Пустота

* * *

Часть1. Старт

– t минус тридцать секунд… Есть наддув главных баков первой ступени…

– t минус двадцать секунд… Силовые кабели отсоединены, ракета на автономном питании.

– t минус десять секунд… Рукава подачи топлива и окислителя отсоединены… пять… четыре… Зажигание… три… Предварительная… две… Промежуточная… одна… Главная!

– Подъём!

– Есть контакт подъёма!

Ускорение навалилось резко – челноки типа «Колибри» всегда стартовали с большим ускорением. За свой крутой норов они были нелюбимы многими, однако я к числу таковых не принадлежал. Я всегда испытывал странное, сродни мазохизму удовольствие от грохота, тряски и высоких перегрузок, которыми неизменно сопровождался каждый запуск шаттлов этой модели.

Я следил за показаниями приборов, сидя в комфортабельном анатомическом кресле второго пилота. Машина шла мощно, уверенно, слегка покачиваясь в такт бушующим в тропосфере воздушным потокам.

– Сорок секунд… Проходим зону максимального динамического давления, – раздался в наушниках голос диспетчера ЦУП.

– Все параметры полёта в норме.

Небо впереди за лобовым стеклом стремительно темнело, мы преодолели отметку в восемь километров и продолжали свой подъём на орбиту. Я повернул голову влево – там, в метре от меня, в точно таком же кресле сидела моя напарница и по совместительству командир – Даша Климова. Её лицо было скрыто от меня массивным забралом шлема, впрочем, мне не нужно было видеть его, чтобы понять, что она сейчас сконцентрирована до предела. Глаза внимательно следят за десятками параметров на цифровых мониторах, мозг ежесекундно обрабатывает огромные объёмы информации. Даже сейчас, когда все управление аппаратом отдано во власть автопилота и от нас, экипажа, фактически мало что зависит, она старалась по максимуму контролировать ситуацию.

Даша всегда отличалась серьёзным подходом к работе, даже на фоне других моих коллег-астронавтов она выделялась своей педантичностью и стремлением к совершенству. Во многом поэтому её и поставили на должность командира самого крупного и совершенного межпланетного корабля из всех когда-либо построенных.

– Сто двадцать секунд. Приготовиться к разделению ступеней.

Двигатели замолчали, перегрузка исчезла, моментально сменившись невесомостью. Где-то внизу звонко щёлкнули замки, соединявшие собой две части космического аппарата.

– Разделение ступеней успешно.

Ещё секунду мы плыли в невесомости, затем челнок тряхнуло, и нас вновь вдавило в кресла.

– Есть зажигание второй ступени, параметры работы двигателей в норме.

Мы продолжили свой путь к орбите, а тем временем первая ступень, выполнив эффектный разворот на сто восемьдесят градусов, вновь зажгла свои двигатели, но уже не на разгон, а на торможение – ей предстояло, совершив короткий суборбитальный полёт, вновь вернуться на Землю, аккуратно приземлившись на плавучую платформу посреди Атлантического океана.

Этот полёт, хоть и начинался совершенно обычно, всё же не был рутинным. Наша цель – «Нил Армстронг» – огромный, двухсотметровый МТКК – межпланетный транспортный космический корабль, ожидал нас на низкой околоземной орбите. Мы должны были состыковаться с ним и взойти на борт, затем чтобы через пару недель отправиться на нём туда, где до нас не бывал ни один человек.

Ещё несколько минут вибраций и перегрузок, и наш челнок вышел на расчётную орбиту, которая через несколько часов должна была привести нас к «Армстронгу».

Громада межпланетника показалась в правом иллюминаторе – тонкая двухсотметровая игла, опоясанная двумя массивными кольцами гравитационных центрифуг. Я снял камеру с кронштейна возле кресла и сделал несколько снимков. Мне уже доводилось видеть этот корабль вживую – как и многим моим коллегам, мне выпала честь принять участие в его строительстве. Постройка такого гиганта требовала огромного количества ресурсов, в том числе и людских. На огромной орбитальной верфи одновременно трудились десятки высококлассных космических инженеров, монтажников, сварщиков из разных стран, ещё больше людей – тысячи и десятки тысяч, работали на Земле, проектируя, собирая и тестируя различные системы. Программа «Прометей», детищем которой был «Армстронг», не являлась первой в истории космонавтики международной программой, однако была одной из самых масштабных. Несмотря на все конфликты и раздоры, царившие между геополитическими империями конца двадцать первого века, данный проект стал результатом кооперации множества стран и частных компаний по всему миру. Главный двигатель корабля и все сопряжённые с ними системы были рождены совместным германо-французским концерном «Термоньюклеар Электрисити», а энергетическая установка из двух небольших, но мощных ядерных реакторов стала детищем российских корпораций «Энергия» и «Росатом». Тридцатиметровые кольца центрифуг, призванные обеспечивать экипаж силой тяжести в долгих полётах, были спроектированы совместно фирмами «Эйрбас», «Сименс» и «Дженерал Электрик», а гибернационные капсулы, которые должны были поддерживать жизнь команды во время многолетних перелётов, родились в недрах японской «Тошиба». За финальную сборку на орбите отвечала «Юнайтед Аэроспейс» – международная корпорация, вобравшая в себя специалистов инженеров и астронавтов из множества стран, включая и наш экипаж. ЮАС имела довольно долгую, полувековую историю, зародившись в конце сороковых годов двадцать первого века в качестве небольшого предприятия по добыче полезных ископаемых в поясе астероидов. Со временем из маленького предприятия, доставлявшего на Землю платину, молибден, иридий и титан, «Юнайтед Аэроспейс» превратилась в настоящего корпоративного монстра, построившего крупнейшее поселение людей вне Земли – лунную колонию «Кларк», в которой постоянно жили и трудились тысячи человек. Бессменным владельцем и техническим директором ЮАС на протяжении всех пяти десятков лет её существования был и остается Малькольм Эванс. Уроженец славного города Хьюстона, штат Техас, он не был первым миллиардером, сколотившем свое состояние на космосе, но он был первым человеком из списков «Форбс», кто полностью и бесповоротно перебрался жить на Луну, и более того, перенёс туда штаб-квартиру своего предприятия, позволив ЮАС по праву называться первой лунной корпорацией. И именно она, и лично сам Эванс стояли во главе всей программы «Прометей».

Я смотрел на корабль, который должен был стать моим домом на ближайшие четыре года, думая о том, какой же я, чёрт побери, счастливчик. Сотни кандидатов, сорок восемь месяцев интенсивных тренировок, различных экзаменов, медицинских и психологических тестов, тысячи часов, проведённые на тренажёрах и в учебных классах центра подготовки, – теперь это всё позади. Мне удалось обойти всех претендентов на место пилота этой экспедиции, и теперь я, Фёдор Алексеевич Фролов из славного города Казани, нахожусь в одном шаге от того, чтобы стать тем, кем мечтал быть с самого детства, – первопроходцем.

Целью нашей миссии был Сатурн, и в особенности его уникальный во всех отношениях спутник – Титан. Человечество проделало отличную работу по освоению внеземелья в двадцать первом веке. Луна стала для нас если и не вторым домом, то, по крайней мере, надёжным форпостом в космическом пространстве. На ней жили и работали на постоянной основе тысячи людей. Что касается Марса, то он пока ещё не был столь хорошо освоен, однако на нём уже существовало несколько постоянных научных станций, которые со временем обещали разрастись в полноценные колонии. Очень активно осваивался пояс астероидов, расположенный между орбитами Марса и Юпитера. Там, на этих одиноких пыльных булыжниках, шла весьма активная работа по разведке и добыче полезных ископаемых, которые редко встречались на Земле. Однако то, что располагалось дальше, по-прежнему оставалось для нас terra incognita. Время от времени мы запускали зонды к Юпитеру, Сатурну, другим газовым гигантам, однако именно «Прометей – 1» – так называлась наша миссия, должна была стать первой пилотируемой экспедицией во внешнюю Солнечную систему. Нам выпал шанс первыми достичь Сатурна, первыми увидеть невооружённым взглядом его кольца и спутники и первыми ступить на поверхность загадочного Титана. Надо ли говорить, как я был горд тем, что мне выпала честь оказаться в числе тринадцати (к чёрту суеверия) участников этой экспедиции.

Я продолжал разглядывать корабль сквозь объектив фотокамеры, надо признать, он выглядел эпично! Огромный левиафан, парящий в черноте космоса. Его белоснежный корпус сиял в солнечных лучах на фоне бесконечной тьмы пространства позади него. Не удержавшись, я сделал ещё несколько снимков.

– Эй, может, поможешь мне со стыковкой? Я думаю, у тебя ещё будет куча возможностей сфотографировать корабль, – сказала Даша.

– А смысл? – Я продолжал смотреть в камеру. – Система прекрасно справится с этим сама, а вот сделать снимки с такого ракурса и расстояния мне вряд ли когда-либо удастся.

– Будь добр, не спорь со мной, а делай то, что положено по инструкции.

– Да, мамочка. – Вздохнув, я вернул камеру на место и обратил свой взгляд на дисплеи приборной панели. – Окей, ну что тут у нас?

– Ума не приложу, как тебя вообще приняли в экипаж с таким-то уровнем дисциплины, – проворчала Даша, глядя на приборы.

– Они не могли взять никого другого, ведь им нужен был лучший из лучших! – шутливо заявил я.

Даша лишь молча покачала головой.

Тем временем «Колибри» медленно сближалась с «Армстронгом».

– ЦУП, это «Прометей-1», прошли отметку три километра, сближение – пятнадцать метров в секунду, к включению маневровых готовы, экипаж на местах, груз закреплен, – передала в радиоэфир Даша.

– Это ЦУП, вас поняли, «Прометей», следим за вашей телеметрией, все в норме.

Я включил автопилот в режим стыковки и выбрал в качестве цели стыковочный порт № 1 – тот, что находился в носовой части корабля.

Даша тем временем, поколдовав над своей половиной панели управления, привела в готовность стыковочный узел нашей «Колибри»

– ЦУП, это «Прометей-1», прошли отметку тысяча, скорость пять метров в секунду, створки стыковочного узла открыты, отклонения по крену, тангажу и рысканию в пределах нормы, продолжаем сближение, – отрапортовала она.

В кабине челнока было тихо, лишь шум вентиляторов и редкие включения маневровых двигателей нарушали тишину. Мы оба внимательно наблюдали за тем, как автопилот делает свою работу, я, откровенно говоря, скучал. Автоматическая стыковка двух кораблей на орбите была совершенно обыденным и сотни раз отрепетированным спектаклем, который не вызвал во мне совершенно никакого интереса. Да, инструкция все ещё предписывала нам следить за действиями автоматики, чтобы в случае нештатной ситуации быть готовыми взять управление на себя, однако современные системы управления космических кораблей зарекомендовали себя настолько хорошо, что я, по правде сказать, не припомню ни единого случая за мою карьеру, когда из за действий автопилота возникла бы какая то нештатная ситуация.

Автопилот «Колибри» плавно вывел челнок прямо на середину стыковочного коридора, «пшикнули» маневровые двигатели, разворачивая челнок стыковочным узлом в сторону корабля.

– Дистанция сто, сближение один метр в секунду, отклонения по курсу в пределах нормы. Тангаж, крен и рыскание – тоже в норме.

– Подтверждаем, «Прометей-1». Показания телеметрии хорошие, параметры системы управления в норме, расход топлива в норме, сближение и стыковка – согласно плану.

– Согласно плану, принято, – ответила Даша.

Челнок завис в двадцати метрах от «Армстронга», наступал самый ответственный момент, скорость сближения упала до пятнадцати сантиметров в секунду. Два корабля, продолжая нестись по орбите, практически полностью сравняли свои скорости, застыв друг напротив друга. Корпус шаттла периодически, то тут то там, озаряли вспышки маневровых двигателей. Медленно сближаясь с целью, «Колибри» корректировал свой курс, мы с Дашей внимательно следили за показателями стыковочного компьютера. По мере сокращения расстояния между кораблями импульсы маневровых становились все чаще и все короче.

– Дистанция пять метров, – сказал я.

– Выдвинуть амортизаторы.

Я щелкнул переключателем на панели управления стыковочным узлом.

– Есть… Амортизаторы выдвинуты.

– Скорость ноль-пятнадцать метра в секунду, небольшое смещение по тангажу, в пределах нормы.

– Четыре метра.

– Выравниваемся.

– Три метра… Два метра.

– Показатели курса в норме.

– Индикаторы зелёные, к стыковке готовы, дистанция ноль-пять метра.

Плавно, словно в замедленной съёмке, узлы соединились, автоматически сработали замки, сцепляя два корабля воедино. Лёгкий, едва ощутимый толчок и серия громких щелчков – вот и всё, что мы почувствовали внутри челнока.

– ЦУ, это «Прометей», есть жёсткая стыковка, замки защёлкнуты, приступаем к проверке герметичности перехода и выравниванию давления, – отчиталась Даша.

Дверь, ведущая в пассажирский салон за моей спиной, открылась, и в кабину вплыл Рик.

– Ну, как прошло? – живо поинтересовался он.

– Идеально, как и всегда, – ответил я.

Рик Харрис был вторым пилотом нашей экспедиции. Я, будучи первым, отвечал за навигацию и управление основным кораблём, в то время как Рик пилотировал «Дедал» – челнок, на котором мы должны были спускаться на Титан; кроме того, в его ведении находились зонды, с помощью которых мы планировали вести разведку мест высадки, а так же «Икар» – исследовательский беспилотный аппарат, который, согласно плану миссии, мы должны были сбросить в атмосферу Сатурна.

Тем временем экран системы управления шлюзом перед нами вспыхнул зелёным.

– Так, кажется, герметизация в норме, давление по обе стороны выровнено, думаю, можно открывать двери, – сказала Даша и, зажав кнопку радиосвязи, обратилась уже к центру управления: – ЦУП, это «Прометей», докладываю: мы открываем люки.

– Поняли вас, «Прометей», можете начинать перегрузку. Напоминаю, что в восемнадцать часов у нас запланирована комплексная проверка систем корабля, к этому времени вы должны закончить с размещением экипажа. Потом у вас будет время поужинать и привести себя в порядок, а в двадцать один час у вас по расписанию прямой эфир, так что будьте готовы. Мы понимаем, что на фоне всех остальных ваших задач эта, может, выглядит несущественной, но всё же начальство категорически не хочет, чтобы вы налажали с этой трансляцией. Как поняли меня?

– Хорошо, Ник, постараемся сделать всё в лучшем виде. Я прослежу, чтобы Фёдор заранее проверил камеры и остальное оборудование, – ответила Дарья руководителю нашего полёта, Николасу Гарсии.

Пока шёл радиообмен, я вынырнул из кабины и подплыл к люку, ведущему в короткий переходной туннель. Сняв защитные крышки и выдернув пломбы, я повернул предохранительные рукояти, разблокировав тем самым замок, и, плавно потянув за ручку, медленно открыл люк. Нырнув в открывшееся отверстие, подплыл ко второму люку, ведущему внутрь корабля, и повторил процедуру. Оттолкнув его в сторону, я подтянулся на руках и оказался в цилиндрическом помещении длиной около четырёх и диаметром порядка двух метров. С обоих торцов этой комнаты находились полутораметровые люки, один из которых – внешний, я только что и отворил. Данный отсек представлял собой один из воздушных шлюзов, через который мы должны были выходить в открытый космос. Я подплыл к внутреннему люку, ведущему в недра корабля, и отворил его, заодно переведя в автоматический режим так, чтобы теперь им можно было управлять с консоли на стене или с мостика корабля. За ним меня ждал тёмный круглый коридор. Оттолкнувшись руками от краёв отверстия, я вплыл внутрь. Снизу и сверху вспыхнули лампы дневного света. Длина коридора составляла порядка десяти метров, примерно посередине его в потолке виднелся ещё один люк – он вёл на мостик, туда, где находились рабочие места группы управления, в которую входил и я. Противоположный конец коридора оканчивался переборкой с большой круглой гермодверью, за которой располагалась обитаемая часть корабля протяжённостью порядка семидесяти метров. Дальше, за жилой зоной, в сторону кормы, тянулась зона техническая, доступ к которой был возможен лишь снаружи. Там, на стометровой решётчатой ферме, располагались цилиндрические баки с дейтерием и гелием-3 для главного двигателя, радиаторы, баки с аэрозином и тетраоксидом диазота для двигателей системы ориентации, аккумуляторы, антенны и прочее оборудование. Вслед за всем этим, за круглой плитой биологической защиты, прикрывавшей жилую зону от радиации, находился небольшой отсек с двумя жидкосолевыми ядерными реакторами – именно они обеспечивали корабль энергией. Дальше, за реакторным отсеком, в самой корме располагался маршевый двигатель. О, то было настоящее произведение инженерного искусства! Именно в нём крылось главное отличие и преимущество «Армстронга» над всеми кораблями предыдущих поколений. Двигатель по сути представлял собой термоядерный реактор, какие вот уже на протяжении пяти десятков лет человечество использовало на Земле и Луне. Однако он не был предназначен для выработки электричества. Этот реактор, хоть и был подключён к генераторам корабля, поглощал больше энергии, нежели вырабатывал. Главным отличием его от земных собратьев была массивная решётчатая конструкция в форме колокола, установленная у задней стенки. Раскалённая до температуры в несколько миллионов кельвинов плазма из центральной камеры реактора подавалась в эту самую конструкцию, которая была не чем иным, как магнитным соплом. Благодаря мощным электромагнитным полям плазма не разлеталась мгновенно во все стороны, а в виде плотного потока выбрасывалась назад, создавая тем самым тягу. Удельный импульс, или, проще говоря, эффективность такого двигателя была на порядок выше, нежели у любого химического или ядерного, при этом, в отличие от ионных двигателей, он давал ещё и приличную тягу. Благодаря такой революционной силовой установке наша экспедиция могла достичь Сатурна всего за каких-то полтора года, в то время как кораблям предыдущих поколений для этого потребовалось бы в лучшем случае лет шесть-семь.

Размышляя о невероятном техническом совершенстве нашего корабля, я и не заметил, как позади меня скопился народ. Обернувшись, я увидел в шлюзе своих коллег по грядущей экспедиции.

– Дамы и господа! Добро пожаловать на борт межпланетного космического корабля «Нил Армстронг», – воскликнул я, сделав картинный жест рукой.

Люди заулыбались. Я отодвинулся в сторону, пропуская их вперёд. Первым мимо меня пролетел начальник нашей экспедиции, Уилл Андерсон – лысый мужчина, на вид лет пятидесяти. Доктор наук, профессор астрономии Массачусетского технологического института, он возглавлял научную команду нашей экспедиции.

Профессор остановился чуть позади меня и, обернувшись к входному люку, обратился к зависшим около него членам экипажа:

– Хочу, чтобы меня все сейчас слышали: у нас есть, – он глянул на часы, – примерно полчаса для того, чтоб перенести груз и багаж. Каждый из нас досконально изучил наземный макет корабля, и поэтому я уверен, что никто не заблудится и не перепутает свои каюты. Как бы то ни было, через тридцать минут я объявляю сбор всего научного состава экспедиции в кают-компании, проведём небольшой брифинг. Технический состав, – он посмотрел на меня, – я так понимаю, будет заниматься проверкой систем, верно?

– Да, – кивнул я, – и ещё нам нужно будет запустить центрифуги, так что хорошо бы, чтоб в переходах в это время никого не было.

– Хорошо, народ, вы все поняли, – сказал он, вновь обращаясь к висевшим у входа, – так что давайте за работу, нам нужно перетаскать много вещей, а времени в обрез. Надеюсь, никто не забудет своего барахла на шаттле. Как только он отстыкуется – вернуться за вашими носками и майками будет проблематично.

Корабль наполнился суетой. Люди сновали туда и обратно, перемещая пластиковые контейнеры из челнока в межпланетник. Вообще-то почти всё, что было необходимо для полёта, уже было на борту: провизия, научное оборудование, строительные блоки для базы на Титане – всё это доставили команды снабжения задолго до нашего прибытия. Нам оставалось лишь привезти последние крохи – всего порядка десяти тонн пищевых пайков, раствора для криокапсул, удобрений и семян, которые мы должны были впоследствии выращивать в корабельной теплице. Плюс ко всему каждому члену экипажа было позволено взять с собой до двадцати килограммов личных вещей. В основном это была одежда, журналы и книги.

Каждому из нас полагалась отдельная каюта в одной из гравитационных центрифуг. Даже несмотря на то, что большая часть экипажа проведёт весь полёт в криосне, руководители программы со свойственной им мудростью решили, что все должны иметь на борту личный угол. Кроме того, предполагалось, что после нашего возвращения, в последующих миссиях, численность экипажа «Армстронга» будет увеличена аж до двадцати пяти человек, так что свободного места на корабле было просто навалом.

Пролетев по двадцатиметровому радиальному тоннелю, соединяющему внешние секции центрифуги с осевой частью корабля, я оказался в длинном коридоре спального отсека. Пол и потолок здесь изгибались вверх, повторяя форму кольца. Сейчас в этом отсеке царила невесомость, но, как только мы запустим вращение и возникнет центробежная сила, в этой части корабля можно будет ходить.

Проплыв вдоль коридора с десяток метров, я отыскал дверь с собственным именем, поднёс свой ключ-идентификатор к замку. Подмигнув мне зелёным диодом и коротко пикнув, дверь отползла в сторону. Взгляду открылось небольшое помещение, примерно три на полтора метра, с откидной кроватью и откидным же столиком под широким, прикрытым жалюзи окном. Слева от окна находилась небольшая полка, на выдвигающейся консоли над кроватью был установлен монитор корабельной информационной системы. Справа от входа – вмонтированный в стену шкаф, а напротив него – узкая, сдвигающаяся вбок, как в вагоне-купе, дверь, за которой, как я знал, располагалась крошечная туалетная комната с умывальником и душем.

Быстро раскидав вещи по шкафам и ящикам, я сверился с часами – до начала проверки оставалось ещё десять минут, можно было побродить по кораблю, поглядеть, кто чем занят. Выплыл в коридор. В нескольких секциях слева от меня суетился наш экспедиционный врач, по совместительству инженер систем криосна, Юхиро Ямагути. В конце коридора обустраивала своё гнездышко Даша. Увидев, что она заметила меня, я улыбнулся ей и помахал рукой. Подплыв к её каюте, заглянул внутрь.

– Эй, а у тебя тут попросторнее! – присвистнул я.

– Ну, должен же командир корабля иметь какие-то привилегии, – укладывая вещи в шкаф, ответила она.

Командирская каюта не отличалась от моей по длине, зато была по меньшей мере вдвое шире, вмещала в себя полноценный письменный стол и даже пару вращающихся кресел, привинченных к полу. Сидеть на них, впрочем, сейчас, в условиях невесомости, было бы затруднительно.

– Ну и как тебе апартаменты? – спросил я.

– Тесновато, зато уютно, – ответила Даша. – Ну и вид из окна, разумеется, потрясающий.

Я подплыл ближе к окну. Вид действительно был что надо. Окно командирской каюты было обращено назад, в сторону кормы, так что из него просматривался практически весь корабль: оранжерея, сразу за ней – вторая центрифуга, дальше – стыковочный хаб, к одному из четырёх портов которого был пришвартован массивный «Дедал» – крупный грузопассажирский челнок, построенный специально для Титана. Позади него – криогенный отсек, а ещё дальше, там, где уже начиналась техническая зона, виднелись внешние грузовые отсеки, опоясывающие центральную ферму корабля, за ними баки с топливом для нашего термоядерного двигателя, а за баками раскинулись гигантские крылья радиаторов. Сейчас, когда реакторы корабля работали на минимальной мощности и не выделяли слишком много тепла, их поверхность оставалась чёрной, но, как только мы запустим двигатель, они раскалятся до температуры свыше двух тысяч градусов Кельвина и начнут светиться малиновым цветом.

– Хороший обзор, всё хозяйство прям как на ладони, – похвалил я вид из окна. – Тебе даже не нужно покидать каюту и подниматься на мостик, чтобы следить за состоянием корабля, если вдруг случится какая-то авария, всё прекрасно будет видно отсюда.

– Боюсь, если я не буду покидать каюту, то быстро свихнусь. – Даша усмехнулась. – Хотя я, наверное, и так свихнусь за полтора года наедине с тобой.

– Клянусь, что постараюсь бесить тебя как можно меньше. Ты нам ещё пригодишься в адекватном состоянии.

– Ну спасибо! – Она засунула очередную порцию одежды в шкаф и потянулась за следующей.

* * *

За бортом царил мрак – «Армстронг» летел над ночной стороной планеты, неяркий свет мониторов разбавлял царившую на мостике темноту. Я сидел в своём кресле пилота, в передней части отсека, прямо перед широченным панорамным окном из многослойного стекла. По правую руку от меня располагалось место командира корабля, занятое Дашей. Сразу за моей спиной был пост инженера управления реакторами, принадлежавший Жаклин Кусто. Жаклин была самой молодой из нас, ей лишь на днях исполнилось двадцать пять. Однако, несмотря на свой юный возраст, когда дело касалось её любимой ядерной физики, она была настоящим гением. Жаклин досконально знала устройство всех трёх реакторов нашего корабля и сопряжённых с ними систем. И, несмотря на то что для неё это был первый полёт в космос, отличное знание своего дела в сочетании с прекрасными показателями, продемонстрированными в процессе подготовки, позволило ей пробиться в экипаж.

Позади Жаклин, у задней стенки мостика, располагалось место Мейса Вильямсона. Опытный астронавт-инженер, много лет проработавший в НАСА, он отвечал за работу всех электронных систем на борту корабля: связь, компьютеры и даже наши личные планшеты. Мейс был, по сути, системным администратором экспедиции. Этот парень никогда не отличался чрезмерной общительностью, будучи не то чтобы затворником, он всё же всегда старался держать дистанцию с коллегами, предпочитал больше слушать, нежели говорить. При этом в экстремальных ситуациях Мейс действовал решительно, быстро принимая нужные решения, в чём ему помогал его богатый космический опыт.

Последним, пятым членом команды управления кораблём был Рик Харрис, с которым я вас уже познакомил. Место Рика располагалось сразу позади Дашиного, на противоположной стороне от Жаклин. Рик был нашим вторым пилотом, однако в управлении кораблем не участвовал. Его звёздный час должен был наступить много позже, уже в системе Сатурна. В его ведении находились автоматические зонды, с помощью которых нам предстояло детально обследовать предполагаемые места нашей высадки, а также именно он должен был управлять «Дедалом» – нашим челноком. Сейчас же Рик был кем-то вроде «запасного игрока»: он дублировал мои функции – навигацию и управление кораблём, и в случае необходимости, если я вдруг по какой-то причине выйду из строя, он бы меня заменил. К слову, я тоже мог заменить его за штурвалом «Дедала», если возникла бы такая необходимость.

Мы только что закончили проверку систем корабля, прогнав целую кучу тестов. «Армстронг» находился в прекрасной форме, будучи полностью готовым к отлёту.

– ЦУП, это «Прометей», докладываю: общий тест систем завершён, неисправностей не обнаружено, корабль работает как часы, – отчиталась Даша.

– Вас поняли, «Армстронг», подтверждаем. У нас на телеметрии тоже всё идеально. Даю зелёный свет на включение гравитационных центрифуг.

– Принято, начинаем раскручивать кольца, – ответила Дарья, и, переключившись на внутреннюю связь, обратилась к экипажу: – Внимание, говорит командир. Приготовиться к запуску центрифуг, всему персоналу покинуть переходные секции, закрепиться. Начальнику экспедиции доложить о готовности.

– Говорит Андерсон, – зазвучал в наушниках голос профессора. – Мы все на местах, можете начинать.

Даша откинула крышку на панели у себя над головой, щелкнула тумблером – по всему кораблю взвыла сирена, – убедившись, по приборам в исправности механизмов, надавила на кнопку запуска. Где то в глубине корабля зародился гул – это включились электромоторы, приводящие во вращение многотонные кольца. Сначала их движение было едва уловимым – люди, сидящие в кают-компании даже не почувствовали момента когда центрифуги начали свой хоровод. Постепенно, с нарастанием скорости члены экипажа стали ощущать прикосновения гравитации, сперва – совсем легкие, они увеличивались с каждым новым оборотом, пока кольца не набрали свою нормальную скорость. Тогда сила тяжести установилась на отметке 0,33g – примерно в два раза больше чем на Луне и лишь слегка меньше чем на Марсе. Именно такая гравитация считалась оптимальной для дальних космических полётов. С учетом обязательных ежедневных физических упражнений, она не позволяла мышцам и костям атрофироваться, предотвращала губительные изменения в обмене веществ, неизбежные при длительном пребывании в условиях невесомости, да и просто добавляла в нашу жизнь значительную долю комфорта.

Убедившись, что все работает как надо, Даша вновь вызвала центр управления.

– ЦУП, это «Нил Армстронг», центрифуги раскручены, все показатели зелёные, вибрации – в пределах нормы.

– Принято, «Армстронг», на этом всё. Мы ещё последим за вашей телеметрией на всякий случай. А пока можете поесть и немного отдохнуть. Напоминаю, что через два с половиной часа запланирована трансляция. У вас будет тридцать минут эфирного времени, так что проследите, чтобы всё было готово. Как поняли меня?

– Вас поняла, ЦУП.

– Сара Гилмор, директор нашей пресс-службы просит, чтобы вы сконцентрировались на быте внутри корабля, технические подробности лучше оставить для следующих эфиров.

– Хорошо, Ник, я думаю, мы покажем людям наши жилые отсеки: каюты, тренажёрный зал и так далее, – сказала Дарья и, немного поколебавшись, добавила: – Возможно, захватим ещё лаборатории и теплицу.

– Хорошо, думаю, это как раз то, что надо.

Рик и Жаклин покинули мостик, Мейс оставался на своем месте, что-то сосредоточенно выстукивая на клавиатуре. Мы же с Дашей просто отдыхали, сидя в наших рабочих креслах, любуясь невероятной красоты картиной, открывавшейся нам из окна мостика. Там, за толстым панорамным стеклом, рождался рассвет. Сначала в месте, где должно было появиться Солнце, атмосфера посветлела, налилась зелёным, затем розовым, и в конце концов из-за горизонта выкатился яркий малиновый шар. Поднимаясь все выше и выше над тонкой дымкой воздуха, он потерял свой красный цвет и стал ослепительно белым. Внизу, по поверхности планеты, отбрасывая длинные тени, плыли облака, голубел океан – мы летели где-то над Атлантикой. На севере гигантский циклон кружил свои белоснежные массы, неся их куда-то в сторону Европы. На орбите начинался новый день.