Влюбиться до чёртиков

Классная Сказка для всех возрастов «ВЛЮБИТЬСЯ ДО ЧЁРТИКОВ»

Вечный вопрос терзает мир от века к веку:

Любовь аль ненависть – что зло?

Какое чувство ближе человеку?

С какой эмоцией нам больше повезло?

Любовь необходима, конечно она ближе.

В море жизни она спасительный плот.

А ненависть позицией намного ниже!

Обида и зависть её губящий плод..

..Автор.

Начало истории:

Семнадцатый век. В густых лесах, вблизи Рязани прячутся деревушки, где компактно проживают ещё со времён крещения Руси коренные народы, некоторые из которых до сих пор чтут языческие традиции.

В одном из таких селений произошёл случай, отозвавшийся в столетиях. Было ли это на самом деле, никто не утверждает, но люди из уст в уста передают эту историю, конечно, добавляя чуток от себя. Кто-то придавал ей немного романтики, кто-то мистики, а кто и вообще нагонял чёрного страха, переходя на шёпот, холодя слушателей. В конечном итоге места эти стали славиться, пугать и притягивать гостей.

Вроде она и звучала как сказка, но у неё у истории этой, имеется монументальное доказательство, коим является деревянная церквушка, которых множество по землям государства. Эта особенная. Словно медленно падая, её бронзовый купол упёрся крестом в землю перед входом, будто сильная природная стихия сдула её с остроконечной крыши прямоугольного срубового здания, украшенного резьбой. Что бросалось сразу в глаза, так это краснота брёвен, словно они облиты кровью. Хотя люди утверждают, что она была построена из сырой, плохо тёсанной сосны, и с годами под жарким солнцем смола протекла через не до конца очищенную кору, из-за чего коричневые пятна казались красными. А самое главное, мистическую ауру этой церкви придавало то, что возрастом почти в четыреста лет она выглядела свежей, не подгнила, не почернела, хотя никто за ней не ухаживал, а ведь в округе, в ближайших деревнях до сих пор отсутствует работающая церковь.

Так – этот случай, эту сказку или реальную историю рассказывают наши современники – старожилы:

– После прихода власти Романовых в стране, церковь усилила своё влияние и продолжала вытеснение старообрядцев и язычников, получивших от Бориса Годунова послабления. Слово Божие несли во все потаённые уголки необъятной страны, строились церкви, молельные дома в самых глухих деревнях.

В одну из таких церквей, в деревушку, прячущуюся в плотном лесу между Рязанью и Москвой, назначили священнослужителем протоиерея Никифора, в быту, в народе просто отец Никифор. Человеком он был властным, телом грузный, почти круглый, как дубовая бочка, с маленьким острым красным носом, седыми редкими волосами и бородой, с мутными глазами. Этакий медведь с лицом пропитой, хитрой и наглой лисы. Шустро вынюхивая всё вокруг своими лиловыми ноздрями и грозя гневом господина, он быстро оседлал деревню, сделавшись её полновластным хозяином. Свободолюбивые жители были сжаты налогами, долгами, иногда взрывались недовольством, но подавлялись быстро прибывшими служивыми людьми из Рязани. В итоге смиренные крестьяне трудились во благо живота отца Никифора, а он всё богател и креп во власти, загоняя угрозами в церковь и не христиан, чем ещё более заработал ненависть среди народа.

Как -то раз ранним утром, священник грелся на щадящем солнце, перебирая чётки на животе, как на подушке. Засаленная серая ряса до пят, крест до пупа и самодовольная рожа с жирными губами после плотного завтрака икала от удовольствия пуская слюну. В этот самый момент мимо шла группа молодых местных девушек в нарядных платьях, и одна из них, самая высокая, стройная, красивая приглянулась ему. Отец Никифор поздоровался с девчонками, хотел было что-то спросить, но увидев её большие синие, как небо, глаза и озорную улыбку только и смог нервно затеребить толстыми пальцами края рукав.

Людмила, девушка, была не только глазу видная, но и нравом строптивая и настырная. Конечно, она дала ему отворот. Но разве могла бесправная крестьянка что-то ему противопоставить? Тут всплыли и долги родителей, и нужда в большой многодетной семье. Сначала угрозы, потом валяющиеся в ногах, плачущие отец с матерью вынудили, точнее, принудили её выйти замуж.

Сыграли свадьбу. Отец Никифор не скупился, закатил пирушку. С каждого двора, которых в селении не менее пятидесяти, были приглашены старшие. Молодёжь подглядывала из укрытий. Все бы хорошо, но все видели отрешённую Людмилу, её брезгливый взгляд на мужа. Народ сделал вывод: насильно мил не будешь! Горе ждёт эту семью; ей и двадцати нет, а ему за шестьдесят. Куда это годится!

Но народ есть народ; побурчал, почесал языки и успокоился.

Скоро пошли слухи, что избивает старый муж девку.

– Гуляет она! – кричал пьяный Никифор, поколачивая Людмилу.

А потом и на самом деле её стали видеть с неким молодым красивым человеком богатырского вида.

– Как Дьявол, красив! – говорили местные бабы, видевшие их вместе. Хтя кто из них мог знать, как выглядит Дьявол.

Люди понимали Людмилу и жалели. Конечно, кто знает, кем был тот парень, откуда, из соседней деревни или из города? Но всё зашло, видимо, далеко. Прихожане стали часто слышать скандалы во дворе, то в трапезной. Отец Никифор редко вёл службу, больше злоупотреблял алкоголем, гонял своих холопов, чтобы те сопровождали каждый шаг Людмилы и докладывали.

– А если столкнётесь с полюбовником, убить того без жалости! -Кричал он в сердцах.

Вместе любящих не заставали. А как Людмила забрюхатила и резко обозначился живот, её закрыли под замок в сенях и строго сторожили.

– Всё же, кто возлюбленный Людмилы? – задавались вопросами крестьяне, погружая шушуканьем деревушку в мистический трепет.

– Злые силы! От Сатаны плод носит! – добавлял в пьяном угаре отец Никифор.

Как бы не шептали языки, коих полно в каждой деревне, что бы не придумывали, но более в деревне никто не видел Людмилу.

Слухи стали затихать, прихожане все меньше и меньше посещали службы. Проходя мимо церкви, торопились, крестились. Так бы это и стало обыденным, если – бы последовавшие далее события совсем уж не шокировали и вконец не запугали народ.

Ранней осенью у Людмилы отошли воды. Повитухи в бане принимали роды. Хлопчики недоверчиво наблюдали за чёрным проёмом двери в сенях, а отец Никифор нервно расхаживал по двору с красной, с ещё более раздавшейся от пьянок рожей, не переставая отрыгивать и сплёвывать, кряхтел и ругался.

Ночь выдалась как никогда светлой, луна не по времени года была яркой, отчего видимость была хорошей, что днём.

Вдруг в один голос залаяли собаки, загоготали птицы, даже из деревни на окраину доносился безудержный лай. В бане громко от боли закричала роженица. Она долго не могла разродиться. Страшно было её слушать. Тут она затихла, и закричало дитя, но странным голосом, не человеческим, почти поросячьим визгом.

Загремела в бане посуда, следом выбежали повитухи, крича во всё горло от ужаса. Старые бабки вылетали как пробки, видимо, увиденное очень испугало их.

– Нечистая! Сатана! – орали они изо всех сил, убегая от церкви, – порождение Дьявола!

Напуганные услышанным и увиденным, холопы и отец Никифор застыли у дверей бани, не решаясь переступить порог. Внутри сеней что-то зашумело, кто-то неуверенно шёл на выход. Показалась роженица с оторванным подолом платья, по дрожащим ногам текла кровь, лицо её было измученное и растерянное. Она плотно прижимала к груди завёрнутое в лоскут платья дитя.

– Бежать! Спастись! – читалось в её глазах. Она сверкала ими по сторонам. Везде забор, на пути к калитке стоял обезумевший от злости пьяный муж, рядом трое здоровенных холопов.

Людмила с трудом переступила порог окровавленными босыми ногами.

– Взять её! Забрать ребёнка! – задребезжал отец Никифор, не переставая накладывать на себя крестное знамение.

Молодчики неуверенно стали приближаться к Людмиле. Она было бросилась в направлении выхода со двора, но была сбита с ног одним из них. Упав, она прикрыла собой ребёнка, который заплакал и человеческим голосом, и поросячьим. Хлопчики испуганно отпрянули. Ошалевший муж затеребил суетливо края рукава, не переставая креститься.

– Боже, упаси! Что творится -то! Заберите дитя! – истерично орал он на холопов.

– Сам иди! Там Сатана! – наотрез отказались они, пятясь назад.

– Заколите её вилами! Неси солому, сожжём эту тварь! – Брызгал пеной отец Никифор, увидев, что супруга поднялась. Он сам бросился к ней, ударом ноги сбил её опять на землю и принялся избивать, пока Людмила не разжала руки и ребёнок не оказалось в его толстых пальцах.

– Не тронь! Оставь дитя, изверг! – через боль с трудом произнесла Людмила, пытаясь схватить за ноги мужа.

– Что это? – изумленный отец Никифор открыл лицо новорожденного, а увидев, что у поросячьего вида тела конечности человеческие, он брезгливо отбросил его к лестнице у входа в саму церковь.

– Неси больше соломы! – не переставая кричал отец Никифор. – Сожжём плод Сатаны! А сам наотмашь вбивал твёрдые носки сапог в обессиленное тело жены.

– Тварь, с кем нагуляла? Ты мне не давала дотрагиваться до себя, когда с Дьяволом мне изменяла!

– Я тебя никогда не любила! Ты меня силой в жены взял, – она пыталась дотронуться до подола рясы мужа. – Это мой ребёнок! Не бери грех на душу! Отпусти меня в лес, я исчезну! – отчаянно молила Людмила.

– Сдохни, падла, сдохни! – обида на безответную любовь, ревность затмила разум священнослужителя.

Холопы натащили в центр двора горку соломы.

– Неси факел! – злость скрипела на зубах отца Никифора. Он стряхнул ногой пытающуюся зацепиться Людмилу, выхватил вилы из рук холопа.

Ярко загорелась свежая солома, языки пламени зловеще запрыгали, как черти у котла.

– Пощади, батюшка! Пощади! – умоляла Людмила, валяясь в ногах Никифора, который брезгливо поднял свёрток у лестницы. Дитя тихо плакало, приближаясь к огню, жар бил в лицо.

– Милый! – Людмила встала на колени, поднимая руки к небу. – Помоги, милый! Не оставь меня! – что есть силы, закричала она так, что эхо разнеслось далеко по округе.

– Милый? Теперь милый? – злорадствуя, отец Никифор бросил ребёнка в центр костра, отчего мелкие искры сгоревшей соломы, хлопнув, высоко поднялись в ночное небо, чёрная гарь потянулась следом.

– А! А! А! – отчаянный голос Людмилы, бросившейся в костёр, заставил развернуться отца Никифора, который с размаху встретил её вилами, проколов насквозь худенькое тело жены.

– Куда ты, змеюка! – прижал он её черенком, потом испуганно оглянулся по сторонам и стал неистово раз за разом втыкать острие вил в грудь супруги, которая откуда ещё находила силы и пыталась встать. Хрипя через губы, выплёвывая кровь, произнесла она последние слова:

– Ну, где же ты, любимый?

Как только Людмила произнесла последний звук, небо почернело, будто кто-то резко спрятал луну. Воздушный поток плотной волной ударил по двору, потушив последний источник света – костёр. Купол церкви накренило. Зловещая тишина окутала пространство, замолчали собаки и птицы. Метеоритом цвета раскалённого металла с красноватым оттенком с неба появилось у тела Людмилы свечение, медленно трансформировавшееся в ангела с крыльями, склонившись над убитой. Он тяжело дышал. Нет, это был не ангел! Крылья как у огромной летучей мыши с когтями на конечностях, красный телом. Это был сам Дьявол. Это был Сатана! В его грозном профиле, просматривались черты лица того самого красивого мужчины, с которым её не однократно видели.

– Людмила, любовь моя! Кто с тобой так поступил? – тихо свистел он через острые зубы. Но она молчала, ответить не могла. Она уже испустила дух. Поняв это, Сатана встал в свой гигантский рост, держа на мускулистых руках маленькую девушку, которую любил больше всего, больше самого себя.

– Кто о о о о? – эхо громом прошило всю округу. Казалось, что деревья остались без листьев.

– Ктоооо? – взмахнув крыльями, он только заметил испуганных людишек. Отец Никифор в ужасе застыл в паре метров рядом с холопами. Их парализовал страх. Подавленные, они тряслись.

– Не убивай! Не губи! – завизжал отец Никифор, понимая, что натворил. – Я хочу жить! Господи, помоги! – заплакал он, словно женщина, тряся подбородком, как свинья.

Сатана свысока взглянул на них горящими глазами, отняв последнюю волю в убийцах. О чём думал он, понять по его взору было невозможно. В огне нет эмоций, есть только жар. Дьявол развернулся и пошёл в церковь, неся возлюбленную на руках. С каждым шагом ему было всё труднее идти и труднее, вход нечистым в церковь запрещён, губителен. Войдя в неё, он вспыхнул, сгорая в пламени, с трудом приблизился к алтарю, обдувая тело своей любимой, чтобы огонь не обхватил её. Положив тело возлюбленной на пол, он склонился над ней, поцеловал, прощаясь, вознеся руки вверх.

– Создатель, я вновь ошибся! Я виноват! Прости этого человека! Прими душу дочери своей Людмилы к себе. Я любил её как никого и никогда! – он упал на колени, опустил голову. Пламя перестало пожирать его, вмиг загорелись все не догоревшие свечи у алтаря и потухшие лампады.

Сатана в последний раз взглянул на свою любимую, взмахнул крыльями и исчез.

Снова раздался воздушный хлопок, ночь стала видимой, появилась луна. Отец Никифор и холопы ожили, отойдя от оцепенения.

– Господь упас! – упал на колени перед накренившимся куполом батюшка, бил лбом о землю и рыдал от счастья, непрерывно крестился, – есть Господь! Он упас меня!

Встав, он отряхнул подол рясы, глубоко вздохнул, обретя спасение, самодовольно хмыкнул, обернулся к калитке. Со стороны деревни светили факелы, приближаясь. Народ с вилами и косами бежал к церкви, в этот момент купол которой тихо скрипнул и всем весом, камнем рухнул вниз на отца Никифора, насквозь пробил крестом, пригвоздив к земле. Холопы испуганно закричали, видя, как тяжело сопя, умирал хозяин, но бросаться в помощь не стали.

Только один из трёх холопов остался в своём уме, в двадцать пять лет он постарел за часы. Седой, как лунь, заикаясь, он пытался рассказать подробности прибывшим крестьянам.

Людмилу знали с рождения и все любили в деревне. Её нашли внутри церкви у алтаря, лежащую ровно на спине со скрещёнными руками на груди, красивую, с любящей улыбкой на лице.

– Как живая! – отметили односельчане.

Похоронили её по языческим обычаям. А тушу отца Никифора на следующий день забрали в Рязань священнослужители.

Эту пренеприятную историю не любили вспоминать.

– А где же дитя? Ведь даже если бы он сгорел в костре, должны остаться косточки, а их нет! – шептались жители деревни.

– Не было никакого дитя! – говорили другие.

– Был ребёнок! Сатана с собой забрал! – утверждали третьи.

А церковь более не работала. Восстанавливать жители её не стали, а священнослужители наотрез отказывались ехать, даже по назначению.

Дурная слава с тех времён у этой церки с упавшим куполом. А в народе, как всегда, не переставая, ходили страшные байки.

– Эта церковь – врата в иной мир! – пугали друг друга люди.

Правда ли, что говорят, сейчас не узнать. Одно ясно: любовь часто приносит боль и страдание. И не всегда любовные истории, сказки с хорошим концом.

1

12 ч дня, город Москва. Спортивный комплекс Олимпийский. Чемпионат России по боксу, финал.

Ринг -анонсер, громко, эмоционально представлял бойцов, перечисляя их регалии:

– Синий угол: боец в белых перчатках Ярослав Конкин.

– Красный угол: боец в синих перчатках Арсений Батурин!

С акцентом на фамилии, хриплый голос известил о начале третьего раунда.

– Бокс!

Два крепких и сухих бойца полу -тяжёлого веса встали в стойку друг против друга в центре ринга. С переменным успехом прошли два раунда. Бой был плотным. Удары сыпались, как барабанная дробь. Такие зарубы нравятся зрителям, которые бурно поддерживали спортсменов.

– Ярослав! Ярослав! – кричали фанаты Конкина.

– Арсений! Батурин, вперёд! – подгоняла группа поддержки другого боксёра.

Оба спортсмена, Конкин и Батурин, шли без поражений. Сегодня решалось, кто из них поедет на чемпионат мира в Париж. Ярослав работал на контратаках, Батурин вёл бой агрессивно. Локти прижаты у того и другого плотно к торсу, перчатки прикрывают подбородки. Никто не хочет рисковать, цена ошибки велика. Можно было утверждать, что градус нервозности в зале повышен до предела.

Батурин, вытягивая левую руку вперёд, работает джебом, пользуясь длиною рук. Влево, вправо, джеб за джебом, локти принимают тяжёлые акцентированные удары, защищая от поражения жизненно важные органы. Как два шахматиста, двигаются бойцы по рингу.

Темно – русые, почти чёрные волнистые волосы Батурина намокли и липли ко лбу, мешая концентрироваться. Тренер Сергей Степанович не раз делал ему замечание: «Постриги свои локоны! Как девушка, волосы уши закрывают, не слышишь команды!», но Арсений красавчик, двадцать один год, девушки от него без ума, любят играться с его шелковистыми волосами.

– Тук! Тук! – Конкин выкинул прямой правой, присел и, вкладываясь в удар, нанёс апперкот, откинул сопернику голову назад. Секундное замешательство привело к ослаблению защиты торса. Удар пробил печень, не зря Конкин имел все победы нокаутами.

Арсений прижался в угол, загудело в ушах. Закрывшись глухо перчатками, он с трудом пережил натиск. Злость спортсмена – лидера придала Батурину силы. Джеб, прямой, свинг размашистый слева, справа, и Конкин отступил.

Зал утих в ожидании конца боя. Никто не знал, кому отдать предпочтение, доминанта не было. Перчатки шлёпали по мокрому телу. Ярослав решил взять инициативу, серией ударов отогнал от себя Арсения, заняв центр ринга.

– Тук! Тук! – два удара серией заставили Батурина опустить левую руку, и правой боковой с разворота зашёл ему в грудь. В глазах помутнело, появилась тошнота. Арсений на неуверенных ногах челноком ушёл вправо, разворачивая соперника.

Ударили молотки, отсчитывая последние десять секунд. Фанаты Конкина заревели, подталкивая его в атаку. Они видели, что преимущество на стороне ихнего бойца. Ноги у Батурина заплясали лапшой.

– Что со мной? – Арсений не мог понять свои ощущения, силы таяли, как снег на ладони. Испуг пробежал мурашками по телу, проиграть нет возможности. Так и не поймав свои ноги, собрав волю в кулак, сделал глубокий вдох, присел и почти в прыжке ударил Конкина слева снизу и следом закрутив сверху справа воткнул боковой.

Что было дальше, он помнил мутно.

– Раз! Два! Три! – отсчитывал рефери, стоя над распростёртым на спине Ярославом Конкиным.

– Нокаут! – перекрестил он ладони, звонко зазвенел молоток по тарелке, извещая всех о конце боя.

Арсений Батурин не помнил, как его обнимали тренер, друзья. Кто-то кричал поздравления. Зал взорвался и не мог остановиться в овациях. Его приветствовали как победителя.

– Арсений, сынок, что с тобой? Тебе плохо? Ты бледный! – Сергей Степанович заметил, что с его учеником происходит неладное, взял за руку.

– Тошнит, – прошептал сухими губами Арсений, опираясь на тренера. Сделал пару шагов с ринга и провалился в темноту, не чувствуя своего тела.

2

Батурин Андрей Дмитриевич, сорокапятилетний преуспевающий бизнесмен, по делам своей фирмы находился во Франции, когда на его телефон поступил звонок от Сергея Степановича, тренера его сына Арсения.

Он старался присутствовать на соревнованиях, где выступал младший Батурин, но новые западные санкции внесли коррективы в его планы. Пришлось срочно вылететь в Париж.

Радостный, он взял телефон в руки.

– Извините, коллеги, – обратился Андрей Дмитриевич к партнёрам, с которыми вёл переговоры в одном из самых дорогих ресторанов, – сын сегодня в финале Чемпионата России выступает!

– Да! Да, конечно! – одобрительно закивали те, кто понимал по-русски, переводили французским друзьям.

– Сергей Степанович, здравствуйте! – нотки тревоги проскользнули в голосе Андрея Дмитриевича. – Почему сын сам не звонит? Арсений проиграл? – спросил он тихо у тренера

– Нет! Нет, Андрей Дмитриевич, он стал чемпионом! Но…

– Что -но? – вскочил Батурин. Его громкий голос привлёк внимание всех посетителей ресторана. Партнёры затихли, внимательно глядя на него.

– Врачи говорят, он на ногах перенёс инфаркт. Сейчас на операционном столе, – Сергей Степанович говорил с трудом.

– Будьте добры, проследите, чтобы всё было под контролем главного хирурга Валерия Пётровича Матвеева. Я вылетаю!

Андрей Дмитриевич сам не свой вернулся к столу.

– Сын в больницу попал. Я покидаю вас, к сожалению, – обратился он ко всем. – Договорим, как образуется. Дай Бог!

Французы отнеслись с пониманием, с сожалением в глазах, пожали руки своему русскому партнёру, как люди учтивые, предложили свою помощь.

– Всё хорошо! Пока постараюсь справиться своими силами. Спасибо за соучастие!

Чуть выше ста восьмидесяти сантиметров, тёмные волосы без седины, он выглядел намного моложе своих лет. Они с сыном были очень похожи. Умные темно -карие глаза с блеском сверкали при проявлении эмоций в разговоре. Вспыльчивый, но быстро отходчивый. И характером, и внешне они копировали друг друга. Сжатые губы, волевой небольшой подбородок с ямочкой, чуть впалые щеки, прямой нос и чётко очерченные природой смоляные брови. Только телом грузнее от возраста, но с такой же прямой осанкой, как у сына.

Он быстро шёл по зданию аэропорта в сопровождении провожающих. Андрей Дмитриевич двигался на автомате, как механизм, ничего не видел, не слышал и никак визуально не реагировал. Сев у иллюминатора в бизнес – классе, он уткнулся глазами в стекло, не желая, чтобы его вообще замечали, погрузился в душевные переживания. Очень он любил сына. После смерти супруги Татьяны они уже десять лет жили вдвоём. Он полностью посвятил себя воспитанию Арсения. Работа – сын, сын – работа. Всё, чего достиг он в жизни, предназначалось наследнику.

– Ну, что случилось? – спрашивал он себя. Душевный трепет, боязнь за сына отнимали силы. Татьяна ушла из жизни именно из-за слабого сердца. Что только он не пытался сделать, всё было тщетно. Валерий Петрович Матвеев, признанный кардиолог мирового уровня, предлагал пересадку сердца, но порядочная очередь и особый взгляд на жизнь Татьяны не позволили этому своевременно произойти. Она категорически отказывалась иметь в своём теле орган другого человека. Все эти факторы привели к трагедии, которую, если бы не сын, Батурин старший вряд ли перенёс.

– Теперь и у Арсения проблемы именно с сердцем, – закрыв глаза, он массажировал пальцами виски, самочувствие было плохое.

Как приземлился самолёт, как добрёл к стоянке такси, как уже шёл по коридорам кардиологического центра, он позже не смог вспомнить. В чувство его привёл встревоженный голос Сергея Степановича.

– Врач там, в его палате. Присядьте, Андрей Дмитриевич, – встретил его тренер. В спортивном костюме, видимо, как привёз Арсения прямо с ринга, так и находился здесь. Он быстро ввёл отца в курс произошедшего.

Открылась стеклянная матовая дверь палаты, вышел доктор в халате, колпаке и в маске в сопровождении двух молодых врачей – ассистентов.

– Здравствуйте, Валерий Петрович, – вскочил Батурин, следом и тренер.

– А, Андрей Дмитриевич, приветствую Вас! – улыбнулся под маской худощавый горбоносый Матвеев, подавая руку. – Операция лёгкая. Пока он под общим наркозом. Завтра приходите, мы изучим ЭКГ. Провели диагностику, надо отметить, я немного изумлён. Что-то мы упустили на предыдущем обследовании, видимо, генетика, а насколько серьёзно, завтра посмотрим. Пусть отдохнёт! – не дождавшись ответа, реакции родителя, доктор обнадеживающе моргнул, похлопал по плечу и быстро удалился.

– До завтра, – обернулся он. – Однозначно, пока со спортом придётся попрощаться! – добавил доктор, заметив тренера в олимпийке.

– Арсений надежда олимпийской сборной, впереди этапы Чемпионата мира, – с сожалением выдохнул Сергей Степанович, взглянул на Батурина, понял неуместность сказанного, поправился; – это не самое важное! Лишь бы здоровье было крепким! Андрей Дмитриевич, Вас подвезти?

– Время ещё не вечер, хочу съездить в одно место, такси уже вызвал. Спасибо!

У крыльца их встретили друзья Арсения: трое парней, на вид сверстники, и две девчонки, одна из которых плакала, вытирая платком слезы. Она подняла красные глаза, несмело обратилась:

– Андрей Дмитриевич, здравствуйте! Меня зовут Полина. Как Арсений? Нас к нему не пустили.

Следом представились парни, по очереди протягивая ладони.

– Слава Богу, ребята! Слава Богу! Завтра вечером приезжайте к нам, он будет дома. Сейчас он после наркоза, ему следует отдохнуть!

– До свидания! – дружно попрощались они.

Батурин сел на заднее сидение такси, хлопнула дверь жёлтого седана.

– На Ваганьковское кладбище, потом в Москва -Сити! – сухо сказал Андрей Дмитриевич. Хоть он и не увидел сына, на душе всё же стало спокойнее.

– Отлично, едем! – живо отреагировал лысый грузный таксист с бородкой в тёмном костюме с коротким стоячим воротником.

– Эта девочка с личиком фарфоровой игрушки, наверное, девушка Арсения, – размышлял Батурин -старший. Чуть узковатые светлые глаза, из-за слез он не смог взглянуть глубоко в них. Да и слезы какие-то неоткровенные. Не было эмоций в этой сцене сожаления. Переживания были не те, какими виделись старшему Батурину.

– Ну, Бог с ней! Не жена же! – улыбнулся он, впервые рассуждая о личной жизни сына. Уважая друг друга, они не касались этих тем. – Ну, так-то красивая, белотелая, пухлые щеки и губки, маленький подбородок, нос аккуратный, с небольшой горбинкой. Тёмные волосы по плечи. Вкус есть у Арсения! «С лица воду не пить» – вспомнил он старую русскую поговорку. Ладно, сами разберутся!

Он решил не кидаться в противоречивую оценку Полины.

– Всё -таки кого-то она мне напоминает!

На улице тёплый нежный май. Деревья зеленели свежими листьями, вкусно пахли цветы, коих было достаточно посажено вдоль аллеи кладбища.

– Танечка, моя Танечка! – любя, он поцеловал фотографию на могильной плите, протерев ладонью запылённый мрамор.

Он сел на скамейку у надгробной клумбы. Часто приезжал он к супруге. Никого он не любил до неё и после. На него с чёрного камня смотрела улыбающаяся Татьяна. Художник очень хорошо передал мимику, черты её лица. Она при жизни часто смеялась, с ярко выраженными при этом ямочками в уголках губ. Большие, даже очень большие глаза, вздёрнутый пуговкой носик, овальное озорное лицо. Необычная и яркая внешность жены до сих пор не выходила из его головы, не говоря о её мягком характере. Потеряв супругу, он осиротел, чуть не ушёл в себя, замкнулся. Только одиннадцати -летний сын вытащил его из этого состояния.

– Родненькая, мне тебя так не хватает! Пожалуйста, помоги нам там сверху, Арсений наш заболел, я боюсь за него!

Опустив голову, Андрей Дмитриевич долго потом молчал, вспоминая, как познакомился с будущей супругой. Он начинающий бизнесмен, она уже популярная модель. Столкнулись они в столице Франции, в Париже, на смотровой площадке Эйфелевой башни. Их глаза встретились, и мир для них взорвался и счастливо бурлил, пока смерть Татьяны не разлучила их.

– Романтично, но печально! – встал он со скамейки. – Я сберегу его! Я всё для этого сделаю! – сказал он, уходя.

3

– Папа, ну хорош! Я все понял! Не спорю, что со спортом пока надо завязать, – Арсений старался успокоить отца. – Ты же знаешь, я у тебя здоровый! -прижался он к нему. – Но если честно, так жаль упустить шанс на попадание на Олимпиаду, ведь впереди Чемпионат мира во Франции, я потеряю форму.

– О чём ты говоришь? Что у тебя в голове? Оставь свои амбиции! Я потерял твою мать, я не хочу тебя потерять! – резко встал Андрей Дмитриевич, начал быстро расхаживать туда – сюда по огромному залу. Он только что привёз сына из больницы. Врач сказал: – «Реабилитация!» Потом повторное обследование, после чего мы только начнём рассуждать о спорте.

– Так не хочется больше переступать порог больницы, пап! – Батурин – младший никогда не перечил отцу и не вступал с ним в споры. Но сейчас слезы наворачивались от мысли, что болезнь рушит все планы.

– Ладно, сын, давай поступим прагматично, – снова сел на кресло Батурин -старший напротив, взял его за руки. Они были холодные, подрагивали то ли от нервов, то ли от слабого кровообращения. Лекарства делали своё дело. Сердечно – сосудистой системе была противопоказана нагрузка, любое повышение давления.

– Нам что главнее, Арсений? – продолжил отец. – Конечно, жизнь! На втором месте что? Твои планы. Так вот сейчас едем, точнее, завтра с утра, к бабе Нюре. Я тоже «хороший сын» своей матери, уже два года не навещал старушку, стыдно! Сам не хотел бы, чтобы вот на закате лет меня забыли дети, внуки.

– Так! Так! Какие дети? Ведь я у тебя один? – по-ребячьи вскочил Арсений, смеясь. – Что, в нашей семье пополнение?

– Какое? – недоумевая, смотрел на сына отец.

Подойдя к плите, отец занялся приготовлением пищи. Зашипела в сковороде яичница с колбасой.

– Да это чисто мужская еда! – с сарказмом взялся за вилку Арсений.

Вот уже много лет одна и та же картина: сын с отцом на огромной кухне большой и дорогой квартиры в элитной высотке.

– Без женских рук пока так и будет! – с досадой выдохнул Андрей Дмитриевич, со сковородой и полотенцем на плече разложил яичницу по тарелкам, сел сам за стол.

– Пора привести в дом женщину, – серьёзно, не глядя в глаза отцу, заключил Арсений.

– Не понял, – перестал жевать Батурин -старший, – ты женишься? – и сразу в его памяти всплыла та девочка с фарфоровой головкой, как её, а да, Полина, – вспомнил он имя.

– Я? – захохотал Арсений. – Тебе пора! Я уже взрослый, за мной не требуется уход. Займись своей личной жизнью. Мамы нет, мы её всегда будем любить. Она была бы рада твоему счастью.

Повисла тишина. Впервые они заговорили об очень личном. Зазвонил сотовый телефон, Арсений взял трубку.

– Да? Хорошо, сейчас выхожу! – быстро ответил он кому-то. – Пап, там друзья приехали.

– Пусть зайдут в гости, – ответил Батурин старший.

– Мы по городу на пару часиков! – Арсений стал одеваться. – Я же, как понимаю, должен со всеми попрощаться?

– Ну да, согласен, выедем утром рано. Дуй на пару часиков, не больше! Ты ещё слаб! – сделал серьёзное лицо отец.

– Разрешите откланяться? – встал по стойке смирно Арсений, одетый в цветную футболку и тёмное трико, по-весеннему легко.

– Разрешаю! – довольно ответил Андрей Дмитриевич, но для серьёзности напустил показную важность.

У подъезда Арсения встретила ухоженная, дорого одетая Полина, источающая парфюм от ведущего мирового бренда.

– Привет, милый! – она кинулась ему на шею. – Поехали поужинаем?

– Здорово, братан! – поздоровались Серега с Лёхой, его друзья по университету.

– Хорошо, едем! Здорово всем! – ответил Арсений, усаживаясь на переднее пассажирское сиденье внедорожника премиум класса.

Полина профессионально крутила руль, выезжая на одну из центральных улиц района.