Скорее всего, именно узость расщелин на юге – причина того, что в них есть вода, но нет растительности. Дно практически никогда не освещается прямым светом Инвизибла, а многократно отражённого от скал и рассеянного в атмосфере, видимо, не хватает. Ультрафиолета мало. Или общей освещённости.
Пустыня на Анбулии, кстати, очень красива на человеческий взгляд. И, наверное, на взгляд анбулийца тоже, иначе зачем половину времени проводить там? Это была бы обычная каменистая пустыня, если бы больше половины валяющихся здесь камней не была различными драгоценными разновидностями корунда, кристаллического оксида алюминия, то есть: натуральными малиновыми рубинами, сапфирами разных оттенков синего, прозрачными лейкосапфирами («восточный алмаз»). А также корундами зелёными («восточный изумруд»), фиолетовыми («восточный аметист») и жёлтыми и оранжево-жёлтыми (падпараджа). Реже попадаются похожие на рубины кристаллы оксида магния и алюминия (шпинель), золотисто-красные кристаллы оксида титана (рутил) и много других красивых камешков.
Правда, как сказал Светлане геолог, в этой пустыне среди драгоценных камней многого не хватает. Казалось, он всерьёз принимает гипотезу, что кто-то специально засыпал пустыню именно драгоценными камнями, а тогда странно, что не полным их набором. Почему-то почти нет оксидов кремния, в том числе кварца и аметиста, берилла и его разновидности – изумруда. Нет также алмазов и многого другого. Но при разнообразии цветов оксидов алюминия это не очень заметно. Слой оксидов алюминия довольно тонкий, метр-два, глубже породы, похожие на земные, в целом с преобладанием оксидов кремния над оксидами алюминия в несколько раз. И, конечно, по большей части, это не драгоценные кристаллы.
Конечно, когда они не огранены специально для красивого преломления света и не отполированы, даже такое множество драгоценных камней не похоже на витрину ювелирного магазина. Зато их гораздо больше, и их разноцветное сверкание под яркими лучами Инвизибла, имеющими более белый оттенок, чем у желтоватого Солнца, производит ошеломляющее впечатление. Из-за общности происхождения даже после процессов выветривания камни разных цветов не перемешались окончательно, образуя выделяющиеся на общем многоцветном точечном фоне одноцветные пятна и холмики разного размера. Кроме мелких камней, цвет которых из-за шероховатости скорее молочно-белый или серый, есть немалое количество крупных, с полученными относительно недавно, по геологическим меркам, плоскими сколами. В результате глаза колет неожиданным цветным просверком при каждом шаге и повороте головы.
Впрочем, полюбовавшись совсем недолго разноцветным сверканием, Светлана каждый раз вскоре включает фильтр шлема и приглушает дневной свет до степени сумерек. Хотя при этом становится хуже видно выражение лица Коатля. А ему её выражение лица – ещё хуже. Шлем и скафандр в целом очень мешают общению и делают пребывание на Анбулии вне станции некомфортным, но для людей на открытом воздухе здесь слишком много ультрафиолета. И слишком много озона в составе атмосферы. Растения, точно так же, как на Земле, производят обычный кислород. Впрочем, ботаник говорит, не точно так же, а с какими-то существенными для них, ботаников биохимическими отличиями. Неважно. На то они и растения, чтобы производить кислород. Но Инвизибл активно перерабатывает его в озон. Местные приспособились, а для людей озон в микроскопических количествах символизирует свежий воздух после грозы, но, будучи мощным окислителем, сильно ядовит. Его минимальная смертельная концентрация – чуть меньше одной двухсоттысячной при земном атмосферном давлении. На Анбулии атмосферное давление вдвое меньше. Это как на Земле на высоте пять с половиной километров. Если бы не озон, человек мог бы адаптироваться. Но озона в атмосфере здесь одна стотысячная доля, что, с учётом более низкого давления, составляет как раз ту самую минимальную смертельную концентрацию. Скафандр необходим. А раз его всё равно приходится напяливать, почему не использовать его возможности и не поберечь глаза?
В болоте, наоборот, Коатль «включает фильтр», погружаясь почти целиком. Как разобрать выражение лица ксеноса, если видны только ноздри и уши? Впрочем, то, что они не видят лиц друг друга при разговорах, при взаимной чуждости мимики даже к лучшему. И это не очень мешает. С тех пор как эпоха интернета развилась в эпоху дополненной реальности. когда можно видеочатиться не только через комп, но и видя изображение собеседника как бы рядом с собой, а сами собеседники стали подставлять вместо себя эмо-ботов, это изображение (и голос, со всеми интонациями) представляло собой любой конструкт, от лишь немного приукрашенного (или обезображенного) изображения реального собеседника до полной выдумки вроде мультяшных персонажей. Соответственно, оценивать изображение и интонации собеседника можно только как удачное или не очень произведение искусства, а смысл извлекать только из произносимого текста, как если бы он был напечатан. Поэтому Светлане не мешало, что она не видит лица Коатля. Ему, похоже, тоже шлем Светланы не мешал. Во всяком случае, он не высказывал сожалений по тому поводу, что она не может его снять. А также по тому поводу, что его какие-то причины заставляют беседовать вот так, почти целиком погрузившись.
Болото само по себе красивым не выглядит, это однородная серо-сине-зелёная поверхность. Даже под прямыми лучами Инвизибла она не сверкает, а лишь слегка мокро поблёскивает. В вертикальных стенах ущелья, в котором болото находится, почему-то не сверкают искры тех же камешков, что на поверхности наверху. Стены серые и вызывают клаустрофобию, по крайней мере, у Светланы. Она с ней успешно борется, она же ксенолог, а им положено уметь проникаться теми же чувствами к месту нахождения, что изучаемые ксеносы. А Коатлю в болоте хорошо. Точнее, ему в болоте очень хорошо в первые минуты пребывания после пустыни, а если говорить об основном времени пребывания, то в среднем лучше, чем в пустыне, но не то чтобы очень хорошо. (Светлана вспомнила универсальный анекдот, в котором туземца, разного в разных вариантах, спрашивают, хорошо ли ему живётся, на что он радостно отвечает: «Хорошо!.. Только долго очень»). В пустыне, кстати, у неё появлялись небольшие признаки агорафобии, с которой тоже приходилось бороться. Такое бескрайнее пространство без заметных особенностей под ногами и ещё более однородное и огромное сине-фиолетовое небо над головой, в котором небольшие и расплывчатые облака появляются довольно редко. На горизонте, правда, на западе и на востоке горы, но далеко, потому не ограничивают простора по-настоящему. А расщелины с чёрной водой на дне не видны, пока близко не подойдёшь. На Земле таких пустынных мест давно нет. Впрочем, можно привыкнуть. Да она, кажется, и привыкла. Собственно, Светлана пыталась искренне полюбить и пустыню, и болото, раз Коатль предпочитает их любому другому пейзажу, но пока до такой крайности дойти не получалось. Да и предпочитает ли он их, или пребывает там из-под палки по какой-то странной необходимости? – Всё-таки трудно полностью встать на точку зрения ксеноса, – признавалась Светлана сама себе, – ведь я-то, имея такое интересное жилище, как у него, всё время проводила бы там! Тем более, в пустыне и болоте он, как будто, ничего интересного не делает. Впрочем, пока я тоже там, он со мной разговаривает. А когда через какой-то час просит удалиться, я уже не в курсе, что он там делает…
В пустыне и в болоте Коатль проводит одинаковое время, по несколько дней, а ведь, казалось бы, зачем ему пустыня? Чтобы полюбоваться на драгоценности? С такой регулярностью? Как-то странно.
Собственно, его вообще никто не заставляет то жариться в пустыне, то мокнуть в болоте. У него и дом есть. Ну, то есть, на вид это пещера, но она оборудована, как видно даже от входа, множеством интересных вещей. Возле входа в неё, кстати, тоже красиво обработанного и снабжённого разнообразными замечательными приспособлениями, Коатль всегда встречал Светлану и тут же вёл или в пустыню, или в болото. Внутрь никогда не приглашал, и даже её попытки заглянуть воспринимал, кажется, с неудовольствием. Так что она даже не стала пытаться напроситься в гости, чтобы не вызвать негативных эмоций, ассоциируемых с ней.
Технологии
Назначение непонятных штук возле входа оставалось непонятным, кроме двухметрового сигнального веретена в сине-белую полоску. Когда Коатль видел приближающуюся гостью, веретено фыркало и совершенно живым суетливым движением проваливалось в шарообразную клетку, служившему ему подставкой, где, немного покопошившись, и даже, кажется, выделив какие-то части и снова с ними слившись, превращалось в шар, вдвое меньше самой клетки, и успокаивалось. Шар изображал абстрактный глобус, то есть, без нарисованной на нём карты, только с параллелями и меридианами. Причём один полюс был всегда синим, другой белым, так же распределялся цвет по двум полушариям, условно западному и восточному. Это достигалось постепенным увеличением ширины одних полосок и уменьшением ширины других, так что, скажем, параллели возле экватора изображались синими и белыми полосками равной толщины, что не очень свойственно обычному глобусу, зато в районе полюсов это были тонкие синие линии на белом фоне или белые на синем. Картинка повторялась каждый раз, а вот синий и белый полюса могли поменяться. То есть, не обязательно белый был наверху, а синий внизу. Хотя, если придавать значение статистике, состоящей из всего-то пары десятков встреч, именно такое расположение было вдвое чаще противоположного.
– Какова природа этого? – спросила Светлана, увидев в первый раз веретено. – Живое существо? Колония живых существ? Механизм? Гибрид механизма и живого? Собрано из деталей или выращено из какого-либо зародыша или семечка?
– Все предположения неправильны в ваших терминах, – только и ответил Коатль. – Как именно это появилось на свет и стало таким, как сейчас, я понятно объяснить не могу. Сожалею, но этот объект совсем не для полезного обсуждения с ксенологом.
– А с каким человеческим специалистом вы готовы его обсудить? – естественно, тут же поинтересовалась Светлана.
– И этого не могу сказать, к сожалению, – ответил Коатль, немного подумав. – По тем данным о земной цивилизации, что вы мне любезно предоставили, таких специалистов у людей пока нет.
Второй (и последний) непонятно устроенный. но хотя бы отчасти понятный по назначению «механизм» из всех, какими был снабжён вход в сказочную пещеру, Светлана видела в действии только один раз. Это был манипулятор. До и после того, как он был задействован, манипулятор выглядел как смотанный в бухту сиреневый шланг, одинаковой толщины на всём протяжении, прикреплённый к скале возле входа на высоте примерно полтора метра. В тот раз она принесла Коатлю планшет с материалами по земной цивилизации и показала, как им пользоваться, точнее, как включить и запустить демонстрационную программу, обучающую этому, а Коатль, как всегда, торопился в свою пустыню (или в тот раз в болото?), и ему не хотелось возвращаться в пещеру. Тем более, пока бы он ползал туда-обратно, она могла пока туда заглядывать. Так что по нераспознанному ей сигналу «шланг», оказавшийся чем-то вроде щупальца, развернулся, оставив, впрочем, в бухте больше половины себя, аккуратно взял у Коатля планшет и засунул в пещеру. Судя по тому, что двигался он очень стремительно, но в пещере его конец пробыл заметное время, не просто положил куда попало, а на какое-то определённое место. Возможно, сперва что-то для этого открывал и потом закрывал, или делал что-то подобное. (Светлана представила себе сейф с кодовым замком, открываемый путём ввода в комп пароля, но это, конечно, была чушь. Какой ещё сейф у анархиста? У него и двери нет). Никаких органов чувств на шланге Светлана не заметила. Никаких присосок, которые позволили бы ему взять планшет, тоже. Он был гладкий и, в отличие от сигнального веретена, окрашенный однородно. Тем не менее, планшет к нему прилип, как намагниченный, он вовсе его не обхватывал петлёй, только прикоснулся самым кончиком. Может, это действительно шланг, пустой внутри, и он может создавать разрежение, как в трубе пылесоса, всего-навсего? Но стоит ли на том основании, что он не так покрашен и не норовит распасться на куски, относить его к другому этапу технологического развития, более раннему или более позднему, чем веретено? Скажем, первое, если он пылесос, второе – если оперативно анализирует материал предмета, который нужно взять, и синтезирует себе поверхность, липкую именно для этого материала. На вопросы о манипуляторе Коатль ответил точно так же, как о веретене. И, как ей показалось, ещё более неохотно. Похоже, сильно пожалел, что пришлось показать Светлане его возможности. Она сразу прекратила расспрашивать, как только заметила его досаду. Не стоит проявлять назойливость. Без отдельно взятого манипулятора человечество обойдётся, контакт в целом гораздо ценнее. Да и не её это дело, техника или животноводство, стоящие за этим приспособлением. Вот когда (если) она разберётся с функционированием местного общества, можно будет на основе этого знания углублять контакт, меняться знаниями на постоянной основе, присылать техников и биологов…
Возле входа было ещё несколько разнообразно окрашенных непонятных предметов, но они могли быть как полезными устройствами, так и просто элементами декоративного оформления входа. А внутри пещеры таких непоняток виднелось ещё больше. Но увы.
– Почему ты не живёшь здесь? – как-то осмелилась прямо спросить она, показывая на пещеру. – И зачем оно? У людей такие объекты для того, чтобы в них жить.
Коатль попытался объяснить, но не преуспел. Такое впечатление, что он не мог объяснить это себе самому. Символ мечты, цель стремлений, предмет заботы – всё это не очень понятно. Но он не то чтобы совсем там не живёт. Иногда проводит некоторое время. И часто заглядывает на небольшое время. Таким образом, он, по крайней мере, признал, что это именно жилище. Может быть, не только, но всё же в том числе. Однако загадка осталась.
Что касается надоевшей драгоценной пустыни (раз интересная нора Коатля оказалась недоступной), Светлана, узнав от геологов о том, что она не просто каменистая (в отличие от, скажем, песчаной, глинистой, солончаковой и арктической, или какие ещё бывают пустыни), а драгоценно-каменистая, встревожилась и выяснила перспективы промышленного сбора драгоценных камней, после чего на ближайшей встрече в пустыне сказала Коатлю:
– Здесь красивые камни, но люди не будут добывать их тут. Не имеет смысла при существующей стоимости перевозки. Все они давно синтезируются, и это гораздо дешевле.
Себе в коллекцию она всё же набрала восемь небольших округлых прозрачных камешков: всех цветов радуги и прозрачный.
Коатль, кажется, вовсе не задумывался о том, что камни могут представлять собой какую-то ценность для кого-либо. Известие об этом его сперва позабавило, а потом заставило задуматься. На понимание выражения лица она пока не могла полагаться, но он долго молчал. Правильно. Она сделала своё заявление именно для того, чтобы он подумал на эту тему. Профессиональная деформация психики, – определили бы на Земле, – слишком явно выраженная симпатия к объекту исследования. Если не камни, то что-то на планете может настолько сильно привлечь людей, что они не постесняются сюда явиться, невзирая ни на какие протесты местного населения. Иначе с чего бы Светлане озаботиться одним из таких факторов. Этим «чем-то» при перенаселённости может оказаться даже просто территория. В данный момент люди осваивают дюжину ближайших экзопланет, причём даже во вред исследованиям дальнего космоса, но, когда эти планеты тоже будут плотно населены, всё изменится. Такое было уже не раз. Перед этой волной освоения было время исследований, причём не только ближайших экзопланет. А раньше – пауза в исследованиях при освоении Большой четвёрки Койпера (Плутона, Хаумеа, Макемаке и Эриды). Ещё раньше так же было при терраформировании и заселении спутников Юпитера и Сатурна.
Правда, до Инвизибла 3000 светолет. Скорее всего, Анбулия не станет интересным объектом для колонизации и в следующую волну. Но когда-нибудь станет. И лучше бы пернатым змеям обзавестись к тому времени технологиями, сравнимыми с земными по энерговооружённости и увеличить обитаемые территории, распространившись по своей планете более основательно, чтобы на ней не было так много свободного места. Этому могло бы помочь сотрудничество с Землёй. Увы, Светлана пока недостаточно хорошо понимает анбулийцев, чтобы дать Земле обоснованные рекомендации по сотрудничеству с ними. Мало ли, что лично ей лично данная пернатая змея симпатична. Ей кажется, что это на основании общения, но, может, она подсознательно ориентируется на красоту оперения? Раз поведение Коатля непонятно? Какое тут сотрудничество, тут контакт ещё нельзя считать надёжным.
При попытке выяснить, например, причины того, что периоды его сна и бодрствования сильно не соответствуют суточному ритму, Коатль понёс обычную суеверную первобытную пургу. То есть обычную для первобытного общества. Но Светлана к тому моменту оценила ум собеседника. Ей то и дело казалось, что это он её изучает, а не она его. Да взять хотя бы тот факт, что он выучил космолингву быстрее, чем она сама во время учёбы! Конечно, космолингва создана специально для облегчения общения с ксеносами, ну так она и для людей не представляет никаких затруднений. Тем не менее, у неё в своё время ушёл на это месяц, и то при помощи гипнопедии и погружения в виртуальную среду, где все персонажи общались только на космолингве. А Коатль безо всякой гипнопедии и виртуальной среды, при относительно редком общении, бодро болтал через две недели, Учебная программа у него, правда, была. Но у Светланы она была лучше – на её языке. А предоставить Коатлю учебник космолингвы на анбулийском она не могла. Там были для объяснения значений слов изображения (частично неизвестных ему предметов) и действия (тоже наверняка частично непонятные). Более того, Светлана заподозрила, что он просто не знает, сколько времени затратить для освоения незнакомого языка считается у людей нормальным, и взял с запасом, чтобы не показаться чересчур умным, а на самом деле справился бы и за неделю.