Бегите, девушка! Бегите!
Девять из десяти гостей легко попадает на Перекрёсток миров. Словно он, как любящая мать, всегда ждал их с распростёртыми объятиями. Но этой девушке повезло меньше, чем всем остальным…
Катажина, задыхаясь, вбежала в тёмную, пропахшую сыростью подворотню не самого благоприятного из миров. Бежалось тяжело: мешало неповоротливое, рыхлое тело, позабывшее о том, что когда-то было юным, сильным и гибким. Да ещё эти чёртовы кандалы на щиколотках! Позвякивая цепями и путаясь в трёх длинных, почти до самой земли, юбках, Катажина подбежала к деревянной двери. В этом месте других дверей и не было: только одна, неправдоподобно узкая и высокая. Она была словно наклеена на грязную стену старого здания на улице Клёнов.
В подворотне было тихо. Так тихо, что тяжёлое дыхание, вырываясь из горла, заполняло хриплыми звуками узкое пространство между глухими стенами близко расположенных зданий. Проход в глубине был заставлен ржавыми контейнерами.
Вниз по улице Клёнов, мимо подворотни, эхом катились звуки захолустного городка, среди которых Катажина различила топот нескольких пар ног. От мысли о погоне сердце девушки заколотилось, а на лбу выступили капли ледяного пота. Катажина быстро приблизилась к нужному дому и ухватилась за ручку. Дверь с тихим скрипом поддалась, и девушка юркнула в тёмный проход. Обернувшись, чтобы поспешно захлопнуть за собой дверь, девушка на мгновение замерла: дверь исчезла.
Катажина оказалась посреди Перекрёстка миров, щурясь от яркого света, излучаемого пролетающим рядом щенком. Собака, заметив девушку, принялось ластиться к рукам, пытаясь успокоить её. У неё это неплохо получалось. Вскоре дыхание Катажины стало глубоким, а сердцебиение ровным, и щенок повёл её в сторону единственного в округе здания – бара.
Это было невысокое строение, примечательное только тем, что других рядом попросту не было. Над дверью красовалась какая-то вывеска, но Катажина не смогла разобрать слов. Щенок подгонял девушку, толкая головой в спину, но та всё равно медлила, боясь зайти. В конечном счёте, пёс победил. Когда обувь носками уже упёрлась в порог, у Катажины не оставалось другого варианта, кроме как толкнуть голубую дверь и скользнуть внутрь.
Визит девушки объявил переливающийся звон колокольчиков. Впереди, шагах в пяти от неё, подсвеченная мягкими жёлтыми лампами на длинных медных проводах, посреди темноты пустого зала стояла барная стойка. «Словно островок света в темноте», – подумала Катажина. За стойкой, повернувшись к Катажине боком, стоял высокий смуглый мужчина. Он привычными движениями вытирал изящный пивной стакан полотенцем. Стену позади бармена занимали стеклянные полки с богатейшим ассортиментом выпивки: виски, коньяки, бурбон, водка, ликёры разной крепости и вкусов…
Катажина уловила звуки музыки, но откуда лилась тихая джазовая мелодия – не разобрала. Стойка из красного дерева, мягко бликующая в тёплом свете ламп, так и манила подойти ближе, положить ладони на отполированную до блеска поверхность, забраться на барный стул, обитый тёмно-зелёной кожей… А потом выпить чего-нибудь крепкого!
– В первый раз здесь? – спросил бармен. Катажина в ответ слегка кивнула и постаралась усесться поудобнее, но это было довольно непросто сделать с цепями на ногах.
Мужчина перегнулся через барную стойку и увидел, что именно мешает гостье. Сочувственно вздохнув, он перебросил полотенце через плечо и начал что-то искать в многочисленных ящиках под витриной с алкоголем. Найдя набор с отмычками, он обошёл барную стойку и, спросив у девушки разрешения, принялся снимать кандалы. Освободившись от цепей, Катажина не удержалась и потёрла онемевшую под оковами кожу.
– Так намного лучше, спасибо, – она наградила мужчину благодарной улыбкой и наконец расположилась за стойкой.
– Фергус.
– Катажина.
– Налить что-нибудь?
– Виски, пожалуйста.
Спустя мгновение бармен поставил перед Катажиной низкий стакан с толстым дном, на четверть заполненный жидкостью тёмно-янтарного цвета. Когда гостья потянулась за напитком, Фергус накрыл его рукой.
– За выпивку придётся заплатить историей, – растягивая гласные, протянул бармен и улыбнулся. Пухлая верхняя губа его подпрыгнула, открывая крупные белоснежные зубы. Янтарные глаза блеснули и снова погасли под тенью густых ресниц.
Девушка кивнула, и Фергус убрал руку.
– Историей, – повторила Катажина, поднося тяжёлый стакан к губам и вдыхая сладковато-дымный аромат напитка. – Да, есть у меня одна…
Эту историю Катажина много раз рассказывала самой себе холодными и одинокими ночами, и вот сегодня у неё появилось продолжение. Скользнув невидящим взглядом по стеклянным полкам бара, она пригубила виски. Напиток приятно обжёг язык и горло, оставив на губах тягучее карамельное послевкусие. Катажина кончиками пальцев дотронулась до верхней губы, которую украшали пышные усы. Отливающие на свету золотом, они казались мягкими и воздушными. Сделав ещё один глоток, она покрутила стакан в руке, любуясь медовым цветом напитка, и начала свой рассказ.
Катажина
Автор: Мару Аги
Я родилась в шапито. В семье гадалки и безрукого канатоходца…
Я плохо помню отца: он погиб, когда мне было не больше пяти лет от роду. Сорвался с каната во время представления – страховочную сетку не закрепили, как следует… Тогда-то наша маленькая семья и потеряла всякую надежду покинуть цирк: вдвоём с матерью мы бы никогда не сумели выкупить свою свободу.
Мама потихоньку передавала мне своё мастерство и медленно угасала: после смерти отца она так и не смогла оправиться. Но гадалка из меня получалась совсем никудышная. Карты вечно путались, руны пропадали, кости становились на ребро, кофейная гуща бессмысленно размазывалась по дну чашек, а шар то и дело показывал всякие ужасы.
Прямо как в тот день, когда в шатёр вошла чудесная молодая пара, желающая узнать пол будущего ребёнка. Шар показал им зубастого монстра, разрывающего плоть несчастной роженицы. Женщина лишилась чувств, а мужчина так разозлился, что чуть не придушил меня. Не знаю, чем бы всё закончилось, если бы не мама – только она могла так ловко и изящно успокоить взбесившегося клиента.
С тех пор всё стало только хуже, ведь вести разносятся по миру так быстро. «В шапито бездарная гадалка показывает монстров в хрустальном шаре», – ха! Клиенты приходили лишь затем, чтобы поглумиться надо мной, а потом поднимали крик и требовали назад свои деньги…
Мама никогда не упрекала: какой смысл ругать человека за отсутствие таланта? Но она и не сдавалась, упорно продолжая наставлять меня. «Талант – это только туго натянутый канат под ногами канатоходца. А умение пройти по нему – мастерство, добываемое трудом», – так она говорила.
А когда мне исполнилось пятнадцать, появились они. Просто взяли и выросли за одну ночь! Я ужасно испугалась, а мама, обняв меня, заплакала, ведь с этими усами я стала ещё больше походить на отца.
Меня тут же заставили выступать, но публике было не интересно смотреть на усатую девицу, а ничего особенного делать я не умела. Зато им понравилось, когда меня раздели по пояс и пустили в одних панталонах в клетку – водить на тяжёлой цепи старого льва.
Публика по ту сторону клетки смеялась и свистела. Однажды кто-то бросил в нас с Говардом камешком. Потом ещё и ещё… С большим трудом зрителей удалось утихомирить. Это было так унизительно. Так больно. И ужасно страшно. Страшно, когда твоя жизнь зависит от того, сумеет ли вовремя остановиться беснующаяся толпа.
Говард вскоре умер, и одна, без льва, я стала никому не нужна. Тогда меня, наконец, оставили в покое и посадили в шатёр гадалки. К тому времени мамы уже не стало.
В шатре дела шли не лучше, чем в клетке. К молодой усатой гадалке-неумехе люди шли неохотно, зато по-прежнему с большим азартом скандалили и требовали вернуть свои жалкие монеты, если им не нравился карточный расклад или предсказание. А им никогда ничего не нравилось. Во всех захолустных городках, куда бы ни приехал цирк, было одно и то же: будто менялся только ландшафт и названия, но не люди.
Однажды ночью, когда толпа гуляющих отхлынула от шапито и разошлась по домам, я услышала разговор пьяных акробатов. Они сидели у костра за моим шатром и говорили про некий Перекрёсток миров со множеством дверей, каждая из которых приведёт открывшего её в другой мир, какой ни пожелаешь.
– И что, – икнув, уточнил один, – можно попасть, куда угодно?
– О чём я и толкую, дурень, – заплетающимся языком ответил другой, – только попробуй-ка найти этот П-перекрёсток…
Я слушала не дыша, притаившись за кустом азалии, но разговоры смолкли, и вскоре над шапито разнёсся раскатистый храп.
Как же мне захотелось оказаться в другом мире! Прожить жизнь, в которой у меня был бы выбор. Свой собственный выбор.
Вернувшись в шатёр, я расплакалась, ведь мне ни за что и никогда не удастся покинуть шапито и обрести свободу. Я схватила магический шар, подняла над головой – хотела швырнуть его на землю, разбить вдребезги и растоптать осколки! – как вдруг он засветился.
Этой ночью магический шар впервые по-настоящему ожил в моих неумелых руках и показал мне Перекрёсток миров. Бросив кости и разложив карты, я так ясно увидела путь, что в груди моей стало легко-легко, а голова закружилась, словно от аромата того терпкого и плотного красного вина, которое по субботам пила мама. Чёрные свечи в кои-то веки не коптили и не трещали, а окутали меня с ног до головы серым бархатным дымом.
Быстро побросав свои пожитки в старую холщовую сумку, расшитую розовыми и фиолетовыми цветами прабабушкиной рукой, я бросилась бежать. Оберегающей силы чёрных свечей хватило ровно на столько, чтобы добраться до переулка, где нашлась старая узкая дверь, за которой оказалось это странное место и этот самый бар.
***
– И вот я здесь, – прошептала Катажина.
– В нужном месте и в нужное время… – так же негромко продолжил за неё Фергус.
– Что ты имеешь в виду?
В ответ Фергус лишь кивнул в сторону красной двери. Про себя он отметил, что сегодня она пользуется большой популярностью.
– Эта дверь, – бармен решил пояснить Катажине, – приведёт тебя в желанный мир, где ты сможешь начать жизнь с чистого листа. Ту, которую ты хотела.
Гостья замялась. Она лишь переводила взгляд с Фергуса на дверь и обратно, не веря, что счастье оказалось так близко. Сердце её наполнилось предвкушением, заставляющим душу трепетать перед неизвестностью. Желанный мир мог оказаться как лучшим, так и худшим – она не могла знать наверняка.
Вдохнув полной грудью, девушка сползла со стула и нерешительно направилась к двери, судорожно поправляя сумку на плече. На полпути она остановилась и бросила на Фергуса полный отчаяния взгляд, а после произнесла:
– Фергус, проводишь? Мне так страшно идти туда одной.
Бармен кивнул и, обойдя барную стойку, присоединился к Катажине. Вместе они подошли к красной двери вплотную. Ладонь Фергуса замерла на ручке, давая Катажине собраться с духом прежде, чем сделать столь важный шаг.
– Готова?
Девушка кивнула и дрожащей рукой снова поправила сумку на плече. Бармен повернул ручку, и дверь тихо отворилась. В глаза ударил свет, и потребовалось какое-то время, чтобы разглядеть, что находилось по ту сторону.
Секунду было тихо. А потом на Фергуса и Катажину со всех сторон обрушились звуки: плеск воды, пение птиц, голоса. Стук, звон, возня, шелест. Следом пришли запахи: свежей выпечки, костров, озёрной воды, лошадей и горьких полевых трав. Перед Фергусом и Катажиной простиралось огромное поле. Слева, за лесом, виднелись верхушки разноцветных шатров. Впереди лежало гладкое зеркало озера, а за ним – деревушка. По правую руку, вдалеке, прятались за сизой дымкой высокие хребты зубчатых гор. Катажина и Фергус переглянулись. На лице бармена красовалась подбадривающая улыбка. Он галантным жестом предложил гостье войти, пропуская девушку вперёд.
Катажина набрала полную грудь воздуха, переступила порог, и тело её тут же начало меняться. Фергус молча наблюдал за преображением, оперевшись о дверной косяк.
Раскинув руки, Катажина закружилась на месте. Ноги её были легки – ничто их больше не тяготило, а рыхлое и неповоротливое тело вновь стало юным, гибким и сильным. Катажина вдруг в ужасе остановилась и поднесла руки к лицу. Но всё было в порядке: мягкие и пышные усы по-прежнему украшали её верхнюю губу. Такие же пшеничные, как у отца, сладко пахнущие сливочной карамелью.
В последний раз она обернулась к бармену, показывая новую себя, и благодарно улыбнулась. Фергус одобрительно кивнул и отсалютовал гостье, после чего закрыл красную дверь. Он был уверен, что всё с Катажиной теперь будет в порядке. Больше, чем когда-либо.
Хоть кто-то заказал горячее!
Бам! – Фергус едва заметно вздрогнул: что-то большое врезалось в дверь паба с наружней стороны. Резко, но мягко и как-то шуршаще, словно птица ударилась в начищенное стекло.
Дверь распахнулась через мгновение с виноватым скрипом. На пороге показался мужчина. Длинный и стройный, широкоплечий, в тёмно-синем мундире, отдалённо похожем на форму офицеров английской гвардии. Фергусу доводилось встречать таких офицеров – в груди колыхнулось то странное, забытое тепло. Но пришедший явился совсем не из Дублина 1754-го. И даже не из Англии. И более того – совсем не с Земли.
– Прошу прощения, – чётко, но вяло промолвил он, ещё не успев найти глазами своего слушателя. – Ваша дверь так похожа на небо в безоблачную погоду, что я по привычке в неë влетел… Могу я войти?
– Пожалуйста, – бармен довольно ухмыльнулся: на бледном лице военного отчётливо чернели густые, залихватски подкрученные усы. Не менее чёрными были и волосы, убранные в длинный хвост. Они колыхались так странно, как если бы у двери бродил сквозняк. Фергусу показалось даже, что это не волосы вовсе, а чёрные перья – гладкие, как у ворона – первая птица, какую он смог припомнить. Но морок этот быстро рассеялся.
– Что будете пить?
Гость нетвердой походкой двинулся ближе. Медленно уселся за стойку и огляделся по сторонам, как видно, не находя в окружающем пространстве ничего необычного. Смутил его, кажется, только трехцветный флаг, висящий над головой.
– Грог… Есть у вас грог? – он похлопал правой рукой по карманам: левая висела на перевязи под накинутым на плечо мундиром. Из-под плотной ткани на мгновенье выглянула ладонь – вся чëрная, на первый взгляд обгоревшая до состояния уголька, но на деле живая. Кожа слегка шершавая, пальцы неестественно вытянутые, с загнутыми ногтями.
Фергус тактично отвёл глаза, продолжив натирать и без того чистый бокал.
– Чем можно здесь расплатиться? – мужчина с перебинтованной птичьей лапой достал из кармана кожаный кошелёк.
– Денег не нужно. Расскажите лучше что-нибудь интересное, – бармен улыбнулся одними губами, янтарные глаза впились в лицо гостя, пониже носа. – Я люблю, например, истории, связанные с усами. Всех видов, размеров, цветов.
Гость кивнул:
– Историю? Хорошо.
Фергус довольно пристукнул ладонями по столешнице и, повернувшись к гостю спиной, потянулся к полке с бокалами для горячих напитков. Жалко, что не ирландский кофе, но пусть хоть так. Горячего давно никто не просил – его стеклянные друзья с толстыми ножками успели здесь порядочно заскучать.
– Как вас зовут?
– Тедо́р. Офицер Тедо́р.
– Откуда вы, офицер?
– Откуда?.. – задумчиво повторил мужчина. Он коснулся головы, словно не веря, что в ней вдруг стало так непривычно пусто.
Фергус помог:
– Откуда вы прибыли? Или куда идёте? Ну или же, – он хитро обернулся, – где находитесь?..
Последний вопрос словно вывел гостя из тревожного забытья. Он облегченно ухмыльнулся:
– Лежу в палате в ирри́тском госпитале.
– В ирри́тском? Никогда не бывал.
– С чем вас и поздравляю. – Гость рассмеялся. – Хотя медсестры там приятные. – И вдруг задумался, как часто бывает с людьми влюбленными. – В особенности одна…
Предводитель стрекоз
Автор: Ная Йежек
Так, значит, рассказать вам историю про усы? Хм… Мне не трудно вспомнить – так уж получилось – труднее выбрать, какую из них. В нашей армии нынче почти невозможно встретить офицера без какой-либо растительности на лице. А у любого человека с растительностью на лице имеется хоть одна интересная история с этой растительностью связанная. Повальная мода среди солдат на бороды, усы, бакенбарды… Но почему?
Ответ, казалось бы, очень прост: на войне трудно бывает выделить время на то, чтобы хорошенько побриться. Любой офицер, скажете вы, предпочтет скорее поспать, поесть или поиграть в карты. Но я открою вам небольшой секрет: стрижка усов отнимает куда больше времени, чем тщательное бритьё. Я молчу ещё про укладку: уж если носить усы, то непременно как следует подкрученные.
Бывает, собьют в полёте одного из моих товарищей – птичьих офицеров. Он, падая на землю, успеет весь обгореть – тело светится среди пыльного поля битвы, крылья полыхают смолистым факелом. Солдат разбивается по снегу, чёрный, как головёшка, и обретает перед смертью человеческое обличие. – Так уж у нас заведено, чтобы легче было узнать. – А узнают погибшего вовсе не по лицу – на его месте застыла маска из горелой коры. И вовсе не по росту – тело его скрючено от страшной боли. Смешно и горько, но вычисляют офицера как раз по бачкам или усам. Вот какой хороший воск для укладки варят наши колдуньи – выдерживает даже цветные снаряды… Но действует, к сожалению, только на волосах.
Как вы смешно застыли! Нальёте мне поскорее? Я обычно не такой разговорчивый – это, наверное, от лекарств. Но рома вы не жалейте! Спящему лишняя капля точно не повредит. А я продолжу… Только говорить про офицеров я не хочу: я от войны устал. – Наверное, поэтому здесь сижу? – На моëм веку это уже вторая. А век короткий – мне нет еще тридцати.
Слава богу, есть у меня в запасе одна история, с войной и офицерами никоим боком не связанная. Мне её рассказала одна старушка. – Нет, не бабушка. Чья-то – может, но, к сожалению, не моя. У моей были чёрные крылья и вдовий, вечно печальный взгляд. А эта, первая старушка, лучилась светом. Так ярко, будто бы добралась до солнца и кусочек этого солнца своей улыбкой отвоевала. Хотя летать она не умела – жила простым человеком. Так часто бывает: у одного есть крылья, но нету счастья, а у другого нет ничего – но счастье с рожденья есть.
Старушку звали Варвара. Она была в нашем доме кем-то вроде кормилицы. Любимым её занятием было водить нас по вечерам смотреть на ойкума́нских стрекоз… – Что говорите?.. Нет. Усов у тех стрекоз не было. Но не волнуйтесь! Скоро, уже очень скоро я доберусь до предмета вашего интереса.
У пруда – где и водились те безусые стрекозы – возле еловой рощи, прятался домик. И жил в том домике один пожилой господин. Это тогда мне казалось, что пожилой. А на деле, было ему не больше, чем сорок лет… – Нет. Усов у господина не было тоже. По крайней мере, их не было в те года, когда мне доводилось глядеть каждый вечер на его задумчивое лицо.
Господин этот с нами толком не разговаривал. Только подходил раз за разом, приводя за собой полчища насекомых. Говорят, есть на свете люди, чья кровь намного слаще, словно в ней развели нектар. Но отчего она слаще – никто не знает. Может от приторных свойств души? Как раз таким был этот мужчина. Его облепляли голодные комары… – Нет. У этих созданий тоже не было никаких усов. – А вслед за комарами летели стрекозы, так любимые нашей Варварой.
Она кричала:
– Вот он идёт – Георгий – предводитель стрекоз! – И тут же наливала из термоса ему чай.
Такой приём Георгию, верно, нравился. Хмурость ненадолго перерастала в скомканную улыбку – вернее сказать, беззлобный оскал. Лицо его было сложным: жизнь отшельника наложила на тонкие аристократические черты отпечаток угрюмой грубости. Притом запомнить эти черты было практически невозможно. Лицу как будто не доставало той особенной изюминки или изъяна, какие бы сделали его узнаваемым и живым. Вот у меня, например, кривоватый нос – эта горбинка всем мгновенно запоминается. А у вас – чудесного цвета глаза. Георгий же был подобных даров лишен. Стоило ему отойти на три шага подальше, как лицо его немедленно забывалось.
Я подолгу глядел в спину этому загадочному господину. Глядел, как он шёл по поляне в ореоле из трепещущих крыльев. Глядел до тех пор, пока он, отряхнувшись, не скрывался за дверью своего небольшого домика. Я не знал, что так привлекало меня в этой сгорбленной спине, в этом мгновенно забытом лице. Но понял однажды, что грудь мне чешет нестерпимое любопытство и решил его немедленно утолить.
Я спросил:
– Что стало с этим мужчиной? Отчего, Варвара, он живёт на опушке ойкума́нского леса, так далеко от городишек и деревень? И отчего же встретить его можно лишь на пруду, в окружении насекомых?
– О… – вздохнула старушка, – мой милый мальчик. – Вид её сделался радостным, взгляд – печальным. Она до безумия любила рассказывать нам истории, и до слёз умела героев своих жалеть.
Мне до сих пор не ясно: правда всё это или невинная выдумка сказочницы Варвары. Но рассказ её начинался так…
***
Одним воздушным солнечным днём в столицу Ирритской империи въехал небольшой дорожный экипаж. Он остановился у ворот Королевского парка, в пруду которого развелось тем летом на удивление много наяд – стрекозиных личинок. А по ступеням этого экипажа спустился молодой господин. Он вручил кучеру солидную горсть монет – видно, ехал издалека, – медленно огляделся, вдохнул полную грудь воздуха, пропахшего розовыми кустами, и зашагал по площади в сторону Гостиного двора.
Представьте, что посреди непроглядной тьмы вдруг зажегся яркий, но маленький огонек. Будь жители столицы беспечными насекомыми, они бы тотчас на него слетелись. Но были они людьми – в большинстве своём. И потому лишь загляделись и зашептались, не понимая сами, чем был так примечателен этот новоприбывший господин.
Одежда его была изящной, но не богатой. Фигура стройной, но вовсе не выдающейся, походка – простой. Волосы – средней степени густоты, кудри – умеренной волнистости. Кожа – не бледная и не смуглая. И только одна деталь была в этом образе действительно уникальной – густые усы, такого чудного металлического оттенка, что можно было подумать, будто из-под носа у него тянутся золотые, вперемешку с серебряными, драгоценные нити. Такими вышивают подушки в богатых домах.
Он поселился в гостинице – не в самом центре, но притом и не на окраине. И мгновенно оброс плотным кругом не самых близких, но притом и не самых далëких знакомств. Кажется, в каждой гостиной и в каждом салоне звучало звонкое имя его – Георгий. Люди кружили над ним, как ласковые стрекозы, и липли к нему, как восхищенные комары. Одним хотелось от гостя мнения, другим – совета, третьим – танца, четвёртым – партию в карты.
А самому Георгию более всего на этом свете хотелось помочь всем и каждому. Юным особам – дочкам или жёнам знатных господ – он советовал, например, стать покровительницами приютов, больниц и школ.
Те удивлялись:
– Да разве столичным больницам нужны в наш век какие-то покровители? Ведь мы не в глухой деревне… – Однако, не успевая договорить, уже тянулись мысленно за большим городским справочником, надеясь ухватить себе больницу поинтереснее. К примеру, приёмный покой при Центре исследования последствий цветных ожогов.
Георгий отвечал:
– Любые масштабные перемены нужно начинать обязательно с головы.
Какой-нибудь генерал, возвратясь домой, находил жену свою в особенном возбуждении.
– Уверена ты, моя драгоценная, что хочешь заняться таким беспокойным делом? Ожоги, раны… – он со знанием дела корчил свой длинный нос, а мгновенье спустя снимал губами с вилки кусочек мяса.
Женщины вздыхали, все как одна:
– Ну что за глупости?.. Так посоветовал мне Георгий!.. – Они произносили это имя с какой-то восхищенной запинкой, и на ум им являлся лик беспокойных усов, что трепетали под нежным гнётом человеческого дыхания, как цветочные лепестки в Королевском парке.
В садах столичные дамы взялись выращивать георгины, в журналах принялись собирать гербарии. На балы и приёмы являлись в давно всем знакомых платьях и хвастались только тем, какой приют умудрились взять под своë особое покровительство. Георгий, Георгий, Георгий! – неслось буквально со всех сторон. Мужья с отцами, конечно же, были в ужасе. Но даже они, при виде этого господина, бросались крепко пожимать его тонкую руку.
Столица наполнилась радостными людьми. Каждый встречный светился улыбкой, и любая из них была в чём-то очаровательной и особенной: широкой щербинкой, ямочкой на щеке, чуть криво стоящим зубом, кошачьим изгибом. Все не в пример улыбке Георгия, запомнить которую было практически невозможно. Ну ничего – она в тот миг скрывалась под изумительными усами и никого своей безликостью не смущала.
Когда наяды в парковом пруду наконец распустили крылышки, Георгий и сам вдруг почувствовал себя насекомым. Мужчина увидел на пути своëм огонëк, и без раздумий к его сиянию полетел. А тем огоньком оказалась молоденькая особа – вдова с цветочным именем Маргарита. Она, как и все, прониклась к Георгию невольной симпатией. И тотчас нашла себя бредущей с ним под руку по мелкому гравию Королевского парка.
Влюбленные выбирали дорожки безлюдные, но остаться наедине никак не могли: за ними вечно тянулся полупрозрачный крылатый шлейф. Он мешал порою, а порою – наоборот – помогал укрыться от лишних глаз. Иногда насекомые легко щекотали щёки, и Маргарита смеялась, лежа у Георгия на плече. Одной рукой она сжимала парковую траву, указательным пальцем другой проводила мужчине по заросшим губам. И однажды вдруг спросила, кто его надоумил такие чудные усы на лице своём отрастить.
– Мне кажется иногда, – отвечал Георгий, – будто я с ними родился. Как выросли однажды, так со мной и живут. – С тех самых пор эта странная мысль не давала ему покоя.
Он занимался предсвадебными хлопотами: Маргарита не так давно согласилась стать для него женой. Бывший муж в наследство оставил ей изрядную сумму денег, и теперь вдова, как и все вокруг, мечтала вложить их в дело поистине благородное. Георгий такому раскладу был очень рад. Розовые мечты – такие же розовые, как кусты в Королевском парке – уже уносили его в небольшую деревню, где они с Маргаритой перереза́ли ленточку на дверях своего сиротского пансиона. Но лукавое зеркало так и тянуло Георгия подойти да прикрыть ладонью участок от носа до подбородка.
Что видел он в отражении в этот миг? Самого себя. Того же Георгия – не прибавить и не отнять. Но душевный зуд убедил его наконец потянуться к бритве. И через какие-то пять минут – Вы же помните, Фергус, что я вам говорил? Побриться – куда быстрее! – усов у него не стало.
Он взял бумаги и фотографии, собираясь показывать Маргарите варианты домов, где учащимся пансиона будет всего уютней. И отправился к ней на встречу в кафе «Лермо». Постоянные посетители, как ни странно, встретили его без особого интереса – никто не кинулся к нему, как к настольной лампе, трепеща разноцветными крыльями. Но Георгий этой прохлады, кажется, не заметил. Его собственный огонёк горел так же ярко, как прежде – Маргарита сидела за столиком у больших панорамных окон.
Она обернулась к нему не сразу – глядела в окно. А когда тот уселся напротив, спросила испуганно:
– Что с вами приключилось?
– Решительно ничего, – улыбнулся в ответ Георгий. И стал показывать фотографии. – Вот этот дом красив, но, увы, в низине – нас там зимой порядочно заметет. А этот в деревне Сель – я вам от души советую обратить на него особенное внимание…
– Да кто вы такой, – вдруг воскликнула Маргарита, – чтобы мне раздавать советы?!
– Кто я такой?.. – ответ ему самому показался глупым. – Георгий. Ваш предводитель стрекоз, только что без усов.
Маргарита, как вы, наверное, догадались, не захотела всю жизнь свою посвятить сиротам. А она могла бы, не исчезни её любовь по мановению острой бритвы. Столичные приюты, больницы и школы также довольно скоро растеряли всех до единого покровителей. – Хотя, нет, постойте! Один остался – у Центра исследований последствий цветных ожогов. Как раз благодаря результатам этого самого покровительства я сейчас перед вами сижу. Пускай не вполне здоровый, но по крайней мере – не мертвый. Что тоже хлеб!
Георгий с тех пор никогда не растил усов.
***
– Ну что? Удовлетворены? – Лицо офицера от грога порозовело. Совсем немного, будто болезнь на пару шагов отступила в сторону, тем не менее оставшись стоять за спиной.
– Вполне. Настолько, что мог бы вас угостить ещё парой-тройкой бокалов…
– Заманчиво. – Тедор тихонько цокнул и оглянулся в сторону входа. – Но, наверное, мне пора.
– И куда пойдёте?
– Помимо вашей, я видел ещё две двери. Одна серая – та, из которой я к вам явился. Такое небо сейчас в городишке, куда меня привезли. Там у нас зима – снежные тучи. А вторая… вторая – она вся чёрная. Если там тоже небо, то ночь беззвёздная. В такой потеряться – проще простого. А вот найтись… – В волосах у гостя опять замелькали перья, пальцы больной руки словно вытянулись сильнее, а после сжались. Офицер поморщился. – Но меня отчего-то к ней тянет, словно к опасному приключению. Как альпиниста в горы.
– Считайте, что вы уже на вершине. Выхода только два: заблудиться тут и замёрзнуть или вернуться домой к родным. Вас ведь там ждут? – Фергус с деланным безразличием проверил на свет один из своих бесконечно чистых бокалов. – Кажется, медсестра?..
– Кажется. – Тедор смущённо улыбнулся себе в усы. – Что ж, решено – полечу к больничным праздничным пряникам.
– Тогда летите за щенками. – Бармен добродушно мигнул. – Они дорогу к пряникам знают лучше всего.
Уже коснувшись дверной ручки, офицер обернулся:
– Спасибо. – Дверь тихо хлопнула, а за ней прошелестели огромные крылья, и раздался тоненький лай.
Фергус потёр в ладони светящийся ключ и тихо усмехнулся:
– Тебе спасибо.