Сваливали нам на веранду целый грузовик, мы очищали, а потом они его увозили. В степи мы жили на полевом стане; там была кухня, нас кормили борщом и ещё не помню, чем, – но очень хорошо. Помню, нам давали арбузный мёд, арбузы. Мы там были недолго.
Да, ещё нас со школой всех учеников водили в лес собирать черепашку, которая вылетала тучей, садилась на пшеницу и сильно повреждала хлеб. Мы её в лесу собирали в кружки и ссыпали в ямы, а взрослые её сжигали. С нами вместе ходили учителя. А ещё собирали листья шелковицы для червей шелкопрядов, которые делали шёлковую нить.
Я училась там 2 года. В октябре 1939 г. у нас родилась Мария, 28 числа. Соня училась в 6 или 7 классе, не помню, но она заболела малярией очень тяжело, к тому же дедушка Иван умер от инсульта, там же его и похоронили. Тогда бабушка решила вернуться домой, т.е. в Тужиловку, и они с Соней уехали.
Время стало тревожное: ждали войну. Мужчин собирали, и они маршировали по селу, готовились к войне. Мама плакала, просила папу: увези меня обратно, будет война – я растеряю тут детей (ведь мы были ещё маленькие).
Осенью 1940 года мы поехали назад. Уехать было трудно. Багаж не брали, билетов на поезд не достать. Помог взять билеты дядя Ваня – муж т. Даши – он работал на железной дороге. А папу не отпустили с работы, пришлось маме ехать с нами одной.
Тётя Дуся из Маслова Кута очень упрашивала маму оставить ей меня: «У тебя их вон сколько, оставь мне Катю, у нас ведь никого нет». Но мама ответила: «Ни за что!».
Ехать было очень трудно – с пересадками да малыми детьми, ведь Мане ещё и года не было. Пришлось долго ждать в Ростове – не компостировали билеты.
Но доехали.
И осталась мама с 4 детьми без дома, без вещей – нищие. На первых порах остановились у бабушки – где маме всегда было плохо. Не жалела её бабушка, да и дочери её, старшие особенно. Поэтому вскоре мы от них перебрались в пустующий дом рядом с бабушкой (хозяйка его, тётя Нюша, жила в Москве). Там и перезимовали мы зиму 1940-1941 г.
Как мама с нами билась эту зиму, сказать трудно. Папа приехал только в конце марта 1941 г. и вновь занялся хозяйством. Посадили огород, папа купил гусей. Мы очень боялись злой гусыни, которая сидела на яйцах под родительской кроватью, и иногда выходила оттуда попить. Мы от неё сразу на печку забирались, – она ведь и ущипнуть могла, да как больно!
Помню, папа читал нам сказки, особенно «Дикие лебеди» запомнились.
Всю свою жизнь папа жалел потом, что согласился тогда переселиться на Кавказ. «И зачем я только согласился!» – часто сетовал он.
ВОЙНА
А 22 июня началась война, и папу взяли в начале сентября на войну. Мужчины на фронте, остались старики, женщины и дети. Надо убирать урожай. Мы, дети, пошли вместе с мамами чистить ток, чтобы было куда привозить снопы – ведь урожай убирать надо.
Потом пошли дети брать горох. Это мы вставали цепочкой, дёргали горох из земли и валом катили его, пока набирался хороший валок. Потом его собирали в одну кучку – и так далее, пока всё поле не выбрали. Потом свозили эту кучу в ригу и там обмолачивали (шелушили), – это уже взрослые. Мы только помогали.
Когда начиналась уборка хлеба – мы, дети, катали «катушки», т.е. сгребали в кучки скошенную рожь, чтобы потом наши мамы вязали снопы, которые складывали в «крестцы» или «крестики» (не знаю, как правильно) – это колосья к колосьям крест-накрест, и сверху снопом закрывали колосья. Потом мы их свозили на «ток», который мы предварительно подготавливали – очищали от травы, мусора, тщательно подметали, – и после уже начинался обмолот зерна.
Клавдия по окончании Ряжского(?) педучилища работала учителем в п. Александро-Невском. В начале войны там вздумали закрывать и разорять Храм. Клавдия из интереса взяла небольшой кусок багета (лепнина оклада) и принесла нам его, как диковинку, когда пришла домой в отпуск. Бабушка Лиза, как увидела это, заругалась на неё: «Что ж ты наделала, бесстыжая, ч…това дочь! Разве можно из церкви что-то брать! Неси назад сейчас же!»
Делать нечего, пришлось Клавдии снова проделать огромный многокилометровый путь и возвращать багет. Кому уж она там его отдала, не знаю.
Когда летом в обед мы, детвора, ходили в лес, я на горбушке носила маленькую Маню. Однажды в Курбатовском лесу мы набрели на поляну сказочной красоты. Это были сплошь незабудки – какое-то чудо! Мы остановились, поражённые такой красотой! Стояли и смотрели, не понимая, откуда это. Потом с краёв нарвали этих незабудок и принесли домой. Помню, бабушка их поставила в ведро с водой.
А однажды в полдень, в самую жару, пошли на пруд купаться, а маленькая Маруся ведь со мной. Но купаться-то хочется, я её посадила на бережок, а сама прыг в воду и всё смотрю на неё: сидит на бережку – я опять плавать с девочками. Вдруг вижу – нет её! Туда-сюда смотрю – нигде нет! Это был стресс… Я выскочила из воды в страхе, что она упала в воду и утонула. Спрашивала у людей (в жару многие в обеденный перерыв купались), не видел ли кто девочку? Никто ничего не видел. В ужасе я побежала домой, а дом был очень близко.
Подбегаю и вижу, что она уже к дому подходит. Она ещё ходила-то не очень, но потихоньку шла и шла себе к дому. Это было счастье неописуемое, что она жива!
В самом начале войны вернулась из Москвы тётя Нюша с двумя маленькими детьми – Колей и Валей, а муж её уже ушёл на фронт (спустя год или два она умерла от рака, а детей воспитывал её отец – председатель колхоза). Они заняли свой дом, а нам пришлось опять к бабушке перебираться.
Когда наш папа ушёл на войну, мы опять ушли от бабушки – перешли в пустующий дом возле школы. Земля там была очень тощая, картошка уродилась плохая, но зато опять рядом овраг – «кинка» – и дальше лес.
Первую военную зиму мы с мамой перезимовали на тех запасах, что вырастили и заготовили ещё с папой.
А летом 1942 года мы насушили траву, по кустам собирали, – ведь всё рядом. Сена сделали большой запас, все сени до потолка были завалены, а скотины не было, – купить не на что, – а впереди новая зима. Как быть?
Тогда взяли кормить на зиму овечек «за ягнят», т.е. ягнята, которых принесут эти овечки, остаются у нас, а овец взрослых возвращали. Ягнятки растут очень быстро, и потом мама выменяла на них тёлочку, которую мы кормили сеном, и она хорошо росла. Но ведь это ещё год без молока! – а нас чем было зимой кормить?
Выручил крахмал.
КРАХМАЛ И ЖИТЬЁ-БЫТЬЁ
Зимой 1942-43 года мама с соседкой тётей Лушей на санках повезли сено на крахмальный завод, где из картошки перерабатывали крахмал. Там откармливали скот для фронта, поэтому им нужно было сено. За него им дали крахмалу и просили ещё сена привозить. Тогда мама с т. Лушей попросили лошадь у председателя деда Лучка (его звали дед Лучок, потому что фамилия была Лучков).
Лошадь дали, и они уехали. А это далеко, уезжали на 2-3 дня. Но привезли крахмал, замороженный комочками поменьше футбольных мячей, – целые сани, – и мама пекла нам из крахмала блины всю зиму, да ещё всех оделила крахмалом – и тётю Анисью (сестру), и бабушку Лизу. Этот крахмал нас очень выручил, т.е. не дал умереть с голоду. Из тонких крахмальных блинчиков мы даже нарезали лапшу, из которой варили суп.
А мы, когда мама уехала за крахмалом, оставались дома одни. За старшего был Миша. Он топил печку, варил картошку и делал из этой картошки суп, вкуснее которого ничего не было, – это он мятую картошку разводил картофельным отваром. И суп, и картошка были такие вкусные! – хотя и без молока, масла и хлеба. А на ночь мы запирали все двери, а ручку двери привязывали верёвкой к потолку, чтобы никто к нам не зашёл. Мише было 13 лет, а мы – малышня (мне 10, Полине 8 и Мане 3 года).
Помню, как тяжело нам было без соли. В первые 2-3 года войны к нам приезжали иногда военные на машинах и привозили соль – меняли её на сушёные грибы. Грибов мы сушили много – мешками, – но без соли было очень плохо. Я до сих пор не могу забыть, как у нас варили грибы с небольшим количеством пшена и без соли, – это так противно! Но голод – не тётка, приходилось есть.
Спичек в войну не было, вернее, были в дефиците. Чтобы их сэкономить, ходили друг к другу за угольками.
Однажды пошла я за угольками к тёте Луше. Понесла угольки в чугунке, а ветер сильный, и, чтобы не задуло угли, я прикрыла их полой пальто. Вдруг чувствую, палёным пахнет. Глядь: у меня уже вата из подкладки тлеет. Я скорее чугунок на снег, а сама давай снегом пальто тушить. Но обошлось, и угли не погасли, и сама не обгорела, и пальто уцелело (только большой кусок под полой истлел).
А однажды пилили мы с мамой зимой дрова во дворе, а Полина и Маруся были дома одни. Вдруг слышим, Полина кричит: «Мама! Катя!» – и снова тишина. И так несколько раз. Мама говорит, надо посмотреть, что там. Заходим в избу, а Полина с кружкой воды бегает от печки к старой неработающей печурке, внутри которой лежало мочало.
Оказалось, Полина искала что-то с лучиной и заглянула в печурку. Мочало от лучины загорелось, и она из кружки её потушить пыталась. Мама это мочало вытащила и закрыла чем-то – пламя и погасло.
Я потом всю ночь не спала, всё смотрела, не загорелись ли потолок и крыша. Очень я пожара боялась.
За полгода до этого, летом, на Тужиловке была гроза, и молния ударила во двор крайнего дома. Корова, телёнок, овцы были на полднике во дворах. Вся скотина лежала от удара без движения. Загорелся дом, поднялся сильный ветер. С крыши солому охапками ветер подхватил, перекинул через четыре дома, и все дома в промежутке сгорели. Я видела всё это, т.к. была в это время у бабушки, – это было очень страшно. Думали, что весь посёлок сгорит, – а это всего-то 15 домов, – но Бог уберёг: ветер затих, и дальше не пошло.
Миша всё время приставал к маме: «Купи балалайку!» А на что купить? Тогда он научился плести лапти, и мама продавала их на базаре в с. Столбцы, она ходила туда пешком за много километров. На вырученные деньги мама и купила ему балалайку, и Миша научился на ней играть. Позже Витя Воробьёв отдал ему свою гитару, он и её освоил.
После войны ему ещё и мандолину купили, и на ней он тоже играл прекрасно. У Миши с ребятами было своё трио из этих струнных инструментов. Но музыкантом Миша так и не стал.
Когда он научился плести лапти, он и нам всем их плёл, но потом мне плести отказался, сказал: «Учись сама!» А мне в школу ходить не в чем, в войну ведь не на что было другую обувь покупать. Стала я пытаться лапти плести. А для этого нужен был кочетых (инструмент) и колодка по размеру стопы. У нас в посёлке эти колодки делали старички, я себе колодку добыла и стала плести лапти. Получилось!
Когда был дождь или слякоть, к лаптям привязывались «колодочки»: два каблучка (под пятку и носок), прибитые к дощечке, – и это привязывалось к лаптям, чтобы не промокали. За липовым лыком мы с мамой ходили в самую чащобу леса, потому что тоненькая молодая поросль липы росла только там.
Однажды мы с девочками пошли рубить берёзовые веники, Полина решила веник подравнять топором и попала себе по кончику большого пальца на левой руке (1-я фаланга), отрубила почти, но не до конца. Она зажала палец рукой и побежала с криком: «Катя-а-а!»
Мы прибежали домой, забинтовали ей палец, и он… прирос! Лишь небольшой шрам остался.
Со мной тоже похожая история произошла в 1945 году. Я косила траву и стала точить косу о брусок, да с размаха и прорезала почти насквозь указательный палец правой руки у самого основания. Кровь хлынула фонтаном, я зажала палец, и мама дома мне его перевязала. Коса была острая, края раны были ровные, инфекция попасть не успела (т.к. кровь хлынула), и рана зажила довольно быстро, даже следа не осталось.
Бабушка, когда мы жили около школы, иногда приносила нам молока по пол-литровой бутылке. Мама варила очищенную свёклу, и свекольный отвар смешивала с молоком (чтобы побольше было). Получалось очень интересное блюдо, мы макали в него крахмальные блины, и нам это казалось очень вкусным.
Однажды соседская девочка Тоня (дочь тёти Луши) увидела это загадочное питьё и спросила, что это такое? Мы, смеясь, ей сказали, что это птичье молоко, – чем она была очень удивлена, а нам было смешно. Мама и её угостила, ей тоже понравилось.
Как-то зимой бабушка дала нам к празднику весь вечерний удой – около 3 литров. Я, гордая, понесла ведёрко с молоком домой, да почти у самого дома поскользнулась в овраге и упала. Часть молока пролилось в снег. Так жалко было! Я стала хватать этот снег руками и запихивать его в ведро. А мама потом удивлялась: что это молоко такое водянистое?
А однажды бабушка, возвращаясь от своей сестры Любушки, зашла к нам и велела мне прийти вечером за молоком. Я пришла и села на лавку возле стола, а бабушка пошла доить. Тут вошла тётя Граня и стала меня ругать: нечего тут сидеть и ждать молока, уходи домой отсюда! Взяла меня за рукав и вывела из дома.
Я пошла через огород к пруду в сторону дома. В это время со двора вышла бабушка и окликнула меня, чтобы я вернулась. Я ей сказала, что меня выгнали. Бабушка налила мне бутылку молока и стала ругать тётю Граню.
Когда я рассказала об этом маме, она ответила: «Бог с ними, не ходи туда больше».
НА ЗИМИНСКОМ
Весной 1943 года мы переехали на Зиминский посёлок в дом маминого брата дяди Васи: он был на войне, а его семья переехала жить в Пустотино. На новом месте земля была хорошая. Мы посадили картошку, овощи, всё хорошо уродилось.
Тёлочка наша Жданка росла хорошо, ведь её кормили чистым сеном. На Зиминском мы жили, можно сказать, хорошо, потому что была своя картошка, капусту квасили.