Комплект книг: Чертоги разума. Убей в себе идиота! / Машина мышления, Способы думать / История и общество, дискурс и концепт

Карта и маршрут

Иванов совсем не умер, а был уволен в отставку за то, что голова его, вследствие постепенного присыхания мозгов (от ненужности в их употреблении), перешла в зачаточное состояние.

Михаил Салтыков-Щедрин

Понимаем ли мы, в сколь идиотическом положении оказались? Существа вроде бы и разумные (так даже в названии вида нашего указано – Homo sapiens), но на поверку получается – как-то не очень. Можно, конечно, это проигнорировать, хотя и с риском прожить идиотскую жизнь в этом случае тоже придётся примириться.

Тем же, кто мириться с этим риском не хочет, придётся узнать о себе ещё одну неприятную вещь, которой я и собираюсь закончить эту главу.

Итак, мы разобрались в том, что есть реальность, а есть карта, которую мы строим в своей голове, чтобы в этой реальности ориентироваться. Понятно, что карта – это всегда и неизбежно только карта. Она неполна, в ней всегда есть какие-то неточности, а ещё её нужно уметь читать.

Но если бы дело было только в этом… Вспомним, с чего мы начали. Мы начали с описания ограничений, которые свойственны нашему сознанию.

Даже если нам кажется, что наше сознание – это какое-то море необъятное и вершина занебесная, то реальное сознание, которым мы пользуемся, мизерно: одна задача, три объекта на рассмотрении, продолжительность мысли – три секунды.

Теперь допустим, что у вас есть карта предельной точности – идеальная, просто жизненный гугл-мэпс! И вроде бы вы всё про эту жизнь знаете, причём настолько правильно, насколько это вообще возможно. Но вот вы оказываетесь на дороге жизни – и что вы обнаруживаете? Вы видите перед собой только эту дорогу.

Допустим даже, что вы можете сойти с неё, чтобы взять паузу и выбрать достойную цель для своего путешествия. Я сомневаюсь, что это возможно, но даже если и так, то всё равно в единицу времени вы видите на своей карте только одну возможную цель, потом другую, затем третью. Но не все сразу, а потому просто не можете их сравнить.

Это как бесконечность выбора в интернет-магазинах, на чём многие сейчас зависают: бесконечное пролистывание товаров, а на выходе – пустота.

Да, мы не просто находимся на дороге, мы находимся в туннеле. Вокруг нас огромный мир, но даже если у вас есть карта всего этого мира, вы только там, где вы находитесь, видите только то, что вы видите, и движетесь ровно туда, куда вы движетесь.

При этом мы с вами знаем, что мозг отчаянно хочет жить на автопилоте, на автоматизмах, следовать однажды выученным стереотипам. Вы понимаете теперь, почему в конце вашего тоннеля свет всё никак не появляется? Да, потому что он закольцован, а вы двигаетесь по кругу.

Разорвать этот круг или, по крайней мере, иметь возможность менять направление, в котором пролегает наш «тоннель» – это и есть задача подлинного мышления, которое должно прийти на смену нашим бесчисленным автоматизмам.

Именно этому мышлению и будет посвящена оставшаяся часть книги. Овладев им, мы сможем с уверенностью утверждать, что идиот в нас мёртв. Ну, или скорее мёртв, чем жив.

Почему нельзя изничтожить его полностью? Потому что мы всё равно остаёмся заложниками своего мозга, и сколь бы прекрасные модели реальности мы ни строили – они всегда останутся лишь моделями.

Насколько хороша или плоха наша модель – покажет опыт. Если она позволяет получить ожидаемый результат, то вероятно, ей можно следовать. Но и только. Никогда нельзя считать, что мы «добрались до истины».

Мышление гениев

Если мы посмотрим, как развивалась наука, то увидим, что в этом и состоит её суть: учёные строят модели, эти модели работают, а затем выясняется, что не во всех случаях, а значит, принятую модель нужно менять. Но как?

И тут наступает время изменить направление движения в тоннеле – заметить то, чего мы прежде не замечали, найти способ думать о том же самом, но по-другому.

Все мы знаем о существовании атомов. Нам кажется это таким естественным! Ну конечно, а как может быть иначе? Материя состоит из частиц материи! Ещё древние греки так думали! Но факт в том, что вплоть до 1905 года существование атомов считалось лишь гипотезой.

В 1905 году случилась Великая физическая революция, которую совершил работник обычного патентного бюро – ещё совершенно юный Альберт Эйнштейн. В этом году он докажет существование квантов (за что в 1921 году ему дадут Нобелевскую премию). В этом же году он сформулирует свою теорию относительности. И в этом же году, по-новому взглянув на броуновское движение, он покажет, что атомы – это реальность^[14].

Итак, до Эйнштейна многие серьёзные учёные не только сомневались в существовании атома, но и вовсе считали эту идею «метафизической чушью». Однако же Эйнштейну удалось создать интеллектуальную модель, которая смогла побороть это предубеждение.

Встал вопрос об устройстве атома. К этому моменту самой популярной гипотезой считалась так называемая «томпсоновская модель». Джозеф Томпсон, открывший существование электрона, предположил, что атом должен состоять из взвеси отрицательно и положительно заряженных «корпускул», что обуславливает электрическую нейтральность атома.

Великий Эрнст Резерфорд, открывший альфа-, бета- и гамма-излучение, решил экспериментально проверить состоятельность «томпсоновской модели». Он посадил своего ассистента Ганса Гейгера в подвал лаборатории, чтобы тот считал микроскопические вспышки света, возникающие на экране, когда альфа-частицы, испускаемые радиоактивным веществом, пролетают сквозь тонкую золотую фольгу.

Если «модель Томпсона» верна, – рассуждал Резерфорд, – то тяжёлые положительно заряженные альфа-частицы должны свободно пролетать в «дырках» между атомами золота, и лишь некоторые будут чуть-чуть отклоняться, попадая в атом и пролетая рядом с положительными «корпускулами».

И что же – «модель Томпсона» выстояла! Результаты эксперимента, задуманного Резерфордом и исполненного Гейгером, это подтвердили. Сейчас мы знаем, что эта модель неверна, но помните – мы не знаем того, чего мы не знаем. И Резерфорд – не исключение, и Гейгер тоже. Плюс тут даже есть экспериментальное доказательство…

Что дёрнуло Резерфорда раздвинуть размеры «тоннеля», который сам же он и укрепил, непонятно. Но в 1909 году он предложил своему студенту Эрнесту Марсдену тоже посидеть за экраном с лупой и посчитать вспышки. На сей раз, правда, не только в том месте, где их прежде ловил Гейгер, но и на экранах, расположенных сильно в стороне.

Поскольку работа была поручена студенту, можно догадаться, что Резерфорд на самом-то деле тыкал пальцем в небо, совершенно не рассчитывая на какой бы то ни было прорыв.

И действительно, когда Марсден обнаружил крайне редкие вспышки на экранах, которые находились под большим углом к основному потоку альфа-частиц, Резерфорд сказал: «Это почти так же невероятно, как стрелять пятнадцатидюймовыми снарядами по бумажной салфетке и получить их рикошетом назад».

Как объяснить столь мощное отклонение? Видимо, альфа-частицы время от времени наталкиваются на какой-то более мощный, чем предполагалось, положительно заряженный объект в атомах золота. Так возникла идея ядра атома, а вслед за ней Резерфорд создал и свою знаменитую «планетарную модель атома», которую мы изучали в школе.

Но ирония в том, что и эта модель была неверной. Да, она неплохо объясняла оба эксперимента – и Гейгера, и Марсдена. Кроме этого, она была очень красива – микромир казался устроенным так же, как Солнечная система. Буквально какая-то фантастическая матрёшка мирозданья!

Но если «планетарная модель атома» верна, то электроны, движущиеся по своим орбитам, должны испускать огромную электромагнитную энергию. В этом случае они растратили бы её за доли секунды и просто упали бы на ядро.

Иными словами, если мы соглашаемся с этой моделью (доказанной, между прочим, в опыте), то история нашей Вселенной закончилась бы, даже не успев начаться. Теория «Большого взрыва» превратилась бы в теорию «Большого схлопывания».

Поэтому дальше последовала модель атома, учитывающая квантово-волновой дуализм Нильса Бора. Потом придумались кварки. А теперь учёные и вовсе строят модели «струн», то есть двумерных материальных объектов (что само по себе выглядит как нелепость), образующих безбрежное мирозданье.

И вот ведь снова какая ирония! Эйнштейн, который, казалось бы, начал эту революцию, так и не смог принять открытий Нильса Бора, считая их чересчур экстравагантными. И нам остаётся только гадать, что бы он сказал (и как бы он выругался), узнай он о том, что материя создана двумерными объектами.

Эйнштейн не мог согласиться с тем, что одна и та же реальность в одних случаях описывается одними законами, а в других – на квантовом уровне – другими. Ему казалось это чистой воды абсурдом. Но так называемая копенгагенская интерпретация на этом настаивает, и её модели работают.

Может быть, кто-нибудь когда-нибудь сможет избавить нас от этого парадокса и пересоберёт «тоннель» физиков каким-то совершенно другим способом. А может быть, и нет. Кто знает?..

Но наивно думать, что эволюция, которая изготавливала нас для вполне определённых целей выживания в дикой природе, оснастила нас интеллектуальным аппаратом, способным решать любые задачи. Скорее всего, это не так. И мы должны быть предельно внимательны к своей ограниченности.

 

Да, наши тоннели очень прочны, а наши модели – это только модели. Впрочем, всё это не отменяет возможности для нас двигаться дальше и создавать что-то новое.

Наконец (и это, может быть, самое важное), кроме карты, территории и маршрута, есть ещё один, остающийся до сих пор скрытым от нас, элемент этой схемы. Да, это мы с вами – тот самый субъект, который рулит по этим трассам, въезжает в тоннели и не может их покинуть.

Сколь бы хороша ни была ваша карта, вы не можете знать наверняка, с каким именно человеком вы будете по-настоящему счастливы, какое дело позволит вам самореализоваться и достичь наилучших результатов. Даже если вам почудится, что это «то самое», пока вы не проверите, вы не узнаете.

Это ещё один уровень организации системы, о которой мы говорим. В действительности она куда сложнее, чем просто лишь соответствие карты ваших представлений о реальности с фактической территорией реальности.

Так что, хотим мы этого или нет, мы всегда находимся в зоне эксперимента. Мы исследователи, а наши модели реальности – это тот способ, которым мы можем шаг за шагом продвигаться дальше.

Вот, собственно, о построении этих моделей мы сейчас и поговорим.

Глава вторая
Остов мышления

Для человека нет ничего более интересного в мире, чем люди.

Вильгельм Гумбольдт

Мы живём в мифе о «человеке».

Мы представляемся себе «венцом творенья», «высшей ступенью эволюции» и «светочем разума», обладающим уникальной «духовной сущностью».

Мы, мол, – это просто что-то такое прекрасное-распрекрасное, а всё прочее – это так, следствие неудавшегося эксперимента. В крайнем случае, сделано для нас и для нашего удовольствия.

Ирония в том, что рассуждать подобным образом может лишь субъект, который решительно не понимает, как всё устроено на самом деле.

Всякие наши представления о собственном величии объясняются лишь нашей же невероятной ограниченностью.

Наверное, можно восхищаться грандиозностью нашего муравейника – мощью этой гигантской научно-технической цивилизации, подмявшей под себя весь остальной мир на планете Земля.

Но даже если вас поражает сложность муравейника, разве станете вы восхищаться «гением» отдельного муравья? Вряд ли.

Да, то, что человечество сделало «скопом», – штука нетривиальная. Но это следствие биологически детерминированной в нас способности к взаимоорганизации, а вовсе не достоинство отдельно взятого субъекта, сколь бы умным, великим и значимым он ни был.

Без других людей ни один из гениев человечества не представлял бы собой ничего экстраординарного.

Вероятнее всего, он бы бегал на четвереньках и то ли лаял, то ли блеял. Всё, что сделало нас людьми, – это культура, которую мы восприняли (которую, точнеее сказать, в нас запихнули).

Все знания, умения, представления, все наши мысли и даже чувства – всё это почерпнуто нами из культурной среды. Всё это – результат научения и социальной дрессировки.

А если бы соответствующие «работы» не были бы над нами произведены, мы бы представляли собой просто биологическое существо – слабое, невероятно уязвимое, неспособное к самостоятельному выживанию в природе.

Гордиться собой и своей «человечностью» – каждому из нас в отдельности – странно.

Да, способность к взаимной организации – это наше существенное эволюционное приобретение. Однако и она, как выясняется, далеко не безгранична: мы не способны к созданию по-настоящему больших социальных групп.

Большие группы – народы, цивилизации, сообщества учёных и гуманитариев, бизнесменов и сельхозработников, разнообразные касты и элиты и т. д. – мнимы. Эти социальные группы – теоретические абстракции, они не существуют на самом деле.

Каждая такая группа объединена специальным языком и установленными в ней социальными играми, а вовсе не тем, что все эти люди фактически друг друга знают и находятся друг с другом в непосредственных отношениях.

Так что вот он, казалось бы, наш – человеческий – эксклюзив: язык и социальные игры.

Впрочем, уникальность человеческого языка – это вещь тоже достаточно условная. Если понимать под языком средство передачи какой-то информации, то подобные средства есть и у других животных.

Про социальные игры я уж и вовсе молчу – животные играют в них не хуже, а значительно лучше нас. Подумайте о той слаженности, которую демонстрирует стая волков на охоте, а потом представьте, что вам надо договориться о чём-то подобном с другими людьми, не используя при этом языковых средств…

Короче говоря, даже эта наша хвалёная «уникальность» существовала в природе (у других видов) и до нашего с вами появления на одной из ветвей эволюционного древа. Нам реально нечем хвастаться.

Но коли так, что в таком случае представляет собой наше мышление? Некая уникальная человеческая способность? Но если в нас самих – как представителях биологического вида – нет никакой уникальности, то откуда ей вдруг взяться, если речь заходит о мышлении?

Мы легко ответим на этот вопрос, если приглядимся внимательнее к тому, как организуют свою жизнь наши сородичи, не отягощённые культурой – стаи человекообразных обезьян и представители примитивных человеческих сообществ.

А они мыслят и, поверьте, делают это блестяще! Мы не замечаем этого просто потому, что подходим к ним с нашей языковой и социальной меркой.

Стоило учёным переформулировать интеллектуальные задачи на понятный для туземцев Амазонии язык, как те тут же обставили выпускников Гарварда по уровню IQ. Это и понятно: в Гарварде, конечно, жизнь непростая, но она не сравнится со сложностью выживания в дикой природе.

Для того чтобы выжить в среде, которая значительно более агрессивна, чем наша с вами (или в том же Гарварде), нужны недюжинные интеллектуальные способности. Поэтому странно удивляться тому, что «примитивные» туземцы мыслят не хуже, а в некоторых аспектах и значительно лучше нас.

То же самое касается не только интеллекта, но и социальности. Это нам так кажется, что мы чрезвычайно социальны. Но нам, честно говоря, многое кажется…

Человекообразные обезьяны демонстрируют куда более высокий уровень действительной социальности и сложности социальных отношений, чем обезьяна, называющая себя «человеком».

В конце 70-х годов прошлого века выдающийся нидерландский приматолог Франс де Вааль^[15] перевернул представления научного сообщества о социальном мышлении обезьян, когда выпустил свою ставшую бестселлером книгу «Политика у шимпанзе».

Он изобрёл способ картирования структуры социальных отношений приматов (в частности, шимпанзе), и эти «карты» поистине завораживают! Обезьяны мыслят огромное социальное пространство с множеством отношений, взаимовлияний, действия сил и различных обуславливаний.

Мы же витаем в облаках своих «блужданий», и нам только кажется, что мы учитываем реальное положение дел, принимая те или иные решения. К счастью, цена наших ошибок в принятии социальных решений – благодаря всё той же культуре – не так высока, как у наших ближайших родственников.

Однако это «счастье» лености оборачивается тем, что мы всё хуже и хуже мыслим. Если ошибиться не страшно, то можно переходить от целенаправленного мышления к тупому экспериментированию, действовать путём «проб и ошибок», наугад, непродуманно.

Мы не замечаем этого, но правда в том, что мы всё меньше и меньше тренируем естественные механизмы мышления, заложенные в нашем мозге. Мы рассчитываем, что нас «вывезет» наше сознание, не понимая его чудовищной ограниченности.

На самом деле, если что нас и спасает пока – так это только «культура», то, как организовано наше общество. Но и этот «спасательный круг» в нашей новой цифровой реальности даёт трещину, и чем дальше, тем больше.

Что ж, самое время понять биологию нашего мышления и заставить его работать на себя.

Идеальное в голове

Мы находимся в виртуальном мире, где единственное табу – реальная жизнь.

Дженет Уинтерсон

Итальянский нейрофизиолог с вечно всклокоченными волосами Джакомо Риццолатти стал ещё одним Колумбом нашего мозга. Именно ему принадлежит открытие «континента» под названием «зеркальные нейроны».

Майкл Газзанига ожидал найти изменения в психике пациентов, переживших комиссуротомию, и действовал целенаправленно. А вот Риццолатти, как и Анохин, наткнулся на своё открытие почти случайно. С другой стороны, как это всегда бывает в науке, эта случайность, конечно, случайной не была.

Работая на протяжении многих лет в Пармском университете, Риццолатти занимался весьма скучным делом. Он изучал активность мотонейронов коры головного мозга (мы о них уже говорили, когда обсуждали автоматизмы письма или вождения автомобиля).

Большинство нейрофизиологов всегда считали эти нейроны «тупыми». Ну и правда, что интересного в нейронах, которые обеспечивают нашу моторную деятельность? Скукотища.

Возможно, Риццолатти и сам так думал, в очередной раз устанавливая датчик активности нейрона в моторной коре макаки. Планировалось изучать нервные клетки, которые отвечают за хватательные движения.

Эксперимент был примитивен до невозможности: перед макакой на пол клали орех, а она его предсказуемо поднимала и съедала. Соответствующий мотонейрон разряжался, датчик срабатывал, и присоединённое к нему устройство издавало характерное пощёлкивание.

Всё шло как по маслу, пока один из сотрудников лаборатории, занимаясь подготовкой к эксперименту, по случайности не уронил орех. Он, надо думать, выругался, наклонился… И в этот момент, ни с того не с сего, раздалось то самое характерное пощёлкивание.

Сотрудник в изумлении поднял глаза и столкнулся взглядом с макакой, внимательно следящей за его действиями из своей клетки.

Так стало понятно, что один и тот же нейрон включается и в тот момент, когда обезьяна сама поднимает орех, и тогда, когда видит, что орех поднимает кто-то другой. Последующие эксперименты доказали, что это действительно так.

Кроме того, выяснилось, что эти нейроны, получившие название «зеркальных», рассредоточены по разным участкам коры головного мозга. Даже когда кто-то открывает бутылку с шипучкой, а вы слышите лишь специфический звук, у вас активизируются те же нейроны, как если бы вы сами открывали эту бутылку.

Но зачем природа придумала столь хитрый нейрон? На первый взгляд, он кажется совершенно бессмысленной штукой, плюс не ясно, как это работает. С последним, надо сказать, до сих пор разбираются, но вот функция зеркальных нейронов теперь более-менее понятна.

Когда мы имеем дело с «идеальным» (например, с чем-то, что другой человек думает или чувствует), мы испытываем очевидный дефицит объективных критериев, которые позволили бы нам проверить состоятельность наших гипотез – чужая голова, как известно, потёмки.

С этим «дефицитом» нам и помогают справиться зеркальные нейроны. Вот что происходит: другой человек совершает некие действия, а ваш мозг абсолютно автоматически мысленно воспроизводит те же самые движения.

Надо ли вам в таком случае размышлять над тем, что этот человек задумал?

Вот он потянулся к яблоку, и вы мысленно тоже потянулись. Ага, он хочет съесть яблоко! Подобная догадка, конечно, вряд ли может поразить воображение – нам это кажется вполне естественным. Но именно потому это и кажется естественным, что у нас есть зеркальные нейроны.

Да, не какой-то Святой Дух нашептал нам на ушко соответствующую информацию. Мы знаем о намерении этого человека съесть яблоко, потому что наш мозг мысленно проделал то же самое действие и, исходя из своего собственного опыта, сообразил, в чём его цель.

Насколько важно подобное знание? Кажется, ерунда, правда? Но забудьте на время о мизан сцене с яблоком и представьте себе другого человека, который тянется, например, за пистолетом. Да, он тянется, и вы мысленно тянетесь. Ага! Такая догадка может стоить вам жизни, а это уже серьёзно.

Теперь менее радикальный, но всё-таки важный пример. Другой человек улыбается или, напротив, смотрит на вас пристально, исподлобья, а, может быть, морщится, куксится или играет желваками. Зеркальные нейроны, реагирующие в этот момент, помогают вам как бы оказаться на его месте – понять, что он чувствует.

Причём вам даже не нужно строить никаких гипотез: вы сами начинаете чувствовать, что чувствует другой человек. Улыбнитесь – и вы почувствуете, что вам стало чуть веселее, нахмурьтесь – и вы почувствуете внутреннее напряжение, оскальтесь – и оно может достигнуть уровня агрессии.

Дело в том, что наши эмоции имеют не только прямую, но и обратную связь с мышцами, которые задействованы в соответствующих мимических актах.

Учёные провели забавный и даже чуточку нелепый эксперимент: одни и те же анекдоты транслировались группе испытуемых, которые держали карандаш в зубах, и группе, где подопытные удерживали его в губах (см. рис. № 8).

Рис. № 8. Напряжение лицевой мускулатуры в случае радости и грусти

В первом случае были, соответственно, напряжены мышцы, которые мы используем, когда смеёмся, во второй – те, что работают, когда мы плачем. Как вы думаете: какой группе испытуемых эти анекдоты показались в два раза смешнее? Разумеется, первой.

То есть, когда вы напрягаете мышцы лица, вы побуждаете в себе эмоциональные состояния, которые характерны для соответствующих переживаний.

Когда же, благодаря зеркальным нейронам, вы мысленно воспроизводите те или иные мышечные движения другого человека, вы действительно начинаете ощущать то, что он чувствует.

Эмоции заразительны, и теперь известно почему.

Потёмки аутизма

Нам кажется, что услышать и понять «чужое сознание» не так уж трудно. Но эта «лёгкость» вчувствования – не более чем иллюзия. В действительности, это сложнейшая психическая операция, и неслучайно мы как следует осваиваем этот навык лишь в подростковом (то есть весьма сознательном) возрасте.

Вы, конечно, слышали об аутизме и, наверно, представляете себе в общих чертах таких больных. Человек, страдающий аутизмом, неплохо ориентируется в мире вещей, но в социальном мире он полный профан. И не потому, что он недостаточно хорошо понимает людей, а потому, что он не понимает, что они живые, то есть чувствующие и думающие существа.

Впрочем, чем «объяснять на пальцах», лучше показать на примере, каковым является диагностический тест, разработанный Саймоном Бароном-Коэном.

Представьте себе двенадцатилетнюю Машу, страдающую аутизмом, и её знакомую Свету, которые вместе с экспериментатором находятся в одной комнате.

Света кладёт свою куклу в коробку, стоящую на столе, и выходит. Экспериментатор предлагает Маше достать куклу из коробки и положить её в шкаф рядом с окном.

Маша выполняет задание, после чего экспериментатор задаёт ей вопрос: «Машенька, а когда Света вернётся, где она будет искать свою куклу?»

Сейчас стоп. Что, вы думаете, ответит Маша? Если бы Маша была здорова, то она бы, безусловно, сказала: «В коробке на столе» (нормальные дети способны дать такой ответ уже в четыре года).

Но Маша больна, она страдает аутизмом: она не понимает, что Света живёт в своей собственной – Светиной, а не в её – Машиной – субъективной реальности. И поэтому она говорит: «В шкафу у окна».

Если вы дадите себе труд подумать над этим нехитрым опытом, то я почти уверен, что в какой-то момент мурашки побегут у вас по спине…

Маша, вероятно, хорошая девочка, но мы все для неё – ходячие мертвецы, мы думаем не свои мысли, а её – Машины – мысли, мы живём не в своём, а в её – Машином – мире. Мы как та самая кукла из коробки.

Аутизм не предполагает другого сознания, другой точки зрения, другого взгляда. Аутист живёт в мире, где есть только один живой человек – это он сам. Впрочем, и себя-то ему почувствовать непросто, ведь если даже «один шимпанзе – не шимпанзе», что любил повторять выдающийся приматолог Роберт Йеркс, то что уж говорить о человеке, который совсем один.

Неслучайно, ко всему прочему, аутисты бывают весьма агрессивны и могут вести себя «бесчеловечно». На самом деле, они просто не понимают, что другой человек способен испытывать боль, страдать, мучиться. Они не знают, что он тоже живой. Не знают, потому что их зеркальные нейроны работают не так, как у нормальных людей.

При этом даже шимпанзе умеют обманывать и обладают чем-то наподобие чувства социальной справедливости. Так, если вы проведёте эксперимент, в котором служащий обезьянника будет на глазах у животного тихой сапой воровать бананы другой обезьяны, то шимпанзе начнёт предпринимать попытки ввести этого служащего в заблуждение. И ещё шимпанзе будет очень радоваться, если с ним случится что-то плохое.

Эта удивительная и крайне важная для выживания социальных животных способность думать о сородичах как о субъектах, преследующих свои цели и желания, думающих и чувствующих, обусловлена работой зеркальных нейронов.

Впрочем, эти нейроны Риццолатти создают лишь базу для понимания «чужих сознаний». Действительное, собственно человеческое понимание других людей, их мотивов и чувств, приходит к нам лишь с возрастом, благодаря долгому врастанию человека в культуру и большому опыту социального взаимодействия.

Но каким образом всё это связано с мышлением?.. Дело в том, что оно насквозь социально.

Мы не смогли бы мыслить так, как мы мыслим, если бы не знали языка, а язык – это социальная производная. Он и возник как средство коммуникации между нашими далёкими предками, и обучаемся мы языку тоже благодаря другим людям, а не самопроизвольно.

Впрочем, дело не только в этом. Куда важнее другое обстоятельство: наше мышление – это, по сути, создание сложных карт реальности. То есть другими словами: мышление – это формирование «идеальных» представлений о чём-то, что происходит в окружающем нас мире.

«Идеальны» они, конечно, не в том смысле, что они прекрасны, а потому, что они являются плодом работы нашего мозга. Это не материальный объект, который можно пощупать или выставить на всеобщее обозрение. Ученые ещё называют эти «идеальные» феномены эмерджентным свойством мозга – неким результирующим системным эффектом^[16].

А откуда мы вообще знаем о том, что некое «идеальное» существует? Где мы его обнаруживаем? Разумеется, там, где мы и живём – в мире других людей. Все их отношения друг с другом – это что-то такое, что нельзя пощупать (то есть они не материальны как предметы физического мира). Но они очевидно имеют место быть!

Весь наш социальный мир (и именно этим он отличается от социальности других животных, живущих в стаях) – это одна сплошная «идеальность».

Вот что такое, например, брак? Это договорённость двух людей о создании семьи, которую зафиксировали некие государственные органы. Но как это воплощено физически? Штампом в паспорте? Записью в каких-то регистрационных документах? Но это же смешно!

Вот если бы в цепи заковывали брачующихся – это было бы другое дело, что-то физическое, материальное, настоящее. А так – что это? Бумажка?!

Но тут важно другое. Важно, что все заинтересованные лица относятся к этой ситуации как к браку. И вот именно это отношение и есть нечто «идеальное»: то, чего нет – но то, что имеет место быть.

Таким образом, брак – это просто идея («идеальное»), и существует он лишь потому, что мы все играем в соответствующую социальную игру.

Или вот, например, деньги. Мы все считаем, что деньги реальны. Но вот я даю вам бумажку, на которой написано «миллион рублей», и говорю, что сильно вас облагодетельствовал. Вы решите, что я над вами издеваюсь, правда? А знаете почему?

Потому что мы верим только в другие бумажки, называемые «деньгами». И существуют «деньги» только потому, что все люди, кто ими пользуется, верят в то, что соответствующие бумажки (или циферки в компьютере банка) представляют собой ценность. Эта вера и есть идеальное, в котором мы живём, в данном случае как «экономические субъекты».

И раз уж мы заговорили о цифрах, то что такое число – один, пять или ноль, например? Очевидно же, что такой штуки нигде в физическом мире не существует.

Да, есть одно яблоко, один стул и пять чашек, но это наше идеальное представление. Это модель, которую мы создали, чтобы облегчить себе жизнь. На самом деле, конечно, цифры – это абсолютная абстракция, которой, впрочем, мы доверяем с той же страстностью, как браку или деньгам.

Идеальное, иными словами, стало для нас некой первичной реальностью.

Живём мы, конечно, в физическом мире, но наше сознание – то есть всё, что мы думаем, чувствуем, переживаем, будучи производным физически существующего мозга, – относится к миру «идеального».

Наш мир – это мир тех самых представлений, моделей реальности, карт реальности, маршрутов на этих картах.

Если вы думаете о себе не просто как о кожаном мешке с костями (что, конечно, тоже правда), но ещё и как о чувствующем, мыслящем, испытывающем потребности существе, то вы должны признать, что главным вашим миром является мир «идеальных» представлений.

Хотя, конечно, «идеальными» мы их не считаем. Мы совершенно уверены, что они реальны. И в каком-то смысле это действительно так…

Реальны ли ваши сны? Реальны – вы их видите. Реальны ли ваши отношения с родителями? Реальны, потому что вы в них находитесь. Реален ли ваш аппетит, когда вы голодны? Реальна ли физическая боль, которую вы испытываете? Реальна. Реально ли ваше знание о том, что Земля круглая? Реально. Но вот с точки зрения физики и физического мира – это нечто другое.

Да, ваши модели реальности в определённом смысле вполне реальны, но есть ещё и реальность, моделью которой они являются. И ни одна модель реальности не схватывает всю реальность целиком – всегда что-то остаётся за кадром.