Book duration 19 h. 48 min.
1874 year
Девяносто третий год
About the book
Последний роман Виктора Гюго построен на контрастах. Монархия – и республика. Республика террора – и республика милосердия. В категориях добра и зла, прекрасного и безобразного оцениваются не только характеры и поступки людей, но и исторические события, политические институты. Роман пронизывает вера писателя в поступательное движение человечества «от тени к свету».
Genres and tags
С романом знакомился впервые. Книга оставила самые положительные впечатления. Роман и интересный, и исторически полезный – в смысле понимания того, что происходило во Франции в 1793 году. Прочитано также очень хорошо.
Книгу оценят историки и философы. Суть каждой революции – божество времени Кронос пожирает собственных детей. Главный герой, беззаветно преданный идеалам свободы, равенства и братства в итоге оказался очередной жертвой гильотины
Книгу оценят историки и философы. Суть каждой революции – божество времени Кронос пожирает собственных детей. Главный герой, беззаветно преданный идеалам свободы, равенства и братства в итоге оказался очередной жертвой гильотины
Гюго иногда называют французским Достоевским. По своей значимости для национальной и мировой литератур – несомненно. Обоих авторов отличает, скажем так, «неторопливость» изложения. А кто-то скажет: «занудность».
Впервые прочитал роман еще будучи школьником – еле одолел. Сегодня, в зрелом возрасте читается интереснее. Но от неторопливого стиля Гюго никуда не деться – это не мой писатель, хотя несомненно – он большой мастер.
Роман исторический. У Гюго свое видение истории. Поэтому, полезно, одновременно ознакомиться с историей событий, хотя бы в рамках школьного учебника.
Чтение аудиоверсии Анатолием Фроловым мне не нравится. Впечатление, что чтец заботится о том, чтобы каждое слово было услышано ясно и четко. В результате – несколько монотонно.
Моя мысль проста: всегда вперед. Если бы бог хотел, чтобы человек пятился назад, он поместил бы ему глаза на затылке.
Природа безжалостна; она не желает перед лицом людской мерзости поступаться своими цветами, своей музыкой, своими благоуханиями и своими лучами; она подавляет человека контрастом божественной красоты и социального уродства; она не щадит его – она подчеркивает яркость крылышек бабочки, очарование соловьиной трели, и человек в разгар убийства, в разгар мщения, в разгар варварской бойни осужден взирать на эти святыни; ему не скрыться от укора, который шлет ему отовсюду благость вселенной и неумолимая безмятежность небесной лазури. Видно, так надо, чтобы все безобразие человеческих законов выступало во всей своей неприглядной наготе среди вечной красоты мира.
Человек — какое же это необъятное поле битвы!
Мы отданы во власть богов, чудовищ, гигантов, чье имя — наши мысли.
Часто эти страшные бойцы растаптывают своей пятой нашу душу.
Лошадь имеет права устать, человек - нет.
- Ты заплутался среди облаков.
- А вы – в расчетах.
- Не пустая ли мечта эта гармония?
- Но без мечты нет и математики.
- Я хотел бы, чтобы творцом человека был Эвклид.
- А я, - сказал Говэн, предпочел бы в этой роли Гомера.
Суровая улыбка появилась на губах Симурдэна, словно он желал удержать на земле душу Говэна.
- Поэзия! Не верь поэтам!
- Да, я уже много раз это слышал. Не верь дыханию ветра, не верь солнечным лучам, не верь ароматам, не верь цветам, не верь красоте созвездий.
- Всем этим человека не накормишь.
- Кто знает? Идея – все равно что пища. Мыслить – значит питать себя.
- Поменьше абстракций. Республика – это дважды два четыре. Когда я дам каждому, что ему положено…
- Тогда вам придется еще добавить то, что ему не положено.
- Что ты под этим подразумеваешь?
- Я подразумеваю те поистине огромные взаимные уступки, которые каждый обязан делать всем и все должны делать каждому, так как в этом основа общественной жизни.
- Вне незыблемого права нет ничего.
- Вне его – все.
- Я вижу лишь правосудие.
- А я смотрю выше.
- Что может быть выше правосудия?
- Справедливость.
Reviews, 4 reviews4