– Я отдам это главному, – она кивает Рокстеди и Бибопу. – Мальчики, доставьте ее домой. В целости и сохранности. И не забудьте ее шмотки.
Громилы кивают. На машине корпорации Рокстеди и Бибоп заезжают в подвал за моими вещами, довозят до дома, заносят в квартиру и оставляют лежать на диване. Они бросают корону на пол и она закатывается под диван. Я все помню. Я твердо решаю завязать с приложениями для знакомств. Буду знакомиться в жизни и других социальных сетях.
Ресторан «Блокада»
Работа, работа, работа. Рутина. Будни. В моей жизни ничего не изменилось – этого совсем не ждешь от женщины, на глазах которой так много людей умерло мучительной смертью. Моя психика оказалась крепкой и человеку свойственно быстро забывать все плохое. Ну умерли и умерли.
Я равнодушно выполняю свои обязанности. Испытания закалили меня. В мой кабинет на рентген заходит очередной клиент. Я выхожу из-за свинцовой двери со свинцовым фартуком в руках. Между нами тотчас пробегает искра. Чуть покраснев, одеваю на него фартук, преувеличенно внимательно застегиваю липучки, делаю много лишних движений.
– Стойте прямо.
Лицо клиента спокойно. Он похож на Тома Харди. Я, разочарованная, собираюсь уходить за свинцовую дверь и включать аппарат. Я медлю, я уже почти развернулась в сторону двери…
– Девушка, – неожиданно говорит он.
– Что? – замирая, тут же отзываюсь я.
Смущенно откидываю назад локон волос.
– В… ва… – запинаясь, говорит он.
– Ну? – подбадриваю я, улыбаясь.
– В-вашей маме зять не нужен?
Я краснею.
– Надо у нее спросить, – тихо говорю я, стоя где стояла.
Повисает неловкая пауза. У меня есть куча сухих дров и канистра с бензином. Так разведи огонь. Достаточно еще одной искры.
– Давайте поговорим об этом, – предлагает он более уверенно.
– Давайте, – говорю я. – Только снимок сделаем.
Я делаю снимок и снимаю с него фартук.
– Я хороший рестик знаю, – говорит он торопливо. – «Блокаду». На Невском, 45. Сходим?
– Сходим, – эхом отзываюсь я.
Наше первое свидание с ЛВМЖ проходит в первый день зимы. Очень холодно. Кружатся мелкие снежинки. Снег засыпает грязные лужи, быстро смешиваясь с ними в мерзкий коктейль. Коммунальная машина разбрызгивает песок и становится еще грязнее.
Мы сидим в страшно модной «Блокаде». Заказать здесь столик – настоящий подвиг. Оглядываю зал: по центру открытая кухня – топится дровяная буржуйка, интерьер – ободранные до кирпича стены с плакатами и лозунгами на них, с краской нарисованными предупреждениями об артобстрелах, со следами от пуль и осколков.
Листаю меню, оформленное на пожелтевшей газетной бумаге. Слоган на первой странице: «Не скучайте по хрусту французской булки». Переворачиваю страницу: «Скучайте по хрусту блокадного хлеба».
– На самом деле сырой, склизкий блокадный хлеб не хрустит, – смеется официантка, замечая мой взгляд.
Радостный смех официантки диссонирует с ее обликом: глубоко запавшие глаза и выпирающие скулы, щедро подведенные тенями, придают ей страдальческое, голодающее, иконописное выражение, подчеркнутое туго обрамляющим овал лица оренбургским пуховым платком.
– Что нам посоветуете? – спрашивает ЛВМЖ.
– Суп из клейстера очень хорош. Бургер с куском кирзача, – принимается перечислять официантка. – Наше фирменное блюдо – рагу из ленинградской школьницы.
– А вот паек нквдшника, – он показывает в меню. – Что входит?
– Это три шота – технический спирт с хвойной настойкой, закуска – блины с красной икрой и сало с шоколадом.
– Ты не определилась? – спрашивает он у меня.
– Спасибо, – продолжая листать меню, говорю я. – Я еще думаю.
– Тогда мне… – он делает паузу. – Бургер с кирзачом, тухлую конину со свекольной ботвой и попить… Коктейль из политуры с керосином.
– А вам? – спрашивает официантка. – Счет вместе или раздельно?
Я поднимаю глаза от меню.
– Вместе, – быстро говорит он, ловя мой взгляд. – Вместе.
– Мне… – начинаю я. – Мне салат из ремней и крапивы с соусом из столярного клея. Суп из клейстера. И еловый витаминный коктейль.
– Записала, – кивает официантка. – Блюда по готовности?
– Да, – говорю я.
– Хлеб будете? – спрашивает официантка.
– Хлеб не буду, – говорю я, мило улыбаясь. – Я считаю калории. Поэтому вместо него дайте, пожалуйста, лепешки из жмыха. С паштетом из крысиных хвостов.
– Наш хлеб делается по настоящему блокадному рецепту. От него не поправитесь, – с улыбкой говорит официантка.
– Нет, спасибо. Все же я воздержусь, – тем же елейным тоном замечаю я, давая понять, что разговор окончен.
Ужин проходит прекрасно. Мы едем кататься на его машине Audi TT II (8J). Все замечательно. Мы останавливаемся на Московском и думаем, куда ехать дальше. Он предлагает ехать к нему, я обдумываю это предложение – не рановато ли? Мои глаза и корона над ними посверкивают в зеркале заднего вида.
– Славно проехались! – говорю я. – Но ты совсем замерз? Полезай ко мне в шубу.
ЛВМЖ запускает руки в мою узкую шубу, купленную в «Снежной Королеве». Я стараюсь завернуть ЛВМЖ в свою шубу целиком, но сделать это не удается – он слишком большой.
– Все еще мерзнешь? – спрашиваю я, целуя его в лоб.
Мой поцелуй – холоднее льда. Он исходит из самого сердца, а оно уже наполовину ледяное. Одну секунду ЛВМЖ кажется, что он вот-вот умрет от моего мороза, но нет, ему становится легче, он совсем перестает дрожать и согревается. А мне кажется, что я таю, как Бастинда, которую Элли облила водой. Тому, кто замерзает насмерть, в последние минуты сознания кажется, что стало совсем тепло, что тепло укутывает дремотой и вовлекает в сладкий сон – многим ли удалось проверить?
– Больше я не буду целовать тебя! – говорю я. – А не то зацелую до смерти!
ЛВМЖ смотрит на меня. Более умного, прелестного лица он не мог себе и представить. Теперь я кажусь ему совершенством. Он рассказывает мне, что знает все четыре финансовые операции по слиянию и поглощению, да еще с дробями, знает, сколько в каждой стране квадратных миль и жителей, а я только улыбаюсь в ответ. Я обвожу его взглядом и улыбаюсь. Больше мне никто не нужен. В ближайшие лет пять.
На диване
Я у ЛВМЖ в гостях вот уже четвертый день новогодних каникул. На второй день мы ходили на каток, а вчера были в гостях у Нюты с лешей (еще там были Аня с лешей). Мы весело провели время – все казались такими милыми людьми. Мы доедали и допивали то, что осталось с новогоднего вечера – я принесла свой салат оливье (больше половины) и селедку под шубой (оставалось еще процентов 40). Сегодня мы отдыхаем. Я расслабленно чилю на диване, посматривая на ЛВМЖ, который сидит за ноутбуком и смотрит обзор какой-то видеоигрушки от популярного блогера. Почувствовав или заметив мой взгляд, он спрашивает меня:
– Что, зая? Лежишь?
Я на всякий случай оскаливаю правый клык, что означает улыбку. Я думаю, не проявит ли он инициативу, но мы сегодня занимались сексом уже три раза и он снова опускает глаза в экран. Я вздыхаю и тянусь за смартфоном, лежащим на спинке дивана. Он находится посередине дивана и мне приходится напрячь пресс, чтобы приподняться и достать его. Моя рука все ближе и ближе, ноготь с леопардовым рисунком дотягивается до экрана смартфона, я закусываю от напряжения губу, сконцентрировав все свою волю на одной задаче – уронить смартфон со спинки дивана. Мои пальцы давят на телефон, он шатается под своим весом, кренится в сторону моих ног и в итоге соскальзывает со спинки дивана, но (вот блять!) падает мне на колени, проскакивая по ногам как на санках с детской горки, останавливаясь у самого краешка дивана. Извиваясь и выгибаясь всем телом, я пытаюсь зацепить смартфон пальцами ноги, пододвигая его к себе все ближе и ближе. Вот он уже на уровне коленей и я, наконец, дотягиваюсь до телефона рукой. Я хочу зайти в Инстаграм, но сначала включаю камеру, переключая на селфи-режим и смотрюсь, как в зеркало. Пока я ворочалась на диване, корона съехала на лоб и теперь впечатывается мне в переносицу. Остался красный мятый след от тяжелой короны. Я снимаю ее и кладу себе на грудь.
– Зая, положи это, пожалуйста, на полку.
– Че? – он вытаскивает наушники.
– Я говорю, на полку плиз положи.
ЛВМЖ подходит ко мне и бесцеремонно берет корону за один из зубцов. По его лицу пробегает странная секундная гримаса, похожая на помехи по телевизору.
– Аккуратней блин. Она хрупкая.
Он молча ставит ее на полку, между книгами, которые держит белый икеевский ограничитель для книг BÖCKERFÖRDÅRAR в форме буквы «В» и нефритовым слоником с Гоа.
TruthFace
– Вы пробовали TruthFace? – спрашиваю я у них.
– Вообще да, чисто по приколу, – признаются они.
– У вас же парень есть! – говорю я осуждающе.
– Ты со своим ЛВМЖ за нами вообще не следишь, – обиженно говорят Аня с Нютой. – Мы с ним давно расстались, – в унисон говорят они.
– С лешей?
– Ну да, – рассказывают они.
– Вроде все было серьезно, – говорю я.
– Как бы я поняла, что нет перспектив. Он не развивается. Да и огня уже нет, – говорит Аня. – Драйва нет.
– Все стало серым, – кивает Нюта. – И не как в 50-ти оттенках, а вообще. К тому же, – продолжает она. – Он заебал высасывать из меня деньги.
– Блин, – говорю я. – Вы бы хоть рассказали, что у вас такие перемены.
– Забыла ты нас со своим хахалем, – смеется Аня.
– А как познакомились? – спрашиваю я.
– В TruthFace, – говорит Нюта.
– Реально классная штука, – считает Аня. – Первое же свидание оказалось классным. В «Блокаде» сидели.
– Ой, мы тоже туда ходили, – говорю я. – Там классно. Но мы познакомились по старинке. После всех этих ужасов я решила, что хватит с меня онлайн-знакомств. На работе. Клиент пришел… и вот. Кстати, а ваши носят эти… – вспоминаю я. – Эти… как их… глг.. голо… голограмматоры? – спрашиваю я.
– Чего? – спрашивают они.
– Ну, голограмматоры. На лицо цепляются. Они делают мужиков либо смазливыми, либо брутальными. Подстраивают их под наши запросы. И потом TruthFace их вам показывает. Типа фотошоп в реале, – поясняю я.
– Ничего не замечала. Это что, прибор какой-то? – удивляется Аня.
– Он вроде амулета. На шею можно повесить. Делает человека красивым.
– Блин, че ты лепишь, – смеется Аня. – Нет такой фигни. Еще не изобрели.
– Изобрели, – говорю я. – Я сама видела в «Росинновациях»
– Чушь полная. У наших нет никаких амулетов.
– Не может быть, – говорю я. – Без этого TruthFace не работает.
– Вот уж не думала, – Нюта тянется за бокалом. – Что ты веришь в теории заговора. У тебя корона точно не из фольги?
– А причем тут фольга? – Аня не понимает отсылки.
– Это не теория заговора блин, – смеюсь я. – Хотя пофиг. Если что – я предупредила. У меня-то у самой-то все хорошо. И парень натуральный без всяких голограмматоров.
Мимо нас проходит много довольных пар. Я не верю, что все так просто закончилось, но не мне же вскрывать эту тему. Если TruthFace работает и делает людей счастливыми – почему бы и нет?
– Я перекраситься хочу, – шокирует нас Нюта. – Не могу только понять, в какой. Розовый надоел. Что-то классическое, натуральное. Может в темно-синий, не знаю, – говорит Нюта.
– Знакомая девочка теплого цвета, – почесывая нос, говорит Аня. – Красилась в холодный, черный, темно-синий цвет.
– А, я поняла о ком ты, – вспомнив ту знакомую, говорю я. – Было плохо. Мне тоже кстати… как-то я была черной, прикиньте.
– Черный из коричневого и черный из синего – очень разные цвета, – замечает Аня. – Я тоже красилась: было плохо. Сначала все говорили, ой, как тебе идет, а потом на самом деле – не очень.
– Просто мне жалко – если я вдруг захочу вернуться к своему цвету? – размышляет Нюта.
– На самом деле, Нюта, у тебя красивый цвет.
– У тебя очень красивый цвет! – подтверждаю я.
– У тебя очень прямые волосы и ты их не расчесываешь даже… – говорит мне Нюта.
– Если ты хочешь, если ты хочешь… Ты можешь… – Аня пытается что-то сказать. – У нее же быстро осветлится. У нее же натуральный цвет теплый. Ей не надо там долго, хуе-мое…
– Может прядями? – предлагаю я.
– Прядями! Да. Не целиком.
– Просто чуть-чуть.
– Омбре…
– Да, знаете, как омбре, я хотела… типа вот сюда, – Нюта берет прядь волос и вытягивает их, поводя по ней пальцами. – Растяжку вот до сюда, – показывает она границу.
– Пониже, – говорю я.
Она опускает пальцы.
– Так?
– Вот так вот да, да.
– А может сюда, – они поднимает пальцы до середины пряди.
– Ту мач, – говорю я.
– Если что-то пойдет не так – тупо можешь их обрезать, – говорит Аня.
– Вообще, – говорит Нюта, придвигая к себе тарелку с роллами. – Вообще-то я хотела в 30 лет подстричься. Это я в молодости хотела, когда мне было 18…
Палочками макнув ролл в соевый соус и засунув его в рот, она продолжает:
– …ммм. Я думала… Я думала, ну, в 30 лет все уже старухи. Мне в 18 казалось. Что типа 30 лет это уже старость. Это я щас… ну, вы вспомните себя.
Мы киваем.
– Я думала, что с длинными волосами я уже типа не смогу, – завершает Нюта.
– Серьезно, – с улыбкой говорю я. – Я вот помню, когда Аня сказала мне типа: это этикет старых людей.
– Да? – спрашивает Аня. – Не помню такого что-то блин. Но вообще может быть. На меня похоже, – вздыхает она.
– Дату перенесем. В 40 лет надо стричься, – смеется Нюта.
– Кстати, Аня, когда ты делала… – начинаю я.
– Год наверное прошло, – Аня понимает с полуслова. – Я прошлый раз кератинилась на майских праздниках.
– Знаете, почему мне кажется, что 30 лет, в детстве точнее казалось, что тридцать лет – это взрослый возраст? – продолжает Нюта.
– Ну.
– Потому что… – она прожевывает и глотает очередной ролл. – Потому что у меня… Мне было 12 и помню маму, которой тогда было 36 и она типа родила меня в 24, понимаете, а мне 12 и она для меня была настолько взрослым человеком, она за мной ухаживала, она столько пережила. И мне казалось поэтому, что и в 30 лет уже пиздец взрослые. Аня, подольешь мне? – она указывает палочкой на соус.
– Прикиньте у нас бы дети были? – Аня подливает ей соус.
– Пиздец…
– Как бы я пила виски с колой?
– Как бы мы собирались?
– Я не знаю, как этих пиздюков… я сейчас не хочу ничего. Животных… Собака это пиздец, кошка это блять пиздец. Нафиг вообще кого-то иметь в своей жизни.
Мы согласно киваем.
– Так что мы все старородящие, – заключает Нюта.
– У нас дети будут дебилами, – смеется Аня.
– Их проблемы, – я пожимаю плечами, тоже смеясь.
– А вы знаете про ЭКО? – спрашивает Нюта. – Это просто тотальный вообще уровень контроля. Там делают несколько типа эмбрионов из биоматериала. Оценивают по пятибалльной шкале. Выбирают самых типа классненьких.
– Вроде их блин можно заморозить на дохрена лет, – говорю я.
– Можно заморозить. Потом подсадить кому-нибудь, типа суррогатной матери, себе…
– Прикиньте. Если есть какие-то генетические заболевания, которые передаются через какой-то пол… – читаю я, погуглив. – …можно выбрать пол.
– Можно сразу двух, сразу трех, – говорит Нюта.
– Есть же такая история, что типа они не приживаются, – говорит Аня.
– Такой риск есть. И тебе подсадят и ты типа можешь тройню родить, а можешь вообще не родить и все по пизде пойдет.
– А почему тройню? Если одного подсадить, то тройни точно не будет, – говорю я.
– Нет. Тебе подсаживают три эмбриона все равно, но кто-то из них не выживает.
– Ужас какой, – говорю я. – «Чужой». Видели рекламу каких-то эмбриональных центров для богатых?
– Да-да. Точно. Я за!
– Дети будут выращиваться в таких… боксах, – продолжаю я.
– Давно пора. Я не хочу этой хуйней заниматься. Это средневековье какое-то, – говорит Аня.
– Я хочу, чтоб из меня забрали. Сунули кому-то, – говорит Нюта, облизывая соевый соус с палочки.
– Ладно, девочки. Хорошо с вами, но я поеду, – говорю я, собираясь домой, трубочкой вытягивая последние капли коктейля со дна бокала.
– Вечер и огни, ей пора туда, в океан любви, где она звезда, – напевает Нюта, смеясь.
Сказочное Бали
Я думала, что на Бали не стоит ехать за морем и там нет красивых пляжей, но это оказалось совсем не так. Здесь прекрасные пляжи. Есть с желтым, серым, черным песком. Есть райские пляжи с белым песком и лазурной водой. Проблема в том, что их надо искать не в Нуса-Дуа и точно не на Куте – куда едут большинство наших туристов. Мы тоже хотели отправиться туда, но вовремя одумались, внимательно почитав отзывы наших. ЛВМЖ рад – он тоже не хочет сталкиваться с соотечественниками на этом райском острове.
Здесь очень много шикарных фруктов – мангостины, гуавы, дурианы, джекфруты, но местные торговцы очень назойливы, чем сильно отличаются от тайцев и жутко раздражают. На рынке обросший дредами полубезумный старик, подозрительно похожий на Децла в дурацких узких солнцезащитных очках, оказывается русским дауншифтером с Украины и буквально заставляет нас купить несколько пепино и папай – потому что ЛВМЖ обладает отвратительной привычкой вступать в обстоятельные диалоги с городскими сумасшедшими, попутчиками и прочими случайными субъектами. Я недовольно дергаю бровью, плечами, но поехавший увязывается за нами, продолжая болтать с ЛВМЖ.
– Мой любимый пляж! Я так резвился на нём ребёнком: играл среди дюн, объедался улитками и водорослями, делал хлопушки из гильз и танцевал для людей в форме, – этот пассаж старый псих выдает, стоит нам втроем выйти на пляж.
Я продолжаю подавать ЛВМЖ знаки, но от старика никак не удается избавиться. Он таращится на меня и я не могу спокойно загорать и купаться. Я ловлю себя на том, что стараюсь постоянно втягивать живот. Старый хиппи проводит с нами весь день, обдавая несвежим запахом изо рта и к вечеру навязывается выпить с ЛВМЖ по бутылочке «Короны» на тростниковой террасе ресторанчика недалеко от нашего отеля. Я в этом не участвую и ухожу спать, умоляя Бога, чтобы ЛВМЖ хватило ума не показывать панку местоположение отеля. ЛВМЖ появляется ровно через два часа 27 минут. Я специально не сплю, дожидаясь его и устраиваю сцену.
Из-за этого эпизода я прихожу в такую ярость, что накладываю эмбарго на секс и не даю ЛВМЖ половину отпуска. Ко второй половине мой гнев потихоньку спадает. Мы старательно избегаем рынка и потенциальных мест обитания Децла (если это был он, в чем на полном серьезе уверяет ЛВМЖ).
Дикая жара. Мы сгорели. Я опасаюсь включать кондиционер, чтобы не простудиться, но без него нереально.
Совершая радиальные поездки по Бали, нам с ЛВМЖ удается открыть для себя совершенно новый мир, полный древних храмов, невероятных скульптур, диких традиций, туземных обычаев и искренней веры местных в своих странных богов. Балийцы веруют в высшее единое божество Тинтью, который имеет множество перевоплощений – Вишну, Ганеша или Шиву.
– Честно говоря, меня этот буддизм уже порядком подзаебал, как и обилие вводных слов, создающих особую вкрадчивую интонацию. Самое-то обидное, что в начале работы ни о каком «Солнце» с ее путешествиями никто слыхом не слыхивал, – бормочет непонятно как возникший рядом с нами поехавший старик с рынка.
– Блять, – говорю я ЛВМЖ. – Я думала, мы от него отделались.
– От него так просто не отделаешься. Он же всероссийская знаменитость все-таки.
– И тут не буддизм. Тут индуизм. На острове!.. – кричит вслед нам старик, от которого мы стараемся быстрым шагом удалиться.
– Да? А какая разница? – тихо шепчу я ЛВМЖ.
Культ Шивы особенно популярен на Бали. Мы смотрим в выпуклые каменные глаза идола. На его голове что-то вроде короны, но не римской с зубцами, а с завитками, примерно как у Нюты.
Аня предостерегала нас от злобных обезьян, ворующих телефоны и срывающих очки, поэтому я с опаской смотрю на боком приближающуюся к нам по тропинке мартышку.
– Это макака-резус, – говорит ЛВМЖ. – Самый распространенный в мире примат кроме человека.
– Резус-фактор, как резус-фактор, – смеюсь я.
– Он потому так и назван, что открыт на этих обезьянах.
Я замечаю, что обезьянка похожа на Аню.
Ночью ближе к концу отпуска мы идем в обнимку по набережной отеля.
…Нам попугай грозил загадочно
Пальмовой веточкой,
А город пил коктейли пряные,
Пил и ждал новостей.
Вы называли меня умницей,
Милою девочкой,
Но не смогли понять, что шутите
Вы с вулканом страстей.
Помоги мне! Помоги мне!
В желтоглазую ночь позови.
Видишь, гибнет, ах, сердце гибнет
В огнедышащей лаве любви.
Я вспоминаю детство, когда весь пол в квартире был лавой и мы с Аней и Нютой прыгали с дивана на кресло…
День охранника
Сегодня 11 марта – День охранника. Всенародный праздник. С раннего утра во всех социальных сетях в контекстной рекламе – подготовка к параду охранников. Вся лента забита поздравлениями нацлидера, зачитывающего по бумажке поздравление охранникам на фоне памятника ветеранам.
– Дорогие друзья, дорогие товарищи генералы, офицеры и солдаты, дорогие наши ветераны! – кху-кху-кху. – Сегодня мы поздравляем десятки миллионов сотрудников госкорпорации «Росохрана», ФСО, ФСБ, МВД, МЧС и Росгвардии, специалистов сотен тысяч частных охранных предприятий, стоящих на страже безопасности населения России! Кхм-кхм. Своим созидательным и самоотверженным трудом сотрудники охраны вносят огромный вклад в рост ВВП, обеспечивают стабильность финансовой системы, способствуют созданию новых рабочих мест. Создавая нашу валюту – охранные человеко-часы, охранники подобны костному мозгу, обеспечивающему эритроцитами могучий организм российский экономики…
Бла-бла-бла. Эту рекламу на Youtube нельзя пропустить.
…90-е годы были для российских охранников очень непростыми. Можно сказать, драматическими. Но мы с вами сумели вернуть уважение к благородной профессии, возродить авторитет российского охранника. В России испокон веков уважают охранный труд. Наша многострадальная земля пережила много страшных и кровопролитных событий. Нападали на Русь часто, а оборонялась она всем миром. В XXI веке российскому обществу понадобилась защита, понадобилось надежное плечо. Мои особые слова благодарности всем, кто сегодня находится в боевом строю… – бубнит обветшавший нацлидер.
Наконец, включается «Орел и решка» про Сказочное Бали. На профессиональный праздник я подарю ЛВМЖ пену для бритья (кстати, он почему-то никогда не бреется при мне) и носки в стиле «милитари».
ЛВМЖ – человек просвещенный и разносторонний. Он раньше увлекался исторической реконструкцией. Сейчас ЛВМЖ смотрит какого-то исторического блоггера. Тот комментирует наступающий в мае юбилей: 580 лет открытию мечети в соборе Святой Софии.
– Жаль, что греческий проект не удалось реализовать… жили бы щас на Босфоре. Долбили турок не раз, – размахивая руками и слегка шепелявя, говорит лысый мужик с усами. – Но англичанка гадила и не давала воспользоваться плодами побед. Ничего, скоро бриташку окончательно смоет в унитаз истории и мы… – видеоряд показывает ларек с шаурмой внутри собора и бородатых турок.
– Хочу в Стамбул! – ору я, прыгая на спину ЛВМЖ. – Поедем в Стамбул? – продолжаю я, заглядывая ему в глаза.
– Мы же осенью в Анталье были, зая, – осторожно говорит он.
– Надо две поездки в год. Минимум, – серьезно говорю я.
– В Турцию или вообще?
– Ну вообще пока вообще, а вообще, конечно, минимум, в Турцию, а потом и вообще… в другие интересные страны, – мило улыбаясь, говорю я.
– Постараемся, – выжимает он. – Дороговато, но постараемся.
– Тебя ведь повысили. И я уже закончила ординатуру. Я буду помогать. Отели там искать и все такое, – мечтательно говорю я.
Он соглашается.
Помыв голову, я выхожу из душа и сворачиваю на голове полотенце в виде высокой папской короны. То есть тиары.
Теперь ЛВМЖ смотрит «Шоу Патти Винтерс».
– TruthFace сократил количество разводов, поднял рождаемость, – разводя руками, гордо провозглашает лысый ученый. – И все благодаря конкретному и точному прозрению нашего президента. Мы подходим ко второму обнулению, уверенно решив задачи национального проекта «Цифровая семья»…
– Президент принимал участие в разработке? – спрашивает Патти.
– Он был нашим наставником…
– Кстати, – перебиваю я. – Твои друзья юзают голограмматоры?
– Чего юзают? – ЛВМЖ быстро оборачивается.
– Ну, помнишь, как я рассказывала про вторжение в офис «Росинноваций». Я тогда видела прибор, который корректирует лицо голограммой. Без него TruthFace не работает, – рассказываю я, крутясь перед зеркалом.
– Ну? Я помню эту байку.
– Сам ты байка. Я там реально была.
– Ну?
– Что ну? Я тебя спрашиваю, юзают ли твои друзья голограмматоры. Они же юзают TruthFace.
– А как они выглядят?
– Ну… – вспоминаю я. – Как желтый амулет на цепочке. Маленький приборчик такой.
ЛВМЖ молчит.
– Не носят они никаких амулетов, – говорит он после длинной паузы, когда я уже забыла, о чем спрашивала.
– Приготовишь ужин? – спрашиваю я, краем глаза смотря на свое отражение в зеркале. – И еще убраться надо. Помой полы в гостиной и ванную, пожалуйста. Или закажи клининг.