Помоги любить тебя, сын

Евгения Моисеева

Помоги любить тебя, сын

 – А почему ты меня никогда не любила, мама? 

 – Неправда. Может не так, как ты этого ждала, но любила. Настолько, насколько умела любить.

От автора

Для кого эта книга

Для матерей, чьи отношения со взрослыми детьми превратились в поле битвы. Каждый хочет быть услышанным. Кричат от обид сердца, кричат слёзы в глазах, но войне нет ни конца, ни края.

Боль и непонимание разорвали связь между самыми близкими в мире людьми. Так и живёте: все осознаёте, а где выход – не знаете. Признаться, что стали с ребёнком чужими – стыдно, жить с этим осознанием – невозможно.

Для повзрослевших девочек и мальчиков, которые носят в сердце обиды на матерей или в целом на родителей. Вам может быть и сорок, и пятьдесят,  – не важно. Если детские раны осколочным ранением отдаются при одном только воспоминании о родителе, книга для вас.

Для юных девушек и парней, которые испытывают боль от того, что мама или отец не понимают, а ещё хуже  – не принимают. Живёте словно на разных планетах. Говорите на разных языках и не понимаете, почему всё так сложно. Хочется убежать из дома и никогда не возвращаться. Доказать свою состоятельность и начать жить самостоятельно. Подальше от родителей, чтобы только не объясняться и не объяснять.

Эта книга для всех, кто хоть раз в жизни думал о том, а что дальше. Как будут относиться к вам уже ваши дети. А к вашим детям их дети. Нет ли повторяющихся сценариев в вашей семье?

Книга – исповедь

История главной героини – моя история. Обо мне, но для вас. Многие увидят в моём описании себя: недолюбленных в детстве, не принятых родителями, во взрослой жизни пожинающих горькие плоды в отношениях с детьми.

Предлагаю прожить мою историю, рассказанную в трёх частях: детство без отца, бурная молодость, алкоголь, предательства, дно и воскрешение. И о том, как моя история сложных отношений с мамой повторилась в отношениях с сыном. Каждая новая глава – попытка вскрыть этот разрушающий корень и понимание, что он не всегда в детстве ребёнка, а даже чаще – в детстве самой матери. Понимание причины поможет по-новому взглянуть на происходящее, пересмотреть его и изменить.

Тут вас понимают. Вы не одна в своей боли.

Предисловие 

Сил не было. Несколько минут назад у Саши отобрали трёхмесячного сына. Крошечного и беззащитного, уложили на мерзкий металлический стол, похожий на те, что в морге, и привязали за ручки к поручням. Одна медсестра держала крохотные ножки Лёнечки, вторая возилась с капельницей.

– Та-ак, мамаша, не мешаем докторам, выходим, – тётка размером с танк, напирая и прижимаясь упругим животом, выталкивала Сашу из процедурки.

Саша пыталась прорваться сквозь танковую оборону:

– Да подождите вы!

Где там! Мгновение, и оказалась за дверью. «Клац» – щёлкнул замок  с внутренней стороны, а через секунду раздался детский крик.

Саша понимала, что малыш в надёжных руках докторов. Понимала, что в эту минуту идет борьба за его жизнь, а капельница – единственное средство спасения. И да, её предупредили, что вводить иглу будут в голову, у трёхмесячных нет вен на руках. Понимала, но материнское сердце рвалось на части. Спасти! Освободить от металлического стола, который ассоциировался с покойниками. Прижать к груди и бежать!

Саша испуганно уставилась на запертую перед ней дверь. Казалось, видит сквозь неё. Вот тупая игла ме-едленно вонзается в тонкую кожицу лысой головки сына. Прокалывает трепещущую вену и вот уже выступила капелька крови.

– Да когда же это прекратится!

Саша неистово дергала ручку, кричала, кажется, даже матом, стучала кулаками и пинала. Хотелось взорвать дверь, тётку-танк и больницу. Так кошка кидается на всякого, кто смеет протянуть руку к новорожденному котёнку. Так собака злобно оголяет клыки и рычит, когда пытаются гладить щенят.

Дверь открылась. Тётка с броней танка равнодушным тоном произнесла:

– Слушай, не долби, а, всё равно не пустим. Успокойся, скоро капельница закончится.

Ну как, как тут успокоиться? Лёнечка кричит и просит о помощи, а она, мать, ничего не может сделать. Предательница. Саша ощущала себя так, словно бросила сына на растерзание диким животным.

Крик не прекращался. Саша опёрлась на холодную, окрашенную грязно-голубой краской стену, местами вздыбившуюся как обозлённый дворовый кот, медленно сползла на кукурки и замерла. Озноб от стены мгновенно проник внутрь через позвоночник и растворился по худенькому телу. Она передернула плечами, уронила голову на колени и зажала уши ладонями. Слышать крик беспомощного сына было невыносимо. «Я не оставила тебя. Так надо. Скоро всё кончится», – как мантру повторяла Саша.

А рядом сидел Ангел. Так близко, что крыло слегка касалось рукава Сашиного больничного халата. Он сопровождал её с самого рождения. Знал каждую родинку на теле, каждую чёрточку характера и каждую привычку. Вот-вот всхлипнет по-детски, утрёт нос и начнёт успокаиваться. Крыло коснулось растрепанных волос, Саша подняла голову. Ну вот, уже легче. Ангел опустил крыло.

Он знал, что через десять минут обессиленного от крика Лёнечку вынесут из процедурки, Саша бережно примет его из рук медсестры и понесёт в палату. Прижмёт к груди и будет долго гладить по месту на головке, где недавно торчала игла. Лёнечка дёрнет во сне ножкой и громко всхлипнет. Всё позади.

Знал Ангел и то, что спустя годы всё вернется. Боль. Беспомощность. Безмолвный крик сердца уже взрослого сына. И это будет гораздо мучительнее, чем у холодной больничной стены с грязно-голубой потрескавшейся краской.

Ангел взмахнул лёгкими крыльями и покинул палату. Больше он здесь не нужен. Пока не нужен.

Часть 1 “Как в поле забытая лопата”

Глава 1. Смерть в строительном вагончике

– Да заткнёшься ты, наконец? Без тебя тошно! – Муся швырнула в заплаканную дочь обоссаные колготки.

Девочка не спала который день. То ли лезли коренные зубы, то ли животик болел, а может потеряла отца.

– Па-па-па, – малышка скулила как беспомощный щенок и тянула ручки к матери.

Мусе хотелось сбежать. Неважно куда, главное подальше от этого раздирающего изнутри крика.

– Ну и ори лежи, – натягивая  халат на пропахшую детской мочой ночнушку, ругнулась Муся и еле передвигая ноги, прошаркала старыми тапками на кухню. Подняла с плиты остывший чайник, жадными губами припала губами к носику и, громко сглатывая, попила. Затем провела ладонью по клеёнке, смела засохшие крошки прямо на пол и села на табуретку.

Взгляд упал на отрывной календарь на стене. 5 мая 1973 год. Пятница. На страничке красовалась чёрно-белая мужская голова с подписью “50 лет со дня рождения Михаила Алексеевича Егорова – Героя Советского Союза, водрузившего Знамя Победы над Рейхстагом”.

Муся привстала и оторвала листок календаря. Покрутила пахнущую типографской краской бумагу, рассматривая портрет. Так гадалки вглядываются в лица на фотографии, чтобы рассказать о человеке как можно больше.

– Вот ты войну прошёл и ничего, жив до сих пор, а тут молодые гибнут. Ну, что скажешь? – вопросительно мотнула головой. – Не знаешь. Вот и я не знаю.

 Муся отложила листок на стол.

– Как же жить-то тепе-е-е-ерь? – тихо-тихо завыла Муся, обхватив руками сальную голову.

Для неё жизнь остановилась в день, когда этот незнакомый мужчина с календаря праздновал день рождения.

***

5 мая 1973 год. Пятница.

 … Требовательный звонок ворвался в тишину маленькой квартиры, и от неожиданности Муся выпустила ручонку дочери. Та шлёпнулась на пикейное одеяло на полу.

– Оп-па попа! – Муся всплеснула руками, засмеялась, одной рукой сноровисто подхватила одиннадцатимесячную Сашку под мышку и двинулась к двери.

– Ну вот ни раньше, ни позже. Кого к нам принесло, доча?

Ей действительно было не до гостей – несколько минут назад Сашка сделала первый шаг.

– Надо ж, какая ты у нас умница! Ну давай, топай ко мне, – Муся млела от счастья, протягивая руки к дочке.

Занавесок на коне не было, и лучи майского солнца вольно шалили в комнате. Вот один осветил глаза малышки, она зажмурилась, не удержалась на неуверенных ножках, бух – в объятия мамы.

Муся падала на спину, поднимала Сашку вверх и смеялась:

– Вот папка приедет вечером с командировки, мы его порадуем!

Звонок становился всё требовательнее, вмешиваясь в её, Мусино счастье. Так острое лезвие ножа вонзается в нежный бисквит торта: разрезает цветы из крема, ломает форму. И вот уже и не торт вовсе, а просто кусок выпеченного теста.

– Не, ну зачем так трезвонить-то? Пожар, что ли? Звонишь как ошалелый, – обрушилась Муся на соседа Витьку. Тот стоял у двери и продолжал жать на звонок даже после того как ему открыли.

– Мусь, я это… С работы прибежал… Там это… Пожар, ага. Вагончик сгорел. И это… Толька твой…

– Чего Толька мой? Говори уже, проклятый! – ругнулась Муся, перекладывая дочку с одной руки на другую.

– Сгорел он, Муся. – Витька резко прокрутился на пятках и полетел со второго этажа, длинными ногами перемахивая через ступеньки.

– Кто сгорел? Толя? – Муся замерла, впившись глазами туда, где только что стоял сосед. – Да ну, ерунда какая.

Она спокойно закрыла дверь, прошла на кухню. Села на табуретку. Неугомонные лучики продолжали баловаться. Теперь они играли с веснушками Муси, зажигали их как фонарики, и от этого лицо казалось покрытым нежно-персиковым перламутром.

– Не, доча, не может быть. Папка в командировку с утра уехал. Дядя Витя что-то перепутал, – бормотала Муся, прижимая Сашку к себе. Та кряхтела и попыталась слезть с колен матери.

– Муся, открой!

Кажется это Надя из квартиры напротив. Точно, её голос. Она громко кричала и долбила кулаком в дверь. Сашка заплакала. Муся попыталась встать, чтобы открыть дверь, но не смогла. Страшное предчувствие тяжёлым покрывалом накрыло с головы до ног. Свободной рукой она вцепилась в край сиденья табуретки, ища опору.

А Надя продолжала:

– Толька твой погиб, Муся!

«Могла бы и потише. Разоралась», – единственная мысль заставила встать. Второй раз за несколько минут она подошла к двери и открыла.

– Чё шумишь? – зло прошипела на Надежду.

Соседка опешила и словно речь шла о подгоревшем пироге констатировала:

– Тебе бежать надо, там скорая. Тольку твоего повезли. Мёртвый он.

– А ребёнка я куда дену?

– Так я это, посижу, – перешла на полушёпот соседка. Только сейчас до неё дошло, что Муся в шоке.

Надежда бережно вытащила Сашку из рук матери и подтолкнула Мусю:

– Беги, беги скорее.

На улице, метрах в двухста от подъезда кучковался народ. Мелькнули лица ребят со стройки, где работал муж. Муся устремилась сквозь толпу. Вагончик! Он стоял на месте. Значит, Витька соврал?

Мужчины расступились, и Муся увидела столп пыли от отъезжающей скорой. Сердце вдруг сдавило да так словно с обеих сторон плитами зажало. Машина ещё не набрала скорость, и Муся автоматически сделала несколько шагов в сторону дороги. Она всё поняла. Руки потянулись в сторону уходящего медицинского уазика, словно умоляли вернуть мужа. Так с протянутыми руками и упала на колени. Рядом стоящий мужик в робе успел подхватить обмякшее тело.

Больше Муся ничего не помнила. Как хоронили мужа, кто организовывал поминки, где всё это время была Сашка, что с ней происходило во время похорон. Ни-че-го.

Сейчас, сидя на запущенной от грязи кухне, Муся пыталась сосредоточиться, когда это всё было.  На самом деле со дня гибели мужа и отца маленькой Сашки прошло всего пять дней. В тот день, 5 мая, Анатолий обманул Мусю. Сказал, что поехал в командировку в соседнее село, а сам ушёл на последнюю в своей жизни пьяную гулянку. Решили отметить день рождение друга прямо в рабочем вагончике. Закрылись на шпингалет, запаслись литром водки да немудрёной закуской: тушёнка, банка кильки – что ещё надо мужикам. Включили самодельную электрическую печку, чтоб консервы подогревать, а может чай – кто ж теперь узнает. Так же как никто не узнает, почему их вырубило с литра на двоих, раньше бывало и больше выпивали. Почему произошло замыкание. Почему друг умер сразу на топчане, а Анатолий дополз до порога. И о чём он думал в тот момент, когда не смог дотянуться до шпингалета, тоже никто никогда не узнает. А ещё Анатолий так и не узнал, что в эту минуту его любимая Сашка делала первые шаги. В день, когда для него всё закончилось, для неё только началось. Ему было двадцать четыре, ей – одиннадцать месяцев.

Глава 2. Общага на краю Земли

– Уйди, тётка, дуля, воть мой мама! – полуторагодовалая Сашка истерически орала и тянула ручонки к окну автобуса. По ту сторону пыльного стекла Татьяна, сестра Муси, вытирала слёзы.

 В сочувствующей толпе зевак мало кто понимал, что происходит.

– Да что за мать такая, оставляет ребёнка. Бессердечная! – осуждающе бросила проходящая мимо старуха. – Нарожают, кукушки, потом бросают.

– Я, я мать, просто она с сестрой жила, – оправдывалась Муся.

– Да как же такую кроху и с сестрой? Я и говорю: кукушки, – для убедительности старуха смачно плюнула.

 … После смерти мужа Муся потерялась. Прошли похороны, разъехались родственники, и осталась она одна в обнимку с горем. Всего-то двадцать один, женой не успела побыть, и уже вдова. Казённая жилплощадь да одиннадцатимесячная дочь – вот и всё наследство от Толи.

Первое время соседи всерьёз опасались за Мусю. Надежда, та самая, которая второй принесла горькую весть, настояла, чтобы Муся не закрывала входную дверь. Лезть с утешением не лезла, но контролировала. Из трагической квартиры то доносилось вдовье рыдание, то на несколько часов висла гробовая тишина, и лишь когда начинала до мурашек реветь Сашка, соседка входила в однушку подруги. Разгребала гору грязной посуды, купала Сашку, мыла полы.

– Сердце кровью заходится. Муся, ну нельзя же так. Себя не жалеешь, девчонку пожалей, – Надежда гладила нечёсаную голову подруги, которая безвольно лежала у неё на груди.

– Ой, не могу я, не могу. Как жить-то, Надь? – заходилась в плаче Муся.

– На работу бы тебе, среди людей горе быстрее забудется.

– Да кому я нужна, ни образования, ни профессии.

– Поезжай-ка Север, туда постоянно набирают бригады. Пойдешь ученицей, а там глядишь и строительные корочки получишь.

– А Сашку, Сашку тоже на Север? Малая она ещё.

– Сашку родителям пока оставь. Там и корова, и воздух, окрепнет хоть. Запустила ты её, Муся. А устроишься, заберёшь.

Вскоре после этого разговора Муся стала выходить гулять с Сашкой, прибрала себя, а из-за двери частенько доносился запах жареной картошки. Соседи обрадовались: ожила наконец. А в начале июня, когда зацвела сирень, Муся неожиданно собрала пожитки, свои и Сашкины, раздала мало-малешную мебель и оставила казённую квартиру. Решение начать новую жизнь приняла порывисто, просто больше не могла находиться в ставшем родных строительном городке, где всё напоминало о вдовьей беспомощности. Вагончик, в котором угорел муж, так и стоял в двухста метрах от подъезда. Как памятник предательству.

***

И вот Муся уже где-то на краю Земли, в мрачной комнате рабочей общаги садится на кровать с провисшей сеткой, достает фотографии из ящика развалившейся тумбочки и перебирает. Дочурка. Сашка. В огромном для неё кресле с телефонной трубкой в руках. Непослушные кудряшки, близко посаженные глаза – ну копия отец! И озорная улыбка от Толи досталась, с хитрецой, хулиганистая. Как в воду глядел, когда Сашкой называл.

 Муся улыбнулась и погладила нежное личико сквозь глянец бумаги. Соскучилась. Она не видела дочь почти полгода, с момента как уехала на заработки. Оставила Сашку с младшей сестрой, спасибо, та согласилась и теперь фото отправляет. Какая никакая отрада.

Муся целует Сашку в лобик, откладывает карточку и пересматривает черно-белые снимки. Вот оно – любимое фото погибшего мужа, по нему и на памятнике портрет сделали. Муся пристально вглядывается в родное лицо. Не плачет. Не жалеет. Просто смотрит. Полноватые губы с развязной улыбкой, смеющиеся морщинки в уголках глаз – красивый. Тёплая волна растекается по телу, кажется, протяни руку и вот он. Прикасается к глянцу фотографии, пальцы неприятно обдаёт могильным холодом, и Муся отдёргивает руку. Показалось даже, что лицо Толи исказилось в зловещей улыбке, а в ушах послышался издевательский смех.

 »Смеё-ёшься. Хорошо тебе там, да? А о нас ты подумал?» – прищурив глаза, проговорила Муся в фотографию. «Молчи-ишь. Ну молчи».

… а издевательский смех вдруг сменяет похоронный марш.

«Ненавижу тебя. Сколько жить буду – не прощу». – Муся со злостью переворачивает фотографию, без сил падает на колючее покрывало и погружается в тяжёлый сон.

Вот они с Сашкой кружатся на цепочной карусели в горсаду. Сиденья рядом, но ветер относит их друг от друга на расстояние длинной цепи. Муся хочет дотянуться до дочки, ухватить за руку и когда остаётся чуть-чуть, их откидывает друг от друга. Проклятые цепи!

Сашка зовёт сквозь ветер, но Муся не слышит. Открывает рот крикнуть: «Вот я, рядом», но резкий шквал воздуха забивает горло. Проклятый ветер!

Муся подскакивает на постели. Проклятый сон!

Нет, пока Муся не может себе позволить быть рядом с Сашкой. Надо работать. Всё сложится потом. Потом заберёт дочку от сестры. Потом увезёт в город. Потом сводит на карусели.

В общаге на краю Земли холодно. Или это её морозит? Муся закутывается в грубое серое покрывало, как в кокон, и скрючившись, укладывается на кровать. Она не представляет, что ждёт потом.

***

– Уйди, тётка, дуля! К маме хочу!

Так они встретились спустя полгода разлуки, такие родные и такие далёкие, никому в этом мире не нужные. Пыльный пазик тронулся, увозя Татьяну, которая на время заменила Сашке мать. Свидетели сцены расходились, цокая языками.

– Ма-а-а-ма… – захлёбывалась слезами Сашка.

– Ну тихо-тихо. Я твоя мама, доче