Ревнивая печаль

по-новому. Лера и музыку чувствовала именно так: могла три раза слышать какую-нибудь вещь – и все равно не узнать с четвертого. И Митю она не узнавала точно так же, хотя егото она знала с самого детства – но сердце у нее замирало. Она только знала, что он еще немного постоит вот так, не двигаясь, в молчании,

начены, чтобы их кидать, иначе их от халявы никогда не отучишь. Ну вот ты – пойдешь ты, например, на вокзале к каталам каким-нибудь, которые тебе миллион обещают за пять минут? – Не пойду, – покачала головой Лера. – Но… – И ни один нормальный человек не пойдет. А кто пойдет – за тех ты и не переживай. – Да я за них не переживаю, Сань, я за тебя переживаю

глаза его смеялись, и Лера улыбнулась его уверенности и дочкиному живому доверию. – А маму? – вспомнила Аленка. – Маму ты в какой город сегодня повезешь? – Мама выбирает Москву, – наконец вмешалась Лера. – Поэтому мы сегодня никуда не уезжаем. А вот я тебе сейчас покажу, какие два платья мне сшила Ната Ярусова, и ты мне подскажешь, которое надеть вечером! Они шли с Аленкой через двор, и Лера вдруг вспомнила, как стояла здесь, посреди двора, октябрьской ночью, выстрелы были слышны совсем близко, Аленке был месяц, и она спала дома, а Митя держал Леру за плечи, молчал, и она чувствовала, как мир нисходит в ее душу посреди суровой, отчаянной и прекрасной жизни.

поздно. Но с ним ведь не враз встретишься – в общем, все висело на волоске. – И что же, ни одного разговора с казиношниками не было? – недоверчиво переспросила Лера. – Да ни за что не поверю! – Ну, был, – нехотя сказал Митя. – Как раз в тот день и был – по телефону. Позвонили, вежливо

потолком… Наверное, и Митя чувствовал его в ней. До их дома было минут десять ходу, но ведь он не сказал: «Пойдем домой», – хотя