Москва – Гребешки

Явление пятое

В какой-то неподходящий момент шофёр автобуса вдруг гневно, громогласно и весьма беспардонно чертыхнулся, выругался в три этажа, с сожалением отключившись от бесконечного разбора срамных действий развратной Муськи, от обсуждения поведения противной жирной Тоськи, от констатации жизненных ошибок безмозглой дуры Люськи, от перечисления вредных привычек идиотки Шурки и других их многих аэропортовских коллег… подобных пройдох, гадин и стервоз, как их тут «нежно» и бесконечно «любя» и «уважая» величали эти верные «друзья», «товарищи» и «приятели».

Водила растерялся было на мгновение, репу стал пятернёй чесать, глазами моргать, но быстро сообразил, что делать, как выправить нежданно-негаданно создавшуюся столь неприглядную ситуацию со встречным транспортом в виде чего-то очень безобразного.

Ого! Вот оно что приключилось! Прямо по курсу чудо-юдо нарисовалось!

Да-да! Прямо перед ними настоящий крокодил зубастый образовался!

Лоб в лоб! Неожиданно и вдруг!! Неотвратимо!!!

Что делать? Как быть? Как поступить? Как аварию потенциальную предотвратить?

Катастрофа всемирного масштаба нежданно-негаданно замаячила перед ними.

Как от неё убежать?? Как выпутаться?? Как?? Как?? Как??

Как катастрофу, вдруг возникшую… остановить??

Водила-молодец опомнился, в руки себя взял и быстро нашёл путь к разрешению страшной беды, неожиданно нависшей над ними. Вовремя к нему спасительная мысль пришла. И эта добрая, дивная и мудрая мысль жизнь спасла бедолаге водителю, дежурной тётеньке и людям, стоявшим, сидевшим и лежавшим в душном переполненном автобусе.

Мгновенно шоферюга смекнул, что надо делать в такой неприглядной ситуации.

Он же профи. Сколько лет уже за рулём, за баранкой автомобильной. И не в таких переплётах он бывал… а в более диких, неприглядных и ужасных…

Слишком разговорчивый шоферюга мгновенно опомнился, торопливо и крепко схватился обеими руками за рулевую баранку, сплошь перемотанную синей изолентой, быстро, круто и мощно вильнул в сторону и тут же резко затормозил, шустро и изо всех сил нажав ногой в растоптанном кирзовом сапоге на педаль. Нога знала, как поступать в подобных передрягах. А может, сам сапог кирзовый это знал… Сие тайной осталось…

«Ух ты, бляха-муха! Чуть не впендюрился в этого крокодила! Мать вашу! Как же это я проморгал…» – мужик виновато ощерился, в сердцах руками ударил по баранке, смачно сплюнул себе под ноги и длинным заученным жестом утёрся несвежим рукавом своей рабочей куртки. Лицо немного посветлело. Удалось катастрофу предотвратить.

Да. Сейчас, сию минуту, чуть не произошло нечто несуразное, нечто трагичное. Они чуть не врезались со всего хода лоб в лоб в этого железного «крокодила», чуть не столкнулись с проезжающим навстречу каким-то заковыристым с виду, ведомственным специальным автотранспортом, похожим на подъёмный кран с длинной-предлинной телескопической стрелой и висевшим на тросе громадным и тяжеленным стальным гаком, который теперь болтался грозно из стороны в сторону перед ветровым стеклом автобуса.

Да… Бог знает, что сейчас могло бы произойти… Но Бог миловал…

Кошмар!! Трагедия со смертельным исходом чуть не свершилась.

Но им повезло, столкновение было предотвращено благодаря правильным, чётким, умелым и, главное, своевременным действиям водителя.

Вовремя он очухался. Крепкие шофёрские руки и тяжёлая нога в кирзовом сапоге натренированными движениями выполнили то, что им полагалось выполнить. Руки руль в сторону вертанули, нога на педаль тормоза резко ударила.

Молодец водитель!

Приз ему. Премию. Диплом победителя. Грамоту похвальную. Конфетку, наконец.

Или… или обычное доброе слово… – спасибо.

Всё произошло очень живо и проворно. Тормоза сделали своё дело, автобус мигом остановился, намертво заскрежетав яростно и скрипуче, и пустив из-под железного кузова тоненькую струйку чёрного зловонного дыма. Но дым этот смердящий сегодня выглядел дымом победным и сладострастным. Дым этот приятным оказался. Как дым Отечества.

И этим весьма смелым поступком разнузданного, разболтанного и расхлябанного шоферюги в стоптанных кирзовых сапогах неминуемая беда была отведена в сторону.

Да. Повезло им всем. Несказанно повезло. Ну и слава Богу.

Явление шестое

Автобус, стреноженный тормозами, вздрогнул, застонал и тут же остановился.

И вот стоит он теперь на этом самом месте… как вкопанный по самые колени.

Крюк грузовой здоровенный и тяжеленный от того блудливого встречного крана буквально в каких-то сантиметрах-миллиметрах угрожающе болтается перед ветровым стеклом, напоминая водителю и пассажирам о чудом отсроченной всеобщей гибели.

Телепается крюк туда-сюда: вправо – влево… вправо – влево… вправо – влево…

И дворники-стеклоочистители, ехидно и скрипуче ширкают в обе стороны: ширк-ширк… ширк-ширк… ширк-ширк…

Пассажиры испуганно взвизгнули хором от неожиданности.

А как тут не взвизгнешь, когда в такую переделку самолично попадаешь… Тут не только взвизгнешь, но и загундишь, завоешь или запоёшь… загробным голосом.

На этой волне в салоне кавардак случился. Столпотворение вавилонское началось хаотичное. Кто куда… Кто на кого… Кто с кем… Кто зачем…

Бедолаги не удержались на своих местах от резкого торможения: сидевшие ещё крепче вжались в спинки сидений, упираясь ногами во всё, во что было возможно; полулежавшие люди приняли ещё более неудобное наклонное, почти горизонтальное положение между сиденьями и на их торчащих спинках; а те, которые стоймя стояли в проходе, руками крепко-накрепко державшись за верхний поручень или просто за воздух, повалились, как костяшки домино, друг на друга и на бесчисленные чемоданы, рюкзаки, сумки, коробки, пакеты, мешки, узлы и котомки.

Бедняги инстинктивно стали громко икать, охать, ухать, ахать и верещать.

Опасная икота напала на Федота… с Федота на Якова, с Якова на всякого…

Кто-то выть протяжно пытался, а кто-то плакал навзрыд, утирая набежавшие слюни и размазывая по щекам жёлто-зелёные сопли. Некоторые в ступоре были.

Но в основном люди орали благим матом. Нехорошие и непристойные слова по-русски, по-английски, по-французски, по-немецки, по-белорусски и по-украински, по-якутски и по-бурятски, по-мордовски и по-марийски, по-чувашски и по-удмуртски, по-еврейски и по-арабски, по-казахски, по-узбекски, по-туркменски… и на других языках народов мира заполнили внутреннее пространство автобусного салона буквально от пола и до потолка, от кабины и до задней площадки, от левой стенки и до правой.

Всё смешалось и перемесилось. Брань и сквернословие изо всей силы могучей звуковой волной ударили по ветровому стеклу автобуса, пытаясь вырваться наружу.

Закалённое стекло прогнулось чуток, но выдержало мощный звуковой напор.

Стекло выдержало и самортизировало. Оно отразило могучий звуковой натиск.

Испуганно-ругательная, неприлично-иносказательная и бранно-нецензурная смесь из русских и иностранных слов глухим тяжело кашляющим и клокочущим отражением понеслась в обратном направлении в глубь салона, многократно завихряясь… и этими завихрёнными клубами виляя из стороны в сторону. Ого! Броуновское движение!

От переполненной людьми задней пассажирской площадки поток словесной ругани и брани вернулся до водительского места и снова отразился от ветрового стекла, но уже с гораздо увеличенной кинетической энергией: с удвоенной силой, утроенной звучностью, учетверённой звонкостью и упятерённой громкостью.

И вновь нарастающим эхом звук из грубых слов, предлогов и междометий понёсся по салону в другую уже сторону. А потом в обратную. Звук – штука такая… интересная… Носится он по белу свету тудэма-сюдэма… извещая о чём-либо значащем…

И в который уже раз звук этот с разными неприличными словами полетел из одной стороны в противоположную и обратно, то временами чуток затихая, то вновь сильнее и сильнее разгораясь, бесконечно множась и крошась на молекулы и атомы.

Люди орали непристойности всё громче и громче. Ох, как бы чего не вышло…

Резонанс был не за горами. Да-с… Так-с… Резонанс был тут как тут.

Он, резонанс этот, уже руки свои потные потирал: мол, сейчас покажу вам, черти вы полосатые, как раки зимуют… будете, дескать, шалуны и баловни, знать, почём фунт лиха… будете у меня, чуреки и чебуреки, пятый угол искать…

«А его, угла-то пятого, нету тута!!! Ха-ха-ха!!! Ха-ха-ха!!! Ха-ха-ха!!!» – громко и ехидно зычно раздавалось из уст того волшебного и сказочного невидимого резонанса.

Вопиющее уродливое безбожество стало бал править.

Ну и тому подобное страшное, безобразное и непонятное творилось в замкнутом автобусном испуганном-перепуганном пространстве. И резонанс давал о себе знать.

Вот-вот могло произойти непредвиденное и непоправимое.

Да-с… Так-с… С настоящим резонансом шутки плохи. Ой, как они плохи…

Недаром военным, которые чеканным шагом в строю идут, при подходе к мостам команду «Вольно!» дают. Командиры знают, чем может этот чеканный шаг закончиться.

А вот в этом автобусе, похоже, командиров не было. Здесь только две персоны от службы аэропорта, но они другим делом заняты, они кости своим коллегам мыли и моют.

Что делать? Как быть? Кто команду «Заткнуться!» даст? А? Кто? Да никто!!

Ого! Вот так ситуация… Вот так переделочка… Вот попали… как кур в ощип…

Но нет худа без добра!

Бедных людей спасли боковые щели и прорехи разных размеров в кузове и дверях.

Через них и вышли избытки визгливого тошнотворного звука и колоссального воздушного давления страшного людского гнева и недовольства.

Да-с… Так-с… «Никогда такого не было… и вот опять…» – говоря словами одного служивого не очень умного дяденьки из вчерашнего или позавчерашнего правительства.

Но это, к великому счастью, помогло. Да! Это спасло людей. Ну и слава Богу.

Щели и прорехи, непредусмотренные проектом в конструкции автобуса, но каким-то случайным образом появившиеся, сделали своё доброе дело. Да! Они это совершили! Слава им! Слава щелям и прорехам! Вечная им слава!

Шум спал. Звуковое равновесие восстановилось. Вот и хорошо. Вот и чудесно.

Физические процессы обеспечили это положительное явление.

С физикой не поспоришь. Физика – наука та ещё. Ценная она наука! Точная! Многоплановая! Людям она весьма и весьма пригожая… и очень даже полезная.

***

В салоне тем временем послышались людские голоса всевозможных видов, тонов, окрасов и тембров на весьма позитивные темы.

Некая праздничная радость у людей появилась по случаю временной отсрочки всеобщей смертельной погибели.

Мужские и женские голоса увековечили эту радость!

Дивные оперные арии торжество в людские массы вливать стали.

Славный мужской бас, баритон, тенор и альтино, страстно и томно ласкающий слух, мгновенно смешался с женским пронзительным поросячьим визгом различных регистров звучности (от самых низких и до высоких), переходящим местами в контральто, меццо-контральто и далее по своему певческому сценическому звучанию вверх через меццо-сопрано от волшебного драматического сопрано к лирическому или трагическому и до сверхчудного и привлекательного колоратурного.

О, Боже!!! Какая красота!!! Какая гармония!!! Какая симфония!!!

Знаменитые оперные дивы так не могут извлекать сверхвысокие ноты, а здешние испуганные и перепуганные насмерть дамы смогли запросто.

Да-да! Они смогли!

Они сумели!

У них получилось!

И даже потом они повторили, но не на бис.

Они повторили это для того, чтобы дошло, наконец-то, до тупых и чёрствых до ужаса работников местного аэропорта, что людей так возить негоже, нельзя и преступно, что с человеками и гражданами так кощунственно запрещено обходиться, что нельзя так извращённо издеваться над пассажирами, что нельзя такие фашистские опыты ставить над теми, кто ответить таким же образом не может, что согласно разделов, частей, статьей, пунктов и постулатов некой общеизвестной международной конвенции, под которой подписались абсолютно все страны и государства, которые существуют на нашем земном шаре, нельзя так поступать с живыми существами.

Опять, в который уже раз, случился сущий форменный неописуемый кавардак в салоне переполненного, длинного и душного до тошноты автобуса.

Людское столпотворение стало вершиться в нём с новой силой.

Да-да! Вавилонское столпотворение! Ну, или почти такое.

Содом и Гоморра!! Не меньше…

Явление седьмое

Время шло. Автобус стоял как вкопанный.

Двигатель транспортного средства работал с перебоями. Вот он чихнул смачно, с характерным металлическим стуком звонко брякнул клапанами, о чём-то буркнул пару раз шатунами, как на балалайке забренчал поршневыми кольцами, взвыл заунывно, ещё пару-тройку раз чирикнул, дёрнулся нервно, как хронический эпилепсик, громко застонал, как при острой сердечной боли, оглушительно скрипнул, завизжал, задрожал, вонько и протяжно пукнул и тут же заглох.

Всё. Помер движок. Отправился он в мир иной. К своим собратьям подался, вот так же… сиюминутно… погибшим на поле брани и не выдержавшим испытания.

Водитель, ругаясь отчаянно и чертыхаясь громко по всех падежах и склонениях, посылая пассажиров, так ему надоевших, на какие-то три оглобли и ещё куда-то, пытался реанимировать друга своего лепшего, вытащить его с того света, дать ему возможность ещё пожить чуток… до следующего капитального ремонта… старался завести вдруг замолчавший мотор. Он и словом, и делом принялся колдовать и святотатствовать над двигателем и другими агрегатами, не переставая озвучивать крепкие сальные словечки.

Шофёр был в глубоком отчаянии, он принимал все меры, чтобы как можно быстрее исправить неожиданную и непредвиденную техническую поломку и всё же продолжить плановое движение к намеченной цели, к месту стоянки самолёта: он и ключ старательно поворачивал в замочной скважине до отказа и задерживал его в таком положении, чтобы стартер подольше крутился, и ногой на педаль газа со всей прыти давил, чтобы бензин струёй тёк, а не капал как дождик редкий в камеру сгорания, и заклинания магические шептал, и морду свою небритую и немытую корчил: то умилённо и просяще, то злобно и требовательно, то гневно и с руганью, с крепкими словцами… жуткими и откровенными.

Но… ничего не получалось; мотор не заводился, не хотел, противился он.

«Вжик-вжик-вжик…» – а в продолжение крепкие специфические шофёрские словечки на разные технические и житейские темы, в том числе бытовые семейные и общеизвестные… более-менее культурные.

Меж тех словечек, более или менее культурных и всему миру известных, иной раз проскакивали острые фразы интимно-сексуального характера, которые не всем приятно было слушать, а детям и подавно. Детишкам вообще вредно такое слушать. Запрещено.

Малопонятные и общеизвестные ругательные словечки витали в воздухе. Уши людям кололи те острые фразы.

Кто-то слушал и терпел. Кто-то молчал. Кто-то роптал.

И ропот потихоньку нарастал. Одни просыпались. Другие очухивались.

Спокойная и чересчур хладнокровная доселе дежурная и та взорвалась.

Как бомба атомная, как заряд ядерный огромным зловещим грибом она затмила собою весь окружающий белый свет.

Баба резко вскочила со своего сиденья, заученными движениями поправила прилипшее к телу в разных местах влажное от солёного пота платье, особое внимание уделяя сморщенной и съехавшей в сторону ткани в районе чудной, пышной, вздыбленной, вызывающе и очень даже аппетитно вывалившейся из глубокого выреза груди.

Затем эта женщина, никого нисколько не стесняясь, расправила сзади задравшуюся вверх юбку и оголившую ладные, сдобные, ядрёные ягодицы, буквально выдернув подол той предательской юбки рукой из интимной человеческой складки ниже талии.

Чуток отдышавшись и набравшись новых сил, она пухлой ладошкой вытерла пот с раскрасневшегося лица и выплеснула в адрес автобусного мотора кучу непотребных слов, а затем стала всячески обзывать водителя. Она громко верещала, что у этого непутёвого шоферюги глаз нет, а только дыры вместо них, а руки вовсе как кривые крюки. И ещё массу весьма непечатных и нелестных выражений прибавила к этому.

Потная и лохматая дежурная тётка, забыв о своём служебном долге, согласно которому она, как штатная работница, должна поддерживать порядок в автобусе и обязана следить за пассажирами, чтобы им удобно и хорошо было в салоне автобуса, далее стала с новой силой и с новым напором бушевать, бесноваться, безумствовать и обзываться.

Она как с цепи сорвалась. Она как фурия орала во всю ивановскую. Она глотку свою лужёную драла. Она извергала из себя разные непотребности и непристойности.

Она в разнос пошла. Она во все тяжкие бросилась.

Она принялась распекать и совестить своего коллегу за это безобразие, которое с двигателем случилось.

Она визжала, что руки у водителя из задницы растут, а ноги вообще неизвестно из какого отхожего места. Что он вахлак деревенский, что он придурок лагерный, что он кретин несусветный, что он идиот последний, что он чёрт из табакерки, что он вообще ничего не умеет делать: ни руль держать, ни за дорогой следить, ни за мотором смотреть.

Тётка пыхтела как паровоз. Её всю трясло. Она визжала, визжала и визжала.

Она орала на своего приятеля, с которым ещё недавно, чуть ли не обнявшись, костерила и поливала грязью своих подруг и коллег.

Мадам кричала во всю свою лужёную глотку, что он козёл старый, осёл вредный, ишак вонючий, мул небритый и вообще лошак. Не лошак, а этот… лошара актированный.

Много чего она тут наговорила. В три или в четыре короба всего наложила.

Собрала всё, о чём знала, о чём догадывалась и о чём ей другие коллеги сообщали.

Что он шут гороховый, мямля, рохля, дубина, чурбан и бревно сучковатое.

Что он тупой, глупый, безмозглый, недотёпа и полудурок.

Что он растяпа, лентяй, бездарь, хам, балбес и бестолочь.

Что он дегенерат стоеросовый и остолоп до мозга костей.

Что он обормот, балда, раззява и дырокол придурочный.

Что он ротозей, тупица, простофиля и дурачина.

Что он вообще болван, каких свет не видывал.

Что он такой… что он сякой… и даже разэдакий.

Что сопли свои зелёные он распустил до пола… что он, чёрт лысый, гнусавый и противный, что он, чудила на букву «м», что он, прыщавый и чахоточный, не знает, как мотор этот идиотский завести…

Явление восьмое

Громко орущей, взбудораженной и взлохмаченной дежурной тётеньке, отчаянно и весьма дерзко ругающей своего верного друга и товарища по работе, водителя автобуса, непотребными словами за его нерасторопность при исполнении служебных обязанностей, этого показалось мало. Она ещё пуще взбеленилась, она стала руками в разные стороны махать, глазами свирепо мыргать, рожицы страшные корчить и тому подобное из себя неприличное и непристойное выдавливать от злобы и негодования.

Тётку снова понесло. Не только понесло её, но и потащило куда-то.

Видать, сварливая она была очень. Да-с… сварливая и говорливая баба…

Тут же от неё досталось не только этому непутёвому шоферюге, но и всем-всем остальным, абсолютно всем местным работникам и её коллегам сослуживцам.

Начала она с нелюбимого и непереносимого генерального директора.

Ох, как же она его ненавидела… Кто бы знал… Сожрать живьём готова была!

Запыхавшаяся тётка пожелала скорее «подохнуть» самому главному руководителю их «зачуханного» аэропорта, «круглому дураку и идиоту», «вечно поддатому прыщавому, ушастому и носатому» Финкельбауму Аркадию Феклисовичу, «балбесу очкастому», глаза у которого скоро из орбит выпуклых выпадут к чертям собачьим «от его вечной неуёмной злости, от нахальства, наглости, неуёмной жадности, недовольности и тупости».

Остервеневшая и рассвирепевшая дежурная продолжила бесноваться и раздавать свои яростные «пожелания» другим «дорогим» своим сотрудникам. Всем досталась. Ну, или почти всем…

Безголовой дуре, идиотке, кретинке и безбашенной шалаве, рыжей и конопатой «Аньке-пулемётчице», подстилке и по совместительству первой заместительнице этого придурочного и никому ненужного кретина-идиота генерального директора, было смело предложено сменить место работы и отправиться на все четыре стороны.

Завхозихе Степаниде Андреевне, у которой туалетной бумаги, освежителей и дезодорантов никогда, мол, не допросишься, никому она, тварь тамбовская, не даёт, а сама, гадина, домой возами всё тащит, тащит и тащит, она тут же возжелала в тюрягу сесть лет на десять-пятнадцать-двадцать. Надо, дескать, её контролёрам при случае сдать.

Противному и ленивому, по её метким словам, очкастому начальнику смены Исаю Соломоновичу с очень странной фамилией Тромб, очумевшая и одуревшая женщина, не моргнув своим воспалённым глазом, восхотела самой тяжёлой язвенной болезни. Пусть, мол, иуда, узнает, почём фунт лиха…

Проехалась она тяжёлым бульдозером и по другим работникам и работницам.

По развратной буфетчице Зойке. Чтоб ей пусто стало. Что ей… Чтоб ей…

По сопливой диспетчерше гадине Люське, которая замуж из-за этих своих вечно бегущих соплей никак выйти не может. Так, мол, ей и надо, сучке крашеной.

По рыжей кассирше Милке и бухгалтерше-уродине Жанке, у которых денег в долг никогда не допросишься.

По Изольде Яновне, старшей смены, за её острый и падлючий язык без костей.

По проститутке-контролёрше лысой поганке Ленке за то, что все мужики к ней липнут, как будто там мёдом намазано.

По корявой на всю рожу, вечно пьяной и обдолбанной фельдшерице-наркоше Клавке, которая таблетки противозачаточные постоянно глотает, марихуану курит и ширяется «мериканским» героином с утра раннего и до вечера позднего.

По вчерашней имениннице, «шлюхе и подзаборной потаскухе» Муське, на которой пробу негде ставить.

По аэропортовской уборщице тётке Пелагее, которая обосранные унитазы как следует отмыть не может или не хочет, или специально так делает, корова старая, чтобы насолить всем. Вот, мол, «старуха усатая и бородатая». Пусть, дескать, домой в Рязань свою едет. Мол, там ей место, а не в столице.

По тупому пьянчужке-бригадиру Лёшке Шкворню, который из Пензы приехал.

По косоглазому, криворотому и лопоухому козлу огородному Веньке Петрову.

По «скользкому и продажному» вахтёру Фёдору Игнатьевичу Мыльникову.

Отборная брань, перекликающаяся со звучными литературными эпитетами, ещё долго лилась протяжной песней старинных сибирских русских каторжников из уст этой говорливой тётеньки.

Дежурная потная тётка на полном серьёзе и очень даже весьма ехидно, въедливо, подробно и доходчиво заодно с озвученными персонажами перебрала добрую половину их огромного, «мутного и гадкого» коллектива.

Перепало почти всем. Да. Всем. Без остатка.

Характеристики на них, на членов этого «самого гнилого в мире» общественного сообщества, сыпались из уст сей «честной» гражданки – хоть тут же на машинке печатай, подписывай и штамп ставь.

Затем обезумевшая и дюже озверевшая потная женщина нелестными, но очень красочными острыми ругательными фразами и яркими недвусмысленными намёками прошлась по этим «надоедливым дуракам» пассажирам, по этим чёртовым «охламонам», «разгильдяям» и другим разным подобным «распиндяям» и «разгундяям», этим «балбесам бестолковым», которым «не сидится дома» и возить которых на этих «шушлайках» она, уставшая и измученная до боли в сердце, уже «задолбалась» напрочь.

Всё, мол, конец этой дурацкой работе!

Бежать, дескать, «отседова» надо.

И чем быстрее, тем лучше.