Артём Быстров: «В “Лихих” нет никакой романтизации криминального мира»
Текст: Марина Зельцер. Портреты: Владимир Мышкин. Фотографии спектаклей: Александра Торгушникова, Ира Полярная, Таис Осипова
Артём Быстров сегодня занял свое место в первом ряду актеров и своего поколения, и предыдущего, и следующего за ним. Он не просто востребован, но и снимается у лучших режиссеров. За его плечами много блестящих работ и в театре, и в кино, которые всегда привлекают глубиной погружения и филигранной тонкостью и заставляют сопереживать и видеть что-то человеческое даже в самых отвратительных и страшных персонажах, как, например, в его героях из сериалов «Охота на певицу» или «Чиновница». Быстрову было двадцать девять лет, когда он снялся у режиссера Юрия Быкова в картине «Дурак». Работа принесла молодому актеру приз за лучшую мужскую роль на кинофестивале в швейцарском Локарно.
Спустя почти десять лет он вновь встретился с Быковым сначала в полнометражном фильме «Хозяин», который еще не вышел, а вскоре в масштабном проекте «Лихие», рассказывающем о криминале 90-х и снятом на основе реальных событий. Отец и сын становятся частью самой влиятельной дальневосточной группировки. Артём Быстров сыграл в этой драме старшего Лиховцева. А параллельно на экран выходит еще одна ожидаемая история о том же времени – «Дети перемен» режиссеров Сергея Тарамаева и Любови Львовой, где мы также увидим героя нашего интервью.
Мы поговорили с Артёмом о новой встрече с Юрием Быковым, о том, почему «Лихие» должны поставить жирную точку на теме криминальных 90-х, о славе, о его стремлении к режиссуре, о любви к Пушкину, Бродскому и Шукшину и недавно записанной аудиокниге. Уделили пристальное внимание и «Чебурашке», в котором он играл Гену в молодости, а сейчас снимается во втором фильме об этом очаровательном герое.
Тёма, мы с тобой говорим в одиннадцать утра. А что чаще всего происходит у тебя в это время в обычный день?
Школа (смеется). Каждое утро я занимаюсь извозом, доставляю дочку на учебу к 8:20, ну а дальше либо съемочная площадка, либо немного поспать и на репетицию, а вечером или еще смена не закончилась, или началась ночная, или спектакль. Сегодня после разговора с тобой на репетицию поеду.
То есть ты как белка в колесе?
Ну, сейчас да, такой период.
Такой период у тебя, по-моему, тьфу-тьфу, давно...
Есть такое дело. И это в радость. Пока молодой, ноги носят, надо бегать.
Прочла, что у тебя была какая-то режиссерская читка в МХТ. Ты ставишь спектакль?
Это мы участвовали в конкурсе на постановку в рамках лаборатории «АРТХАБ». Если бы стали первыми, это переросло бы в спектакль. Но мы заняли второе место, проиграли Петру Шерешевскому.
Года два-три назад ты мне говорил, что в режиссуре себя совсем не видишь и в актёрстве, слава богу, есть что делать. И вдруг узнаю уже о конкретных планах в кино. Как и почему вдруг это возникло или всё же не вдруг, потому что в глубине души эта мысль сидела? И ты хочешь сделать что-то интересное и для себя самого как для актера или нет?
Эти мысли пришли, потому что время идёт, я двигаюсь куда-то и мне хочется попробовать что-то новое безотносительно профессии актера. И самому совсем необязательно сниматься или выходить на сцену в том, что ты делаешь. Скажу честно, мне просто очень хочется встать по другую сторону баррикад.
Но ты понимаешь, что сделать что-то по-настоящему интересное как режиссеру мало кому из актеров удается. На днях читала интервью Ильи Любимова (а он развивался на режиссуре Петра Фоменко), где он говорит, что очень многие его коллеги ставят в театре и кино снимают, и даже вполне успешно, но это всё равно называют актёрской режиссурой. А профессия режиссёра – штучная история.
Конечно, это отдельная профессия. Ей надо учиться и иметь определённый склад мозгов, да и характера. Всё это я прекрасно понимаю, но мне всё равно хочется попробовать создать свой мир. Именно не развести актеров по мизансценам, а придумать какую-то историю. Мою историю про людей, чтобы зрители смотрели и думали о чём-то вечном, человеческом. А поучиться этому, конечно, хорошо бы, просто пока совсем нет времени.
Но это желание возникло не от того, что тебе чего-то не хватает как актеру, или из-за ощущения, что ты уже всё попробовал и всё знаешь в своей профессии?
Нет, нет, мне грех жаловаться, как актеру, и у меня нет ощущения, о котором ты говоришь. Просто, как я уже сказал, хочется зайти в этот мир с другой стороны, побывать там, за занавесочкой. Может быть, я попробую и пойму, что это не для меня. Но, чтобы понять, надо попробовать.
А не страшно ступать туда, где тебя будут оценивать с нуля? Или как раз нет, потому что это же не твоя профессия и можно попробовать с большей свободой и в хорошем смысле безответственностью?
Я вообще об этом не думаю, если честно.
Ну, да ты совсем не тщеславный человек и даже до конца не понимаю, насколько честолюбивый. Может быть, поэтому при твоих прекрасных ролях и громких проектах тебя всё-таки, прости, знает далеко не каждый, в отличие, например, от того же Матвеева?
Не знаю. Я никогда об этом не думал. Я просто пытаюсь честно делать свою работу. Остальное меня не интересует. Есть куча прекрасного материала, который надо читать, репетировать, думать об этом каждый день. И я пытаюсь во всем этом успевать жить и получать удовольствие от жизни.
Но актер – такая профессия, которая предполагает известность, и тот же Олег Павлович Табаков это хорошо понимал. Она у тебя есть, но, мне кажется, меньше, чем ты того заслуживаешь по гамбургскому счету. И неужели, как большинство твоих коллег, ты, поступая в театральный институт или учась на первых курсах, не мечтал о славе? Понятно, что главным было желание играть, но всё же? Многие еще в детстве и юности поймали себя на кайфе от аплодисментов и хороших слов после какой-нибудь школьной или студийной самодеятельности. У тебя так не было?
Да нет, Мариночка, честно скажу тебе. Хотя, конечно, приятно, когда хлопают, когда люди довольны, хвалят тебя. Но ты же не для этого всё делаешь. Ну, лично я, не для того. Хотя да, реакция становится частью общего процесса, без которой нельзя, потому что с плохого спектакля люди уходят и аплодируют слабо, а после хорошего – стоят, кричат «браво». Но я выхожу на сцену и снимаюсь не для того, чтобы кайфануть от аплодисментов или хвалебных комментариев. Естественно, в театре я получаю энергию от зрителей, но сначала я ее отдаю. А в кино ты снялся, люди посмотрели, порадовались, поплакали, задумались, вспомнили что-то свое. И если такое получается, это, конечно, замечательно. Но никаких мечтаний о славе у меня не было никогда.
Ну а если сейчас после выхода «Лихих» всё изменится, не обрадуешься?
Я думаю, такого не будет.
Почему?!
Не знаю, мне кажется, этого не случится, потому что, наверное, люди после просмотра будут думать о чем-то своем, находиться в определенном состоянии. Хочется верить, что эта история вынесет их на какие-то личные пространства.
А с каким ощущением ты смотрел на себя и вообще на сделанную работу во время озвучания?
Там же кусочки тебе показывают, ну, сцену целиком, но всё равно так сложно составить общую картину. И я, признаюсь, не сразу въехал в озвучание, потому что уже забыл всё, а надо было попасть в какого-то человека, который уже с экрана на меня смотрел. На первой смене мы поработали часа полтора-два, и я сказал: «Нет, всё, ребята, поеду я» (смеется). В общем, был я морально не готов к этому. Но после во мне опять всё всколыхнулось, и к следующей смене я уже приехал готовым.
Ну, так быстро ты вошел в струю, всего-то ночь с героем переспал...
Слава богу, что вспомнилось всё быстро и почувствовал я его снова. Хочу добавить, что мне хочется, чтобы наш фильм помог людям, у которых еще остались какие-то комплексы или внутренние проблемы, идущие от 90-х, отпустить их, как происходит при работе с психологом или психотерапевтом. Чтобы у тех, у кого были какие-то блоки, связанные с тем временем, даже с детством, они исчезли, а те, кто не жил тогда, узнали, как существовала страна, и, может быть, заинтересовались чем-то и стали изучать ее историю.
Как тебе кажется, несмотря на все сложности, то время дало людям больше плюсов или минусов на будущее?
Я не знаю, думаю, тут всё очень индивидуально. Мне, наверное, и тем людям, с которыми я вырос, моему окружению оно дало больше плюсов, несмотря на огромные трудности, которые были тогда.
Родителям тоже?
Да. Мне кажется, для родителей это было одновременно и сложное, и очень веселое время. Им же было по тридцать лет.
В одном из интервью ты сказал, что хочешь, чтобы «Лихие» поставили жирную точку на теме 90-х в таком ключе. Почему ты считаешь, что именно ваш фильм это сделает?
Потому что в нашем фильме нет никакой романтизации криминального мира.
Ты мне говорил, что у твоего Лиховцева практически не было выбора, потому что жить было не на что, семья бы голодала, плюс он еще попал в передрягу, из которой выйти уже не мог иначе. А недавно читаю твои слова о том, что нормальный человек со здоровой психикой не сможет пойти по такому пути. Он либо спрячется, забьётся куда-нибудь, либо убежит и будет сидеть впроголодь.
Ну, тебе хочется сидеть впроголодь? Я не берусь никого судить, просто говорю, что я бы в такой ситуации повел себя совершенно иначе. А это другой человек, в других обстоятельствах, с другим воспитанием.
Так, значит, выбор всё равно был, если ты бы поступил иначе?
Это сложный вопрос, но, мне кажется, у него не было никакого выбора. Однако он был внутренне готов к этому.
Но почему?! Ты же говоришь, что он был нормальный, обычный человек, не со сломанной психикой. И он понимал, уже став киллером, что это плохо, а это уже много...
Другая логика у нас, логика людей 21-го века. Логика людей, у которых есть всё: свет, электричество, вода. В Москве можно вообще из дома не выходить, оформлять доставку на всё, что угодно. У нас появились разные философии, психотерапевты, интернет, где есть всё. Каждый может высказать свое мнение. Там же вопрос стоял так: либо ты убьешь, либо тебя. А если сбежишь, то будешь прятаться. А от кого прятаться? От бандитов. Так до конца дней можно прятаться. Хорошо, если ты один. Может быть, еще сможешь так сделать, а с семьей... Мы его не оправдываем, мы просто взвешиваем все за и против. Важен и контекст времени, и контекст людей. Мне кажется, эти истории из 90-х надо рассматривать вне категорий «хорошо» и «плохо». Надо анализировать конкретные ситуации. И понимать, почему так произошло, почему люди вынуждены были так жить. Почему за правдой и помощью шли не в милицию, а к бандитам. Но лично для меня в сериале больше всего важна тема отцов и детей. Мы рассказываем о судьбе нескольких поколений и о том, как влияло каждое на следующее.
Что ты читал, кроме сценария, готовясь к съемкам?
Перед «Лихими» я читал много самых разных статей про 90-е, смотрел фильмы советского и российского производства, связанные с этим временем. Еще читал про тайгу, охотников, жизнь егерей, смотрел криминальные сводки и новости.
Скоро у тебя выходит еще один сериал о 90-х, и тоже ожидаемо громкий – «Дети перемен». Чем, на твой взгляд, атмосфера того времени, показанная в одном фильме, отличается от той, что мы увидим в другом? Я не говорю о сюжете и жанре.
Каждый режиссер, тем более опытный, – это человек со своим миром и способом выражения мыслей и чувств. Любовь Львова и Сергей Тарамаев – режиссеры «Детей перемен» – уникальны еще тем, что они семейная пара, творческий дуэт мужчины и женщины. Работая с ними, получаешь заряд тихой и теплой, солнечной энергии. Наверное, поэтому вся жесть, о которой они рассказывают в своих фильмах, удивительным образом не кажется такой. Даже мой герой в «Детях перемен» – настоящая мразь, продажный мент с кучей грехов – и тот не без человеческих черточек. Это мне и было интересно играть. И Любовь с Сергеем снимают фильмы по своим прекрасно написанным сценариям, а замечательный Юра Быков всё-таки делал «Лихих» по чужому материалу. И конечно, от этого тоже зависит то, как режиссер подает историю.
С положительными героями, пусть и непростыми, у тебя сложнее в кино, я не говорю о театре, хотя ты сам очень хороший человек. Вот из последнего такой разве что твой персонаж в очень хорошем нетривиальном сериале «Первый класс» или герой из «Очевидного невероятного», но это фантастическая комедия по Киру Булычеву, немножко другой жанр. Не хочешь еще подобных героев?
Вот только что вышла спортивная драма Артёма Михалкова «Первый на Олимпе», действие которой разворачивается в послевоенные годы прошлого столетия и рассказывает о первом олимпийском чемпионе по академической гребле. И там у меня исключительно позитивная роль сдержанного, миролюбивого, примиряющего всех человека. Что касается «Первого класса», то это действительно очень любопытная история. Я играл человека, который любит, любит, любит и готов со всеми происходящими в этом смысле сложностями бороться. Там непростые обстоятельства у героев, он совершает не самые лучшие поступки, но они связаны исключительно с внутренней кухней его семейной жизни. Он предает и начинает сам очень переживать из-за этого. Фильм с парадоксальными историями и такими же отношениями между людьми. И всё, как всегда, происходит из желания лучшего. А еще оказывается, что устроить детей в школу не так-то просто (смеется). Света Самошина – замечательный режиссер. Мы работали над ее дебютом «Край надломленной луны», и вот она меня позвала сюда. И я с большим интересом поработал вместе с ней над этим человеком, над этим образом. Так что есть и такие роли, и они мне тоже нравятся.
Вот еще про не самого плохого человека вспомнила, даже хорошего я б сказала, хоть и непростого и ошибающегося. Не могу не сказать, что, как и очень многие люди самых разных возрастов, с нетерпением жду «Чебурашку 2». Будет ли в новой части больше Гены в молодости, то есть тебя на экране?
Да, Гены в молодости будет не так мало, и главное, благодаря флешбэкам зритель сможет лучше и глубже узнать его и понять, что он испытывал в те или иные моменты жизни, почему он поступал так или иначе и как стал таким, каким мы его увидели в первом фильме.
«Чебурашка» с твоим героем возвращает нас в позднее советское время. Я часто спрашиваю у людей постарше тебя, что бы им хотелось вернуть из 70–80-х годов. Как говорит Сергей Урсуляк, время было вегетарианское в хорошем смысле этого слова, с принятием жизни, чего сегодня нет, при том, что и плохого было много тогда. И потому, как он считает, и фильмы, и книги тех лет были написаны с другим настроением. А что бы ты вернул из 90-х и из тех лет, исходя из рассказов родителей, фильмов, книг, чего нам сегодня не хватает?
Тогда, чтобы пойти погулять с другом, надо было зайти к нему домой; если его не было, подумать, где он мог быть, и пойти поискать его. В общем, прогулка была целым ритуалом. Так что надо убрать интернет и мобильные телефоны – и всё будет хорошо у всех (смеется). Это я шучу. Мне кажется, не надо ничего возвращать вообще. Надо искать своё.
Но были в глобальном смысле и другие отношения между людьми, проще и более открытые, у соседей можно было попросить всё, практически в любое время дня и ночи.
Я всегда спокойно говорю со всеми людьми. И могу попросить у соседей и масло, и соль, например. Но я понимаю, что время меняется, появляются технологии, информации очень много и скорость ее получения иная. Вообще ритмы стали другими. Это влияет на всё.
А ты не хотел бы, чтобы твои дочки могли иногда просто поиграть во дворе и погулять в своем районе с подружками?
Про двор я сейчас ничего не знаю. Варя после школы идет либо на скрипку, либо на фигурное катание, но когда у нее есть свободное время, она ходит куда-то и с нами, в кино, например, или в кафе, и встречается со своей двоюродной сестрой, с которой они спокойно гуляют по району.
Раз мы заговорили о семье, не могу не спросить о твоей Ксении (жена, актриса Ксения Теплова. – Прим. авт.). Вы вместе работаете в МХТ и даже партнерствовали и в кино уже. Ты восхищаешься ею как актрисой?
Конечно же, и очень радуюсь за нее и переживаю, когда смотрю что-то. Вообще мы поддерживаем друг друга, но всегда обсуждаем всё достаточно трезво. И если что-то не так, то говорим о том, что хорошо и что можно сделать лучше. Это же критика не ради критики и самоутверждения, а помощь.
Ксюша – очень привлекательная девушка и много снимается вместе с хорошими партнерами – интересными мужчинами. Как в связи с этим у тебя обстоят дела с ревностью? Хотя и тебе с партнершами везет...
Я научился себя сдерживать, пускай завидуют, что у меня такая жена – красавица, пусть локти себе кусают (смеется). Но всё не сразу приходит, со временем, я работаю над собой. Ревность – разрушающее чувство, и надо с этим фонтаном что-то делать. У Золя есть роман «Человек-зверь», где как раз говорится про ревность. Да и Шекспира вспомним, до чего эта черта может довести.
При таком графике, когда ты еще пытаешься выкраивать время для Ксюши и дочек, удается ли тебе что-то почитать, кроме пьес и сценариев?
Туговато, конечно, с этим, но я стараюсь. Вот недавно Кира Булычева читал «Сто лет тому вперёд» и «Секрет из чёрного камня».
И мы записывали аудиокнигу «Препараторы. Зов ястреба» Яны Летт. Это наша молодая писательница со своим фантазийным миром. Очень любопытная литература. И сейчас я читал Шукшина, и рассказы, и повести, и пьесы, всё подряд, что всем советую, даже рекомендую.
Но Шукшин-то возник неслучайно...
В общем-то, да, я только что выпустил с Мариной Станиславовной Брусникиной спектакль «Калина красная» в Театре на Бронной. И когда я репетировал, то читал и перечитывал и другое у Шукшина. И у него всё так просто и так здорово написано, что не оторваться и в твоей душе его герои моментально отзываются. Это всегда рассказано и трогательно, и смешно, и так емко, что ты понимаешь всё про внутренний код русского человека.
А ты пересматривал сейчас «Калину красную» и другие фильмы Шукшина, а также снятые по его произведениям?
Нет, когда мы репетировали «Калину красную», я не пересматривал фильм. Не было в этом потребности и необходимости, потому что фильм Василия Макаровича несколько отличается от его повести. А мы шли чётко по ней. И ведь фильм наполнен природой Шукшина, это его взгляд, который не повторить. А у нас такой задачи не стояло. Мы должны были сделать по-своему.
Помнишь, чтобы в связи с работой или во время учебы в Школе-студии МХАТ ты начинал больше любить какого-то писателя или открывал его буквально?
В Школе-студии МХАТ как раз учат тому, что, если ты готовишь роль по какому-то литературному произведению, тем более историческому, то должен прочитать и про это время, и про самого автора, и его другие вещи, чтобы понимать контекст. Так было у меня с Замятиным, а потом со Стругацкими, когда мы готовили в МХТ спектакль «Далекая радуга». Леонид Андреевич Горбовский – герой практически всех их повестей, человек, которого я не до конца еще «поймал». Он научил меня своей философии, тому, что надо радоваться жизни и жить так, что когда наступит твой последний час, тебе не было бы мучительно стыдно. Понятное дело, что это очень сложно поженить с действительностью, но если держать этот вектор, этот маяк впереди себя, то сразу как-то легче становится.
Два года назад ты ввелся на роль Хлудова в «Беге». Что читал тогда? К тому же ввод – это быстрая история, а не долгий репетиционный процесс...
Так как пьеса написана на основе реальных событий, я читал всё про генерала Слащева, прототипа Хлудова, его братию и боевые действия в Крыму в 1920−1921 годах. Мне кажется, что нескольких зайцев убиваешь, готовясь к таким ролям глубоко. Это интересно, это любопытно, это история. Мне знакомство с разными литературными и историческими источниками, особенно когда существует реальный прототип, безусловно, очень помогает в работе над ролью. Но я еще в пути.
А когда ты репетировал роль Шпаликова в спектакле Театра Наций «Прыг-скок, обвалился потолок», что, кроме его пьесы, читал и смотрел?
Я читал о нем и смотрел видео и, конечно, все фильмы по его сценариям: «Я шагаю по Москве», «Застава Ильича», «Мне двадцать лет»... Это просто тебя обогащает, как человека. И это большое удовольствие – соприкасаться с таким материалом.
Ты играешь в спектакле МХТ «Весы», который поставил Евгений Гришковец по своей одноименной пьесе, действие которой разворачивается в роддоме, а ты один из пап, находящихся там в ожидании. Зацепил ли тебя сразу материал? И что еще читал у Гришковца?
Мне очень близко то, о чем говорит Евгений Валерьевич. Его текст в «Весах» прекрасен и по языку, и по смыслу. Это очень любопытное, человеческое и глубокое произведение, где на первый взгляд всё так просто и понятно, что как будто бы нужно что-то еще, а потом осознаешь, что этого достаточно, больше ничего и не надо. В этой простоте глубина. Это про наши беды, боли, радости, вообще про людей. И с Евгением Валерьевичем было очень интересно работать как с режиссером.
Еще я читал его пьесу «Как я съел собаку». Мне нравится такая литература. И я очень хочу прочесть и другие его произведения, просто пока не хватает времени, а хочется получить удовольствие, а не читать по две строчки в паузах.
Со многим авторами тебя свела профессия. А как ты пришел к Бродскому? Ведь у него довольно сложная поэзия, а ты очень любишь Пушкина, совсем другого...
Бродского я открыл для себя в пандемию, когда прочитал «Балладу о маленьком буксире». И история жизни у него очень непростая, и стихи у него настоящие, но только к ним надо подбираться аккуратно, потому что он метафоричный, аллегоричный товарищ, а вот через «Балладу...» я как-то вошёл в его творчество. Ну а Пушкин – это и правда наше всё, это не просто так говорится. У Александра Сергеевича бери, читай любое стихотворение, разбирай любую ситуацию, происходящую сейчас, и всё будет актуально. А это говорит о величии литературы. Что уж рассуждать о легкости и красоте его языка.
Когда ты начал активно читать? И помнишь, что произвело на тебя самое сильное впечатление в юности?
По-настоящему читать я стал уже в институте, хотя начал еще в Нижегородском театральном училище. Открывал для себя и Достоевского, и Чехова, и Толстого. И в Школе-студии МХАТ продолжил это делать. Потом уже просто вошло в привычку – книги читать. А сильнейшее впечатление в юности на меня произвел роман «Мастер и Маргарита». Я встал с утра, взял книгу, начал ее читать, не спал всю ночь, не мог оторваться. И под утро следующего дня закрыл ее. И потом, несмотря на то что сутки не спал, пока читал, еще сутки не мог уснуть, потому что всё это меня очень будоражило, я ходил, как обухом оглушенный книгой.
Что с чтением у старшей дочки, маленькой всё-таки всего три года?
Варя любит читать. И, если ей нравится книжка, она очень быстро с ней расправляется. Я в ее возрасте так не читал. Вот мы, например, напоролись на серию «Зверский детектив» Анны Старобинец, куда входят восемь книг. И все эти книги моя дочь прочитала. Кстати, и детям, и взрослым их советую, это отличные произведения для совместного семейного чтения.
Что из книг ты взял бы с собой на год, допустим, в космос, если бы разрешили выбрать всего пять штук?
Я бы взял книжки по режиссуре: об искусстве иллюзии, обмана и про то, как снимать кино: выстраивать драматургию кадра и работать с актерами, то есть специфические, технологические, узкопрофильные книги.
Особых физических тягот у меня не было никогда, может быть, мне везет, хотя, конечно, случались холодные смены. Но о нас всегда заботятся: и утепление дают, и горячий чай. Поэтому я ни от чего пока не отказывался, разве что от каких-то трюков. Раньше я думал, что нужно всё делать самому. Но с возрастом понял – если в этом нет совсем уж острой художественной необходимости, я совершенно спокойно говорю: «Пускай это делает каскадер». Это специальная профессия. А вообще физические сложности я довольно легко переношу. Наоборот, если холодно или дискомфортно, а сцена сложная, надо использовать это себе в плюс. Камера же – волшебная штука, и если ты не играешь, а тебе по-настоящему холодно или неудобно, то это всегда видно. Сергей Бодров рассказывал, что когда они с Балабановым «Войну» снимали, то лежали под камнями в реальности, потому что с экрана всё считывается. Надо проще к такому относиться. Конечно, когда в минус тридцать тебя заставляют бегать в трусах... Да и то, думаю, что несколько дублей можно потерпеть. В «Охоте на певицу» мы снимали сцену, где мой герой топит девушку. Это было под Петербургом, причем вечером, и, конечно, самым приятным моментом я это не назову. Но я знал, что после сцены меня ждет палатка с печкой. А вот с моральными трудностями сложнее. Например, я отказался сниматься в «Докторе Лизе». Я должен был пробоваться на роль отца, у которого ребенок умирает от рака. И я не хотел это прочувствовать. Не смог.
Не смог на уровне прочтения или на пробах?
Я прочитал, а так как материал был очень хороший, он в меня попал, но уже на уровне подготовки к пробам я столкнулся с внутренними противоречиями. Так что «физику» я могу преодолеть, а вот с этим сложнее. Но не все написанные кошмары попадают в тебя. Как-то мне прислали сценарий, где было много всего намешано: и террористической темы, и дети гибли, и с женой у героя проблемы, но это не запало в душу. Нагромождение не всегда положительно работает в плане переживаний. Главное – высказывание, «зерно», без этого всё остается на поверхностном уровне и не попадает в тебя.
Ты смотришь дубли, бегаешь к монитору?
По-разному бывает. Кто-то из режиссеров сознательно не пускает к плэйбэку, я их за это не обвиняю. А кто-то, наоборот, зовет и наглядно объясняет, что ты сделал не так. Но такого, чтобы рваться к монитору, у меня нет. У режиссера, как правило, есть чуйка, и, если он говорит, что «всё было», надо довериться ему. Я переспрашиваю: «Точно? Ты уверен?» И если слышу твердое «да», то успокаиваюсь, а если вижу сомнение, то прошу сделать еще дубль. Сейчас же не пленка, она не заканчивается (улыбается).
Ты помнишь свое впечатление, когда первый раз увидел себя на экране?
У меня вообще странное впечатление от себя, мне оно не нравится. Это как с голосом. Когда люди первый раз записывают себя на диктофон, а потом слушают, то часто говорят: «Неужели я так говорю? Неужели мой голос такой противный?» (смеется). Я могу заблуждаться, но мне кажется, в том, что человек нравится себе со стороны, есть что-то нездоровое.
