Тайна Эдвина Друда. В переводе Свена Карстена, с окончанием и комментариями

Глава VI. Благотворительность в доме младшего каноника

Искупавшись на рассвете холодного осеннего дня в уже подёрнутом первым ледком пруду у Клойстергэмской плотины, подтянутый и спортивный младший каноник Септимус Криспаркл разогревает свою кровь, боксируя у зеркала в задней комнате домика, где он «имеет удовольствие проживать» со своей матушкой, миссис Криспаркл. Зеркало показывает нам пышущий здоровьем портрет преподобного Септимуса, как он с большим мастерством проводит мощные хуки слева и справа, апперкоты и свинги; при этом его добродушное лицо священнослужителя являет собой разительный контраст с лишёнными всякого милосердия к противнику ударами и атаками.⁴⁰

Миловидное лицо хрупкой старой дамы появляется в дверях – это миссис Криспаркл пришла звать своего любимого сына к завтраку. Преподобный Септимус тотчас прекращает свои прыжки и размахивания руками, расплывается в улыбке, а потом, осторожно взяв это милое личико между боксёрских перчаток, почтительно и с огромной сыновней любовью целует свою матушку в румяную щёчку.

Что может быть симпатичнее хорошо сохранившейся пожилой дамы, если глаза её всё ещё блестят, если фигура её аккуратна и стройна, если прекрасно подогнанное платье нежных пастельных цветов делает её похожей на фарфоровую статуэтку китайской пастушки? Разве что молодая дама тех же свойств, – думает младший каноник, усаживаясь за богато и со вкусом накрытый к завтраку стол напротив своей матушки. А вот то, что его матушка в эту минуту думает – это можно уложить в два гордых и нежных слова: «Мой Септимус!»

Этим редким именем, означающим по латыни «Седьмой», миссис Криспаркл – тогда ещё не вдова, а любимая жена и мать – нарекла своего новорожденного сына после того, как шесть его менее удачливых старших братьев покинули сей мир незадолго после своего рождения. Её седьмой ребёнок выжил, и с тех пор, вот уже почти тридцать пять лет, миссис Криспаркл не устаёт каждый день благодарить Бога за эту милость. В данный момент пожилая дама тоже возносит молитву, перед трапезой, а её взрослый сын – стоя и склонив голову – смиренно внимает ей, так же как делал это ещё ребёнком.

– Так что же, дорогая мамочка, было в том письме, которое принесли с утренней почтой? – спрашивает младший каноник, намазывая масло на кусочек тоста.

Фарфоровая Пастушка, уже успевшая к тому моменту распечатать письмо, передаёт конверт сыну.

– Конечно же это от мистера Хонитандера, – говорит она, вытирая затем руки салфеткой.

– Ага! Так я и думал, – отвечает младший каноник, надевая очки и разворачивая листок.

Тут надо сказать, что этот почтительный сын всегда при чтении и письме надевает очки, хотя в них ещё совершенно не нуждается, и они вызывают у него лишь резь в глазах и слёзы. Делает это он для того, чтобы его матушка, которая в свои годы тоже ещё вполне в состоянии читать без очков, чувствовала себя в этот момент хоть чуть-чуть моложе.

– Благотворительный Фонд, главная штаб-квартира, Лондон, среда, – читает вслух преподобный Септимус. – Милостивая госпожа! Я пишу это письмо, сидя в…

Младший каноник снимает очки с носа и ошеломлённо смотрит на свою матушку. Та отвечает ему вежливой улыбкой.

– Мой бог! Он пишет, сидя… где?!

– В кресле, – отвечает старая дама, прочитавшая письмо ещё до завтрака.

– В кресле! Но нам-то зачем об этом сообщать?!

– Ах, дорогой мой, ты упускаешь из виду конец предложения, а там всё сказано совершенно ясно! Дай мне, я сама прочту.

Младший каноник, радуясь, что ему не придётся далее утомлять глаза очками, с удовольствием возвращает письмо своей матушке.

– Я пишу это письмо, сидя в кресле, – громко и отчётливо читает миссис Криспаркл, – к которому я буду прикован ещё не менее нескольких часов…

Младший каноник поражённо переводит взгляд на ряд кресел, выстроившихся у стены комнаты.

– …поскольку в эту минуту я имею честь находиться на заседании Генерального штаба нашего Благотворительного Фонда, и единогласным желанием всех присутствующих здесь его членов я был избран занять кресло Председателя.

Преподобный Септимус переводит дыхание и бормочет:

– Ах, вот оно что! Тогда понятно…

– Поэтому, пока дебатируется резолюция, разоблачающая и осуждающая некоего предавшего интересы Благотворительности негодяя, я хотел бы этим письмом, которое я рассчитываю отправить уже вечерней почтой, окончательно обговорить известное Вам дельце.

– Это удивительно, мамочка, – кротко замечает младший каноник, – как эти столичные благотворители всегда рады случаю кого-нибудь разоблачить и осудить. И точно так же удивительно, как много они находят в своих рядах предателей и негодяев.

– …обговорить известное Вам дельце, – повторяет последние строки старая дама. — Всем сердцем осуждая прискорбную необразованность и невоспитанность двух моих новых юных подопечных, Невила и Елены Ландлесс, я хотел бы ознакомить Вас с моим планом по исправлению означенных упущений, каковой состоит в следующем: не далее как в будущий понедельник упомянутый Невил, хочет он того или нет, будет передан мною в Ваше, милостивая госпожа, и Вашего уважаемого сына мистера Септимуса попечение, выражающееся в проживании означенного недоросля в Вашем доме на срок, потребный оному для должной подготовки к экзаменации.

– Хочет он того или нет! – бормочет младший каноник. – Просто поразительно, мамочка, насколько эти столичные благотворители готовы любого встречного схватить за воротник и силой – я бы даже сказал, пинками – загнать на тропу добродетели, хотят те такого или нет. Прости, мамочка, что перебил.

– Сестра же его Елена на тот же срок будет водворена для обучения в рекомендованную Вами Школу и Пансион для Молодых Девиц, носящую, как мне помнится, подходящее случаю наименование «Приют Монахинь». Прошу Вас, милостивая госпожа, озаботиться их принятием и размещением. Оплата Ваших любезных услуг будет произведена мною на тех условиях, которые Вы означили мне в одном из Ваших предыдущих писем (три фунта и десять шиллингов в месяц).

Кланяюсь Вашему достопочтенному сыну мистеру Септимусу и Вам, милостивая госпожа, и остаюсь Ваш любящий брат (во Благотворительности) Лукас Хонитандер.

– Что ж, мамочка, – говорит Септимус, почесав за ухом, – я думаю, что у нас найдётся место для одного постояльца, а у меня найдётся время и желание обучать его. Хорошо, что это будет не сам мистер Лукас Хонитандер. Хотя, наверное, так было бы невежливо говорить, ведь я его никогда не видел. Скажи, мамочка… ведь он, без сомнения, представительный собой мужчина?

– Более чем, – отвечает миссис Криспаркл. – Но голос у него ещё более представительный.

– Чем он сам?

– Чем кто бы то ни был еще.⁴¹

– Ага! Вот, значит, как… – раздумчиво говорит мистер Криспаркл, и так же раздумчиво заканчивает завтрак. Создаётся ощущение, что после этих слов матери яичница с беконом, гренки и китайский чай потеряли для него значительную часть своего вкуса.

С мистером Хонитандером – «профессором Благотворительности», как он отрекомендовался при первой же встрече – миссис Криспаркл познакомилась в Лондоне, в доме своей сестры. Вторая миссис Фарфоровая Пастушка, как две капли воды похожая на первую (так как они были близнецами, да и одевались тоже почти одинаково), была женою советника одной из столичных корпораций, и от избытка свободного времени (поскольку была бездетна) все свои силы отдавала делу благотворительности. Дело это было несложное: следовало сначала добыть подходящих сироток, а затем усиленно набивать им животы сладостями, а голову религиозной чепухой – вот и вся благотворительность, как её понимали обе Фарфоровые Пастушки. Сам же преподобный Септимус, слава богу, считал и считает иначе:

– Я думаю, мамочка, самое главное, чтобы этому молодому человеку было у нас хорошо. Потому что, если ему будет с нами хорошо, то и нам с ним никаких забот не будет. Я вспоминаю, мамочка, что как раз в эти дни у нашего хормейстера Джаспера гостит его племянник, молодой Эдвин Друд. Он очень милый и воспитанный юноша, а молодое тянется к молодому; поэтому я думаю, что было бы здорово пригласить его и мистера Джаспера к ужину. С нашими подопечными это будет четверо. Позовём ещё мисс Твинклтон и юную невесту мистера Друда, это будет шесть. Добавь ещё нас двоих, мамочка. Как ты полагаешь, восемь персон поместятся за столом?

– Девять было бы уже чересчур, – заметно нервничая, отвечает пожилая дама.

– Я же сказал, всего восемь.

– Ну хорошо, это мы ещё осилим, Септимус, дорогой мой. Но, пожалуйста, не приглашай больше никого.

На этом и порешили. После завтрака миссис Криспаркл отправляется в «Приют Монахинь» предупредить мисс Твинклтон о приезде новой ученицы и заодно пригласить директрису и двух юных леди в гости; а младший каноник усаживается писать в штаб-квартиру Благотворительного фонда письмо с инструкциями: как именно мистеру Невилу и мисс Елене лучше всего выехать из Лондона, чтобы вовремя поспеть к ужину.

В те времена в нашем городке ещё не было железнодорожной станции. При этом, некоторые горожане – и первым среди них был мистер Сапси, имевший долю в бизнесе дилижансов – утверждали, что такая станция нам и вовсе не нужна. Железнодорожная линия, связывающая Лондон и курорты Танбридж-Уэллса, проходила в стороне, миль за десять от Клойстергэма, поэтому все путешествующие вынуждены были сходить на неприметном полустанке посреди полей и уже оттуда добираться до города дилижансом.⁴²

В назначенный час мистер Криспаркл ожидает прибытия гостей из Лондона у каретного сарая станции дилижансов, что расположен на задворках южной окраины Клойстергэма, в паре бросков камнем от знакомой уже нам ночлежки «Койка за два пенса». С некоторым опозданием на горизонте появляется небольшой омнибус, влекомый парой лошадей. На переднем сидении рядом с возницей, практически зажав того в угол скамьи своей массивной, почти квадратной, фигурой, восседает представительного вида господин с весьма недовольным лицом – определённо, это и есть профессор Благотворительности мистер Лукас Хонитандер. Когда карета останавливается, пассажир презрительно окидывает взглядом окрестные дома и небольшую группу встречающих.

– Это и есть Клойстергэм, что ли? – спрашивает он громоподобным голосом.

– Точно так, – полузадушенно говорит возница, пытаясь выбраться из-под придавившей его к поручням туши. – И я давно не был так рад увидеть его снова. Я уж и не надеялся.

– Тогда скажите вашему начальнику, что он должен сделать сиденье пошире! – гремит в ответ пассажир. – Это его моральный долг – заботиться об удобствах для ближних. Иначе эти ближние должны будут подать на него в суд и взыскать с него штраф – да такой, который его разорит!

Возница благоразумно воздерживается от спора; вместо этого он сползает с сиденья на землю и, охая и кряхтя, принимается разминать кости, пытаясь восстановить кровообращение в конечностях, слишком долго остававшихся зажатыми в неудобном положении этим требовательным пассажиром.

– Я что, на вас сидел, что ли? – интересуется тот.

– Немножко, – отвечает возница. – Так, совсем малость.

– Вот, возьмите эту брошюру, друг мой.

– Не хотелось бы показаться невежливым, мистер, – говорит возница, бросив беглый взгляд на брошюру, – но на кой она мне?

– Прочтите и сможете вступить в наше Общество.

– И что я с того получу?

– Братскую любовь! – с угрозой в голосе говорит пассажир.

– Благодарю покорно, – фыркает возница. – Я у мамы один, и мама говорит, что с неё и меня хватит. Не нужны мне никакие братья.

– Но вы со всех сторон окружены братьями, – гремит пассажир, постепенно распаляясь, – хотите вы того или нет! Например, я тоже ваш брат!

– Эй-эй, полегче! – говорит возница, уперев кулаки в бока, – Не берите на себя слишком много, мистер! А то, знаете ли, всякому терпению…

– Джо, дорогой мой, не забывайся, прошу тебя! – выходит вперед мистер Криспаркл, примиряюще поднимая руки. – Где же твоё гостеприимство? А Вы, сэр, я полагаю, мистер Хонитандер, не так ли?

– Это я, сэр.

– Меня зовут Криспаркл.

– А! Преподобный мистер Септимус! Рад познакомиться, сэр. Невил и Елена сидят внутри. А мне что-то захотелось подышать свежим воздухом. Засиделся, знаете ли, в конторе! Но вечером уже назад. Значит, Вы и есть преподобный Септимус Криспаркл? – говорит прибывший господин, осматривая младшего каноника с головы до ног критическим взглядом. – Я представлял Вас себе значительно старше!

– Я ещё наверстаю, сэр, – с легкой улыбкой ответствует мистер Криспаркл.

– Э-э… что? – таращится на него мистер Хонитандер.

– Нет, ничего. Просто неудачная шутка. Не обращайте внимания.

– Шутка, вот как! Шуток я не понимаю, сэр, – говорит мистер Хонитандер, почёсывая лоб. – Со мной шутить бестолку, да и опасно. Эй, да где они там застряли?! Невил, Елена, немедленно вылезайте! Мистер Криспаркл пришел с вами познакомиться!

Неожиданно красивый невысокий юноша и, под стать ему, очень симпатичная молодая девушка появляются из дилижанса: юноша придерживает рукой дверцу, помогая сестре спуститься по ступенькам.⁴³ Лица у них очень смуглы; девушка красива какой-то особой, экзотической, почти цыганской красотой; волосы у обоих иссиня-чёрные, густые, цвета шкуры пантеры. Да и в движениях их ощущается что-то неукрощённое, дикое, пугливое и вместе с тем опасное – равно готовое как спасаться бегством, так и нападать и биться до последнего вздоха. И конечно невозможно с первого же взгляда не заметить их необычайную похожесть, почти идентичность, чрезмерную даже для близнецов, каковыми они, без сомнения, и являются. Таковы были первые впечатления мистера Криспаркла от его новых воспитанников.

Младший каноник приглашает мистера Хонитандера оказать им честь и остаться на ужин (и делает это с тяжёлым сердцем, поскольку прекрасно представляет все треволнения Фарфоровой Пастушки, которые ей доставит появление девятого, незапланированного гостя за столом), а так же предлагает Елене руку для небольшой прогулки пешком. Во время этой короткой экскурсии по городку оба новоприбывших кажутся очень заинтересованными рассказами мистера Криспаркла о кафедральном соборе и монастырских развалинах, оба находят Клойстергэм просто очаровательным; при том мисс Елена выглядит словно прекрасная дикарка, взятая в полон в далёкой восточной стране, а её брат и смотрится и ведёт себя как её верный слуга и защитник.

Мистеру же Хонитандеру нет никакого дела до окружающих их красот: он вышагивает посреди улицы, расталкивая горожан локтями, и при этом громогласно излагает только что пришедший ему в голову гениальный план искоренения безработицы в Клойстергэме, да и во всей Англии. Согласно этому плану и мистеру Хонитандеру всех безработных Соединённого Королевства следовало бы арестовать, запереть в тюрьму и там, под страхом смерти, заставить заниматься полезным обществу трудом – например, благотворительностью.

Мистер Хонитандер и всегда-то был, так сказать, прыщом на теле общества, но по прибытии в дом младшего каноника разросся до размеров настоящего фурункула: он до краёв заполнил маленькую гостиную миссис Криспаркл своей массивною фигурою, а весь дом – своим зычным всепроникающим голосом, уместным более на митинге чартистов, чем среди провинциальных, привыкших к тишине и неторопливости людей. Да и вёл себя мистер Хонитандер словно на митинге: он без устали излагал всевозможные идеи и проекты радикальнейших преобразований общества, призванных нести добро всем и каждому, но у него постоянно получалось как-то так, что любое благо для ближнего будет возможно не ранее, чем этот ближний будет всеми возможными способами унижен, оболган и проклят. Армии должны быть распущены и войны прекращены, но сначала надо расстрелять всех офицеров и солдат за те жестокости, которые они допускали на поле боя. Смертная казнь должна быть отменена, но не раньше, чем всех юристов и законников сотрут с лица земли за то, что они «судили судом неправедным». Словом, благотворительность по мистеру Хонитандеру если чем-то и отличалась от ненависти и жестокости, то чем-то незначительным, не стоящим и упоминания.

Званый ужин обернулся из-за него настоящей катастрофой. Мистер Хонитандер нарушил своим присутствием не только покой Фарфоровой Пастушки, но и всю симметрию стола: он влез со своим креслом (которое специально для него пришлось принести из спальни) прямо в проём двери, через которую из кухни подавали кушанья – из-за чего судки и тарелки пришлось передавать через его голову. За столом он никому и слова не давал сказать, подавляя любой разговор своим громоподобным голосом, причём он избрал младшего каноника кем-то вроде «риторического противника», всячески обвиняя и порицая в лице последнего каких-то неведомых негодяев и предателей, позорящих великое дело Благотворительности. Мистер Криспаркл от возмущения и растерянности не мог сказать и слова, его бедная матушка едва не плакала; остаток ужина оттого прошёл крайне скомканно, поскольку все присутствующие потеряли и аппетит и присутствие духа, и могли противится натиску профессора Благотворительности не более, чем какое-нибудь малиновое желе.⁴⁴

Но, к счастью, та же волна слов и звуков, которую поднял мистер Хонитандер в доме младшего каноника, и смыла его прочь. Кофе ему подали на час раньше запланированного; затем все присутствующие клялись, что часы на башне собора уже пробили три четверти, хотя они не звонили ещё и одного раза; мисс Твинклтон убеждала всех, что до остановки омнибуса надо идти полчаса скорым шагом, хотя дотуда не было и пяти минут спокойной ходьбы. Бьющая через край приветливость и услужливость всего общества втиснула мистера Хонитандера в пальто и выставила его за дверь с той же скоростью и неумолимостью, с какой он сам изгонял из рядов столичных благотворителей изменников и предателей. Мистер Криспаркл вместе со своим новым воспитанником, отправившиеся провожать мистера Хонитандера до остановки дилижансов (больше из беспокойства, чтобы он не сбился с дороги и вдруг не вернулся), под предлогом того, что он простудится на холодном ночном воздухе, заставили его подняться в карету и ожидать отправления внутри, после чего тут же распрощались с ним и ушли, хотя до времени отъезда ещё и оставались добрые полчаса.⁴⁵

Глава VII.
Исповедь, и даже не одна

– Честно говоря, – признался Невил младшему канонику, когда они шли обратно, – я ведь этого джентльмена почти и не знаю.

– Вашего опекуна? – удивился мистер Криспаркл. – Как же тогда получилось, что…

– Что он стал моим опекуном? Хороший вопрос, сэр! Что ж, попытаюсь объяснить Вам. Как Вы уже знаете, мы с сестрою прибыли из Цейлона.

– Вот как! Нет, я этого не знал.

– Странно… Ну, как бы то ни было, мы приехали именно оттуда. Мы жили там у нашего отчима, поскольку наша дорогая матушка умерла, когда мы были совсем ещё детьми. Жили мы тяжело. Перед смертью она назначила его нашим опекуном, но он – вместо того, чтобы опекать нас – держал нас в чёрном теле, часто отказывая нам не то что в новой одежде, но даже и в еде. Фантастический был скряга. И вот перед своей уже смертью наш отчим и передал нас мистеру Хонитандеру – не знаю, почему именно ему. Может, они были знакомы когда-то, а может быть, отчим просто увидел его имя в газетном объявлении.⁴⁶

– Умер он, как я понимаю, недавно?

– Пару месяцев назад, сэр. Вы не поверите, какой жестокой и наглой скотиной он был! Его счастье, сэр, что он сам умер, а то ещё немного – и я бы его просто убил.

Мистер Криспаркл остановился как вкопанный и ошеломлённо уставился на своего нового подопечного.

– Похоже, что я удивил Вас, сэр, – сказал Невил, отводя взгляд.

– Я не только удивлен, я потрясён! Я до глубины души потрясён Вашими словами!

– Просто Вы, сэр, никогда не видели, как это чудовище бьёт Вашу сестру, – глухо сказал Невил после долгой паузы. – А я видел, сэр, видел – не раз и не два! И я этого до смерти не забуду.

– Ничто на свете, – горячо ответил на это младший каноник, – ничто на свете не может оправдать этих Ваших ужасных слов, мистер Невил! Даже слёзы Вашей красавицы сестры!

Внезапно смутившись, мистер Криспаркл прошёл вперёд и сделал Невилу знак следовать за ним. Подавленный, тот поплёлся следом.

– Я прошу прощения за свои слова, сэр, – сказал Невил через полсотни шагов. – Тем более не стоило их говорить именно Вам. Вы совершенно правы, сэр – это ужасные слова. Но в одном, сэр, я никак не могу с Вами согласиться. Вот Вы сказали про слёзы моей сестры… Моя сестра, сэр, скорее даст злодею разорвать себя на куски, чем прольёт перед ним хоть единую слезу!

Мистер Криспаркл вспомнил своё первое впечатление от этой юной леди и подумал, что в такое верится охотно.

– Вы позволите мне, сэр, – снова начал Невил, – сказать пару слов в свою защиту?

– Защиту, мистер Невил? На Вас никто не нападает.

– Я знаю, сэр. Но, возможно, это поможет Вам лучше понять мой характер.

– Мистер Невил, прошу Вас, – было ему ответом, – предоставьте уж мне самому разбираться с Вашим характером.

– Как хотите, сэр, – пробормотал Невил, обиженно разводя руками. – Это было просто движение души, но если Вам угодно оставить его без внимания, то это, конечно, Ваше право.

Эти с лёгким вызовом произнесённые слова смутили младшего каноника. Ему показалось вдруг, что он слишком уж положился на свою власть поучать и направлять эту юную душу, и тем едва не потерял доверие своего нового ученика. В этот момент они как раз подошли к порогу дома мистера Криспаркла; освещённые окна были приоткрыты – из-за них слышались музыка и голоса.

– Знаете что, мистер Невил, – сказал младший каноник, поворачиваясь к юноше, – давайте-ка мы с Вами ещё немного пройдёмся. Тогда у Вас будет время мне всё объяснить. Вы сказали, что я ничего не желаю слушать? Вовсе нет, наоборот, я прошу Вас довериться мне и всё рассказать.

– Конечно, сэр, я и сам давно хотел это сделать… Забавно, что я говорю «давно», как будто мы с Вами, сэр, знакомы уже несколько недель. Но вот что я скажу Вам, сэр, честно и с полным доверием… Мы с сестрой ведь приехали с желанием поругаться с Вами. Да, сэр, устроить скандал, поругаться и тем самым вынудить Вас отправить нас обратно!

– Вот как! – пробормотал мистер Криспаркл, не зная, что и сказать.

– Это только потому, сэр, что мы не знали заранее, какой Вы… А так как мы ещё не встречали человека, которому мы бы сами понравились, то мы и заключили, что и Вы нам не понравитесь.

– Понимаю, – сказал мистер Криспаркл.

– Но Вы нам вдруг очень понравились, сэр! И Ваш милый дом, и то, как Вы нас принимали – это всё очень отличается от того, что мы до сих пор встречали. И вот эта прогулка вдвоём, и эта тишина вокруг (с тех пор, конечно, как мы избавились от мистера Хонитандера), и эти старые дома, такие красивые в лунном свете – всё это и побудило меня открыть Вам сердце.

– Я очень рад это слышать, мистер Невил, – с улыбкой ответил младший каноник. – Пусть и дальше так будет.

– Но только не подумайте, сэр, что описывая свои собственные недостатки, я хочу сказать то же самое о моей сестре. Она гораздо лучше меня! Она так же выше всех неприятностей нашей убогой жизни, как башня вашего собора выше вон тех каминных труб!

В глубине души мистер Криспаркл позволил себе в этом усомниться.

– С первых же лет жизни, – продолжал Невил, – я вынужден был давить в себе жестокую, смертельную ненависть к моим мучителям. Это сделало меня замкнутым и злопамятным. Меня ведь постоянно жестоко унижали и подавляли. Слишком слабый, чтобы противиться этому, я приучился лгать и притворяться. Жизнь отказывала мне во всём: в образовании, в свободе, в деньгах, одежде, в самом необходимом! Не было и речи, сэр, о счастливом детстве или нормальной юности! Потому-то и нет во мне тех чувств или того опыта, инстинктов – Вы видите, сэр, я даже не знаю, как это и назвать! – на которые Вы могли бы опереться, которые Вы привыкли находить в прочих ваших учениках!

Мистер Криспаркл подумал, что всё это очень похоже на правду, пусть и не очень обнадёживающую. Между тем, они дошли до конца улицы и снова повернули к дому.

– И примите ещё во внимание, сэр, что я вырос среди туземцев – среди угнетённого, порабощённого, но не смирившегося народа – и я вполне мог перенять что-то и от них. Иногда мне кажется, сэр, будто и во мне есть капля их неукрощённой, тёмной, их тигриной крови.

Мистер Криспаркл мысленно признался себе, что весь жаркий монолог Невила, пожалуй, только подтверждает такую его характеристику.

– И ещё одно слово, сэр, в защиту моей сестры. Пусть мы и близнецы, сэр, но насколько же она отличается от меня в лучшую сторону! Тяготы нашей несчастной жизни могли заставить покориться меня, но они были бессильны сломить её! В детстве мы четырежды убегали из дома, четыре раза за шесть лет, сэр!⁴⁷ Конечно же, нас всегда быстро ловили и потом жестоко наказывали… Но моя сестра сразу же начинала строить планы следующего побега. Всякий раз она, переодевшись мальчиком, вела и направляла нас, выказывая при том больше отваги, чем даже взрослый мужчина.⁴⁸ А ведь ей было всего семь лет! Помню, сэр, я раз потерял карманный ножик, которым она рассчитывала обрезать себе коротко волосы – так с каким отчаянием она пыталась вырвать их или перегрызть зубами! Что мне к этому добавить, сэр? Только то, что я могу лишь надеяться на Ваше терпение и снисходительность ко мне.

– В этом Вы можете быть уверены, мистер Невил, – ответил ему младший каноник. – Но поймите меня правильно: все мои усилия будут напрасны, если Вы сами не поможете мне. Тогда и Небеса помогут нам обоим.

– Я буду стараться, сэр.

– И я тоже буду стараться, мистер Невил. Вот Вам моя рука. Да благословит Господь наши предстоящие труды.

Теперь они снова стояли перед входной дверью и освещенными окнами жилища Криспарклов.

– Знаете что, мистер Невил, – сказал младший каноник, прислушиваясь к весёлым голосам и смеху, доносившимся из-за двери, – давайте-ка мы пройдём ещё кружочек. Поскольку мне хотелось бы задать Вам ещё вот какой вопрос: когда Вы говорили о том, что Вы переменили к лучшему Ваше представление обо мне, Вы имели в виду и Вашу сестру тоже? Или только себя?

– Я говорил от лица нас обоих, сэр. Как же иначе?

– Поправьте меня, мистер Невил, если я ошибаюсь, но мне казалось, что у Вас ещё не было случая узнать её мнение. Сначала мистер Хонитандер не давал никому и слова сказать, а потом мы пошли его провожать, а Ваша сестра осталась вместе с другими. Может, Вам не стоило бы говорить за Вашу сестру тоже, не узнав сначала точное её мнение?

Невил рассмеялся и покачал головой.

– Вы пока ещё не знаете, сэр, какое глубокое взаимопонимание существует между мною и Еленой. Нам не нужны слова, чтобы понять мысли друг друга. Часто достаточно одного лишь взгляда, а порою и он излишен. Вот мы сейчас разговариваем, сэр, а она там уже точно знает, о чём шла речь, и какие доводы я приводил в её и свою защиту.⁴⁹

Мистер Криспаркл недоверчиво покосился на своего спутника, но лицо Невила выражало такую уверенность в правоте своих слов, что младший каноник не нашёлся что возразить и потому молчал всю обратную дорогу до дома.

– Теперь я хотел бы кое о чём спросить Вас, сэр, – нарушил молчание Невил, когда они уже подходили к дверям. – Этот мистер Эдвин Друд… кстати, я правильно произношу его имя?

– Вполне правильно.

– Так вот, этот мистер Друд… он тоже Ваш ученик, сэр?

– Нет, он учится в Лондоне. А сюда лишь приезжает иногда – навестить своего родственника, мистера Джаспера.

– А эта мисс Буттон… она тоже его родственница?

«Почему он спрашивает это, да ещё таким деланно-безразличным тоном?» – подумал мистер Криспаркл. Тем не менее он в нескольких словах объяснил Невилу, что Роза и Эдвин помолвлены уже много лет, с самого их детства.

– Ага, вот как! – пробормотал Невил. – Теперь-то я понимаю, почему он обращается с ней как с рабыней.

Эти сказанные вполголоса слова настолько очевидно не предназначались для ушей мистера Криспаркла, что тот решил тактично сделать вид, будто ничего сказано и не было. Вместо ответа он нажал на дверную ручку и пропустил Невила вперёд себя.

Когда они вошли, мистер Джаспер как раз сидел за пианино и аккомпанировал мисс Розе Буттон, дрожащим голоском исполнявшей какую-то старинную балладу. Играя без нот, мистер Джаспер не спускал пристального взгляда с лица и губ своей ученицы, то и дело мягким, но властным нажатием на ту или иную клавишу возвращая её неуверенное пение на правильный тон. Рядом с Розой стояла Елена, одной рукой приобняв её за талию, глаза же её неотрывно следили за хормейстером. Обменявшись с сестрой беглым, но внимательным взглядом (и мистер Криспаркл не мог не заметить в нём то самое глубокое взаимопонимание, о котором ему только что рассказывали), Невил занял место сбоку от пианино, напротив певицы. Младший каноник сел рядом с матушкой и обменялся вежливой улыбкой с мистером Эдвином Друдом, который в этот момент рассеянно похлопывал себя по ладони веером, доверенным ему мисс Твинклтон. Престарелая же директриса, прикрыв глаза, внимала пению с такой же удовлетворённой улыбкой, с какой, наверное, соборный пристав мистер Топ каждый день наслаждался органной музыкой во время мессы.

Песня меж тем лилась дальше. Мисс Роза очень старалась, но то ли потому, что мистер Джаспер так пристально следил за её дрожащими губами, то ли потому, что в каждом интонированном нажатии клавиши пианино певице чудился мягкий, но властный шепот, исходящий из его уже губ – только пение её становилось всё более неуверенным, всё более нервным, пока, наконец, Роза не ударилась в слёзы и не воскликнула, спрятав лицо в ладони:

– Ах, я не могу больше! Мне страшно, я боюсь! Пожалуйста, уведите меня отсюда, уведите!

Быстрым, каким-то почти кошачьим движением подхватив начавшую уже оседать на пол Розу, Елена в мгновение ока положила несчастную красавицу на диван и, став возле неё на колени и прикрыв смуглой ладонью её вздрагивающие губы, успокаивающе протянула ладонь другой руки к окружающим, как бы удерживая их на расстоянии.

– Ничего страшного, ничего, прошу вас! Не беспокойте её, дайте ей прийти в себя, и через минуту с ней всё будет снова в порядке!

Джаспер, замерший перед пианино и не повернувший даже и головы на шум, плавным движением отнял пальцы от клавиш и, слегка пошевеливая ими в воздухе, как бы продолжил беззвучно играть дальше. Даже и тени беспокойства не отразилось на его лице, в то время как все остальные пребывали в смятении и движении.⁵⁰

– Киска просто не привыкла выступать перед публикой, вот в чём дело, – с натянутой улыбкой сказал Эдвин Друд. – Поэтому она так занервничала. Право, Джек, ты такой требовательный учитель! Немудрено, что она тебя так боится.