Личные дневники лорда Мейера-младшего и Клары Брюлловой

История, которую я имею намерение вам поведать, обрела своё начало ноября месяца, числа третьего, года две тысячи… впрочем, точный год указывать не имеет смысла, можно только заметить, что произошли эти перипетии в начале двадцать первого века – этого будет достаточно. События разворачивались в имени моего отца, лорда Мейера-старшего (или просто лорда Мейера, ибо я ещё не достиг своего четырнадцатилетия и не имел права именоваться лордом, хотя имел этот титул по праву рождения). Отец мой, чернокнижник и практикующий маг достиг в своём искусстве восемнадцатой степени (ежели пользоваться табелью о рангах его высочайшего величества царствующего императора Леопольда III). Нельзя сказать, что к своим шестидесяти четырём годам отец стал самой могущественной персоной в мире колдунов и магов, но определённых высот достиг. Это бесспорно.

Хм… высокий штиль, коим я задумал писать этот дневник, совсем меня не удовлетворяет. Эти словесные «загогулины» путают мысли, как путали придворных дам восемнадцатого века многочисленные кружева и рюшечки на платьях. Дамы спотыкались и падали во время танца на паркет, я же теряю стройность композиции… ускользают детали, а это плохо, ибо нюансы многое значат, и в описываемых событиях играют немалую роль. Как говорит мой отец, в деталях скрывается диаболус.

…Ну вот, уроки словесности не прошли зря – это очевидно! Мой дневник становится похож на пёстрый кованый забор, с цветочками, лепестками и гнутыми затейливыми завитками. Прошу меня простить, и обещаю, что далее использовать живую человеческую речь.

На обед подали томлёную индейку и грибное рагу. Дело происходило в столовой нашего фамильного (как я уже говорил) особняка. Отец сидел на своём обычном месте, во главе стола, рядом с бюстом основателя рода Седого Кёлера. Я – с противоположной стороны. Обедали мы вдвоём, и, исключая Гриппуса, в комнате больше не было никого.

Гриппус терзал индейку длинным столовым ножом, пытаясь разделать её на кусочки. Отец смотрел на этот процесс не скрывая внимания, лёгкая усмешка бродила по его устам.

– Вам крылышко или ножку, сэр? – осведомился Гриппус.

Слуга был стар, очень стар. Уже более пятидесяти лет он служил нашему дому. Он помнил меня младенцем, а моего отца маленьким мальчиком. Уволить Гриппуса было невозможно, терпеть становилось всё труднее.

– Мне… – ответил отец, – что-нибудь! – Намекая, что согласен на любой кусок, лишь бы скорее прекратить эту муку.

Гриппус кивнул и взялся за работу с удвоенным энтузиазмом.

– Вчера позвонили из школы, – безразлично произнёс отец. Я навострил уши. Несмотря на отсутствие эмоций, симптом был тревожный. – Требуют, чтобы я явился лично.

Я молчал. Отец продолжал:

– Говорят, ты устроил драку. Разбил в классе… – отец раскрыл блокнот, сверился со своими записями. – Разбил ноутбук… школьный, полагаю, и очки Сергею Фролову.

Индейка, наконец, была растерзана. Мне достался кусок неизвестного топологического положения, однако, весьма аппетитный.

– Что скажешь в своё оправдание? – Отец ещё сохранял хладнокровие, но я понимал, что это ненадолго. После смерти матери он стал ужасно вспыльчив.

– Я защищал свою честь! – высокопарно ответил я. – Фролов мерзавец, и получил по заслугам.

– Как? – брови отца взлетели. – И этот тоже? А тебе не кажется, – лицо начало багроветь, – что вокруг тебя слишком много мерзавцев? Слишком многие посягают на твою честь…

Он выдернул из-за ворота салфетку, швырнул её на стол.

– В общем так! Я принял решение! Завтра у тебя будет гувернёр!

– Опять? – спросил я с невинной издёвкой в голосе.

– Опять! – рявкнул отец. – Но в этот раз, это будет такой гувернёр… такой…

Отца переполняли эмоции, он завертел руками, как мясник, отгоняющий мух от филейной вырезки. Я вообразил себе нового воспитателя – двухметрового громилу с квадратной челюстью портового грузчика и сломанным носом боксёра-тяжеловеса… Впрочем, это мы уже проходили. Таким был мой третий (или четвёртый?) воспитатель. У него было смешное имя, подходящее более учителю музыки: Евгений Борисович. Поэтому я его и запомнил. С ним произошел несчастный случай (с воспитателем, а не с его именем). Мы поехали кататься на горных лыжах, в какой-то (страшно неприятный) момент шнурки Евгения Борисовича запутались-завязались, и он покатился по склону кувырком. Как Шалтай-Болтай. Он катился… катился (я ехал рядом и сочувствовал), катился… пока не закатился. Он отказался воспитывать меня, и был безгранично прав.