В предчувствии измены. Эротический роман

© Анна Инк, 2023

ISBN 978-5-4483-3735-2

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

– У меня плохое предчувствие, – я замираю и напрягаю слух, будто пытаюсь определить, откуда надвигается опасность. В тусклом мартовском небе гудит вертолёт, он проносится над нами быстро, создавая вибрацию в груди.

– Всё плохое, что могло случиться – уже случилось, – мой муж бросает в багажник домкрат и колесо, искорёженное грыжей.

Мы долго стояли в пробке, безнадёжно опаздываем на добрых три часа, а в нескольких метрах от населённого пункта, в котором расположен пункт назначения, мы налетели на выбоину.

Пока муж менял колесо, я выбралась из машины, чтобы немного размять тело. Спину ломит от долгой дороги. И голова устала от высокого конского хвоста. Я распустила волосы, и прохладный ветер взбил их резким порывом. Я подняла упавшие на лицо пряди и прищурилась, читая надпись на табличке рядом с дорогой. И в эту секунду меня посетило это странное ощущение дежавю. Этот ветер, мой муж, меняющий колесо, огромное поле, почти выползшее коричневым брюхом из-под снега, и лес по его краю, похожий на пятно из чёрных волокон – я всё это уже где-то видела. Хотя мы здесь впервые.

– Поехали! – я слышу раздражение в его голосе.

Мы въезжаем в посёлок Нара. Безлюдно, дома здесь выглядят просто, дорога ровная, и высокие деревья растягивают над ней свои ветви. Я пытаюсь представить это место в летнюю пору – наверняка здесь очень умиротворённо. Мой муж нетерпеливо сверяет цифры на навигаторе с номерами домов.

– Кажется, мы, наконец, приехали, – с облегчением выдыхает он, и останавливает машину.

Номер на табличке совпадает с другими ориентирами, данными Мариш: красная крыша двухэтажного дома, серый сайдинг, зеленый забор. Впрочем, здесь таких обычных домов много. Ах да, она говорила про флюгер с совой, и ещё (не вижу флюгера) про куст Жасмина (очень актуально в марте) перед домом. Я выхожу из машины и иду по вымощенной серой плиткой дорожке, заглядываю поверх калитки. Строения на участке выглядят аккуратными и простыми, даже в поворотах тропинок есть нечто строгое. Вот, вижу, как она идет к нам.

Мы обнимаемся, она целует нас обоих в щёки, и приглашает войти. Я уже различаю шум голосов в конце участка, слышу треск костра в мангале. Мы, конечно, пропустили всё самое интересное. Костёр теперь горит только для тепла, но нам оставили шашлык, и могут его разогреть. Мы радостно соглашаемся поужинать после утомительной дороги.

Сначала заходим в дом, в довольно тесную, но уютную прихожую, отделанную вагонкой.

– Пойдём к ребятам, или здесь покушаете? – спрашивает Мариш.

– Давай здесь, – устало говорит мой муж.

– Да, – вторю я.

Мы разуваемся и проходим по коридору в кухню. Она не очень большая, но довольно уютная. Широким пустым комнатам я предпочитаю тесноту – разговоры в таких помещениях развиваются ладно, а обозримость границ создаёт чувство безопасности, и кажется, что никто вас не подслушает. Не случайно самые интересные разговоры идут на кухнях – таких, обычно, тесных в стандартных квартирах.

Мы едим, болтаем о пустяках. Хвалим мясо. Мариш предлагает показать дом, но приходит Илья. Жмёт моему мужу руку, меня целует в щёку. Улыбается, и, как часто происходит между людьми, с которыми пока нет (или никогда не будет) общих тем, начинается разговор о погоде. Обмен стандартными впечатлениями плавно перетекает на тему дорог и пробок. Чтобы остаток дня не превратился в такую же серую бесформенную массу, как сегодняшнее небо, я настаиваю на том, чтобы пойти, наконец, к остальным.

Мы выходим из дома и следуем за Мариш по вымощенной красной плиткой дорожке. Беседка, где все собрались, представляет собой крытое красной металлочерепицей строение, с двумя сплошными стенками из дерева, а две другие подняты до половины посредством железных ограждений. Мангал стоит поблизости, и небольшой огонь в нём создаёт иллюзию тепла. Пол поднят на высоту одной ступеньки, а внутри стол и скамейки со стульями.

Кто у нас тут? Яночка! Уже изрядно навеселе, и приветствует моего мужа не менее охотно, чем меня. Она беспрерывно заводит новые романы, а в промежутках между ними страдает от томительного одиночества. В такие периоды она много пьёт, становится необычайно хабалистой, и не может глаз отвести от моего мужа. Поэтому я не была удивлена, когда она, повиснув на моей шее, горестно проскулила, что рассталась с «мусиком».

Теперь я высвобождаюсь из горячих объятий брюнетки и вижу Антона, мужа Маришкиной сестры. Целую его в щёку. Спрашиваю, не его ли это новая машина – блестящая, ярче солнца, изящная чёрная красавица – стоит на улице у забора. Пару месяцев назад Мариш упоминала, что Антон собирался купить Mazda. Антон сам начинает блестеть ярче машины. Мужчины такие красивые, когда они довольны… Я направляюсь к Кате, Маришкиной сестре, и краем взгляда цепляюсь за лицо моего мужа. Мне становится грустно, потому что, будучи младше Антона на десяток лет, он кажется старше его. Он выглядит усталым, хотя его работа, в отличие от Антона, не требует таких многократных разъездов. К тому же мы не обременены детьми, вечно гиперактивными и эгоцентричными, но Катя, к которой я сейчас направляюсь, тоже выглядит моложе и свежее меня – а у неё старшенький уже пошёл в садик.

Кате я особенно рада. В отличие от остальных здесь присутствующих (кроме, конечно, моей подруги детства Мариш) с ней меня объединяют не только схожие интересы, но и общие воспоминания. К тому же мне симпатичен её характер. Она склонна быть пассивным собеседником, умеет слушать, и обладает, также как и Маришка (правда, в гораздо меньшей степени), эмпатическими способностями, которые для меня всегда были сродни экстрасенсорным. Как можно так мастерски угадывать настроение человека, если он умеет держать лицо? Как у них получается понимать, что чувствует другой на самом деле, если слова его противоположны подноготной?

Но сегодня я хочу быть оживленной и обсуждать не то, что меня пугает (мой брак трещит по швам!), а то, что меня просто волнует. Например, почему из сериала «Мыслить как преступник» ушёл агент Гидеон? Катя любит американские детективные сериалы, и порекомендовала мне на досуге посмотреть пару серий про специальный отдел ФБР, где работают первоклассные психологи, и вычисляют преступников на основе гениальной аналитики паттернов поведения. Видимо, она, как обычно, угадала моё намерение, потому что отодвинулась немного в сторону после приветствия, уступая мне место рядом с собой на скамейке.

– Хочу обсудить с тобой, – заговорщически начинаю я, – моё впечатление от «Criminal minds».

Катя хитро улыбается:

– Сейчас ты скажешь, что это типичный «макдональдс-детектив».

– Какая проницательность! Тебе не кажется, что некоторые из его персонажей в пух и прах разбивают самооценку любого рядового профессионала. А что касается до людей науки… Мой муж, – я киваю на него взглядом. Тот даже не замечает меня, он увлечён беседой с Антоном, – просто ненавидит доктора Рида, у которого в его двадцать с хвостиком лет сто пятьдесят научных степеней, в то время как бедный Саша никак не состряпает свою кандидатскую. – И понижаю голос до полушепота: – К своему-то тридцатнику… – И снова увеличиваю децибелы: – Но меня смущает много других вещей, помимо этой повальной гениальности каждого персонажа: жестокость раскрываемых дел смягчается и стушевывается шутками, улыбками, и ярким образом их квир-программистки, например. Разве массовый потребитель не начинает рассматривать агрессивность как естественное проявление человеческой природы?

– Когда ты перестанешь искать в таких сериалах что-то, помимо динамики? – улыбается Катя.

– Агрессия и есть естественное проявление человеческой природы, – вмешивается мой муж. – Если бы ты была внимательна к изучению антропологии и этологии, то поняла бы, что это всего-навсего механизм для выживания…

О господи! Какой же он зануда!

– Этот «механизм для выживания» выжил из сериала одного из актеров, игравших главную, можно сказать, роль, потому что никакие деньги и слава не затмили для него той простой истины, что он является частью некоего продукта, который хавает человечество, отравляя свою эмоциональную систему равнодушием.

– У людей много инстинктов, – мой муж лениво меняет положение тела и подается немного вперед. – И не у всех есть возможность сублимировать агрессивные побуждения в социально одобряемые формы. Как удовлетворять Мортидо человеку? Он не идёт бить и убивать, он смотрит, как это делают другие. Торжествующая справедливость снимает стресс. Добро побеждает зло. Ну и потом, сравнение своей относительно благополучной жизненной истории с тем маргинальным миром, в который окунаются персонажи фильма, позволяет даже малоудачливому зрителю с облегчением вздохнуть: «а у меня всё хорошо, по сравнению с этими-то». И этот свойственный людям негативизм: бывает и хуже… Человек смотрит и успокаивается.

– Или становится параноиком, – заключаю я. Поворачиваюсь к Кате, надеясь, что такой откровенный жест в языке тела объяснит моему мужу моё намерение вести диалог с ней, а не с ним. – Зачем они бегают с пистолетами и проводят аресты преступников? Их дело – аналитическая работа. Чем тогда занимаются другие отделы этого их ФБР?

– Никому не интересно слушать размышления персонажей, разглядывая сменяющие друг друга крупные планы, это не артхаус. Ты и в блокбастерах хочешь реалистичности? – Катя всматривается в меня добрыми карими глазами, будто с сожалением. – Ди-на-ми-ка.

Я отвожу глаза в сторону, и случайно встречаюсь взглядами с Маришкиным мужем. Илья смотрит мне в глаза и спрашивает:

– Что такое «макдональдс-детектив»?

– Это я придумала, – довольно ухмыляется Катя. – Я использую это понятие для тех голливудских детективов, в которых способности героев гиперболизированы почти до фантастических. По аналогии с понятием «спагетти-вестерн». Герой и необычайно умен (даже, скорее, гениален), и метко стреляет, и пользуется популярностью у противоположного пола, а на досуге (видимо, у них 25 часов в сутках, потому что они, обычно, трудоголики) пишет бестселлеры, – выдает Катя.

Кажется, она опять намекает на Темперанс Бреннан из сериала «Кости», которую терпеть не может.

– Ага. Понятно, – протягивает Илья.

Я думаю о том, что он, наверное, не знает, что такое «спагетти-вестерн». В его глазах определённо замер вопрос, но он ничего не спрашивает. Я ловлю себя на мысли, что мне хочется что-то сказать ему. О чём-то спросить. И составить о нём мнение. Но вопрос не зреет, и этот импульс тоже замирает где-то глубоко в моей голове.

Ну вот! Я сбилась с мысли. И Яне, кажется, нехорошо…

– Может в дом? – вклиниваюсь я в суету вокруг пьяной брюнетки.

Кажется, её сейчас стошнит. Она клонится головой к земле, резко вскидывает её, улыбается, закатывая глаза и победно заявляя:

– Всё нормально!

Такой я её никогда не видела. Мой муж пытается поставить Яну на ноги, но она беспомощно болтает ногами, как бы намекая, что хочет на ручки. Я смотрю на своего мужа. Да бог с ней, неси уже её в дом! Я не буду ревновать, хотя мне очень хотелось бы.

Мне хотелось бы хоть как-то оживить наши чувства. Пусть даже таким, казалось бы, неестественным способом. Я представляю, что Яне плохо не от алкоголя, а от перепадов погоды. И как она такая красивая, мягкая, упадёт в его объятия. Он подхватит её и понесёт в дом. А я буду ужасно ревновать. Ведь мы такие разные с ней. Ведь мужчинам нужно разнообразие. И, наверное, не только мужчинам. Наверное, я тоже хочу… разнообразия.

Пока я раздумывала, мой муж уже и вправду несёт Яну в дом. Катя и Мариш у входной двери, Антон идёт следом. Про себя я отмечаю, что у моего мужа сейчас, когда он несёт на руках чужую женщину, отличная осанка, уверенные шаги… вот он исчез в доме… да, он гораздо красивее того же Антона. А Ильи? Ищу взглядом Илью, чтобы сравнить их. Он сидит у мангала и смотрит в оранжево-чёрные угли.

Меня вдруг поражает, что он не принял участия в судьбе Яны. Не пошёл в дом за женой. Не сделал хотя бы вид, что ему небезразлично. Он вообще хотя бы подходил к нам, пока мы пытались поставить Яну на ноги? Кажется, нет.

Я чувствую возмущение от такого равнодушия. И раздражение о того, что лично мне не хочется идти в дом, но вроде как нужно попросить разрешения, чтобы остаться. Он-то уже всем видом даёт понять, что будет здесь. И получается, что я напрашиваюсь, и мне придётся самой проявлять инициативу в беседе.

Ладно. Что лучшее из двух зол: пытаться помочь Яне проблеваться, или остаться здесь, у тлеющего костра, посмотреть на затихающее пламя… Ну, в крайнем случае, он неохотно будет отвечать на мои вопросы, разговор быстро сойдёт на нет, и между нами повиснет вечная пауза.

Я беру стул, ставлю его напротив Ильи, по другую сторону от мангала, и решительно заявляю:

– Я побуду здесь.

Он молча кивает, не отрываясь от костра. Вид у него очень задумчивый. Мда, это буде сложнее, чем я думала.

Он берёт в руки железную кочергу и тянется к тлеющему костру – я про себя отмечаю, что кочерга украшена красивыми витиеватыми узорами, и место её скорее у добротного камина, нежели рядом с мангалом. Он помешивает угли, они трещат и выпускают искры. Я невольно слежу взглядом за его длинными тонкими пальцами.

О чём мы будем говорить? О погоде и пробках? Я судорожно пытаюсь вспомнить, что знаю о нём. Честно говоря, Мариш очень много о нём рассказывала. Она часто приходит ко мне в гости по выходным, поскольку её мама живёт в соседнем подъезде. Илья обычно приезжает за ней вечером, и ждёт внизу. Он звонит ей по телефону, и я слышу его голос в трубке – размеренный и вежливый. Пожалуй, за всё время их 3-х летнего брака я видела его не больше пяти-шести раз, и то мельком. Господи, да мы не разговаривали никогда толком… И о чём мне его спросить? Что я про него помню? Что он не любит детей. Мда. Что он читает Чейза!

– Ты тоже любишь детективы? – спрашиваю я.

– …да, – неуверенно протягивает он. Как будто я застала его врасплох вопросом. Я была права, он хотел побыть в гордом одиночестве, а тут я напросилась в компаньонки, да ещё и разговариваю.

– Читать или смотреть?

– Я люблю Чейза, и Дойля. Мне нравятся детективные сериалы в том числе, если ты к этому клонишь. И, конечно, динамика в них необходима. Но остросюжетность можно создать через непредсказуемых персонажей, долгую интеллектуальную работу следователя и его внезапное озарение на основе малозначительной, казалось бы, детали… это захватывает дух больше, чем беготня с пистолетами, как ты выразилась, – он внимательно смотрит на меня. Уже сумеречно, и я плохо вижу его.

Илья встаёт, заходит в беседку, щёлкает выключателем, на мангал и наши посадочные места падает полоска жёлтого света. Спасибо, так гораздо лучше. Он возвращается, и я продолжаю диалог:

– Поэтому мне нравятся скандинавские детективы, – я с удовольствием вспоминаю педантичную, и иногда до занудства внимательную Сару Лундт из сериала «Убийство». – Кому-то они кажутся затянутыми, но, на мой взгляд, они реалистичны.

– Ты близко знакома с тем, как ведётся расследование в реальной жизни? – спрашивает Илья.

– …нет, – неуверенно отвечаю я. Я как-то даже немного потерялась. – Но мне кажется, что большую часть времени человек, расследующий преступление, внимательно изучает свидетелей и подозреваемых, занимается рутинной бумажной работой, скрупулёзно анализирует условия и мотивы, и, применяя нестандартное мышление, выходит на преступника. А не бегает целыми днями в алебастровой рубашке, при макияже и модельной укладке, постреливая в преступников века и попутно получая от гениального маньяка квазикриптографические послания.

Илья смеётся.

– Да ты сердишься, – хмыкает он. – Какие бурные эмоции могут вызывать американские сериалы, как оказалось. Ты обязана их любить.

– За что? – недоумеваю я.

– Они не оставляют тебя равнодушной. За остроту ощущений, я полагаю.

– По твоей логике ненависть должна также именоваться любовью. Нет ощущений острее, чем те, что приносит конфронтация.

Илья опять улыбается, но по-другому. Он склонил голову набок и щурит глаза, будто знает больше меня и уже победил в споре. Я хочу лучше разглядеть его, но тень от столба, подпирающего крышу беседки, загораживает его лицо от света.

– Ну уж под любовью я понимаю гораздо большее, чем совокупность положительных эмоций, действий, направленных на созидание и… что там ещё, этапов, характеризующих развитие вверх и вперед, – у меня такое чувство, что он зачитывает заученный список. Илья откидывается на спинку стула, складывает руки на груди и спрашивает: – Скажи мне, что, по-твоему, создаёт… неблагоприятные условия для остроты ощущений?

– Хороший вопрос, – протягиваю я. И размышляю вслух: – Предсказуемость, пожалуй. Стабильность. Ты меняешь острые ощущения и риски на относительную гарантию того, что всё останется как есть, на том же уровне, на котором тебе сейчас комфортно. Но чтобы сохранить эту гарантию, тебе приходится тщательно планировать свои действия, ограничивать себя в том, что… скажем так, может нарушить условия контракта. Постепенно это входит в привычку. И человек уже не представляет свою жизнь иначе: спонтанность воспринимается как нечто опасное и угрожающее комфорту. Острые ощущения приобретают негативную окраску.

Мой муж смотрел бы на меня сейчас как на полную идиотку. Как я выразила мысль? Что я имела в виду? Всё спутала, и стабильность, и предсказуемость. А ещё я хотела сказать про искусственность: создание определённых условий требует соблюдения ряда правил, которые вносят ограничения… впрочем, это, пожалуй, связано с предсказуемостью.

Я смотрю на Илью. Он опять щурит глаза. Какого же они цвета? По-моему, он пытается понять, что я имела в виду. У меня плохо получается рассуждать на такие абстрактные темы. Я теперь жалею о том, что сказала. И не знаю, как перевести разговор на какую-нибудь другую тему. Более, скажем так, приземлённую.

– Я бы назвал это шаблонами, – с серьёзным видом говорит Илья. – Если человек пытается по ним жить, не только результат его жизни становится предсказуем, но и каждое его действие. Но по факту то огромное количество правил на все случаи жизни, сконцентрированное в стереотипах, оказывается непригодными для отдельно взятого человека.

– Да! – восклицаю я. – Как здорово ты меня понял про правила! Есть сферы жизни, в которых универсальные правила неприменимы. Вот что касается, например, семейного этикета…

Илья поднимает брови и улыбается:

– Ну-ка, ну-ка, продолжай…

– Кто должен готовить, как нужно проводить свободное время (конечно же, всё время вместе!), о чём рассказывать друг другу и что обсуждать. Если я начну рассказывать мужу, как у меня прошёл день на работе – он сбежит через три предложения под самым прозрачным предлогом.

– Скажи это моей жене… «Рассказывать нужно всё» – гласит золотое правило идеальных отношений (по мнению Марины). Супруги должны всем делиться, в том числе неприятностями. В том числе сугубо личными неприятностями, – я размыкаю губы, чтобы развить эту его мысль. Но он сам продолжает: – Представь себе, я считаю, что даже у женатых людей должно быть личное пространство. Возможно, ты сочтёшь меня эгоистом, но мне совершенно неприятно выслушивать жалобы на физическое самочувствие.

Вот, вот, вот! Как он точно подметил. Я никогда не позволяла себе объяснять своему мужу, что и почему у меня болит, предпочитая туманно выражаться: весь день клонит в сон, тело требует расслабления… или что-то в этом роде. Зато он не упустит случая в ярчайших подробностях описать, что происходит с его «стареющим» телом. Помню, как-то у него разболелась спина, и он добрых полчаса расписывал мне испытание под названием «прожить целый день с болью». И вот из молодого и сильного мужчины он уже превращается на моих глазах в дряхлого старика, которого изо дня в день мучает подагра (я не знаю, что это за заболевание, но звучит оно очень угрожающе и ассоциируется у меня с физической немощью, присущей очень и очень пожилому возрасту). К сожалению, больная спина – самое «красивое» из расписанных мне моим мужем болячек.

Видимо, мой стеклянный взгляд вводит Илью в заблуждение.

– Ты меня осуждаешь? – спрашивает он.

– Я? Нет. Я терпеть не могу слушать про болезни… фу, какая я эгоистка!

– Но ты же должна заботиться о заболевшем супруге, – настаивает Илья.

– Да, и я это делаю! Я пойду и принесу лекарства, я спрошу, нужен ли горячий чай, и как он себя чувствует: но тут не надо в подробностях описывать состояние каждой части своего тела, мне, в конце концов, с ним ещё сексом заниматься! – вспыхиваю я. Спокойно! Что-то я разошлась.

Илья совершенно не смущён. Он ловко переводит разговор на менее интимную тему:

– Так ведь по семейному этикету секс не может быть важнее заботы… А что касается «всё время проводить вместе»: зачем мне тащить свою супругу к моей маме, если они на дух друг друга не переносят? Марина будет рыдать всю дорогу обратно, на все расспросы отрицательно и гордо качать головой, но вечером я обязательно получу ответ. Она сядет напротив, и жалобы полетят в меня так внезапно, что я и слова вставить не успею: ей сказали и про то, что она потолстела, и про то, что у меня неглаженая рубашка, и про то, что у неё, видимо, не в порядке со здоровьем, раз у нас до сих пор нет детей.

– Но она сама говорит, что обязана ездить с тобой к свекрови, – удивлена я.

– Да! В том то и дело! Потому что есть, видишь ли, определенные правила «как должны вести себя супруги». И Марина считает, что обязана их соблюдать. И я обязан.

Мне хочется уйти от разговора про подругу за её спиной.

– Здесь мы возвращаемся к теме остроты ощущений. Эти шаблоны поведения в браке… – я пытаюсь поймать убегающую мысль… Она махает перед моим носом жареным куском мяса. – Вот смотри, я очень люблю готовить, – про себя поправляю «любила», – но у меня никак не складываются отношения с поджаркой стейков. Я не понимаю, ну не понимаю я, когда пора остановиться и выключить огонь – они всё время кажутся мне сырыми. Саша прекрасно умеет справляться с этой функцией. Но нет! Всё должна готовить жена, всегда должна готовить жена – так было в семье его родителей, и в семье родителей его родителей и т. д. Более того – он не похвалит меня за то, что я хорошо готовлю всё, подчеркиваю – всё остальное. Он будет всегда попрекать меня тем, что я не умею жарить мясо.

– Это демотивирует, – вздыхает Илья. – И ты уже, конечно, не любишь готовить.

Да ты просто мысли мои читаешь!

– Нужны… – кивает Илья, подчёркивая убежденность в своих словах, – нужны какие-то отступления от общепринятого… И на тему остроты ощущений… когда вы всё время живёте по этим шаблонам, когда правила регулируют всю вашу жизнь, любое взаимодействие – это становится так предсказуемо. И так скучно…

Невыносимо скучно. Апатия между супругами пробирается своими мерзкими щупальцами до всего. Хотя, наверное, я ошибаюсь. Ведь у меня есть увлечения, которые вряд ли этому подвластны. А кто-то уходит в работу с головой – как мой муж, например. Почему же мы не можем рассказывать друг другу про то, что нас интересует? Почему эта оживлённость не прорастает из разговоров в отношения, а гибнет на корню? Может, мы слишком разные?

– Ещё меня волнует тема обсуждения общих интересов, – вздыхаю я.

– Александр наверняка обладает широким кругозором, – убеждённо заявляет Илья.

– Ты намекаешь, что в отсутствии общих интересов стоит упрекать не его, а меня? – я вскидываю бровь.

– С чего ты это взяла? – Илья даже немного обиделся. – Уверен – с тобой есть о чём поговорить. Но вот у тебя не бывает после разговора такого ощущения, что тебя слушали из вежливости. Здесь вопрос в понимании… Конечно, зависит от обоих: нужно не только уметь слышать, но и уметь донести свою мысль до собеседника.

Да, с этим у нас с мужем явные проблемы. Я не понимаю его научных терминов, и этой необходимости всё время умничать. Он говорит, что я изъясняюсь очень туманно, и иногда он понимает меня превратно. Я не знаю, кто решил, что в его книжках истина в последней инстанции, но мне хочется прямо сейчас задать ему этот вопрос. Он сейчас в доме. Интересно, Яна пришла в себя? Или уснула? Может быть, ей снится мой муж, и он кажется ей очень красивым.

Я вдруг вспоминаю, что хотела сравнить его с Ильёй. Илья сейчас задумчив, откинулся на спинку стула, немного опустил голову и хмурит лоб. Он теребит циферблат наручных часов, но вряд ли думает о времени. Эй, о чём ты думаешь? Хотелось бы мне знать… Он чуть подаётся вперёд, и тень, которая загораживала его лицо от света, исчезает. Он поднимает голову. Он смотрит на меня. Светлые глаза. У него светлые глаза, светлее, чем туман за Эресуннским мостом. И меня он слышал.

Илья опять улыбается:

– Вот с тобой у меня нет ощущения…

– Оля! – это голос моего мужа.

О, ну да ладно! Не сейчас! Я не хочу никуда идти!

– Иду! – кричу я.

Мы встаём и идём к дому по вымощенной красной плиткой зигзагообразной дорожке.

– Ольга, Ольга, – напевает Илья, и мне кажется, что это мотив из песни «Мельницы». – Спасибо тебе за разговор.

Как же громко он отхлёбывает чай! Мне кажется, я слышу, как жидкость скользит по его гортани; кадык неуклюже дёргается, когда он сглатывает. Мой муж любит приторный чай, и пьёт его в три залпа, поэтому сахаринки не успевают раствориться и остаются на внутренностях чашки всклокоченным шматком. Его желудок жадно переваривает обглоданное мясо, на которое течёт вязкая коричневая вода. Как низко он склоняет голову к своей книге (купи очки!), горбится, нависает над ней так, словно и её сейчас сожрёт.

– О чём был ваш разговор с Ильёй? – спрашивает мой муж.

Хочется ответить сухо, но не получается. Я вспоминаю разговор, пробегаю по фразам не читая, а словно рассматривая с затаённым дыханием исписанную арабской вязью страницу книги.

– О чём мы говорили? Об остроте ощущений… о правилах…

Я чувствую, как все мышцы моего лица расслабляются – так после порыва ледяного февральского ветра, затыкающего рот и бьющего в глаза, с облегчением открываешь лицо и втягиваешь спокойный воздух. Я охотно возвращаюсь к беседке, на лужайку, где мы сидели у мангала. Он смотрит на меня очень внимательно, щурит глаза. Мне кажется, я могу представить, что он и сейчас сидит напротив. Как в фильме Бергмана «Персона», я сдвигаю лица двух людей в одно – Илья и мой муж. Господи, как же они непохожи… у моего мужа шире глаза, они мутного серого цвета, его губы толще, подбородок меньше… какое уродливое существо получается: с разной величиной и цветом глаз, с деформированным овалом лица и кривыми губами, будто это лицо отпринтовано на ткани, которую тянут за край влево.

– Что у тебя с лицом? – грубо спрашивает мой муж. Мне кажется, он смотрит на меня с отвращением.

– А что такое? – раздражённо спрашиваю я.

– Не знаю, какого рода пищу для размышлений тебе дал Илья, но она явно была некачественной.

У! Как же ты меня бесишь!

Мне надо досчитать до десяти и успокоиться. Я встаю и несу свою чашку к раковине. Я не хочу видеть своего мужа. Теперь его слова не злят меня, мне ужасно обидно. Будто я с восторгом рассказала ему о просмотренном фильме, а он скорчил кислую мину и этим своим дебильным тоном, сухим и научным языком, стал описывать причину моих эмоций: особенности гендерного восприятия, идентификация с героем, универсальные методы киноязыка…

– Давай свою чашку, – я тяну руку через стол. Мой муж, не отрываясь от книги, отдаёт мне грязную посуду.

Я вымываю тёплой водой остатки сахара, вытираю руки и иду в ванну.

Хорошо бы залить ёмкость почти доверху, и чтобы пена вываливалась через бортики. Пока льётся вода, я раздеваюсь. У нас большое зеркало в ванной, на всю стену.

Мы с моим мужем давно заприметили эту идею у кого-то из друзей. Это было очень много лет назад – пять или шесть. Мы ещё не были женаты, и конец праздничного вечера означал, что каждый из нас отправится в свой дом. Мы сидели за столом, я наклонилась к нему и спросила, видел ли он, какое зеркало висит в ванной. «Когда мы поженимся, – шепнул он мне на ухо, – сделаем такое же зеркало в нашей ванной. Я хочу видеть тебя целиком, когда мы будем заниматься любовью». Это казалось мне заманчивым и странным одновременно. Я никогда не занималась сексом перед отражающей поверхностью, или на камеру – мне было любопытно увидеть себя в этом процессе. Какая я? Красивая? Смешная? Изящная или неуклюжая? На что похожи мои эмоции в этот момент, или они особенные, из ряда вон выходящие?

Сашу так возбудила идея заняться сексом перед зеркалом, что он не мог оставить её до тех времён, пока у нас будет своя ванная. Мы улучили минутку, пока все заняты, и ускользнули, заперев за собой дверь. Отсутствие постоянной возможности заниматься любовью создавало очень благоприятные условия для спонтанного секса без прелюдий. Я предвкушала бешеную скорость движений, и быстрый конец. Мы впились друг в друга губами, его язык без замедления скользнул в мой рот. Он вцепился руками в мою попу, сдавил мои ягодицы так, словно хотел выжать из меня сок. Я сжала его спину, притягивая к себе и одновременно царапая его ногтями. Он наспех сдвинул мою одежду. И вот я вижу себя в зеркале, юбка задрана, бюстгальтер под грудью, глаза влажные и лихорадочно ищут в отражении Сашу. Он толкает меня вперёд, чуть нагибает. Я упираюсь в холодную поверхность ладонями и едва могу сдержать натиск его тела. Он уже без футболки, его горячий живот упирается мне в попу, и я слышу, как он расстёгивает свои джинсы, не отводя от меня взгляда. Мы смотрим друг другу в глаза через зеркало, и он медленно входит в меня. Я зажмуриваюсь от наслаждения, я издаю стон, и снова распахиваю глаза, я хочу видеть его и себя. Как же сладко он улыбается, какие довольные у него глаза. Я смотрю на своё изогнутое ему навстречу тело – мне нравится, как напрягаются мои мышцы под его напором. Я вижу своё лицо – мои губы очень красные, они полуоткрыты, и в этом есть что-то необычайно порочное, отталкивающее и манящее одновременно. Я снова зажмуриваюсь – я стесняюсь смотреть на себя, я настолько сосредоточена на ощущениях и ритме его движений, что не могу контролировать свои мышцы. Саша играет со мной. Я ждала скорости и однообразной механики – я бы кончила и так сейчас. Но он медлит, не вталкивает себя в меня до конца. Делает несколько быстрых и вкрадчивых ударов: раз, раз, раз, и долгий, один, но глубокий, почти до конца. И снова много быстрых толчков, но до упора. И снова один очень долгий, медленный раз, до самого конца – и я упираюсь лбом в зеркало, и вцепляюсь в его руку на моей руке зубами, чтобы никто не услышал мой стон. Саша отступает, теперь он входит в меня медленно и совсем по чуть-чуть проталкивает свой член внутрь меня. Мне хочется быстрее, я выгибаюсь ему навстречу, но его руки удерживают меня на нужном расстоянии. Я не могу, я хочу его весь! Я умоляюще смотрю на него через зеркало – он улыбается, он контролирует себя. Меня так чертовски заводит это – когда я с ума схожу от желания и нетерпения, а он так ловко управляет своим телом и своей волей. И смотрит на меня так пристально и проникновенно… Я готова просить его войти поглубже, двигаться быстрее, но я не могу сказать этого, мой рот выдаёт только стоны, и я из последних сил сдерживаюсь, чтобы не закричать от удовольствия. Сашины руки скользят по моей спине, он обхватывает ладонями мою грудь, крепко прижимает к себе, и входит в меня очень и очень глубоко. Его член кажется мне сейчас бесконечным, дрожь охватывает моё тело от самого низа живота, и пульсирующая волна начинает свой накат от этого эпицентра во все части моего тела: мне горячо в животе, по моим руками и спине бежит холодок, а ноги немеют и расслабляются, и, наконец, я чувствую, как по моему языку скользит стон – я не успела удержать его, и он громким эхом отталкивается от стен тесного и запотевшего помещения. Всё, я кончила. Мне хочется рухнуть на пол, я едва держусь на ногах. Саша подхватывает меня, разворачивает к себе и тянет вниз, на пол. Я обнимаю его бедрами, они ещё плохо слушаются меня, и я давлю сверху всем телом на Сашу: раз, два… он запрокидывает назад голову, и кончает.