Они переглянулись и прочитали друг у друга в лице сомнение; нет, очевидно они ошиблись. Они попали на похороны к совершенно незнакомому человеку. И им становилось неловко. Они уже посматривали на дверь, чтобы как-нибудь незаметно стушеваться.
Но в это время из внутренних комнат приотворилась дверь, и появилась высокая сухощавая фигура с бледным, исхудавшим лицом, с жиденькой бородкой. Глаза у него были печальны и красны от слёз. Товарищи взглянули на него и тотчас же узнали в нём своего приятеля. Это было несомненно: Кожевкин был тут, на лицо, тот самый Кожевкин, который ещё пять дней тому назад весело кутил и смеялся в их обществе, в портерной, на Арбате.
Он постоял с минуту, с большим чувством перекрестился, потом как будто что-то вспомнил и растерянно огляделся вокруг. В соседней комнате послышался детский плач. Он схватился за голову и побежал туда. Через минуту детский плач прекратился.
Так это он, это, в самом деле, он! Кожевкин, тот самый Кожевкин, которого знает весь студенческий мир. У него была жена, и они узнали об этом только тогда, когда она умерла. У него были дети… У Кожевкина были дети, была семья, а, значит, и привязанности и заботы. Это было до такой степени странно, что они не решались верить даже своим глазам и ждали вторичного появления высокой тонкой фигуры. Они всё-таки ещё склонны были допустить, что это ошибка.
Прошло несколько минут. Кожевкин опять вышел, с озабоченным лицом и с таким видом, как будто ему надо было сейчас что-то предпринять, но он никак на мог вспомнить, что именно. Товарищи придвинулись к нему поближе и остановились на таком пункте, чтобы он их непременно заметил. И он увидел их, и глаза его сделались большими от изумления.
– Как? Вы здесь? – растерянно промолвил он вполголоса, – так идите же сюда… Идите сюда…
Он взял обоих за руки и повёл в свою квартиру.
Обстановка в этой квартире была заурядная. Она, правда, не говорила о крайней бедности, но в ней как-то совсем отсутствовали вкус и фантазия. У стен были расставлены стулья, множество кроватей. Всюду попадались умывальники, четырёхугольные столы. Всё были здесь предметы первой необходимости и не было ничего такого, что служило бы для удовольствия, не было ни одного уголка, где захотелось бы посидеть и отдохнуть. Не было ничего привлекательного и уютного.
– Ах, я вам так благодарен… Я так тронут! – говорил Кожевкин. – Но как же вы узнали, как узнали?
– Да очень просто, – объяснили товарищи. – Мы прочитали в газете ваше объявление.
– Объявление? – с удивлением спросил Кожевкин. – Разве было объявление?
– Ну, да. Вот оно.
Товарищ вынул из кармана газету и дал ему прочитать.
– Да, в самом деле… Так это… Это, значит, моя дочь позаботилась… Ах, умница… Я-то и не подумал, мне и в голову не пришло… Ах, голова у меня… Так вы, значит, по объявлению узнали?..
– Да. Все удивлены.
– Удивлены? Чему же?
– Да тому, что вы женаты… Никто этого не знал и не думал…
– О, я женат уже двадцать четыре года.
– Двадцать четыре года?
– Да, да. Я женился, когда мне было двадцать лет, и представьте… Представьте… – прибавил он дрожащим голосом, по-видимому готовый заплакать. – Мы так дружно жили с покойницей!.. Вы не знаете, что это была за женщина, что это был за ангел!
В это время в комнату вошла девушка. таща за руку пару маленьких детей. Позади угрюмо шёл гимназист лет четырнадцати.
– А, вот, вот и мои дети! – сказал Кожевкин. – Это вот моя дочь, а это – мелюзга. Гимназист-сынок… Сироты остались… Настоящие сироты! Ведь покойница была для них ангелом, поистине ангелом-хранителем.
Дети у него были разного возраста. Взрослая девушка – высокая, бледнолицая, похожая на него. Сын гимназист и два мальчугана ещё маленькие. Один из них был нервный и раздражительный и постоянно плакал; его-то и унимал ежеминутно Леонтий Степанович, растерянно убегая из комнаты, где лежала покойница.
– Ну, – говорил он товарищам. – спасибо, что пришли. Вы меня этим тронули… До глубины души тронули…
Товарищи явились в университет с известием, что объявленная в газете покойница оказалась женой Леонтия Степановича Кожевкина.
– Гм. Странно! – говорили все друг другу. – У него была жена! Удивительно! Никак нельзя было подозревать.
На другой день целая гурьба студентов отправилась в отдалённый переулок, наполнила комнату и часть двора. Посторонняя публика, присутствовавшая на отпевании, и духовные лица с изумлением осматривались и как бы спрашивали: почему это у Кожевкина такое множество студентов? Они и на самого Кожевкина посматривали теперь с сомнением. Знали они его за человека с неопределёнными занятиями, который кое-как перебивался, то ходатайствуя у мирового судьи, то сочиняя деловую бумагу. Но теперь они начали сомневаться в том, что действительно знают его. Да кто он такой, наконец, этот Кожевкин? Уж не профессор ли какой-нибудь?