Таким образом, Владимир Георгиевич Черепанов был во главе фамильной ветви сорок четыре года, и очередным главой стал я. Чтобы превысить такой срок, мне надо дожить почти до ста лет, а этого не удавалось никому из верхоленских Черепановых. Будет трудно, но надо стараться. Кто-то ведь должен быть первым.
Моя мама Инна Федоровна Черепанова замуж больше не выходила, сосредоточилась на нас, своих детях. В Москве она поработала старшим инженером, начальником сектора разработки функциональных программ ГЦУМС, занималась в коммерческих банках бухгалтерией, руководила службой внутреннего контроля. Ушла на пенсию в ноябре 2002 года. Тоже согласилась на операцию очистки сонной артерии и делала ее в 2017 году в бакулевском Институте коронарной и сосудистой хирургии не без огрехов, но успешнее. Живет она чаще всего в Крыму у моря, недалеко от Севастополя со своей дочерью, моей сестрой Татьяной, иногда наведывается в Москву.
Моя сестра Татьяна окончила в 1986 году учетно-экономический факультет Московского финансового института. После четвертого курса и за год до получения высшего образования, 27 июля 1985 года, вышла замуж за студента того же института Андрея Белова. У них 14 апреля 1986 года родился сын Алексей. Потом был развод, новое замужество, однако совсем недолгое. По моей рекомендации, пошла работать в коммерческий банк главным бухгалтером, да так в банковской сфере и осталась. Даже несколько лет возглавляла мелкий банк, совладельцами которого мы с ней были, брала к себе на работу нашу маму. Потом занялась домашним хозяйством, вместе со своим гражданским мужем построила в Крыму дачу, выращивает на ней фрукты и виноград.
У Татьяны детей больше не было, как не было дочерей у единственной сестры моей мамы, отчего женская линия, идущая от Елены Васильевны Куликовской (Пацановской), пресеклась, так же как ранее пресеклась такая же линия от моей бабушки по отцовской линии.
Я и мои дети
Родился я в г. Якутске 2 января 1962 года у двадцатилетних студентов физико-математического факультета местного государственного университета Владимира Георгиевича и Инны Федоровны Черепановых через тринадцать месяцев после их свадьбы. Знаю, что имя мне выбрали в честь Андрея Ивановича Михеева – мужа-якута моей тети Риммы Георгиевны, который был главой семьи, приютившей моего отца в его школьные годы. А сам выбор имени произошел, когда первый секретарь Якутского обкома ВЛКСМ Андрей Михеев[425] нагрянул в гости к моим родителям в общежитие, и ее обитатели были просто шокированы видом этого статного красавца.
Жил со своими родителями сначала в том же студенческом общежитии на улице Ойунского, затем в квартире бабушки – на Лонгинова. Но самые ранние мои воспоминания – о событиях в доме № 44 на Короленко, куда мы переехали в 1964 году. Он был деревянным и одноэтажным, на две квартиры. В двух комнатах одной из них размещались мы, в третьей – коммунальные соседи. Здесь же были большая общая кухня, коридор и холодный чулан для хранения продуктов. В нем водились мыши, и я ставил на них самодельные мышеловки. «Санузел» – обычная сколоченная из досок кабинка – был на улице, в дальнем углу неогороженного двора (он все еще там стоит, хотя сам дом давно снесли), импровизированный душ – в чулане.
Из дома я с пяти лет сам, без родителей, ходил и по теплу, и по морозу за два или три квартала в детский сад и еще отводил в рядом расположенные ясли свою сестру. И в магазин за продуктами мама меня тоже отправляла с пяти лет. Давала деньги, поручение и отправляла. И ничего, справлялся, даже порой, когда не было порученного продукта, подсчитывал остаток денег и брал верный вес чего-то нужного другого. Теперь я понимаю, что тем самым вольно или невольно и, надеюсь, успешно моя мама приучала меня с малолетства считать, мыслить, действовать и в целом – самому стоять на ногах. Что, конечно, правильно. Хотя иногда обучение такому стоянию в его буквальном смысле происходило чрезвычайно рано: соседи родителей по общежитию развлекались тем, что, когда мне едва исполнился месяц, давали цепляться за их пальцы и подтягивали, пока я, покачиваясь, не вставал на ноги. В итоге у меня стало не все в ладах с позвоночником.
По субботам моя мама организовывала генеральную уборку с мытьем полов и даже внутренних дверей, давала задания и мне с сестрой с наших еще дошкольных лет (с той поры я долго не любил субботы). В начальных классах привлекала меня к решению задач «Кванта», когда-то популярного физико-математического журнала для школьников и студентов. На первом этапе объясняла, как надо их решать, через год мы с ней соревновались с переменным успехом, кто быстрее найдет верный ответ, а годам к двенадцати победа обычно оставалась за мною.
Но при такой самостоятельности я был чрезмерно домашним, не терпел детские ясли и сад. Часто чуть ли не весь день стоял или сидел у своей ясельной кроватки, держась за ее ножку, пока за мной после окончания работы не приходила мама. И не дай бог, она не забирала меня самой первой! Та же проблема – с летним детским лагерем. Мама часто вспоминала, как каждое воскресенье с самого утра она должна была проводить в лагере со мной, и когда уже затемно возвращалась по лесной дороге на велосипеде домой, даже вдалеке слышала мой плач. Впрочем, я и сейчас не особо люблю посещать чужие дома, предпочитаю принимать гостей у себя.
В первый класс школы № 29 г. Якутска поначалу ходил без сопровождения родителей, но после переезда нашей семьи зимой 1969–1970 года в однокомнатную квартиру кирпичного дома в доме № 4 на улице Халтурина[426] в сильные холода меня подвозил в школу и забирал после продленки отец: все-таки добираться надо было в темное время суток и больше километра. Помню, как-то раз он не смог приехать вовремя, учителя меня не удержали, и я пошел домой один. По дороге так замерзли мои руки, а варежка превратилась в льдышку в форме ладони, что периодически соскальзывала с нее вместе со школьным портфелем. Не снимая варежку с ручки портфеля, я засовывал в нее бездвижную ладонь, поднимал портфель и шел дальше по слабо освещенной улице. Дома мама долго сокрушалась и разогревала мне отмороженные руки и ноги, они несколько десятков минут страшно болели и с того дня не терпят холода.
Во второй и третий классы я ходил в близко расположенную школу № 5, в четвертый-седьмой – в довольно отдаленную, но самую в то время «продвинутую» № 8 (ее директором был муж моей тети Андрей Иванович Михеев). И тогда я выучил произношение чисел на якутском языке, которые прекрасно помню до сих пор. Дело в том, что в те годы первые классы Якутска освобождались от школьных занятий при пятидесяти одном градусе мороза, вторые – при пятидесяти двух и так далее. В пятьдесят шли в школу все[427], в шестьдесят – никто. А утренние новости по радио всегда завершались прогнозом погоды, и сначала он давался на местном языке. В лютую зиму хотелось побыстрее узнать, не наступило ли счастье не идти сегодня на занятия.
Учился хорошо, но уже не был, как в первом классе, отличником и разок «скатился» до тройки в четверти по какому-то предмету. И по ходу уроков очень редко, но получал двойки и тройки. Даже помню, что заклеивал страницы дневника, чтобы родители не увидели такого позора. Но они не имели особой привычки проверять, как я сделал уроки и сделал ли, смотреть мой дневник, и в нем обычно я сам расписывался за свою маму. Будь с учебой совсем плохо, им бы о том говорили на родительских собраниях. А вот лишний контроль детей расхолаживает.
В четырехкомнатную квартиру дома № 2/2 на улице Ярославского мы переехали в конце 1976 – начале 1977 года. Ее балкон выходил в сторону местного краеведческого музея, во дворе которого стояла башня древнего Якутского острога. До нее напрямую было всего лишь сотню-полторы метров, и мы с одноклассниками иногда подходили к строению, заглядывали внутрь, где хранились не выставляемые музейные экспонаты, включая мумию якутки. Если моя версия о происхождении верхоленских Черепановых от переехавшего в Якутск купца из Пустозерска верна, то через триста тридцать лет один из его потомков смог увидеть и прикоснуться к тому строению, к которому, конечно, подходил он. К сожалению, в 1980-х годах та острожная башня сгорела.
Очень близко к дому располагалась средняя школа № 2, которая после своего открытия в 1977 году считалась лучшей в Якутии. Я в ней учился с восьмого по десятый классы. Когда были уроки физкультуры и мне не хотелось таскать с собой сменную обувь, ходил в школу в кедах. Хоть дорога занимала от силы минут пять, в мороз они успевали затвердеть, да и носимая весь школьный сезон «универсальная» болоньевая куртка становилась колом и чуть не звенела.
Я быстро освоился в новом дружном коллективе, и учеба давалась легко. Если в восьмом классе у меня еще были четверки по итогам года: не очень хорошо шли предметы, которые надо заучивать – история и английский язык, то в девятом и десятом – ни одной. Участвовал в олимпиадах по физике, химии и математике. В школах брал первые места, в Якутии – призовые. Наверняка именно в знак признательности за многократную защиту на этих олимпиадах чести школы № 2 директор Александр Иванович Рыбкин[428] добился того, чтобы мне по ее окончании вручили золотую медаль. Я о ней и не думал и спокойно перенес получение на выпускном экзамене по литературному сочинению «четверки». Это сочинение писалось как бы от имени комсомола, пафосно, и до сих пор помню его начало: «Я, комсомол Страны Советов, родился 29 октября 1918 года». И далее – «Мои члены…». Такой текст не понравился местной комиссии, и она занизила оценку, однако, как потом выяснилось, директор опротестовал ее в Москве и найденными цитатами из книг доказал состоятельность спорной формулировки.
Моя сестра Татьяна училась в той же школе на класс младше и тоже хорошо. Но иногда нарушала дисциплину, пропускала уроки. Периодически на школьных линейках меня хвалили, а ее ругали, и тем самым отношение к нашей семье уравновешивалось.
С детства не особо старался, но имел предрасположенность к укреплению и закалке тела (вероятно, восстанавливались навыки моих сибирских предков): в восьмом или девятом классе всего пару раз поделал наклоны на скамье, и мой пресс до сих пор почти непробиваем; с неделю перед сном обливал ноги холодной водой, и прежде очень частая простуда отступила. А если упирался, то меня не могли оторвать от земли и трое крепких мужчин.
Спорт всегда любил – последовательно занимался гимнастикой, легкой атлетикой, баскетболом. Значимых достижений не было, но награждался золотым значком ГТО, побеждал в школьных соревнованиях по прыжкам в длину и высоту. В шестом или седьмом классе в городской эстафете по бегу был в выигравшей команде своей школы. Тогда впервые моя фотография попала в тираж газеты с надписью «Андрей Черепанов получает кубок и грамоту». Честно говоря, я не был ни капитаном той команды, ни лучшим ее бегуном. Просто, по частой тогда практике, у нас в команде почти все оказались «подставными» – то ли ученики других школ, то ли переростки, и по завершении своих этапов эстафеты тут же разошлись, а я, получив с большим отрывом от соперников эстафетную палочку, пробежал последний этап, разорвал финишную ленту и остался получать награды. В единственных соревнованиях на городском стадионе по прыжкам в высоту, в которых принимал участие, взял третье место по городу, но с каким результатом, теперь не помню.
Имея подходящий рост – 182–183 см[429], играл в баскетбол в самых старших классах за школьную сборную, однако без успехов: редко попадал в корзину издалека. Не находил общего языка с учителем физкультуры со своеобразной фамилией Аллахский. Он был сильно экзотичен, поругивал меня за то, что мало фолил, требовал больше жесткости, чем точности. Но зато я приучился с неудержимым напором, тараном врываться в чужую трехсекундную зону и проходить под кольцо для завершающего броска.
Летом часто играл на поле у нашего дачного участка в футбол с местными ребятами. Стоял на защите своих ворот или нападал на чужие, а промежуточные роли не терпел. Моим футбольным бенефисом в школе стал матч с параллельным классом, в первом тайме которого я был вратарем, во втором – нападающим. Мы выиграли 10:0, и, если не обманываюсь в воспоминаниях, семь голов оказалось моими.
Очень любил гонять на утоптанном снегу во дворе в хоккей с мячом. Чаще всего такой хоккей и был моим главным зимним времяпрепровождением в свободное от учебы и домашних заданий время. В последние школьные годы, когда мы жили на улице Ярославского[430], окна моей комнаты на четвертом этаже выходили как раз во двор, а с другой стороны двора был такой же дом, где жили мои друзья-одноклассники, впоследствии переехавшие в Москву Олег Воронов и Андрей Кузнецов[431]. Сделав уроки, я высовывал голову в форточку и звал их на улицу криками «Ворон!» (с ударением на второй слог) и «Кузя!». И мы, поставив куски снега на ширину ворот, сражались с другими соседскими парнями. Иногда играл с ними в зале нашей квартиры в настольный теннис или по телефону в шахматы.
В самых старших классах появилось у меня еще одно увлечение – слушать вечерами «вражьи голоса» – передачи радио «Свобода» и «Голос Америки». Из них узнавал о любопытных текущих событиях, замалчиваемых в СССР. Однако не больше – тогда у меня никакого разочарования в коммунистической идеологии не возникло, я оставался уверенным в преимуществах социализма. Возможно из-за того, что делала свое дело тотальная советская пропаганда, и была у меня какая-то детская вера в слова, крестьянская наивность. Мол, столько у нашей страны великих достижений, столько героев и неустанная забота о человеке! А там, на Западе, люди прозябают. Понимание и твердое убеждение в пагубности коммунизма пришли позднее, когда начал сравнивать экономики социалистических и капиталистических государств, разбираться с законами их действия, узнал о массовых и кровавых ленинско-сталинских расправах над соотечественниками. А вот некоторая моя наивность в общечеловеческих отношениях так и осталась – многим верил и зря.
Вместе со мной иногда слушал те передачи и мой отец по привезенной им из командировки в Италию японской магнитоле Sanyo. А ее уже как магнитофонный кассетник, которых в те времена развитого социализма почти ни у кого не было, я периодически по возвращении с уроков выставлял в окно. И включал на всю громкость запись диска 1978 года ансамбля с Ямайки Boney M, навсегда ставшего любимым (того, что с песнями «Ночной полет на Венеру» и «Распутин»). Так я делился западной песенной культурой с проходящими мимо якутянами.
Где-то класса с четвертого была у меня мечта стать следователем. И когда перед окончанием школы я занялся выбором вуза, отец посоветовал поступать на юридический факультет военного института в Москве. Я немного поразмышлял и понял, что не потерплю подчиняться приказам в интеллектуальном процессе расследования. И с отказом идти в военные следователи мой интерес к этой профессии почему-то напрочь отпал. Зато вскоре появилось желание заняться международными финансами. И оно не было неожиданным.
Будучи восьмиклассником, я начал собирать иностранные монеты, и вначале мы с Олегом Вороновым даже организовали что-то вроде соревнования в таком коллекционировании – у кого больше наберется стран и поинтереснее экземпляры. Моя коллекция быстро пополнялась благодаря откуда-то проявившемуся у меня «купеческому» навыку – я менял красочные этикетки от жевательных резинок, что, по моей просьбе, привезла из туристической поездки в Японию мама, на монеты или почтовые марки. Моим знакомым ребятам нравились такие этикетки, мне же в них не виделось никакого смысла. Они с радостью получали свое, я – свое. А те марки я потом тоже обменивал на монеты в городском клубе филателистов. Еще, решив собирать и российские монеты, отдал за них несколько книг из домашней библиотеки, но те, что, на мой взгляд, были семье малоинтересны (в основном из давно прочитанной серии «Жизнь замечательных людей»). Однако посчитал такое справедливым, ведь прежде я внес собственный вклад в пополнение библиотеки, когда собирал и сдавал макулатуру за талоны на дефицитные тогда книги.
Помню, к примеру, стоял у нас на полке объемный томик о художнике Василии Сурикове «Дар бесценный», к которому давно никто не прикасался. А пришедший ко мне в гости одноклассник Саша Китаев, буквально бредивший живописью, уговорил меня отдать ему эту книгу в обмен на монеты. И «отвалил» их с десяток, среди которых были и царские серебряные рубли, и дирхам арабского Халифата чуть ли не XI века, и медные сибирские монеты Екатерины II. Кто бы мог устоять? Потом одну сибирскую я поменял штук на двадцать сказочных по красоте монет экзотических стран и сразу же стал недосягаем в нашем с Олегом Вороновым соревновании. Мама немного меня пожурила за потерю книги, но, видя мою гордость от пополнения коллекции, простила.
Может, моя тогдашняя страсть к взаимовыгодному обмену была отголоском из прошлого – от купеческого ремесла моих дальних предков. Отчего-то она ярко проявилась, когда я жил в непосредственной близости к башне Якутского острога, откуда они, вероятно, свое ремесло начинали.
Так вот, первые навыки обмена и коллекционирования иностранных монет подготовили естественную почву для моего окончательного выбора профессии. Благодаря золотой медали я сдал в самом начале августа 1979 года только один экзамен – сильно нелюбимый мною английский язык – и стал студентом факультета «Международных экономических отношений» Московского финансового института. На такой престижный факультет я бы без моего отца не поступил, хотя бы потому, что на него принимали исключительно москвичей и иностранцев. Но решение об отцовском переводе в столицу оказалось уже принятым, и временное отсутствие прописки в Москве помехи не составило.
Моими сокурсниками были несколько представителей европейских стран «народной демократии» и около пятидесяти выпускников московских школ. В плеяде ярких талантливых личностей – Александр Афанасьев, впоследствии возглавивший акционерное общество «Московская Биржа». Именно с его подачи родилось короткое, но емкое название настоящей книги.
Малогабаритную квартиру на улице Приорова[432], что, по символическому совпадению, оказалась недалеко от кинотеатра под названием «Байкал» и ближайшая дорога к нему вела через лес (Тимирязевский[433] парк), моему отцу выделили только весной 1980 года. Поэтому весь первый курс я жил в студенческом общежитии на улице Галушкина. Это было вновь построенное для Московской олимпиады шестнадцатиэтажное здание с комфортабельными блоками, разделенными на две комнаты для размещения по два или три студента. Я оказался в одном блоке с лаосцем Бунлапом Пхетчампой, краснодарцем Александром Реутским и мингрелом из Тбилиси Романом Кортавой. С Романом, потомственным банкиром и безупречно благородным человеком, и его женой еще с первого курса Риммой я дружу до сих пор.
Не буду подробно останавливаться на общежитских событиях, скажу лишь, что мои сокурсники-москвичи многое потеряли, не вкусив их своеобразия. Но они часто проходили ко мне в гости или записывались у вахтеров на мою комнату, а сами «зависали» на других этажах.
Часто я «подкалывал» товарищей по общежитию и однокурсников своим паспортом, а он был толще обычного, потому что содержал несколько дополнительных страниц на якутском языке. В том числе о национальности со вписанным от руки словом «нуучча»[434] – русский. Но я шутил, что у меня такая редкая национальность, и многие верили.
Моя студенческая жизнь была полна, однако, каюсь, не хождениями на лекции. И все потому, что уже на первом курсе мне по чистой случайности повезло заняться общественной работой при комитете комсомола института. В составе его организационно-массовой комиссии под руководством аспиранта Андрея Казьмина[435] я большей частью печатал характеристики, планы, отчеты, протоколы комитетовских заседаний и, что очень важно, был в самой гуще институтско-комсомольских событий. К тому же впервые оказался в привилегированном положении – с нашего факультета иногда выгоняли всего лишь за две пары часов отсутствия на лекциях по неуважительной причине, а я как бы всегда находился при деле и отсутствовал, когда хотел, то есть почти всегда. Посещал лекции обычно лишь, если надо было подготовиться на них к семинарам по английскому языку или поиграть с сокурсниками в «длинные» крестики-нолики. Иначе зря терял бы время: запоминать лекции – для меня занятие мало благодарное, а быстро их конспектировать с последующим пониманием написанного я никогда не умел в силу своего неразборчивого подчерка. Перед экзаменами же всегда можно было почитать конспекты товарищей из параллельной группы, с которыми такие экзамены по одинаковому предмету разводились по датам, и обычно я их брал у Алексея Трофимова. Ну и, конечно, писал шпаргалки. И были они лично мною разработанной еще перед школьными экзаменами конструкции – простой, но хитрой: те шпаргалки можно было доставать и читать, ничуть не разоблачаясь перед экзаменатором, даже если тот экзаменатор сидел или стоял прямо напротив. Впрочем, как то обычно бывает, если пишешь шпаргалки непосредственно перед экзаменом, хорошо запоминаешь темы, и использовать шпаргалки не возникает особой нужды.
Игнорирование лекций успеваемости совсем не мешала, скорее – наоборот. Если после самого первого семестра, когда я эти лекции еще посещал, мои экзамены сдавались плоховато, даже с одной «тройкой», то почти все последующие на отлично с назначением повышенной на десять рублей стипендии. Правда, до красного диплома чуточку не дотянул – из двадцати трех предметов получил семнадцать «пятерок», а надо было на одну больше. Однако, если золотая медаль давала льготы при поступлении в вузы, то красный диплом – никаких. Вот и бог с ним!
На третьем и четвертом курсах меня, по рекомендации Андрея Казьмина и тогдашнего секретаря комитета ВЛКСМ института Александра Арсенова, избирали уже в состав этого комитета, отвечающим сначала за организационно-массовую работу, затем – за идеологический сектор. Впрочем, вся идеология в моем ведении сводилась тогда к проведению ежегодных общественно-политических аттестаций студентов. Они должны были знать основные политические события, имена членов Политбюро ЦК КПСС и руководителей ведущих зарубежных компартий. Кто что-то не помнил, помнил другое, и аттестацию всегда проходил. И еще я тогда впервые занялся чем-то вроде журналистики, став во главе штаба «Комсомольского прожектора»: писал в настенную газету сатирические заметки о студентах-прогульщиках и курильщиках.
Первая моя зарубежная поездка – по железной дороге – была в болгарский город Свиштов как руководителя группы комсомольского актива, состоящей из «целых» двух человек. Там весело с местными студентами в их общежитии встречали 1982 год, год завершения длинной эпохи правления в СССР Леонида Ильича Брежнева. Привез оттуда кожаную куртку и чемодан художественных книг на русском языке, которые купил за обмененные на болгарские левы положенные в то время к вывозу в соцстраны тридцать рублей и пару дополнительных, контрабандных червонцев[436].
Трижды в летние каникулы был в студенческих строительных отрядах – на укладке и ремонте железных дорог под древним рязанским городом Касимовым и почти столь же древней смоленской Рудней (был там комиссаром отряда), на сборе арбузов в Астраханской области. Наиболее яркие воспоминания остались о том, как мы разгружали вагон новых покрытых ядовитым креозотом шпал, а потом крепили их к рельсам, мастерски забивая стальные костыли двумя-тремя ударами молота. Или как устроили с однокурсником Сашей Комаровым импровизированное соревнование, кто дольше выдержит без отдыха в работе с удивительно похожими на крестьянскую соху электрошпалоподбойниками весом под два десятка кило, работали в охотку, и так с начала и до конца дня никто никому не уступил. А до того трудягу Сашу сняли с должности бригадира, поймав при получении через окошечко нашего вагончика сумки с бутылками водки, купленной вскладчину на празднование чьего-то дня рождения. На его место поставили бригадирствовать другого, оказалось, того, кто передавал ему эту водку, но непойманного. И еще как наш стройотряд участвовал в конкурсе агитбригад с цельной музыкально-поэтической постановкой на тему Троянского коня и был явно на голову выше всех, однако, когда жюри конкурса объявило присвоение и первого, и второго места своим землякам, мы вышли из зала под песню Андрея Макаревича «Сегодня битва с дураками». Потом же выяснилось, что нам собирались вручить гран-при.
А чуть раньше я поработал в подмосковном совхозе, где студенческие группы перед началом второго курса традиционно собирали картофель. Мои сокурсники до сих пор вспоминают, как их бросало в дрожь, когда видели меня каждым морозным утром выходящим во двор с голым торсом и разбивающим в бочке с водой возникшую за ночь кромку льда, чтобы умыться.
Активно занимался в институте баскетболом под руководством талантливого тренера Анатолия Говора. Был капитаном факультетской команды, в которой играл и двухметровый Михаил Прохоров, ставший впоследствии известным предпринимателем. За редким исключением нашей команде доставалось второе место после намного большего по численности кредитно-экономического факультета с его лучшим игроком Кириллом Баженовым.
После окончания института летом 1984 года меня среди прочих не сильно «блатных» сокурсников отправили служить на два года в армию в звании лейтенанта. Попал я – не без протекции моего отца и дяди по материнской линии Александра Федоровича Щукова, который тогда служил полковником в Генеральном штабе, – в Астраханский областной военный комиссариат. Был там начальником пенсионной группы. Вместе со своими гражданскими подчиненными назначал пенсии отставным военным, их вдовам и детям. Инициативно проверил дела более двух тысяч астраханских военных пенсионеров, нашел среди них тех, кто имел права на льготы участников Великой Отечественной войны, но не знал о том. И, наоборот, обнаружил в результате проведенного расследования пользующегося льготами незаконно. А был он сотрудником одного из райвоенкоматов Астрахани, через которого удостоверения участников войны и вручались, и я добился его позорного увольнения.
За два года службы ревизовал финансовую деятельность и пенсионную работу всех районных военкоматов области, в свободное от основных задач время руководил бюро ВЛКСМ комиссариата, на комсомольских собраниях постепенно научился публично выступать, а до того всегда страшно робел даже при общении с незнакомыми людьми по телефону.
Здесь же я стал кандидатом в члены КПСС. Конечно, вступал в коммунистическую партию не без налета карьеристских соображений: хотя мне, как и большинству представителей так называемой интеллигенции, было понятным, что членство в партии не помогало непосредственно в продвижении в профессиональной карьере, но с определенного уровня «нечленство» точно тому мешало. Таковы были правила игры, а другой-то «игры» тогда не было. Впрочем, забегая чуть вперед, скажу, что я не успел использовать партийные преимущества, свои должности за оставшееся пятилетие советской власти я занял бы и без КПСС.
Проживал в Астрахани в отцовской квартире или на его даче у волжского побережья с ним, его второй женой Анной Ивановной и ее дочкой Виорикой. Несколько раз мы вместе с отцом ездили на сказочную по уловистости рыбалку в самые низовья Волги, к Каспию, отъедался осетриной и нередко – черной икрой. Ушел из армии в запас летом 1986 года в звании старшего лейтенанта, через несколько лет получил капитана, и на том моя «воинская карьера» счастливо завершилась.
В 1986–1991 годах работал последовательно инспектором, старшим экономистом, руководителем группы, заместителем начальника отдела[437] управления государственных кредитов Банка для внешней торговли (Внешэкономбанка) СССР, и для этого никакого блата не понадобилось. В то время распределение во Внешэкономбанк после нашего факультета считалось, пожалуй, наихудшим вариантом, тем более в его подразделения, откуда в вожделенные загранкомандировки попадали в лучшем случае после пяти лет работы (намного быстрее все продвигалось во внешнеторговых объединениях).
Но благодаря настойчивым требованиям Главного инженерного управления Министерства внешних экономических связей СССР (ГИУ МВЭС)[438], вместе с которым я часто выверял в переговорах с иностранцами-заемщиками расчеты по поставкам советского оружия в счет госкредитов, прежняя традиция была нарушена. Мой «предвыездной» период оказался сокращенным ровно в два раза, и уже с весны 1989 года мне удалось четырежды поучаствовать в работе межправительственных делегаций в Ираке. Там напряженный график переговоров чередовался с часами свободного времени, и я с удовольствием гулял по шумному Багдаду, любил заходить на центральный рынок с его непривычным для советского человека изобилием доступных товаров – фруктов, мясных изделий, восточных пряностей, сладостей, ширпотреба… И несколько десятков командировочных долларов мне хватало на покупку множества сувениров. А наиболее предприимчивые сотрудники совзагранучреждений в Ираке обменивали накопленную и привезенную из СССР валюту не по официальному курсу три доллара за один местный динар, а по курсу черного рынка один доллар за три динара (меняли и для меня). Потом приобретали на багдадском рынке «километраж» – сотни метров цветной ткани – и сдавали ее в московские комиссионки, зарабатывая тем самым целые состояния. Кому черный рынок и дефицит – зло, а кому – благо. Потом состоялись мои командировки в такие экзотические страны, как Гвинея-Бисау, Кабо-Верде, Ливия, два Йемена.
Не забывал исполнять свой гражданский долг и ежегодно сдавал бесплатно кровь со своим отрицательным резус-фактором, пока по главному московскому телеканалу не показали репортаж с давно хранящимися в каком-то подвале колбами со сданной кровью, на одной из которых была написана моя фамилия. По партийной линии был начальником штаба добровольной народной дружины Внешэкономбанка и одно время – секретарем партбюро управления. Прекратил в нем традицию проводить политинформации и отчитываться перед партийными товарищами о командировках. Первым из сотрудников Внешэкономбанка поддержал начатое Борисом Ельциным движение по выходу из КПСС[439], участвовал в августе 1991 года в организации обороны от ГКЧПистов московского Белого дома. В общем, было увлекательно.