не может – и затем можешь повторить попытку. Если карта не угадана, ходит следующий по очереди. Четыре карты одинакового достоинства, но разных мастей, называются «сундуком». Выигрывает тот, кто соберёт больше всех сундуков. На ранних стадиях, игра сводится к угадыванию и удаче, и лишь потом, примерно после первого сундука, в дело вступает логика и психология.
Полночи ушло у нас с ребятами на эту игру. Трезвомыслящему человеку в такой компании делать нечего; игра просто не сможет его затянуть. А вот от кого воздержанием от алкоголя и не пахнет, рискует надолго застрять, с каждой минутой лишь усиливая свой азарт. Но время шло, здравый смысл потихоньку стал просачиваться сквозь щели в палатке. Поэтому, в ход пошла вторая бутылка, которой хватить должно было до утра. Периодически, мы устраивали перекуры под звёздным небом, под мерный шум ночи и водопада. Единственным нашим источником света был тусклый фонарик. Такие прекрасные мгновения, случающиеся нечасто, я называю «незабываемые». Вокруг было нечто от древней магии, существовавшей в те времена, когда жива была традиция у людей каждую ночь собираться вокруг костра.
Сидя на диване в гостях у Штефана, слышу его вопрос:
– Зачем ты вообще поехал туда? Если ты просто хотел напиться, то смог бы сделать это и дома.
О, друг мой, мне вовсе не хотелось напиваться – это произошло так, по ошибке. Единственное, чего мне хотелось сделать, так это жить – по-настоящему, наслаждаясь красотой природы и не жалеть ни о чём.
В нашей палатке был один парень моих лет, который постоянно понижал градус. Из-за этого, а может и по другой причине, он постоянно говорил о привидениях, бесах и прочей потусторонней силе, как доброй, так и враждебной. В основном, его рассуждения были посвящены духу девочки, то ли в белом, то ли в сиреневом платье. Она являлась ему в видениях с тех пор, как мы прибыли на это место и она же прямо сейчас, во время наших весёлых ночных посиделок, пытается приблизиться к нашему лагерю со стороны автобуса, стоящего наверху, в поле. На вопрос, что ей от нас нужно, ответа он не знал, но на всякий случай, сделав хороший глоток дешёвым виски из пластмассового походного стакана, выстроил каждому из нас индивидуальную защиту от духов и отдельно на весь лагерь в целом.
Алкоголь развязал язык этого загадочного молодого человека. Он рассказал нам о своих магических способностях, развившихся у него с детства от близкого общения с мирами демонов и духов. Одни охотятся за ним, но не могут справиться с его защитным полем; другие наоборот, помогают и предупреждают об опасностях. По какой-то необъяснимой причине потусторонние сущности всегда знают где он находится, хотя его способности, которые он никогда не забывает применять, всякий раз здорово выручают его и злым духам не удаётся причинить ему серьёзного вреда. Пока он всё это рассказывает, девочка то ли в белом, то ли в сиреневом платье, выяснить это довольно проблематично, продолжает медленно, но верно, приближаться к нашему лагерю, и цель её по прежнему остаётся неизвестной. Погода, тем временем, завелась не на шутку. Стенки палатки то и дело сотрясались от внезапных порывов ветра. Что-то постукивало в соседних кустах. Шум этот мог быть простым звоном бутылок, а мог означать и проникновение на территорию лагеря диких зверей. Мир вокруг разрывался от вымышленных и вполне реальных угроз. Я попросил глоток дешевого виски и ненадолго я забыл про свой первобытный страх.
В одной палатке с нами сидел мальчик лет тринадцати – и без того недалёкий умом, но от нашей выпивки и сигарет, совсем перестал замечать разницу между миром живых и давно умерших. От этих рассказов моего друга он весь покрылся гусиной кожей, в глазах его застыл ужас, а взгляд всё скакал по закрытому пространству палатки. Казалось, чтобы вызвать в нём пронзительный крик достаточно коснуться его кончиком пальца, и он сначала завопит, будто перед ним и вправду предстало привидение, а затем упадёт в обморок. Чтобы хоть как-то справиться со своими нервами, он произносил больше бессвязных и неуместных ругательств, чем всех остальных слов. Вот он, ребёнок, у которого в голове одна трусливая каша и не способный общаться со сверстниками и ребятами постарше, не употребив в каждом предложении хотя бы несколько грубых слов. Когда же наш рассказчик сделал вынужденную паузу и вышел к скалам на перекур, я заговорил с его другом, с которым он делил эту палатку. Мне не хотелось говорить об этом нашему спириту в лицо, всё равно от такого разговора не будет толку, но пожаловаться я должен был – это было такой же моей священной обязанностью, какой для него было строительство щита от злых духов и демонов, хозяйничавших в этих краях. Мой первый вопрос был таким: